Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Смертельное Амаретто

Валяли дурака, как всегда, всем сумасшедшим Алкоголем. Пели песни дурными голосами, «танцевали голыми при луне», а когда магические напитки пошли на убыль, то началась нами же самими придуманная интеллектуальная игра сексуальной направленности. Нетривиальная суть её была в том, что нужно было привести цитатку из кинофильма или песенки, чуть изменив текст, получая тем самым фривольную шутку. На сегодняшний день темой было не что иное, как «садо-мазо». Победил я! Юх-ху! С почти точным цитированием душещипательного романса из не менее «слезоточивого» рязановского «Романса Жестокого». Вот моя извращенская трактовка: «А напоследок я свяжу…». Считаю, что победил заслуженно, все очень смеялись, поздравляли и жали руку.

Однако, о волшебных напитках. Сейчас, став относительно взрослым мальчиком, я сделал свой «эффектный» выбор – красное сухое и «сеньора» текила. А вот, когда что-то странное и некрасивое произошло с моим нелепым, но таким уютным Советским Союзом в девяностые, с «нашим» горячительным случилось что-то совершенно водевильное.

Гордо стоящая на верхних, недоступных полках ларьков «Финляндия» почти не покидала своих чопорных барских мест. Эта почти благородная субстанция стоила примерно с пол-автомобиля, и покупали её, куражась, лишь мрачные бандиты, да пузатые бизнесмены. Но однажды, эффектным жестом эта иноземная «беленькая» была выкуплена на некие шальные мажорские бабки. Выпить сего «колдовства» мы смогли лишь по рюмке. Был, кстати, подготовлен огненный, красный, густющий и ароматнейший борщ, новинки из неисчерпаемых «шестидесятых», и ожидалась грандиозная и милейшая попойка под стародавние байки, спонтанные откровения и озвученные вслух тайные надежды.

Облюбованный пузырь был оформлен так, как будто только сошёл с полок какой-нибудь лондонской винной лавки, и был размером с постоянно перегорающий телевизор «Фотон». Какой же вечер был загублен подонками «бутлегерами по-советски». Там, внутри был самый чудовищный технический спирт, какой я только пивал за свою богатую суррогатами жизнь. Выпить и посидеть хотелось так, что сводило скулы, но сделать ещё хоть один глоток палёной «огненной воды» не было никаких «богатырских сил». Сам опытный организм шептал умоляюще: «Хозяин, заклинаю, нет! Ещё одна рюмка и нас закопают самым некартинным образом…». Да, это был суровый урок на всю остатнюю жизнь. Учение о «золотой середине» на бытовой практике, так сказать.

Впрочем, кое-что вкусненькое всё же определенно было в те унизительные для советского гражданина времена. Например, пресловутый знаменитый ликер «Амаретто». Это уже сейчас я знаю, что в идеале изготовлен он был из знаменитого одноименного итальянского печенья. А тогда, будучи пытливым к новому нижегородским студентом, я свято полагал, что настаивается этот божественный отвар из содержимого косточек вишни. Слишком уж характерный был привкус «благородного», казавшийся таким тонким приветом, то ли из погребов Франции, то ли из испанских пузатых бочонков. Из чего на самом деле он был состряпан в тусклых советских подвалах, лучше не гадать, а то внутренности начнут вибрировать, протестуя в безудержной панике.

Не рискнул бы я сейчас проглотить стопочку тогдашнего «Амаретто», стоившего жизни одному моему однокласснику. Но это такая грустная и противоречивая история, что рассказывать об этом запросто и с привычной ухмылкой циника я не могу. Скажу лишь, что когда он загибался от цирроза, на его тумбочке постоянно был этот проклятый «Амаретто», и он, прекрасно зная, к чему идут скверные дела, отчаянно заливался этим самым любимым и сладеньким. И когда я последний раз случайно встретил его на пыльной автобусной остановке, опухшего и огромного, то даже подивился вслух, мол «ну и здоров ты стал». «Здоров-то, здоров, да только ливер весь гнилой» – обречённо ответил он мне тогда, и я сразу простил ему все мучения, коим он подвергал нас, нескладных дохляков. Вот такие невесёлые дела…

И самое поганое и странное, что я жутко, до одури и телесной ностальгии жажду вновь ощутить этот опасный, волнующий вкус из шальной моей юности.

