Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Цыганщина

Вчера был большой праздник. Называется он День Цыган. Лично я цыган, как и всякий суеверный обыватель, малодушно побаиваюсь. Но, как известно, нечего пугаться чёрной кошки, что подло подпустив тебя, неожиданно шмыгнула под ноги и прокляла твой путь этим самым, вечным, как мир, «перебеганием дороги». Робеть не нужно. Но только при одном единственном мистическом условии – у тебя дома в питомцах тоже имеется «пушистый чёрный».

Точно так когда-то и обстояли дела с наличием в родне представителей древнего цыганского племени. Тут у меня тогда был полный «боевой комплект» – чернявая Ражева, равно как и смуглый и жилистый её отец, по происхождению самые, что ни на есть «чавеллы», да «ромалэ». Лихие цыганские корни тянутся от почти сказочного прадеда-кузнеца, чёрными своими кудрями завлекшего когда-то «в свою кузню» отчаянную прабабку. Но, несмотря на давнюю чрезвычайную близость к клану шальных конокрадов и «перекати поле» на квартирах-кибитках, цыган я, всё же, опасаюсь. Особенно цыганок.

Легендарный цыганский гипноз, мстительный сглаз и прочие стереотипные, но малоприятные вещи заставляют меня держаться от шумных мегаполисных таборов на почтительном отдалении. Отпраздновать знаковое для каждого «рома» 8-е апреля мне не удалось, я уже в моей подружке Москве, да к тому же, так отмечал «горьковские» торжества рангом поскромнее, что… Что пора бы мне заняться вторым по значению после воровства занятием для цыгана – пением под гитару душещипательных романсов.

Заезд «московского гостя» был посвящён исключительно дегустации испанских сухих вин, дай Бог, чтоб не нижегородского разлива. «Три по цене двух» – который день ласкают зрение и слух эти немудрёные, но такие многообещающие слова. Мы упорно не хотели поддаться унынию предстоящей разлуки, и поэтому способ борьбы с ней выбрался самый варварский, но и самый надежный. «Ин вина веритас», и никаких гвоздей, рефлексий и самоедства.

Как назло, в винной лавке сломался компьютер, и местный «сомелье» – странная малахольная девушка вот уже пятнадцать минут по телефону пытается добиться помощи от далёкого корпоративного программиста. Советы с другого конца города через ненадёжные телефонные провода пока не приводят хоть к какому-то просветлению упрямой барышни. Так и хотелось дать саркастический, но иногда действенный совет: «Девушка, милая, а перезагрузить ещё не пробовали?».

Мы ждали вина. Наконец, «тягостно ожидающих» благосклонно замечают, и тут же «хозяйка винных погребов» начинает доставать нас беспредельной компетенцией по поводу сортов вин, палитры вкуса, расположению виноградников, сложности ароматов и прочей ненужной чепухой. И это о «наиблагороднейших» бутылках, стоимостью менее двухсот рублей. «Три по цене двух!» – дружно скандировали мы, как советские «борцы за мир во всем мире» на митинге протеста за отгул.

Ну наконец-то… На руки нам церемонно выданы три «бомбы», они транспортируются бережно и с любовью, словно маленькие славные детишки. По дороге Ражева рассказала мне ещё один дурацкий случай, что приключился с нею всё в том же приветливом магазине. Заглянув туда как-то по случаю отмечания очередного «Дня взятия Бастилии», «прелесть наша» обнаружила там совершенно пьяную девушку-продавца, которая крайне навязчиво советовала приобрести «новинку сезона, лидер продаж и просто шикарное вино из знойной Аргентины».

Типично утомительные нетрезвые уговоры просто изматывали душу. «Вы знаете, извините, но я вот, просто не пробовала этого вина…» – лепечет в интеллигентском припадке деликатности бедная Иришка. И тут же слышит в ответ сакраментальное: «Девушка! Ну так, давайте, откроем бутылочку и вместе «задегустируем» этот волшебный замес». Уйти без брудершафтов, сестринских объятий и сокровенных излияний души было архитрудно, но всё же, счастливый побег удался. Цыгане не поддаются воздействию чужой воли, они сами влияют на мир и подчиняют его себе!

