Текст книги "Дети Морфея"

Лампочка за бывшей дверью пожалела наши глаза и оставила этот ужас на совесть фантазии, вот только уши не заткнуть так же просто и действенно. Огневласка дрожала и зарывалась лицом мне в грудь, это у человека от страусов, да и она, может, и главная монстроведка школы, но все-таки девушка, а официально еще и подросток. Мне же ничьей груди напоследок не досталось, поэтому от такой беспомощности мозг даже вспомнил про ключи от квартиры Оли в кармане – латунь вряд ли работает по типу серебра, а вот брелок с медведем можно принять за малюсенький такой оберег. Ага, размечтался я, это же как пытаться проткнуть бегемота зубочисткой – понятное дело, что можно требовать от куска плюша размером с мизинец, но я выставил его, как распятье, а страшила даже не шелохнулся, рык на выдохе больше напоминал усмешку. Что ж, пора смириться, что меня сожрут целиком или по частям в подвале школы в обнимку с девчонкой, которую я едва знаю – и чего это я жалуюсь, мечтал же о небанальной смерти, правда скорее утонуть в деньгах или захлебнуться счастьем!

И вот так живем еще секунду, рожа в рожу, глаза в глаза, если они вообще у него есть, а я мысленно поливаю грязью сопляков, даже тут они умудрились соврать насчет чудодейственной силы игрушек. Я героически открыл глаза, но ни черта не увидел в темноте цвета дегтя, зато прямо-таки почувствовал порыв ветра от взмаха лапы шириной с грузовик, очевидно, что заточенной на шашлык из людей. Ничего не оставалось, кроме как запульнуть в него ключами от безысходности – все равно они мне не понадобятся на том свете, так что на, подавись хотя бы для приличия!

Наши сердца отбивали четыреста ударов на двоих и чуть не взорвались, когда завибрировал телефон Огневласки – все в мире сегодня пыталось вызвать у меня инфаркт, инсульт, заикание и нервную чесотку разом, можно хотя бы не издеваться и сожрать уже наконец, а?! Все-таки монстр нам культурный попался, ждал, пока та ответит, мол, невежливо как-то звонки игнорировать, я чуть не засмеялся от ситуации и щекотки в ляжку. То ли нас очень аккуратно так проглотили, что мы ничего не почувствовали, то ли жизнь и так уже десятый круг ада и ниже не грохнуться – ни один из ответов не устраивал, и мы долгое время не шевелились, чтоб не узнать правдивый. Огневласка быстро достала фонарик и посветила на красоты местного натюрморта, на котором мы были в роли яблок, в смысле съестного.

Дверь на полу, ошметки бетона и штукатурки везде, ключи как вишенка на торте. Ни клочка монстра, он просто изуродовал подвал и свинтил по-тихому, чтоб выставить нас полоумными!

Я чувствовал, что заново родился.

– По-моему, вам лучше найти другое место для сборов, – выдал в шутку, а у самого уже глаз дергался.

– Да…

Мало нам этого счастья, так еще и по ступенькам кто-то спускался сюда, но после такого грохота это должна быть вся армия страны, не меньше. И хоть бы вахтерша на пару с директором, можно было бы выдать им жалобу, что двери у них на соплях держатся, а звучало и то хуже, я уже научился определять топот паршивца, будто он хотел предупредить о себе весь мир. В общем, не прошло и встречи с монстром (а нет, прошло!), как ДеВи собрался рассказать, что знает меня и никакой я не маньяк – спасибо, и без сопливых разобрались, даже успели получить совместный второй день рождения. Огневласка выключила фонарь на всякий случай, а этот самый случай поперся, как обычно, по темноте, но быстро споткнулся о дверь и аж вскрикнул, когда рыжая окликнула его из темноты – хоть кого-то сегодня мы испугали, а то все нас да нас! Она объяснила, мол, в эту сторону не ходить ближайшие пару жизней, а лучше перекрыть проход желтой лентой и оббить свинцом от радиации, но в общих чертах, потому как меньше знаешь – крепче спишь. И дольше дышишь.

