Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Кто круче – боксёры или борцы? Вопрос открыт

Самым деликатнейшим из возможных тембров пропиликал звонок будильника в родном мобильном телефоне. Я подбирал его долго, тщательно заботясь о крайне мягком подъёме Его Величества. Но всё равно он беспардонно влез прямо попёрек моего какого-то полуподросткового и квазиэротического сна.

Итак, снова утренний стресс, как я ни старался. Ну что ж, делать нечего, настороженно потягиваюсь, опасливо соображая – будет сегодня мучительная зарядка или станем себя жалеть? Причем жалеть так, что баловство завтраком дойдёт до запрещённых артистическими диетами печенья, кофе и прочих похмельных послаблений?

Не решившись ни на что, я аккуратно выползаю в коридор заплёванной общаги и обнаруживаю, что та мелочь, принятая за стресс – ласковое, нежное пробуждение в кроватке у любимой. Душ и туалет заколочены. Как же я мог легкомысленно забыть про это традиционное Новогоднее распоряжение всевластного тирана, директора нашей богадельни Тимохи?!! А если точнее, то это гадкие происки местной административной шелупони, под власть которых он удивительным образом попал. Просто «достоевщина» какая то… Бесы, понимаешь! Весь этот сатанинский легион уборщиц, старших уборщиц, «ответственных по этажу», как горделиво и тщеславно нарекают себя эти сволочные тётки, что не прибирались у меня в пыльной конуре уже года четыре, все они – ленивые, подлые, завистливые, стучащие постоянно, суки.

С одной стороны, я, конечно же, согласен – после «новогодних чудес» обитателей нашей жуткой ночлежки все неказистые «удобства» превратятся в одну из пророческих картин-видений Ада, но всё же, какой, бл…ть, это произвол! И бесполезно доказывать этим мегерам, используя резоны, давить на жалость и здравый смысл, и даже истерить… «Нет, нет и нет!!!» – в победной злорадности кривятся губы копеечных фурий. И вот, двери опечатаны, словно ментовскими ленточками, самопальными убогими листочками. На них, вызывающее гнев и зависть к фантазии создавших сие, одно лишь жалкое словечко: «Закрыто».

Через отвращение и брезгливость, что, впрочем, уже давно и заметно притуплены, пробираюсь в соседнее запретное крыло. Там самая шпана, гиперпролетарии и пьянь. Бывать там не нужно, но гигиена превыше всего. Ну, душ, в усечённом понимании этого интимного вопроса всё же имел место быть… Всё остальное теоретически может произойти в поезде – я следую к Ражевой на заснеженный ДР. Не виделись мы уже как месяц с лишним, ну а вот это уж совсем и не смешно…

В вагон залетаю стандартно за две минуты до отлёта, субтильный проводник подозрительно мил и вежлив. Сердце тревожно чует неладное. Так и есть – корешки билетов привычно изъяты, и елейным, поставленным голосом провинциального тенора, проводник душевно объявляет: «Туалеты в вагоне не работают, они засорены! Повторяю, туалеты в вагоне не рабо-та-ют!!!».

Двигаться к «дому родному» на этот раз шесть с лишним часов. Учитывая утренний казус, чувствую себя терпеливым разведчиком за линией фронта, причём время засады весьма и весьма неопределённо. Господи, прости, что всуе, но зачем ты нас придумал такими смешными, нелепыми и беспомощными в этом неприглядном нашем естестве. Видно, чтоб не забывали, кто мы есть, и в каких скотинок можем обернуться, если станем хулиганить ну совсем уж сильно.

Ладно, едем, так едем, даже интересно… Ещё один милый сюрприз – как нарочно, забыл батарею от ноута, хотя заботливо приготовил её еще вчера, а посему пишу от руки кошмарным почерком, что не подлежит дешифрации даже «лучшими египтологами». Всем этим, к великой моей досаде, я привлекаю подозрительное внимание соседей – проходящих «страждущих по туалетной эпопее» и даже подлого проводника. Каждый заглядывает в загадочный текст, хотя разобрать, что там нацарапано, не могу даже я сам уже через минуту после окончания очередной нетленной фразы.