О них, выходцах из далёкой великой Индии известно мне позорно мало. И лишь старая байка, поведанная моей замечательной бабушкой Александрой Николаевной, немного грустно иллюстрирует странную жизнь этих необыкновенных людей.

Однажды, поздним зимним вечером в деревянный дом на окраине к моим, тогда ещё весьма юным бабушке и дедушке постучалась молодая статная цыганка с крохотным цыганёнком на руках. Попросилась она, как водится, переночевать, поужинать, да выпросить чего-нибудь в бесконечную свою дорогу, что называется, «деньгами, али сукном».

Перекусив, она беззаботно легла спать на застеленное ей место. А вот чумазого, вшивого черноглазого ребятёнка оставила на руках моей растерянной бабушки. Нежное российское женское сердце её сжималось от жалости к тощему, жутко грязному человечку. Полночи она отмывала темнокожего от грязи и происхождения младенца, стирала и сушила пеленки и терпеливо откармливала его, ненасытного, как галчонок.

Наутро, когда бесшабашная цыганка увидела своего цыганёнка чистеньким, будто ангелочек, в белоснежных ароматных обносках и сияющего от опьянения сытостью, она, горестно всплеснув руками, укоризненно заголосила: «Что ж вы наделали?! Зачем же вы помыли-то его?!! Он же теперь мёрзнуть будет!!! Он же теперь болеть будет!!!!!». Сетованиям и отчаяньям её не было конца. Так, совершенно опечаленная и раздосадованная, подхватила она свой живой, напрасно мыленный и тёртый мочалом, кулёк, и зашагала одной ей известными тайными дорогами, что нашёптывал ей вольный цыганский бог.

Вот вам и столкновение цивилизаций… И как мы уживались с ней, шальной «чавеллой»? Правда, я тоже терпеть не могу мыться. Может, какой «ромалэ» и был в далёкой моей запутанной родне?

Двенадцать

Что было настоящим Праздником в том нашем, из грозного Советского Союза детстве? Ну «заболела училка и контрольной не будет», это, безусловно, понятно. Торжествующие крики радости немедленно оглашают унылый класс после сей «благой вести». Никакого сочувствия, полное отсутствие участия, и только неподдельное наше ликование. Детская жестокость в этом щекотливом, в смысле этики и морали вопросе, простирается даже намного дальше, чем вы думаете.

Один мой хороший знакомый рассказывал, что когда-то, давным-давно мрачным утром 10-го ноября 1982 года их, скачущих, будто мартышек, учеников крохотной сельской школы, собрал в хрупкий актовый зальчик пожилой седовласый директор школы. Кое-как сумев заставить маленьких деревенских шалопаев притихнуть, он начал трагично и одновременно торжественно: «Сегодня… Утром… На своём рабочем посту…». В аудитории моментально воцарилась гробовая тишина.

Каждый из этих сорванцов и хулиганов затаил дыхание, ведь было понятно, что случилось что-то из ряда вон, да ещё в директорской. Какое же жуткое происшествие произошло на святом рабочем месте заслуженного и уважаемого педагога? А тем временем, охваченный скорбью директор продолжил: «… скончался Генеральный Секретарь Союза Советских Социалистических Республик Леонид Ильич Брежнев!».

И что бы вы думали, тут же грянул такой сметающий всё, включая здравый смысл, хохот! Ревущий до рыданий смех из десятков щенячьих глоток накрыл всю деревеньку, вступив в самонадеянную «донкихотовскую» схватку с самою Смертью. «Мы-то подумали, что у него спи…дили чего-то на рабочем столе, а тут это…» – обворожительно бесхитростно разъяснил мне причину такой парадоксальной реакции «детворы» мой собрат по «картошке» местный кантри-бой Лёлик.

