Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Ножи на Багратионовской

И ещё чуть-чуть о ножах… Шикарный барабанщик и улыбчивый красавец Санька Базанов… Чёрт, никак не могу привыкнуть, что его уже безжалостно нет на этом свете… Он-то и пристроил нас, бездомных Алкоголиков, в «апартаменты», которые сдавал один музыкант «сильно за сорок» по имени Женя – матёрый кабацкий басист и вокалист направления «гангста-шансон». Исполнял он «блатняк» настолько «реально по-пацански», что любой в «правильном» зале верил – вот этот, если уж не сидел, то точно сядет (тьфу-тьфу-тьфу!).

Это было одно из самых кошмарных мест, где довелось нам «жить-поживать» за бесконечную московскую одиссею. И дело не в нашей очень небольшой комнатёнке, которая была уж не из самых наших ужасных, нет. Как-никак, а рядышком с метро, пускай и Багратионовская, одно, но большое окно – гордость Жени и наша (ибо хоть и в сарае, но буржуйский стеклопакет), под боком восточный рынок, шальная Горбуха и даже пьяный Парк Фили.

Но соседи… Может, это карма какая-то, наше наказание уже здесь, на Земле? Всегда эти ненормальные, лезущие во всё, готовые убивать за очередь в душ, придирающиеся ежеминутно по самому неприличному вопросу… (Примеров приводить не буду, ибо по натуре эстет и практически властитель дум и баловень искусств).

В одной из мрачных комнат, что ближе к нам, проживала бесцветная тётушка с потугами на интеллигентность, по всему видно, училка из хохляцкой провинции. Ну, знаете, эдакая смесь постоянного сетования про «цены такие здоровущие» и утомительного втягивания в разговоры, вроде: «Так обожаю Чайковского, особенно «Лебединое», а вы как к «Лебединому», а?». Ну и её угрюмая дочурка годов о двадцати пяти, ещё ничего себе, но уже старая дева, злая как бобик, и посему замуж «не угодит» уже никогда.

Это, разумеется, были цветочки. А вот ягодок было три. Три грымзы. Национальность их я определить не берусь, скорее всего, некие молдаване с опасной примесью чего-то татарского. Законченные ведьмы, похуже сестричек Соледад старого колдуна Кастанеды. Огромные, рослые, одинаковые, чёрные, горластые, жадные, скандальные суки. Вместе втроём они появлялись крайне редко, так как по «родственной» очереди одна из сестриц регулярно оттаскивала накопленное бабло и шмотьё на жаркую родину.

Я и брателла Русь за всё время героической эпопеи в столице Родины вдоволь нажились в одной комнате и на одной подстилке почище Джаггера с Ричардсом. И по вековому опыту знаю, что, несмотря на нашу склонность к неумеренному употреблению бодрящих и вострящих воображение напитков, люди в быту мы тихие. А все эти наши «хеви-металы» и «ви-джейства» на темы советского кинематографа всегда производились на громкости, близкой к умеренной, и только в пределах собственной берлоги. И разнообразные дикие выкрики в терцию, да языческие песнопения прекращались за порогом законно отведённой комнатухи и неподсудных «двадцати трёх нуль-нуль». А посему юридически, да и просто тупо по-бытовому, придраться было не к чему, ну не к чему, уважаемые граждане судьи!

Мегеры выжидали долго… Уж слишком мы были аккуратные: на кухне за собой уборочка, мусор – да ни в коем разе, выносится, не появившись, в общем, мы им страшно не нравились, да чего там, они просто возненавидели нас! И не мытьём, так всяким катаньем, потихоньку-полегоньку ими была выработана изощрённая техника доёб…вания до «этих волосатых музыкантиков»…

Стоило кому-то из нас занять хоть на минуту общий, разумеется, душ, как тут же одно из трёх чувырл выскакивало и начинало дубасить в дверь на тему: «Да что ж это такое, невозможно ни постирать, ни помыться!!!».