Напротив меня, на таком же боковом «босяцком» месте плотная рыжая девчушка с больной с бодуна башкой и явным ПМС-ом. Ей хочется одного – упасть бедной, измученной головой на столик и заснуть в нирваническом покое… Но на её мобильник каждые полторы минуты буквально названивает её безжалостный парень. Из напряжённого разговора ясно – оба они убеждённые спортсмены. То есть, считай, что сектанты! Она – боксёр, нос ее заметно перебит, кулаки тверды, но маникюр безупречен, и лак идеальным слоем лежит на ногтях. Она крепко сбита, но не без физкультурного изящества. Её же кореш – борец, и из той породы кавалеров, что своим навязчивым обожанием может довести до бытового рукоприкладства.

Огненноволосая девчонка еле сдерживается, просыпаясь поминутно и принимая очередной звонок этого бестактного остолопа: «Да… Ты пропадаешь… Да… Болит голова… И живот… Я уже скоро буду, поговорим… Я не ругаюсь с тобой… Самому, приеду, печень прочищу! Я не слышу тебя… Выйдешь из метро, перезвони. А я тебя нет! Телефон тупит… Это у него нужно спросить, почему!!! Всё, до у-ви-ду, ко-тик!!!». Железное «ко-тик» звучит совсем уж напряжённо, и рыжий «боец» лавиной валится на стол, положив крупную голову на сильные руки, и мгновенно засыпает снова.

Блестящая победа в пятом раунде и последующее отчаянное её «отмечание» делают своё законное дело. «Рыжик» в своем роде симпатичен, но мужественное чело амазонки и пристальный её взгляд, пару раз остановившийся на щуплом музыкантике, для меня, пожалуй, чересчур. Не решаюсь даже деликатным манером вручить ей таблетку целебного «цитрамону». Она явно искала его в своей необъятной сумке, жалуясь побратиму по спорту на другом конце провода на «сушняк», выпитую воду и ад взрываемого мозга. Водичка у меня тоже имеется, но мощная барышня не вынимает из ушей наушники телефона, откуда голосит то её беспардонный корефан, то какой-то дикий репер, а может, наоборот, я уже перестал разбирать.

Она случайно задевает мою тощую ножку своей прокачанной икрой и неожиданно мягкой улыбкой просит прощения. Уже собираюсь совершить подвиг «цитрамонного» врачевания, но она вновь рушиться в обморочный сон, а очнувшись, поглядывает в окружающее пространство, будто на достойного, но вполне уязвимого противника.

Я стараюсь «заинтересованно» смотреть в окно на прелестные каменные коробки новостроек и «совсем не скучные» зимние берёзки. «Нудотно» ехать ещё пять часов, что я буду делать? Я всё уже написал…

«Факин» ясельки

Бессвязное пьяное бормотание превращается в кривые строчки без внутренней логики, наполненные лишь душевной благостной энергией. Думал, сейчас открою файлик с демками, да как начну по порядочку… А тут нате вам, здравствуйте! Новогодняя ночь была крайне плодовита на шизофренический радостный бред – десятка два мыслей «практически философского наполнения», да столько же «благородных воспоминаний», достойных самого Иосифа Флавия. Так что сметаю в сторону рутинную периодику и начинаю наслаждаться тем, чем Бог послал в суматошные праздничные часы с минутами.

Вначале то, от чего гнев на весь несправедливый мир закипает в моем сердце. Я знаю точно, как обижали Ражеву-Иришку с самых детских, беззащитных времен… Так и вижу её, крошечную цыганочку, словно сошедшую с затёртых советских фотографий: «Не пойду в ясельки…». Как же! Кого это из нас слушали хоть разок непонимающие ничего родители – «эту блажь детскую пресекать нужно на корню, а то ребёнка потеряем!».

А если там, в еб…чих ясельках нет жратвы, которую маленький человечек способен хотя бы проглотить без отвращения? А если его ставят в угол на час, а за что, он и понять не в силах? А если он не желает общаться со стадом дебильных недоумков, что орут, прыгают и бессмысленно таращатся на тупую воспитательницу, которой и в детской колонии-то не стоит исполнять «Макаренко, да Сухомлинского». А если «странному» ребенку хочется посидеть тихонько и помечтать, «повглядываться» в белый свет, вместо того, чтобы активно скакать козлом через скакалку и послушно сидеть на горшке в унизительно разнополой компании, хотя тебе, бедолаге, «никуда» пока и не нужно?