Пока Солнца нет

Сумрачным мартовским утром, а март в России, как известно, месяц сугубо, сука, зимний, я застыл, наблюдая за живой грязноватой природой из окна общежития. Комната наша давно стала очень похожей на забытый сарай, но я привык к этой дивной обстановке и даже находил уже теперь в этом некий декадентский шик. На улице мокрой безжалостной стеной падал снег, и сразу же, словно издеваясь, таял, превращая гордую проезжую часть и жалкие асфальтовые островки для пешеходов в безобразное чавкающее месиво. Километровые лужи на ледяном настиле – что же ещё очаровательней может быть в окружающем, так сказать, универсуме.

Люди-человеки были скованы унизительной сверхосторожной походкой и жалко шаркали разбухшей от ледяной влаги обувью. Они тоскливо вглядывались вдаль, измеряя расстояние до метро, и снова устремляли взгляды вниз, на зыбкую скользкую поверхность планеты. Словно какой-то неостроумный проказник там, наверху, что отвечает за самую гадкую погоду, прямо перед грядущим жарким солнцем вывалил нам на головы полугодичный снежный ресурс. И снова, как было из года в год, эта монструозная белая масса растает в одно лучистое мгновенье, и мы будем на неделю сосланы в какую-то убогую, пародийную Венецию. Вновь на старых диванах и стульях обречённо поплывем мы, подгребая сумками, папками и барсетками, по направлению к кормящим нас службам, да работам. Ничего нового под Солнцем.

И даже весеннего запаха, как и ни бывало. Того самого необъяснимого аромата, что даже в кусачий февральский мороз обещает: «Вдохни, чувачок, потяни носом, чуешь, это я, Весна, со своими «шанелями» и «пуазонами»! Скоро-скоро, мой хороший, я обниму тебя ласково…». Фига два! Тот же аптечный запах середины зимы равнодушным кокаиновым холодком бьёт в нос и удручает настолько… Настолько, что перестаешь верить в существование зелёной пушистой травки и весёлых курочек-уточек, резвящихся на ней. Я не верю отныне, как в вечно пьяного Деда Мороза и в выигрыш «Волги» по лотерейному ларёчному билету, ни в ногастых девчонок в «мини», ни в дешёвые фрукты-овощи на лоточках, и даже (сейчас скажу страшные вещи) в холодное пиво на лавочке возле метро. Стужа, слякоть, серость и скука останется с нами навсегда…

Желая хоть немного раскрасить скорбную картинку, я наугад вытащил бывалую DVD-шку с полки и забросил, не глядя, зацарапанный Русланом диск, в старенький проигрыватель. Вы, наверное, хотите поймать меня, мол, «не глядя, а царапки-то приметил!». Нет, дорогие мои, изловить меня не получится по той простой причине, что абсолютно все дисочки, что находятся в общественном употреблении, тщательно изувечены моим, безусловно, талантливым гитаристом. А, как известно, одарённый человек, он что ж, талантлив в сферах многих. И вот этот дар, осторожно (ибо Игорян наблюдает) взять дрожащей рукою девственный лазерный кружочек и крайне аккуратно (ибо Игорян ещё напряжённей следит за малейшей ошибкой) положить его в лоток и, вытерев испарину со лба, нажать «play» и… Вынуть после пары минут воспроизведения, словно гвоздём пропаханный, осквернённый в самом святом, забытый нынешней молодёжью мезозойский носитель! «А-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!! Б…я-а-а-а-а-а-а-а!!!!! Как ты умудрился это сделать?!!!!! Как, скажи, как?!!!! Да нет-нет, зачем мне успокаиваться?!!!!! Я спокоен!!!!! Я абсолютно, бл…ть, спокоен!!! И вот этим, мать его, очень спокойным тоном я хочу спросить у тебя кое-что… Как?!!!!!!!!! Бл…ть, как, Руся, скажи, объясни, не мучь меня!!!!! Как ты это де-ла-ешь?!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!». Вот это вот сейчас был я. Ага, я… Игорян настоящий…