И всё же, чем был он, наш школьный Праздник в далеком СССР? Ну конечно! Это показ, разумеется, крайне мучительно, по одной серии в день, а иногда и, прерываясь на пару выходных, шедевров тогдашнего телевидения – «Трёх мушкетёров», «Шерлока Холмса», «Места встречи изменить нельзя» и другой священной роскоши. И когда ты усаживался в благоговейном трепете на непременный палас перед «телеком», то на пролетающие к великой печали, как один миг, эти час-полтора, исчезало всё вокруг. Пропадали чёртовы домашние задания, мерзавцы-хулиганы, придурки-учителя, зануды-родители и недотроги-одноклассницы. Только волшебный ящик, в котором водились такие дивные миры, бесстрашные герои и коварные красотки.

Как же мы жаждали быть хоть чуточку похожими на благородного актера Ливанова, как заливались слезами над умирающим Бумбарашем и тайно хранили в памяти образ соблазнительной Миледи Винтер. Мы готовы были на самую страшную простуду, лишь бы тонкие наши голосочки окрасились до уникальной хрипоты «элементарно, Ватсон» или гортанных выкриков «канальи!». И всегда в том нашем неповторимом детстве с трогательным возмущением недоумевали: «Почему ЭТИ ТАМ не покажут все серии стразу, у НИХ же они все уже есть?!!».

Великий же Праздник наступал, когда заканчивалась проклятая четверть, ненавистное полугодие и весь этот гадкий учебный год! Первая осенняя четверть пролетела и приходила ненадолго шальная свобода, смешанная с запахами горелых листьев и прохладного ветра, та, что каждую осень дарит какую-то особую надежду. И вот, хрустя сухой листвой на счастье, и заряжаясь силой самой Матери-Земли, мы надеялись и мечтали…

О том, что внезапно начнут нас обожать недоступные красавицы в школьных фартуках, так маняще подчёркивающих недосягаемые округлости. О том, что непослушные пальцы забегают по грифу со скоростью вечно недовольного чем-то Ричи Блэкмора. О том, что напишется жалостливое письмо Самому Джорджу Харрисону, и тот вышлет в подарок белоснежный «гибсон», «потому что Харрисон – он добрый». О том, что подтянуться на турнике раз двадцать будет смехотворной молодецкой удалью, и отсутствующие бицепсы нальются упругой восхитительной красотой. О том, что коллекция английского винила, того, что «фирменне́е не бывает», будет во весь коридор, как у счастливчиков отцовских друзей. И о том, что застенчивый баритон чудесным образом обратится в хрустальный «плантовский» фальцет.

Кстати, о подтягиваниях. Это великое мальчиковое упражнение я совершенно не умел проделывать, как сие играючи исполняли почти все мои везунчики одноклассники, класса до шестого. И так однажды меня это страшно заело, что терпеть эту унизительную неполноценность я больше не мог. Всё душное лето, извиваясь ужом, я провёл на сияющей от полировки сотнями ладоней перекладине. Но день за днем, наплевав на обидные шутки дворовых силачей и ироничные взоры местных «королев красоты», я довёл количество подтягиваний до запредельного пока «двенадцать».

И вот снова зябкий ноябрь, и в который раз раздают нам глупые дневники с отметками. И вновь повторяется одна и та же пренеприятнейшая история. Дело в том, что учился я, в общем и целом, довольно неплохо, несмотря на явный «синдром рассеянного внимания». Но наша деловая в таких вопросах классная, дабы улучшить «статистические показатели успеваемости», совала нам, двум-трём «недоотличникам», осквернённые «четвёрками» дневники, и отправляла к вечным, как мир, «трудовику» и «физкультурнику». Мы должны были любым «мытьём и катаньем» вымолить недостающие и незаслуженные «пятёрки» взамен и так весьма натянутых «хорошо».