До кого достучаться, кому объяснить хотя бы что-то, хоть тогда, в советское средневековье, хоть теперь, во времена педагогических новаций и побед? Да ведь не каждый ребятёнок таков, что локтями отпихнёт других чад, послабее, отвоевав к радости своих «естественных» пап и мам пространство под солнцем, займёт лучшее место за столом и сцапает игрушки покрасивей, да поярче, а лучше отберёт у соседа, что испуганно смотрит наполненными слезами глазёнками! Так и она, крошечное чернявое существо, душа которой была огромной и ранимой с рождения…

Когда она рассказала мне, что в их чёртовых яслях противные засморканные детки отпихивали её, беззащитную девочку, от аквариума, что был единственным местом, где ей было чуть спокойнее и легче, мне на мгновение захотелось найти каждого из них и «педагогически» отшлёпать этой вот детсадовской скакалкой, что, собственно, и есть самое лучшее пролетарское средство духовного и телесного развития этих меленьких негодяев! А сделали их такими негодяи покрупнее – их предки и так называемые нянечки с воспитателями… Какое всё-таки большое слово «воспитатель» замарано навеки!

Неосмотрительно связавшись со мной, бедная Ражева вряд ли нашла союзника, который всегда будет рядом и не даст её укусить, толкнуть и обозвать никому из этих милейших людей, но… Как она сама с горьким юмором сказала когда-то: «То, как мы сейчас живём, то, чем мы сейчас занимаемся – это подвиг, и это очень опасная вещь…». Ты уж прости, что невольно, день за днём, всё глубже и глубже, затащил тебя в эту опаснейшую игру, искусственную жизнь непризнанного поэта и неизвестной художницы, а может, и наоборот…

Ражева продолжает и выигрывает

Гром и молния! Карамба! Сколько же весёлых глупостей осталось и всего-то лишь после пьяной беседы старой парочки тунеядцев, маргиналов и «несомненной богемы».

Праздная речь довела нас и до щекотливой темы «свободной любви», «фри лав», «фри фак», выбирайте сами, какая степень свободы вас увлечёт. Обсуждалось и то и это, и так и сяк, были споры, и были прения, а также временные союзы и непримиримые коалиции! Но то, чем закончила безусловно интереснейшую дискуссию парадоксальная Ражева, было поистине гениальным выводом, пред которым смиренно склонили головы заслуженные, но так устаревшие теперь Фрейд, Юнг и Адлер: «Хиппи всегда находились под кайфом, отсюда и их фри лав! Ревность притуплена…». Я молчал минут десять, сражённый удивительным открытием, а затем скорёхонько перевёл ненужный уже теперь разговор в иную, более прагматическую сферу…

Медики! Почему медики так циничны, ну, скажем, материалистичны, а медички так развращены, пардон, раскрепощены, и зачем же я так непочтительно? И опять понеслись факты, а так же и аргументы, приводились безумные примеры, личные наблюдения со стороны, но снова Иришка спокойно и мрачно завершила беспечный мещанский разговор последним разгромным выпадом: «Медики «потрошки́» видели и думают, что смерть обманули…». Сколько же совершенства может быть в краткой формулировке, на которую способны, правда, очень редкие люди! «Адмиралу Тре́лони «Ура»! Ура!! У-ра!!!».

Кстати, не знаю уж, ловко стащила она сию суровую мысль или же оная тоже продукт хмельной гениальности, но фраза «шизофрения – это страх реальности», достойна просто пера сиятельного доктора Лектора! Вы можете себе представить, ведь эта вечная философско-медицинская проблема, возможно, имеет объяснение и даже решение! Правда, кто же возьмет на себя сию антигуманную ответственность – вытащить, словно из Рая, этих несчастных, а возможно, счастливейших людей в «новый мир», который будет порой почище распоследнего Ада?

Мы продолжали откупоривать «специальные» бутылочки и закусывать «всё подряд» «чем попало», словно потомки славных Гаргантюа и Пантагрюэля. И вот уже речь о пограничных моментах, куда окунаться бы не стоило, но доза древнейшего обезболивающего души давно за гранями и отметками, поэтому мы отважно входим в сферу сакрального… Как просить Его, как говорить с Ним, как молиться Ему, как отвечать перед Ним…

Да, я очень наивно, будто недалёкий туземец, каждодневно отчитываюсь перед Ним, словно перед строгим боссом. Только так Он может пожалеть меня, только так Он ещё оставляет меня на земле и зачем-то бережёт… Это – моё святое убеждение, полученное от стоящих за моей спиной бесконечных поколений очень простых в своей религиозности людей.