Скорбно держу в руках бонус-DVD про то, как загорелые, да кудрявые хлопцы из «Kiss» браво записывали концерт аж с симфоническим оркестром. Ну вы все помните, как бесчисленному коллективу скрипачей и виолончелисток поголовно выкрасили морды под четырёх «Поцелуев», и этими выбеленными пугалами они уныло пилили эти свои увертюры и крещендо. Пафосу, конечно, до облаков, но вот кто-то очень знакомый, весьма мордатый такой мужчина самовлюблённо вещает об уникальном слиянии рок-эстетики с самым, что ни на есть академическим, да классическим. Ну, думаю, раз личина крупная, самодовольная и на первом плане – Джин, стало быть, наш, так сказать, Симмонс. Гляди-ко, и выглядит ничего, а то обычно одни щёчки с подбородками, а тут, дивитесь-ка, даже пару небольших игривых ямочек. И тут меня осеняет! Это ж Пол. Наша девочка-попрыгунья, Пол Стэнли. Да, возраст штука безжалостная. Знаю, дорогие товарищи, по себе. Вот и щёголь, да танцор Пол Стэнли стал дядькой… Нет, он вполне себе накачан, подтянут и вертляв, но, Бог мой, это, как ни крути, уже дядечка… Не хочу в дядечки! И не буду!

Вот они, тайные страхи и сомнения с переживаниями открылись и смутили разум вполне взрослого обормота. Который и рядом-то сроду не был со статусом, не то что «сиятельной рок-звезды», а даже никогда не приглашался на банальное «Нашествие». А уж там, как известно, не отметилась разве только группа из Урюпинска «Расклешённая юность», да и то, потому что не прошла возрастных рамок – лидеру коллектива, как нарочно, в день выступления исполнилось семьдесят пять.

Кто из вас может честно, быстро и не юля признаться в самых сокровенных страхах? Ну-ка, как на духу, а? Отбросить коньки? Облысеть? Разжиреть? Облажаться в постели? Со мной и Руськом совершенно независимым образом приключились другие, но очень похожие друг на друга презабавные истории. Оба мы, скажем так, «претерпели падение», а выражаясь проще и доступнее, хорошенько «нае…нулись» такой же вот самой «экзотической» ледяной весною навзничь, жутко, отбив всю спину, рёбра и затылок.

Лично я лежал на ступенях перехода на родной до умиления Площади Минина, в голове страшно шумело, все кости ныли, было холодно, стрёмно и неловко. И первое, что я принялся проверять, одиноко лёжа на спине в мрачном промозглом переходе, где люди, опасливо озираясь на странную тушку, торопливо шмыгали мимо, были не мозги на предмет сотрясения, и ни конечности на факт переломов, а… Голос! Всё ли ещё есть у меня голос! Поверьте, злые шутники, я прекрасно знаю, чего стою я, как вокалист. Нет, я далеко не Карузо и не Том Джонс. Но это всё, что у меня есть. Именно им, словно воркующий, распалённый брачным периодом, голубь, я привлекаю дам к своему «гениальному и нетленному». А теперь предлагается вниманию почтеннейшей публики беглая зарисовочка: юноша без шапки и человеческого облика во взоре лежит на спине в не очень дружественном к гражданам переходе и пытается проверять работу вокального, так сказать, диапазона! «А! А-а-а! Ми-ми! О-а-о-у-у-у!». И так далее, от густого баса до попыток фальцетного выкрика. Смешно? Думаю, вряд ли. Смертельную тоску и ужас я, по всей вероятности, навёл на трусливых нижегородских прохожих. «Да-а-а, вот и ещё один с глузду сдвинулся… И ведь молодой-то какой! Вот так, работаешь-работаешь, и раз – Ля́хово! Позвонить бы надо… Ну да ничего, подберут, работа у них такая, у крепких ребят в белых халатах! Да к тому же, он может уж и не впервой спектакли такие устраивает, сердешный… Эх, как заливается… Ну, лежи-лежи…».

Поразительное дело, но крепко навернувшийся очень похожим манером Русёк, наипервейшим делом начал оценивать свой рухнувший организм на наличие музыкального слуха! Вот так-то, братцы! А вы всё о материальном, да о материальном! Тут целая человеческая трагикомедия прошла перед изумлёнными лицами зрителей! Пойти, что ли снова глянуть в окошко? Смотрю с осторожной надеждой… Пока Солнца нет…

Горячая кровь детства

«Было, помню! Но ведь время идёт!» – именно так экспрессивно усовещивал легенда сыска Глеб Жеглов распутную Маньку Облигацию на предмет возможного перехода из касты шальных гулящих в безжалостные «мокрушницы». Вот и я тоже, признаться, чувствую некоторые тенденции в своём пристрастии к бутылке. Дело в том, что я случайно обратил внимание на один жутковатый факт – я давно перестал фотографировать лица людей, а только лишь фиксирую на мобильник какие-то характерные символы пьянства: цветастые «баттлы» со спиртным, неряшливые столы с закусками, да бесконечные стопочки-фужерчики-стакашки. А это, знаете ли, определённая стадия и… Прогресс… Сами понимаете, в чём.