А надо добавить к общей светлой красоте этой картины, что грязь в коридоре, на кухне, в ванной и «прочих, с позволения сказать, удобствах» была настолько чудовищной, что после первой же попытки как-то вернуть лицо этой ночлежке, мы потерпели крах – просто не существует таких сил человеческих и здесь спасёт только напалм.

И тараканы… Они ретиво бегали стаями, человек по тыще, и если ты не ровен час выходил в тёмный коридор или до душа, то… Бр-р-р… Но! Не хочу выставлять себя нетленным святым, однако ни одной пакостной животинки подобного сорта никогда не появлялось в нашей комнате, это совершенно необъяснимо, но так необыкновенно лестно. Ведь «таракандель» – тварь традиционно дьявольская и со вкусом проживает лишь рядом с ему сочувствующими, а стало быть, не так уж мы и окончательно-то плохи, ура!

Но сколько ни оттягивай неотвратимый финал, а о кровавой развязке мне рассказать-таки придётся… Донимали нас долго, нудно, гадко, а, стало быть, профессионально. И в один из вечеров, когда мы с Русланычем «употребили» особенно лихо, много и душевно пели, и Русь подался совершить вечернее омовение (дело было типичным российским нудно-душным летом), он снова нарвался на главную из адских сестер. На её несчастье я выключил ненадолго ласкающий ухо «Джудас Прист» и услышал, как снова злостно обижают моего беззащитного брата…

Вы знаете, у меня есть одно, уж не знаю хорошее или не очень, свойство души, которое усиливается в подпитии многократно – это обострённое чувство несправедливости. Впадая в него, я перестаю идти на компромиссы, даже если наверняка знаю, что разрушится моя несуществующая карьера, или я сейчас выясню отношения «любви и дружбы» до самого конца.

Итак! Я взял два длинных ножа (читатель, ты только не подумай, что я зациклен на этой самой зловещей теме расчленёнки, это всего лишь второй и последний фантасмагорический эпизод в моей жизни, поэтому-то я и расположил их рядышком, чтобы принять позор одиножды за оба случая), вышел в полутёмный коридор и произнёс проникновенным тоном маньяка: «Слушай ты, тётя, это мой друг и я не позволю обижать его, это понятно?!!». Ну и для того, чтобы наглядно закрепить произведённое впечатление, я вонзил один тесак в крышку общественного холодильника, а второй в его белую прохладную бочину.

Думаю, мои «убийственные» слова и «устрашающий» тон, казавшиеся мне невероятно ужасными и эффектными, не произвели на неё ни малейшего впечатления. Впрочем, как и всегда, когда мне приходится так по-детски стращать хулигана, негодяя и хама. «Не верю!» – говорит подонок – «Не верю, по Станиславскому не верю!». В общем, верю только наивный я сам.

Но ножи в холодильнике… Покачиваясь, как две шпаги в загнанном быке, которого атаковал жестокий тореро, они светились так ярко под луной и авторитетно говорили лучше всякого гневного спича!

«Эй, парень, хлопчик, ты это не надо, ты убери, убери нож-то…» – пятясь к своей двери, мямлил этот струсивший монстр, и, достигнув обширным задом искомой, ловко юркнул к себе в пещеру, стремительно щёлкнув всеми многочисленными замками и засовами. Недолгая победа… Приятная, хотя и пополам со стыдом.