Было всё – романы с буддизмом, христианством и даже язычеством, но эти детские увлечения, книжные выводы лишь то, что узнал я из хитрых моих книг, от «любомудрых» людей, что оказывались рядом, и собственных недалёких умозаключений. То, что стучится ко мне из крови предков – вот лишь во что я могу безоговорочно верить, без умствований, выкладок и рефлексий! Веди себя хорошо, делай дело, люби мир и живущих существ в нём, только этим ты можешь отблагодарить Его за счастье пока ещё быть здесь…

Я уже было, как всегда разговорился до самоумилительной слезы, как мелкий чёртик внутри несносной собутыльницы высказал несколько другую теорию веры и молитвы… «Есть Господь, и я не могу его просить, понятие его не обозначено… Но есть дьявол, а вот он персонифицирован… И он – сволочь!». Мне иногда весьма жутковато слышать такие вещи от «до кощунства оригинальной девушки», но я всё ещё надеюсь её перевоспитать! Она – в общем-то, наша, Божья, только слегка пижонит и немножко притворяется!

Волшебная приборка

Каких только престраннейших попоек не было на моем разбитном веку. Иногда и вовсе кажется, что вся моя бесполезная жизнь лишь вереница бесконечных пьяных пирушек, которые и не есть сама жизнь, а её расточительная и преступная подмена. Кто даст мне ответ…

С одной стороны тысячи отложенных на потом гениальных киношек и фантастических пластинок, зачем-то купленные и почти не листанные шикарные художественные альбомы, раритетные издания суфийских поэтов и прочая добыча маленького любопытного мальчика, а вот с другой… С другой же «сторонушки» шальное пьяное безумство, запечатлённое на миллионах диких фото и видосах. Такое ощущение, что я и не делал ничего больше на этом прекрасном свете, как убивал свои волшебные деньки, рушил музыкальную, да и любую другую память, и втравлял в этот дикий разгул своих доверчивых близких…

Но ведь что-то я сделал, и сделал немало, и было же в этом хоть нечто неплохое, что останется? Мои «неправильные» песенки непонятным образом трогают души людей, и странный мой «антиголос» бередит их невидимые струны, я это чувствую. И ведь люблю же я моих родных и любезных сердцу, и отдаю им всю эту любовь, или мне это только самонадеянно кажется? И великие книги, что прочёл, останутся в моей уставшей голове, и прекрасная музыка, которую полюбил, не выскочит из светлого сердца? Да-да, не ёрничайте, у меня светлое сердце, я знаю это! При всех своих малоприятных пороках, слабостях и непростом характере, я не подонок, вы уж, как хотите.

Так что, я пропиваю жизнь? Молиться? Я уже стал слишком слаб и хитёр, чтобы просить у Него помощи в этой ежеминутной борьбе с пьянством… Ведь он поможет!!! Это проверено и испытано не раз! Но… Жутко нужно выпить, так скучно, ничего не нужно, ничто не радует, дайте лишь этого фальшивого покоя! Страшного, мягкого, цепкого покоя, что и достигается уже не всегда… Выпить нужно много, быстро, под ностальгический фильм, даже лишь под особые сакральные сцены из него, тогда, может быть, накроет, возьмёт и утащит… И я хитрю, не молю Его о пощаде, а иначе меня навеки отлучат от заветной бутылки.

Милая бабушка моя тихо молилась каждый вечер на ночь, впадая в особое сосредоточенное отстранение. Я же, малолетний кретин, мог тупо донимать её во время молитвы какими-то жалкими расспросами, не понимая, что трогать человека в таком деликатном состоянии – преступление! Она поворачивала ко мне своё святое лицо и что-то отвечала невпопад, не видя и не слыша никого, ни меня, ни нашего суетного мира вовсе. Она лишь чуть рассеянно отвлекалась, не раздражаясь, но как-то мягко расстраиваясь за несвоевременность расспросов неразумного ребёнка. Бабуль, любимая, прости, дурака…

Пьянство… Только и делаю, что ищу себе оправданий в судьбах других, по-настоящему Великих – Олег Даль, Модест Мусоргский, Джон Леннон, как же я смешон! Во, как торкает после Новогодних-то!!! Всё рассеянно продолжаю скрести в карманах, собирая остатние крохи воспоминаний, что «нарылись» в хмельном угаре Празднований и Застолий. Одно такое весёлое пиршество из детства запомнилось всего-то парой штрихов, но совершенно особых.