И вот, грустно размышляя над этим пугающим фактом, я унылым привидением заползаю в душ и просто всем своим проспиртованным организмом начинаю чувствовать досаду той случайной девушки, что только-только прошмыгнула передо мной в кабинку для леди. Уют и покой бедной девчонки неделикатно разрушен, и погубил его я. Поспешно сдираю с себя ветхое домашнее и врубаю душ на полную катушку, чтобы хоть как-то компенсировать своё бестактное и не ко времени явление.

На самом деле я самый деликатный человек на свете, только вот по утрам я почему-то страшно рассеян, и кто угадает, почему? Вода в грязном душе привычно ледяная, но, пожалуй, сегодня только такая и подойдет. Бодун, братья и сестрички, такого свойства, качества и пробы, что лишь именно эта холоднючая плётка приведёт провинившегося «иноходца» к нужной сегодня рыси и даже галопу. Вечером выступление. Как я выйду на сцену, что я скажу этим десяти ненормальным, что в дождь и слякоть припёрлись посмотреть на похмельно-помятую «звезду»…

Меня вновь кто-то пожалел, и к семи вечера я, вполне себе шустренький, допрыгал до саундчека. На входе две ногастые девахи, обаятельно пьяные, с густыми длинными волосами, глаза их томно плывут, и с ними уже можно и нужно иметь дело. Дразня чересчур близким приближением горячих губ, покрытых блеском, одна из моих «чаровниц» с придыханием просит: «Можно вашу правую руку…». Легкий запах алкоголя только красит их, двух молодых дурёх. Мне ласково шлепают на запястье штампик клуба, чтобы отличить «чистых» от «нечистых», и я вбегаю в неуютную гримёрку. И там, упав на развалившийся от «звёздных задниц» диванчик, я вспоминаю, что мне напомнило это «можно вашу правую…». Первое, что немного удивило тогда, почему именно правую-то? Я может, на правой-то и не люблю, а тут, прямо скажем, и выбора никакого! И тут осеняет – это же лёгкий привет из позабытого детства и тех редких взрослых залётов в больничку!

Помните, в наших «милых» школах была обидная обязаловка – какие-то вечные профилактические обследования, «больнючие» прививки и б-р-р, «кровь из пальца». Давайте я вам помогу и напомню сам кое-что. Ты долго-долго ждёшь своей очереди в коридоре, прокручивая в голове сотни раз жуткую вампирскую процедуру. Пугающая белая дверь, из которой почему-то даже веет холодком, периодически открывается, выпуская очередного мученика и поглощая следующего. От страха и ожидания начинает предательски кружиться голова, подло подступает дурнота, и хочется выскочить из душного помещения и сбежать, куда глаза глядят, на свежие улицы детства, а там уж трава не расти.

Вот до тебя остаётся уже только три затравленных объекта садистических экспериментов, вот уж только парочка, а вот один единственный бедолага и, бац, вот он, твой неминуемый, неизбежный визит в камеру пыток. Ты присаживаешься на «пол-попки» на стул, рядом с необъятным столом строгой, а часто просто очень злой тётки в белом халате, толстых очках и с причёской, которая получается, если всю ночь спать на советских гигантских бигудях.

«Давай левую руку!» – сурово, с тоном огрубевшего сердцем палача произносит она, и её страшные слова, которых ждал полтора часа, повисают в застывшем воздухе, как вердикт прокурора. «Вы, з-знаете, дело в-в том, что я, это, м-музыкант… Н-на гитаре я… М-мне нельзя л-левую… А м-можно п-правую?» – запинаясь и мямля, как первоклашка, я пытаюсь спасти подушечку на левом безымянном, которая так долго заживает, что забываешь все аккорды, что выучил, «снимая» «Что за глупый скворец». «Я сказала, давай левую руку» – с нотками фашиста-изувера из «Семнадцати мгновений» злобно приказывает медицинская тётка. Я грустно понимаю, что на этот раз экземпляр попался непреклонный и вредный, и «уболтать» врачиху, как в прошлый заход, не получится… Ну что ж, на, долби!