Что ж, пару дней передышки мы заслужили вполне законно, но уже очень скоро начались демонстративные и пока робкие жалобы перед нашей дверью «соседке-псевдоинтеллектуалке с Украины»: «Да что ж это такое творится-то, он же сумасшедший, ненормальный он, я ж посажу его, не в милицию, так в психушку, я ить дело это так не оставлю…». В её истеричных словах не было угрозы, это был просто «насекомый» страх, единственное, что подобные тараканы понимают. По-бабьи глупо, она всё ещё пыталась меня запугать, но уважение к такого буйного рода выходке уже никуда было не деть. Это был классический неадекват…

Неадекват – а люди это ценят! Так что же, я – неадекват? Ну доведете, буду… И душевнейше вас умоляю и мягко рекомендую, не нужно больше повторять ножей на Багратионовской…

Андрюха и ФСБ

В молодости я ни за что не поверил бы в то, что когда-нибудь попаду в категорию «пьющих». Но с упрямым, как Овен, фактом не поспоришь, я – алкоголик. И как ни печально, круг людей, где я, так сказать, вращаюсь, разумеется, составляют совсем не трезвенники.

Пьющий сразу видит «дорогого коллегу», зорко «выцепляя» его из группы «обычных» граждан. Пьющий всегда поможет себе подобному, пожалеет и никогда не продаст. Это, наверное, не очень смешно, но я так живу. Таким как я приходится иногда весьма сложновато – постоянное мимикрирование под «нормального» порой смертельно утомляет.

К примеру, если честно распахнув душу, признаться «обрабатываемой» девушке, что алкоголь имеет власть над тобой, то лучшего варианта отпугнуть её от себя и не сыщешь. А как же – прежние виды на замужество приобретают жутковатый оттенок, перспективы просто красивого романа рассеиваются, и вообще, в конце концов, может элементарно «не дать».

Да и «правильные» друзья-товарищи с коллегами-сослуживцами начинают настороженно всматриваться в моё «порочное» лицо – чего ждать от такого? Да чего угодно!

Ну и, переходя к пропащим моим собратьям по Бахусу, и иллюстрируя курьёзную нашу тайную жизнь, влёгкую нарисую такой вот сюжетец…

Уважаемый коллега по работе на Ветошном переулке (есть рядом c ГУМом такой маленький магазик винила и ди-джейского барахла) и верный мой собутыльник Андрюха как-то душевно подсел ко мне за стол. И я сразу же доверительно признался ему в том, что, несмотря на очередную завязку, бухнуть мне хочется просто дико. На что он добродушно усмехнулся и неторопливо рассказал, что загулял вчера так жестоко и с такими безумными компаньонами, что хоть и сам бывалый «бу́харь», но до сих пор пребывает в эстетическом шоке…

«Забухал я, Игоряш, с десантником – краповым беретом, одним стариканом шестидесяти пяти годочков – бывшим инструктором по рукопашному бою и просто ФСБ-шником». Короче, «вот компания какая», как задорно поётся в известном детском шлягере…

Загадочный ФСБ-шник и громила-десантура ёще как-то друг друга знали, а вот дедушка-рукопашник и наш Андрюха приблудились случайно. Дедушка, беспрестанно опустошая стаканчики, мучил несчастного «крапового»: «Хорошо вас, молодежь, учат-то, наверное… Дай-коть, я тебе чего покажу, па́ря…». И как-то неуловимо перехватывал его монструозных размеров руку и ловко нажимал на секунду в локте. «Краповый» орал благим матом: «Ай, б…я, дед, отпусти, не могу больше!!!». Дедуля добро улыбался и отпускал.

Выпивали ещё. Дедушка продолжал гнуть линию наставничества – нажимал в каких-то тайных двух точках позвоночник румяному здоровяку-десантнику, и тот рушился на столик бездыханный.

Со стороны это выглядело, будто какой-то сюрреалистический балаган: тощий старикашка в костюмчике со значком «Мастер спорта» дотрагивался до слона «вэдэвэшника», и тот падал в «бессознанке». Деда вновь добро усмехался по-стариковски и дотрагивался до каких-то его секретных точек за ушами и у висков, и «десантура» оживал и, испуганно озираясь, вопрошал окружающих: «А чево, чево было то?».