– У тебя-то самой есть игрушки? – сказал я, когда ей снова позвонили.

– Да, были на чердаке, кажется…

Я повозмущался, что за сопляков она, значит, беспокоится, а о себе не думает, отцепил медвежонка с ключей и молча всунул ей в ладонь. Огневласка улыбнулась, пролепетала что-то вроде большущего спасибо и смылась по ступенькам с телефоном в ухе.

– Армани, ты… – промямлил вдруг ДеВи в тишине, но дальше ничего не придумал. Я изо всех сил делал вид, что его здесь нет.

С нашей последней встречи настроение из отвратного превратилось просто в тоскливое, когда вокруг такое творится. Не то чтобы я и до подвала готов был горы свернуть, но сейчас все эти дети, монстры, игрушки уже в печенках сидели – больше всего хотелось лечь на диван и забыть этот день как страшный сон.

– Осел, баран, клоун? Выбирай! – подсказал я.

– Нет, просто я…

– Сопляк до мозга костей, которого я в жизни больше не хочу видеть?

– Да я был зол! Я… не то… хотел сказать! Почему ты не понимаешь?

– Все я отлично понимаю и подписываюсь под каждым словом. Знаешь, меня бесит даже не это, а то, что я накормил тебя лапшой, показал конвейер, даже вступился сегодня и как раз из-за тебя пошел сюда, то бишь искренне пытался быть эдаким хорошим старшим братцем. Но вместо спасибо-пожалуйста плевок в душу – уж прости за помощь, можешь и дальше терпеть издевательства, мне в общем-то глубоко плевать! И сами разбирайтесь с вашей чертовщиной, раз я такой недальновидный, а у меня и без тебя забот навалом, – высказал я все до последней капли, аж полегчало на пару килограммов. – Игрушку завтра возьмешь, если нужно.

Век живи – век учись, вот я и окончательно убедился, что внешность обманчива и эта капля меда в бочке с дегтем вкуснее коктейль не делает. Что Слизняк с Богатой Выскочкой, что ДеВи – все они гады мелкие, первые поливают грязью буквально, а вторые словесно, и непонятно, что хуже. Огневласка не в счет, она почти взрослая и между нами не так уж и много лет разницы. Прошу, пусть мне кто-нибудь выбьет зуб, если я еще раз свяжусь с сопляками – никогда и ни за что!

В общем, ДеВи остался внизу, хоть бы сквозь землю провалился, а я пошел по ступенькам, коридорам, и через пару минут вдыхал запах свободы и не видел ни одной малявки в радиусе вытянутой руки.

28.09.199Xг., 04:11 PM

На пути к фабрике игрушек «Тедди’с Хоум»

В мутном запотевшем окне автобуса виднелись очертания фабрики игрушек. Она расположилась у края города, где дома и витрины магазинов редели, позволяя рассмотреть ее издали. При более благоприятной погоде здание выглядело бы малозаметным бетонным коробом, каких сотни в городе, но сейчас, когда тучи прильнули одна к одной и влага моего дыхания смешалась с пылью на стекле, оно походило на мрачную старинную крепость. Образ щедро дополнялся каменной оболочкой с осыпающейся всюду краской, дряхлым навесом над входом и ржавой съежившейся сеткой ограждения – все это пришло в негодность за три десятка лет, что на заре нового века равняется трем сотням. Хватало и мимолетного взгляда, чтобы понять, в какие части фабрики вкладывались средства: яркая протяжная вывеска названия со знаком медвежьей головы и новейший асфальт цвета воронова крыла. Чтобы заявлять о себе случайным прохожим и с удобством принимать машины для развоза товара. Привлечь и продать – вот и весь девиз «Тедди’с Хоум».