Наш учитель труда, молодой и симпатичный высокий парень, весело осматривал нас, маленьких дуриков, и, беззлобно усмехнувшись, предлагал нехитрый натуральный обмен: «Ну что с вами делать… Подметите мне тут под верстаками, и считайте, что в расчёте!». Итак, полдела сделано! Но вот с физкультуркой всё было намного «изящней».

В это время нашим телесным здоровьем заведовала и руководила «Надежда» – пожилая, маленькая, сухая, как щепка, тётка. Короткие фиолетовые волосы, очки-линзы и постоянный синий спортивный костюм на стройной не по годам фигуре. Как же презирала она меня, дохляка, что не дотягивал ни до одного даже «троечного» норматива. Ни бег, ни прыжки, ни брусья, я был ужасен абсолютно везде. Но теперь у меня был блестящий козырь! Двенадцать раз! На тот возрастной момент это и была твёрдая «пятёрочная» норма.

И вот, словно на моё счастье, брезгующая подобными мне доходягами «Надежда» пренебрежительно бросила: «Короче так. Подтягиваешься двенадцать раз – твоя «пятёрка». Нет – до свидания!». Как же твёрдо уверена она была, что я вновь позорно заболтаюсь, будто червь на крючке, что даже дала мне этот формальный шанс. Никогда, никогда этому маменькиному сынку не сделать этих бравых, пышущих удалью «двенадцать». Но вот «раз-два-три», и брови справедливой, но уж такой вредной училки в изумлении поползли вверх, а толстые, полные старческих диоптрий очки, запотели. А на повестке дня безоговорочно стояли уже «девять-десять-о-дин-над-цать…».

И тут, вы не поверите, но влажные от волнения ладони предательски соскальзывают, и я срываюсь вниз, в «четвёрошную» пропасть с половины двенадцатого раза. Я виновато смотрю на экзаменатора-иезуита с упованием на великодушие и здравый рассудок, ведь ясно же, что подтянулся бы, если б рука так некстати не сорвалась. Да и триумфальные «одиннадцать с половиной» против обычного моего жалкого «нулевого» трепыхания, это всё же кое-чего, да стоит.

Но безжалостная «Надежда» с деланным равнодушием пожимает плечами, и, демонстративно не говоря ни слова, уходит, даже не дождавшись моего приземления на маты, как бы говоря всем своим видом: «Ну о чём ещё можно разговаривать…». Но я просто всей кожей ощущаю её дикое, еле скрываемое волнение. Ну а как же, она едва не допустила такую непростительную промашку, так уверовав в безнадёжность этой рохли.

И всё равно ей, вредной было не испортить мне Праздника моего детства! Мои мечты уже начали сбываться, бетонную плотину свершений прорвало, и впереди были ещё две целёхонькие, нетронутые недели сказочной школьной свободы!

Рокеры и актёры

Вчера грустно отмечали Всемирный День «Рокенрола»… И ровно семь лет, как мы умчались за славой в Москву. Семь лет какого-то вязкого сна… Неужели пролетело столько драгоценного времени? А что сделано за этот пугающий срок? Нет, не стоит, право, подводить таких жестоких итогов… Налей-ка, брат! Уж лучше упрямо пить под великих пьяниц Тома Уэйтса, да Black Sabbath. Хотя, тот забавный факт, что мы рванули в шумную столицу именно в такой знаковый праздник, ещё оставляет нам крохотную надежду на «капризный успех».

Ладно, хоть не стал актёром, а то была ведь такая дикая заветная мечта, в аккурат в восьмом, судьбоносном классе. Вот у этих-то славных ребят всё ещё более «рокенрольно». Сколько же великих наших актёров завершило свой непростой путь в грязных общагах…

По врождённой своей дурости я озвучил её, тайную мечту мою, измученному после заводской смены отцу, дескать, «так, мол, и так», желаю поступать в Театральный, и «карету мне, карету». Я до сих пор страшно жалею, что совершил это глупое доверчивое признание. Рассказываю это вам, родные мои, и испытываю такую неловкость гимназистки с институткой, что снова и снова лёгкий румянец стыда озаряет мое лицо. Или просто оно теперь уже всегда слегка розовато, как у ирландского забулдыги? Но, как резонно требуют бяки «хаббардисты», именно так бескомпромиссно жёстко и нужно избавляться от комплексов юности, калёным железом их! В общем, как на духу…