Компании моего славного братишки и мои, вечно пьяного студента, никогда не пересекались. Я прекрасно знал, что «салаги» и сами изрядно хулиганят по части Бахуса, но за руку я шаловливых школьников не ловил ни разу, да и никогда бы не вломил любимого братца Женьку моему весьма скорому и суровому на расправу отцу. А тут, пригласив к себе на «изрядный флэт» кодлу разномастных приятелей, ловко воспользовавшись отъездом доверчивых предков, я обнаружил там к своему неудовольствию альтернативную пьянку, так сказать, младшей группы. Но всё как-то само собою спонтанно объединилось, поколения так славно поняли друг друга, и были доверительно, но торжественно открыты все самые секретные заначки в самых невероятных тайниках. Тут была вся благость того смутного времени – пшеничная водка, портвешок «семь-семь-семь», «советский шампунь» и даже заветный нервнопаралитический напиток «Арпачай».

Компании слились в общий кипящий, бурлящий и булькающий котёл особого душевного выпивания, где даже девицы были бы уже лишним, вульгарным и «нетонким» излишеством. Сколько же солнечной музыки и песен было выслушано и спето с таким мистическим трепетом и благоговением, что даже сама, обыкновенная вроде попоечка превратилась в особый священный магический акт «рокенрола». Но вы же не раз проходили «весь этот джаз» на своей родимой шкурке, братцы-кролики, и прекрасно знаете, что всему на этом свете приходит конец…

И вот, наиболее крепкие расползлись по норам, те, что послабее, опали тут же, в замусоренных барских палатах. Однако стол, на котором находилось теперь жуткое нечто, бывшее когда-то скатертью-самобранкой, был кошмарен: разлитые по вечной советской клеёнке разноцветные ароматные напитки, кости невиданных животных, куски преломленных хлебов, бутылки всех калибров и мастей и даже парочка гуляк. Это были мы – ваш Игорян и Славик Соколов.

Да-да, тот самый басист и весельчак Славик, о котором я писал уже, надеюсь, тепло и с любовью. В этот вечер он принял особенно лихо, а посему даже было принято небывалое решение временно наливать ему в рюмочку обычной кипяченой водицы, чтобы хоть чуть унять безумное опьянение, вызывавшее шаманские пляски, театральные представления из Шекспира и ритуальное сожжение гитар. Трогательный Славик морщился от «поддельной» сорокоградусной, как от натуральной, и старательно закусывал якобы «непростой мужской напиток».

Очнулись мы ночью одновременно, сидя за «бывшим» столом, отрясая от измятых лиц своих прах былых закусок и вин. В отчаянии, думая, что я проговариваю горькую проблему лишь мысленно, я произнес вслух: «Бли-ин… Как же я всё это уберу-то…». На мою беду, а может во спасение, этот «плач Ярославны на городской стене» был тут же услышан предприимчивым и энергичным Славиком. Он тут же кинулся решать проблему с подозрительной фразой: «Гош, не ссы, я щас тебе помогу!». Не успел я лишь хоть что-то подумать, сказать или даже моргнуть подпухшим глазом, как в одно мгновение Славик схватил скатерть с кровавыми останками ужина, и, сметя всё это «великолепие» прямо с родительской фамильной посудой, ложками-вилками и хрусталём в какой-то огромный белый узел, что носят зажиточные нищие, ну или Дед Мороз, моментально выбросил его в открытое окно лоджии. «Вот и всё!» – браво отряхнув ладошки, молвил мой «помощник и спаситель», и умильное его лицо явно выражало желание немедленной хозяйской похвалы.

Я стоял, разинув рот от шока, соображая, вся ли посуда погибла, как и что мне врать по приезде предков, что мне за это ломится, ну и вообще, каков же, всё-таки, «этот Славик молодец»! Как ни странно, к общей противоречивой гамме ощущений примешивалась несвоевременная в этой ситуации дурная мысль: «Ну-у-у, зато ничего мыть и стирать не придётся…». Расторопный Славик, естественно, был прощен, то, что не разбилось вдребезги, спасено, а у меня навсегда остался в памяти этот безумно смешной эпизод.

Стоит всего этого бреда моё изнурительное пьянство? Едва ли… Но мне так приятно, родные мои, пожаловаться, порисоваться и вновь поработать вашим личным клоуном. Как же я люблю свою работу!