Я обошел полосатый шлагбаум и замер посреди просторной автомобильной стоянки. Здание вдруг показалось мне таким величественным, точно я вновь обернулся пятилетним мальчиком, когда все вокруг было необъятным, незнакомым и оттого даже несколько жутким. Уже спустя десяток шагов силы покинули меня, словно черное пятно асфальта высасывало их, и к посту охранника я добрался пошатываясь и тяжело дыша, покрытый весь липкой холодной испариной. Видимо, сказывалось волнение от предстоящей встречи с ненавистным мне человеком и самого факта незаконной, хотя и безобидной лжи.

В крохотное окошко будки, размером немногим более телефонной, я неуверенно протянул пропуск Рональда Рида. И пусть между мной и той мелкой фотографией сходство было лишь половое, охранник опустил квадратное морщинистое лицо и умопомрачительно долго рассматривал ламинированный картон. Щеки у меня разбухли от волнения, став крупнее и ярче букв на вершине здания, а мой палач все щурился не то от глубочайшего подозрения, не то от подслеповатых глаз и природно-узкого их разреза. Мне уже думалось прекратить этот фарс и чинно сдаться судьбе, но он, словно почувствовав отступление, тотчас же вернул карточку, кивнул и приветственно – или же крайне хитро?.. – улыбнулся. Не могу и представить, чем руководствовался этот охранник, но я был рад остаться непойманным и со скованными, точно механическими, движениями поспешил пройти внутрь.

Обиталище отца встретило меня тишиной и прохладой конца рабочего дня, когда помещение пустовало, а заглохший конвейер уже остывал. Я встал перед механической установкой, которую нынешние дети приняли бы за чудовище из историй ужасов – о, это бесформенное нечто лежало на полу зигзагами, полукольцами и занимало почти все вокруг своим уродливым силуэтом. И пусть оно не шевелилось, легкое дуновение сквозняка можно было принять за дремотное дыхание, а приглушенное эхо шагов в капкане бетонных стен – за биение сердца (или сердец). Редкий бледный свет все же проникал сюда сквозь окна, порой превращаясь в теплый оранжевый и обнажая в воздухе частицы пыли, но вскоре мерк – вместе с тем чередовалось и мое отношение к этому месту. Этот мифический змей крайне удачно отражал сущность своего хозяина: он также создавал плюшевые непотребства для детей, а сам скрывался в недрах фабрики. Скольких детей он (отец или механизм?) снабдил своими игрушками, не общаясь и даже не видясь ни с кем из них? Скольким родителям дал губительный леденец, который вначале принесет их детям счастье, а в будущем так же станет грустной памятью… Я сдерживался, чтобы не плюнуть в знак презрения, и лишь потому, что Рональду Риду пришлось бы это убирать.

В комнате переодевания и отдыха еще ощущалась мятная свежесть мужских шампуней, дезодорантов и одеколонов – удивительно, что глава фабрики не скупился на душ. Металлические ящики для личных вещей не были заперты, словно из высшего доверия друг к другу, и на дверце одного из них изнутри был приклеен кусок желтой бумаги с надписью: «Рональд Рид». Мое внимание, однако, привлекло имя прошлого владельца ящика, начерченное маркером и ныне полустертое. Почему же мой глаз упорно различал переходы букв одну в другую и складывал их в имя моего нерадивого папаши? Зачем же ты, подонок, променял любящую семью на какую-то жалкую фабрику? Деньги, престиж, карьерный рост – все это было маловероятно здесь, хотя, похоже, так и случилось. Пожалуй, лишь за ответом на этот вопрос я и пришел сюда… Я положил сумку Рональда Рида в его ящик, но все же решил оснаститься костюмом, шапочкой и защитной маской – скорее ради прикрытия, поскольку я не собирался начищать это место даже в помощь моему новому знакомому!