Тут ты начинаешь напряжённо всматриваться, откуда она достанет эту мерзкую острую железку. Обычно этот кошмарный предмет извлекается из картонного пакетика, что лежат у нее по левую рученьку, а вот по правую – отвратительной горкой валяются использованные, обагрённые невинной кровушкой школьников металлические колющие пластинки. И я знавал случаи, когда, ошибаясь от монотонности восьмичасовой «пытошной» процедуры, лютая «тётька» заносила над дрожащим моим пальцем чью-то одновременно ботулическую, спирохетную и туберкулёзную иголку.

Как нарочно, пачка пакетов с колючками заканчивается на тебе, и происходит степенное, размеренное выуживание из шкафчика с пробирками новой коробки, нескончаемое её потрошение и аккуратное расположение новых пакетиков опять педантично слева от экзекуторши. На этот раз вроде порядок, будет бить стерильной. Боже, когда же это произойдёт?!! Но кошмарная тётя совсем не торопится, ей некуда спешить… Неспешно берётся ватка, обмакивается в спирт, от запаха которого начинает мутить ещё сильнее, и вот, вот он страшный миг!

Грубо и властно трясущийся палец зажимается крепкой, большой лапой так, что подушечка напухает и становится синюшно-розовой, и вот в этот, наполненный кровью, готовый взорваться, нежный объект с размаху засаживается адский гарпун! Есть редкие врачихи, что лупят не очень больно, как-то так ловко и незаметно колют, и тогда вздыхаешь облегчённо: «У-ф-ф… Ну вот и всё, а ты трясся столько, дуралей…». Но сейчас это был пиковый, серьёзный и реальный поход! Боль была такой, что ты подумал вначале: «Мама, острие где-то в центре пальца, может быть даже задета кость!!!». Боль медленно, нехотя, но начинает уходить. На искалеченной длани выступает капелька багровой крови, несмотря на панику и ужас муки, она кажется очень красивой…

Но вы ведь знаете, что это не всё? Знаете-знаете! Не отворачивайтесь, как это делаю я, чтобы не свалиться на пол с обитого клеёнкой стула! Смотрите! Тремя пальцами-сосисками человек в белом халате, обликом немного напоминающий женщину, принимается выдавливать, доить, выжимать алый живительный сок в пробирку. Кровь почти всегда очень не хочет бежать – от всей жути руки леденеют и тётке приходится бесконечно долго мять окровавленный детский пальчик, от чего он немеет, и физическое ощущение от этого всего действа нельзя передать словами, можно лишь вот так беспардонно напомнить о нём.

Даже муки боли уходят на второй план перед этой тянущей немотой пальца, от этих пробирок, что никогда не кончатся. Сколько их уже было? Две, три? Я перестаю оценивать реальность и перехожу в пространство подсознания, чтобы не сойти с ума прямо тут, рядом с литрами человеческой, жизненной влаги. Эта дипломированная вампирша из СССР даже ещё чуть подсасывает пробирку с моей кровушкой, чтобы та заструилась по каким-то резиновым шлангам, размазывает её по мерзким стёклышкам, и нет этому конца, и нет этому края.

Порой «алая и багряная» совсем не желает уходить из затравленного организма ребенка, и тогда ты слышишь самое жуткое: «Да что ж это такое! Совсем не идёт!!! Что ты за человек такой! Я первый раз вижу, что бы уж совсем вот так вот не шла!!! Надо ещё пробовать!». Пробовать… Это как, отпить что ли?.. И… Вы знаете, да-да, всё вы знаете… Бесстрастно, как гробовщик, она разрывает второй пакет и лупит ещё, и ещё, в средний палец, снова в безымянный, попадая в ту же старую, ноющую рану, доставляя мне такие страдания, что мне хочется одного – заорать диким котом, которому тяжёлым башмаком отдавили хвост, смести на пол всю эту сатанинскую посуду, и, разбив окно, сигануть в голубое небо детства.

Насытившись, врачевательница нахлобучивает мне на пальцы по спиртовой ватке, которые на этот раз даже как-то приводят меня в чувство. На подкошенных, дрожащих ногах я выползаю в коридор и падаю на пол. Обморок. Одноклассники довольны, Матрёнин опять грохнулся, каждые полгода одно и то же. Всем интересно…

Братцы, о чём я думаю за пять секунд до выхода на маленькую сцену?!! Просто какие-то пальчики кровавые в глазах. «Можно вашу правую руку…» – эх, маленькая, если б ты знала, сколько демонов ты выпустила, напомнив мне о горячей крови детства.