Бодро проведя ещё пару заломов, дедушка из Шаолиня отвечал степенно: «Да ничего, сына, просто дедушка старый, дедушка знает много…». Оставив телефон и обещания курса молодого бойца для «крапового», он незаметно растворился в околокремлёвской ночи, оставив ощущение чуда.

Постепенно потерялся и здоровяк-десантурщик. Но ещё долго нудный ФСБ-шник донимал Андрюху государственными тайнами, технологиями убиения человека за несколько секунд, постоянно оглядываясь и приговаривая: «Так, тут камер нет, случайно? Ага, вроде нет. Ну а ты меня не сдашь, если чё? Ты, часом, не агент?».

Вот так «священная синька» делает людей ещё более забавными, чем они есть. И, слава Богу! К тому же, если б не наше нетрезвое братство, откуда бы взялась эта удивительная и фантастическая история? А-а-а… То-то!

Дар – вызывать доверие

У каждого человека на этом свете и у всякой нежити на том, даже у любой бессловесной твари или просто совсем уж неодушевлённого предмета есть свой Дар Божий, это совершенно определённо. Только вот далеко не каждый обнаруживает его за целую долгую жизнь. Как же это должно быть ужасно – в конце своего отведённого, положенного и прожитого, давясь последним своим вздохом, судорожно тонуть в безутешных думах: «Как же так, прожил серенько, незаметненько, а зачем это всё, зачем небо синее коптил, никому не помог, никогошеньки не порадовал, и где же оно, то, особенное, что так и не распознал…». Вот такая вот «астролябия»…

Дар обыкновенно вручается не один: маленький и великий, нелепый и вполне общественно полезный, явный и заметный лишь немногим. В общем, можно так классно шевелить ушами, что спасти чью-то пропащую душу от самоубийства, вызвав приступ весёлого жизнелюбия, а можно быстро-быстро играть на рояле, а только кроме тоскливой досады, вроде, «да когда же это всё издевательство закончится…», так ничего и не выходит у подобного виртуоза.

Говорить о талантах и дарах, применительно к самому себе некрасиво и пошловато, но я всё же рискну. Не знаю, какой уж у меня там поэтический и мелодический дар, как я, скажем, пою и сколько могу выпить текилы, не мне судить, но вот один Дар у меня есть наверняка – Дар вызывать доверие.

Доложу я вам, это довольно мучительная и обременительная штука. Раньше, в молодости я ещё не врубался, что происходит, почему самые невероятные персонажи, словно доверчивые дети, выкладывали мне всё самое болезненно-сокровенное, выворачивали изнанками души и поверяли в страшные тайны реальной жизни и воспалённого подсознания.

Подчас я по собственной глупости довольно безответственно и без нужной деликатности относился к выданному мне на исповеди и обижал некоторых нелепых дурачков, так доверившихся мне. Но невольно, поверьте! А когда же пришло ясное осознание, что это не случайность, что бедные люди и в самом деле запросто приносят мне, как древние в жертву, свои тайны, мечты и переживания, я был довольно сильно напуган.

Никогда в жизни я не пользовался корыстно этим своим чрезвычайно странным свойством. И поверьте, мне ни капли не лестно, а, наоборот, до сих пор весьма не по себе от этого самого сомнительного таланта. Мне совершенно не нужен этот Дар, ведь почти всегда он в тягость….

Вы только попытайтесь представить: я выслушиваю чудовищно плохие стихи от человека, от которого подобной дряни ну никак не ожидал. Он не глуп и совсем не бездарен, правда, в несколько других областях бытия, а вот тут такой постыдный для нас обоих прокол. Как мне реагировать на эти адские вирши? Вам легко советовать быть милосердным, толерантным и снисходительным, вы не слышали ИХ и никогда не услышите, это то, что хранится в тёмном подземелье души, сюда не допускается ни один смертный. Язык не повернется повторить подобное, даже если б я был негодяем-разгласителем, это страшно, ведь «доверившийся» просто не понимает, что сие не просто бездарно, пошло и глупо, это – СТРАШНО!