И вдруг за стеной послышались слабые, словно намеренно скрываемые шаги, шорохи, перешептывания и приглушенный смех. Эти в тот час несвойственные фабрике звуки подвигли меня выскользнуть на кончиках пальцев наружу и затаиться в полумрачных изгибах конвейера. Мне удалось различить зачинщиков беспорядка, троих мальчиков, проникших на фабрику явно непристойным способом и с недобрыми намерениями. Последним пунктом механизма был крупный отсек, где хранились изготовленные за день игрушки. Один мальчик там, стоявший на плечах товарища, в то время как третий и самый хилый из них посматривал на входную дверь, уже запустил руки внутрь в попытке схватить пару плюшевых медведей. Трудно было скрыть злорадную усмешку, ведь я желал, чтобы нарушители лишили моего отца нескольких увесистых купюр.

В узкую щель между лентами, шестернями и перекладинами я видел лишь тонкие мальчишеские ноги, обернутые тряпичными штанами, и мне первому довелось узнать о том, что некто за их спинами беззвучно спускался с лестницы. Черные туфли застыли на последней ступени, точно в издевательском жесте, а их владелец безмолвно наблюдал за действиями воришек. И вот раздался не звук удивления, не гневный возглас и не зов охранника, а резкий стук трости о бетонный пол, пронесшийся всюду грозным раскатом грома. Я представил выражения детских лиц, полагаю, весьма достоверно, поскольку стороживший их затею мгновенно сорвался с места, а тот, кто подсаживал товарища, наскоро скинул рваные ботинки с плеч и устремился следом к запасному выходу. За миг до предательства последний хулиган все же сумел ухватить игрушку, но беспомощно повис костлявой ладонью на краю этого чана, дергая ногами, точно под ним простиралась бездонная пропасть.

Бенедикт Савва – внутреннее чувство (… родства, к сожалению) подсказывало, что это был он, хотя я видел лишь старые затертые брюки и тупоконечные туфли – подобрался к мальчику и, прислонив трость к стене, снял его и бережно поставил на пол.

– И в третий раз – ты…

За двадцать пять лет его связки потеряли былую эластику и подвижность, что отражалось в свойственной старикам хриплости, и противнейшем скрипе в сочетании с высоковатым тембром. Как же отвратительно было слышать новый, вдвойне чужой для меня голос, но вместе с тем я с некоторым интересом и разладом в душе желал продолжения. И оно не заставило себя ждать: смирившись с поражением, мальчик бросил игрушку и устремился к выходу. Мой отец сделал поразительно ловкий для пожилого человека выпад, и трость, несколько закругленная на конце, с броском ядовитой змеи вгрызлась в сухощавое плечо.

– Стой же! Стой, кому говорят! И откуда в вас столько подвижности…

– Пусти! Пусти! – повторял мальчик, стараясь выбраться, но трость безжалостно тянула его назад, пока старческие пальцы не схватили тоненькое предплечье.

– Будь добр, подними Тедди.

– Нет! – крикнул тот, словно именно теперь прикосновение к игрушке расценилось бы как тяжкое преступление. Под тяжестью немого взгляда он все же наклонился и вскоре протянул плюшевого медведя, как бы умоляя забыть обо всем случившемся: – Я домой, домой…

Бенедикт Савва придвинул игрушку обратно к груди мальчика и, сделав слабый толчок в конце, сказал:

– Возьми его. Я прекрасно понимаю, что у тебя нет такого, и честным образом тебе не удастся его получить. Что касается твоих товарищей, которых я называю так лишь из нежелания подбирать более грубое слово, – никакие они не товарищи, раз столь легко бросили тебя на растерзание, страшному старику, – пусть приходят в другой раз: сейчас они не получат ни единой нитки. Надеюсь также и на твое благоразумие, и это значит, что тебе будет достаточно одной игрушки и ты не отважишься более на подобный скверный поступок. А теперь ступай!

Он ласково потрепал сальные волосы и даже приобнял мальчика, отчего я проникся какой-то неясной тоской. И неудивительно, что тот недоумевал поболее моего, сраженный длинной речью и безумными действиями (поощрением воровства!), из-за чего, признаться, я готов был усомниться в здравии ума Бенедикта Саввы. Однако мальчик отсек ненужную задумчивость и бегло направился к выходу, часто оглядываясь, точно его странный судья мог передумать и рвануться вдогонку.