Отец стоял передо мной, ошарашенный, озадаченно переминаясь с носков на пятки. Ещё один свежий «закидон» любимого дитятки, и за что же мне такой-то малахольный наследник… «Ты скажи, сынок, тебя что в этой профессии привлекает-то?» – мягким тоном опытного психиатра спросил мой не на шутку встревоженный папа. Б-р-р… Сейчас будет одно из самых неприятнейших воспоминаний из отроческого далёка. «Ну-у-у… Ты понимаешь, пап, мне хотелось бы прожить несколько жизней, судеб, родов занятий за одну свою…». «Что-о?! Ты чего, ё…нутый что ли?!! Что это ещё за бред?!» – такую вот энергичную отповедь получил на свои простодушные откровения ранимый подросток. Да-а-а… Пока «калёным железом» снова не вышло… Будем работать.

Настоящие, без дураков, актёрские данные были лишь у одного в нашем классе – у высоченного, худого симпатяги Лёшки Вареника. Но он распорядился ими крайне странно. Он про них забыл. Но тогда, в пору студенческих разгильдяйств, мы напропалую и бессовестно пользовались своим «артистическим шармом». Заманив как-то двух симпатичных дурёх из «меда» в его небольшой, но уютный флэт, мы начали стандартный обряд «обольщения».

Несколько бутылок кислющего «Алиготе» для «муару», опустить занавесочки для «дружеского интиму»… И ещё, и это крайне важно для тонкой атмосферы соблазнения, что бы такого поставить из музыкального арсенала? То был весьма щепетильный момент, ошибиться было никак нельзя. Хард-рок и «панкуха» были сразу и решительно отметены, как провальные жанры, джаз был бы для этих куриц слишком подчёркнуто респектабелен, попсы мы просто не держали.

Эврика! Что же лучше, чем воркующие «Dire Straits» обволокут и затуманят немудрёное девичье сознание. И вот волшебная пластинка уже на проигрывателе третьего и последнего же класса, и чарующие звуки заполняют пространство полутёмной комнаты, соревнуясь с запахами дешёвого сухого вина и свежеотваренных сарделек. Мы были уже просто уверены, что превзошли самих себя в деликатнейшем «галантерейном» искусстве сердцеедов, как наши девицы начали многозначительно переглядываться, и одна из них, что посмелее, выдала: «Да, я тоже иногда люблю послушать что-нибудь такое, сложное, для развития и ваще для души…».

Попсовое, мелодичное бормотание Марка Нопфлера оказалось для этих бестолочей пугающей проверкой на наличие элитарного вкуса! Что же они слушают из «несложного», так сказать, даже жутко было представить! Нашей хвалёной выдержки не хватило – мы заржали, как племенные жеребцы, окончательно разрушив ауру «бордельеро».

Всё пропало… Растерянные «медички» были смущены, обижены и, вообще, крайне уязвлены выходкой этих двух «высоколобых». «Алиготе» с сардельками поглощались молча, как на разминировании. А мы с Лёхой ещё периодически тихонько гоготали с набитыми ртами, всё больше расстраивая наших простушек, чьи чудные прелести нам так и не довелось боготворить.

Одним словом, если сделал выбор – стал циничным рокером, так и жги её, всю свою жизнь, не выходя из образа, и никакого актёрства!

Образцовый самец из СССР

Есть такой классический образ заводского образцового самца в советском кинематографе. Он высок ростом, сухопар и жилист, по животному строен, смугл, костист и слегка усат. Ему честных, но моложавых тридцать пять-сорок. Хорош собой, хоть и чуток простоват. Он ничего себе одевается, но без особого изящества пижона. Недурные джинсы на длинных ногах и рубашечка аля «US Army» разоблачающее дополняются кожаной шоферской курткой, а то и лихим кепариком.