И вот я, как какой-то злобный тролль, завладев доверием очередного несчастного, выслушиваю то, чем потом мог бы легко манипулировать и даже просто убить. О, сколько же я познал таких вот «стихов», от стольких поэтов-просветителей, поэтов-романтиков, поэтов-святых!

Да что стихи… Мне известны такие вещи интимной жизнедеятельности многих моих знакомых, без которых я прожил бы ну совершенно тишайше и спокойненько, а теперь вынужден с содроганием вспоминать все эти эротические фильмы ужасов.

Но тут необходимо всё же отметить и светлую сторону этого странного явления. Дело в том, что очень часто совершенно незнакомые, но такие милейшие персонажи поверяют мне истории своих порой невероятных жизней и судеб, что на помятой моей душе потом так неземно спокойно, трогательно и по-доброму весело.

Вот, буквально сегодня, сидючи терпеливым пауком в своём виниловом магазинчике, я познакомился с потрясающей тётушкой из Бразилии, где много-много… Да сами знаете! Нет, серьёзно, загорелая, с фарфоровыми белоснежными зубами, подтянутая, с лёгким изумительным акцентом, «лет сорока девяти на вид», если выразиться галантно.

Она изящно вошла и испросила ностальгической советской музыки и нестареющего французского шансону. И между делом, то есть параллельно с её неистребимым временем «меломанством» и моей нехитрой коммерцией, рассказала мне о том, что вот уже сорок лет живет в далекой Бразилии, в городе с романтическим флёром Сан-Паулу.

В том самом тревожном «шестьдесят восьмом» она ещё в призрачном СССР познакомилась со своим красавцем «Доном Педро», что гостил и учился у нас по «научно-культурной» линии ЮНЕСКО, и в уже в «семидесятом» красиво переехала к нему «на фазенду».

А ещё она мило доложила, что никаких претензий к советской власти не имеет, что нехарактерно, согласитесь, для наших утомительных «страдальцев-эмигрантов». Что выпустили её совершенно запросто, как в сказке, и даже старенькая ёе мама гостила в стране карнавалов аж шесть раз по полгода.

И потом как-то одновременно легко и страшно сообщила, что шесть месяцев назад у неё умер муж… «Мне так удивительно» – говорила она как-то странно, даже не печально, а совершенно опустошённо – без сомнения, это была её огромная и светлая любовь, – «Что я ставлю теперь свечки за упокой мамы, папы и… за мужа». Он стремительно умер в самолете от неожиданного инфаркта, никогда серьёзно не болев, на семьдесят втором году жизни, вот так…

«А я вот не боюсь стареть» – продолжала щебетать моя новая очаровательная знакомая, – «Здесь в нынешней России по людям сразу видно, как это их пугает, а мне вот шестьдесят шесть (!), и старюсь я абсолютно легко и спокойно».

Она два раза рассеянно снимала деньги с карты, напротив в шумном ГУМЕ, и легонько упорхнула, унося в местном нелепом «фирменном» пакете заливистого нашего Полада Бюль-Бюль Оглы и почему-то сентиментального «ихнего» Фаусто Папетти. И ещё, я так на это надеюсь, моё искренне сочувствие… Я ведь, каюсь, еле сдерживал непрошенные слёзы, когда заворожённо слушал её, а вы ещё говорите, что я – старый ворчливый циник. Жизнь, рассказанная за пять минут, что может быть прекрасней…

Ну чего, пока что по этой щекотливой теме всё. Но ведь тяжкие испытания Даром Доверия не могут не продолжаться – и вот уже кто-то снова таинственно входит ко мне в мой Маленький Магазинчик Ужасов…

Не поднесут…

Моя милая бабушка никогда особо не нажимала на алкоголь. Что само по себе, наверное, и нормально, и даже гармонично, поскольку таким образом поддерживался хрупкий баланс в противовес обоим моим убеждённо пьющим дедулям. Разве что так, могла влёгкую выпить полстаканчика древнего египетского напитка, а проще говоря, пивка, и то, если мы её иногда угощали.

Сразу же после приёма внутрь «культового и прославленного» она несколько картинно ужасалась волшебной силе опьянения: «Ой-ой-ой, какое пьяное, сразу в голову вступило!». Она была уже очень-очень старенькая, выпивала крайне редко, а поэтому и вправду быстро хмелела от такой ничтожной дозы. И каждый раз трогательно изумлялась, как сильно и скоро лукавый хмель оказывал своё сказочное действие.

А мы все, её разношёрстные дети и внуки, пряча хитрые улыбки, переглядывались, ожидая сакральной фразы. И действительно, обязательно и неизменно она, лучшая бабушка на свете, приговаривала чуть позже: «Дед ваш мне всегда говорил – пей, Александра Николавна, помру, никто тебе не поднесёт…». Господи, как же грустно всё это… Но мы ей всегда подносили, видит Бог!

Валюшка

А ведь это же было! Было, когда я, уже сильно великовозрастный, шустро бегал по магазину, что на улице Тверской, эдаким удалым продавцом. Такое вот моё изрядно припозднившееся «студенчество» – ведь общался я там с чокнутыми ребятами и девчатами намного младше себя, и мне безумно это нравилось. Я и сам становился лет на десять моложе, и то, что я до преклонных лет имею весьма инфантильную внешность, заслуга и этих славных дней, и шального «молодняка», который я так любил.

Как-то, по обыкновению, я пытался слиться с местным музыкальным антуражем, дабы нудные покупатели не донимали молодящегося философа-невидимку. И увидел, как ко мне приближается блаженный малый с причёской аля «Курт Кобейн» и огромными голубыми глазищами. Это был Валька. Мой будущий закадычный кореш и «старпёр на вырост».

Был он наш, дремучий советский меломан, хоть и по годам совершенно не из нашего «поколенья злых». Кто перед ним, он тоже просёк моментально, и вековая дружба завязалась в одну секунду.

Таких хулиганов, матершинников и шутников на гране фола Мать-Земля до него ещё не рождала. При его внешности красавчика-сердцееда внутри него сидел такой опасный чертёнок, что порой просто жутко было от той дичи, что сочинялась в его лукавом сознании! Ну и я был тоже не промах в средневековых грубостях и фривольных зарисовках. Одним словом, мы оба были в восхищении друг от друга – эдакие субтильные варианты панков Гаргантюа и Пантагрюэля.

Валюшка мог так филигранно спародировать любое создание на планете, что такой уж пустой предмет, как просто человечек… Это было для него уже даже скучно.

«Коммерческая» карьера хулигана Вальки, прямо скажем, задалась, и он безропотно принял на свои плечи нелёгкий крест администратора зала. Так вот у него, в охваченном отеческой заботой подчинении, трудился некий паренёк, который так уж любил выпить, что приходил на службу через раз, а опоздания на «пару часиков» были и вовсе детской шалостью.

И вот в один из особо тяжких похмельных «подъёмов» он объявил обременённому монаршею властью Вальке о своём торжественном уходе. Сам я при этом не присутствовал, но гениальный Валюшка так достоверно передал суть причины «безвременного» ухода и степень отчаянья этого индивида, что я, как будто сам видел сию драматическую картину.

На высокой истеричной ноте Валька голосил за вышедшего в тираж преданного поклонника Бахуса: «Ну не напиваюсь я, ну, ну, не напиваюсь! С таким графиком невозможно жить, совершенно невозможно! Ну не напиваюсь я, не напиваюсь!».

Так и радуем мы друг друга, часами хохоча над чушью, которую вдохновенно несём, наполняя, так сказать, мир светом, да вселенную радостью. Два странных шута… Но наверное, и такие для чего-то нужны… Валюшк, дорогой, а ты сам-то как думаешь?