Длина волос, упаси Бог, ни в коем случае не «хипповская», но короткая стрижка обязательно предполагает небольшую уголовную чёлочку. Юмор его почти вульгарен, но изобилует невесть откуда взятыми искажёнными цитатами из классиков литературы школьной поры, а порой и философскими сентенциями заезженного пошиба. Ну что-то вроде «дышать духами и туманами» или «Платон мне друг…».

Он обязательным образом ловелас, и все поголовно фабричные дамы стонут, если не от его пещерных ласк или безжалостных измен и расставаний, то хотя бы от тайных надежд и лютой зависти к прикормленным счастливицам. Он преподло пользуется кошельками своих заворожённых страстью заводских пассий, со вкусом и беспардонно столуется на ароматных советских кухнях, которые ревностно соревнуются друг с другом, изощряясь в кулинарных изысках.

Он с особым цинизмом и, неторопливо куражась, выбирает наиболее удобный на насущный момент объект – вот тут знойной зам. начальницей по кадрам получена премия, а там с самого утра заботливо стряпаются пельмени с пирогами от неотразимой заведующей местным буфетом. Все его модные, «из-за бугра», шмотки сплошь лишь подарки обезумевших от обожания несчастных воздыхательниц.

Его очень ценят на производстве. Как правило, он заправский водитель первого класса, и его непосредственное грозное начальство терпит его бесконечные амурные отгулы, замены и отпрашивания. А как же, а вдруг уйдёт в гараж к гостеприимным соседям, где тогда взять такого молодца? То-то… Не брезгует он и «левачком», если попросит прикрыть складская чаровница, сочетая, так сказать, хрупкие личные отношения с сомнительными деловыми.

Пахнет он густым одеколоном «Саша» или не менее плотным «Тройным», и, конечно же, табачным флёром пополам с постоянным ненавязчивым душком спиртного. Вот, в общих, схематичных чертах портрет классического производственного Казановы из нашего СССР. Его наглядно и показательно можно запросто увидеть воочию в серии «Пожар» гениального криминального сериала «Следствие ведут Знатоки».

Но самое поразительное, что удивительным образом мне удалось познакомиться с одним ярким представителем этого древнего племени. Внешне и по манерам он выглядел просто точь-в-точь, как тот фабричный соблазнитель из «Знатоков». Первое время меня даже жуть брала, словно я волшебным образом общался с человеком из кино. И, как это часто со мной бывает, мы скоро нашли общий язык и прекрасно поладили.

Трудился он в должности «починить, запаять, склеить и приколотить всё, что потребуется». Он принципиально был всегда «подшофе» и алкогольный дух победно сопровождал его, где бы и когда он ни был, разумеется, и на работе. Как-то, он доверительно поведал мне, что имеет какое-то феноменальное строение каналов печени. И они, сердешные, у него так уникально тонки, что, сколько бы он не принимал на грудь изнурительными годами и десятилетиями пьянства, его печень так и останется печенью невинного ребенка.

Тут первый раз в жизни я почувствовал что-то похожее на зависть. Эту благую весть сообщил ему его знакомый врач после тщетной попытки найти хоть что-то напоминающее заболевание у этого «кровь с молоком» здоровяка. Жаловался он лишь на одно – на проклятую бессонницу. Но и тут им был скоро найден блестящий выход.

Одинокими ночами, когда наш уникум снова не мог уснуть и маялся на холостяцком холодном ложе, он набирал один из бесчисленных дамских номеров и напрашивался на полночный визит страсти. И никто и никогда из покорных наложниц не отказывал ему. И вот, после пары жарких «доказательств её любви», образцовый заводской самец из советского кинематографа блаженно засыпал на благодарной груди, будто дитя.

Ну а мне просто повезло, ведь я знавал человека, который шагнул в наш реальный мир прямо с экрана волшебного ящика.