Тем временем мой отец поднялся по лестнице, с которой явился, и, едва приоткрыв дверь, тотчас же захлопнул ее, запер на ключ и вновь спустился. Вслед за этим со стороны запасного выхода послышались звучные удары ботинок, и внутрь ворвались тот же мальчик, испуганно пятившись, а за ним двое гораздо старше, ничуть не заботившиеся о скрытности. Чтобы их рассмотреть, я прошел по краю конвейера и, обнаружив углубление в механических складках, уперся в самую дальнюю точку этого кармана. В широкой полосе между покоящимися лентами был прекрасный вид на все помещение, за исключением места, где стоял мой отец, скрытый отсеком с игрушками. Мой взгляд так крепко вцепился в панораму событий, похожую на удивительно широкий экран телевизора, что я едва не столкнулся с кем-то, кто так же таился в этой полутьме.

Волна рыжих волос, точно занавес, пронеслась по часовой стрелке, открыв яркие, как прожекторы, глаза с чистым амброво-янтарным блеском, но и легким налетом испуга. Незнакомка окинула меня скорым взглядом и вмиг совладала со страхом, а я, в свою очередь, отметил ее черты лица, неумолимо расцветающие к пику своей красоты. Мне также показалось, что она знала меня или, во всяком случае, узнала, но, что страннее, ее натуральные локоны казались знакомыми и мне. Неужто сегодня все разом (и в большинстве своем дети и подростки) устроили покушение на эту точно что проклятую фабрику?!

Девушка приставила указательный палец на середину искусно очерченных губ, в глубокую ямку под острым приподнятым носом, и мое волнение прошло гораздо быстрее положенного.

– Гони бабки, папаша! – кричал юноша еще не полностью огрубевшим голосом, что придавало происходящему комичности. – Че уставился, ты глухонемой или как? Так мы сейчас исправим это.

К сожалению, я мог лишь предполагать по слуху и логике окружения все изменения лица и тела Бенедикта Саввы. Мне виделась лишь уверенная, непоколебимая стойка, особенная в сравнении с огрубевшими и онервевшими движениями подростков. Каждая секунда невозмутимого вида моего отца внутренне уничтожала их – несмотря на биты, черные маски и общий силуэт тела, который говорил, что оно выросло непропорционально размерам совести, это были все еще дети. Дети, которые возомнили себя взрослыми, способными отважиться на подобное злодеяние, и тем ироничнее выглядело окружение в виде фабрики игрушек.

За время этой немой сцены моя спутница набрала номер полиции, куда в иной раз я бы непременно и сам позвонил, если бы не то обстоятельство, что мы с ней проникли на фабрику так же тайно и незаконно. Я раздумывал (материальное благополучие отца или мой собственный план) ровно до того момента, пока не началось соединение, и тогда я резко нажал кнопку сброса, покачав головой. Ничто в целом мире не должно было нарушить нашу злосчастную встречу!.. К тому же, мне упорно верилось, что далее слов дело не двинется, а когда в дверном проеме показался охранник, развеялись и все переживания. Несмотря на почтеннейший возраст, он резво промчался в сторону происшествия и замер лишь потому, что мой отец преградил путь тростью.

– Не стоит! – добавил он отрывисто, и в голосе его звучало такое необычайное волнение, словно охранник мог зверски растерзать юношей в одно мгновение. Он зашелестел внутренним карманом пиджака и достал оттуда, полагаю, портмоне, которое демонстративно раскрыл: – Возможно, вы не учли, молодые люди, но здесь игрушки создают, а не продают… как правило… И если вас удовлетворит эта горстка купюр, забирайте их и убирайтесь прочь!

– Ты нам лапшу-то на уши не вешай! – сказал ближний грабитель, однако уже не столь дерзко при виде охранника. – Хотя, папаша, ты сам нам идею подкинул! Этих медведей же можно неплохо так толкануть по дешевке!

– Прошу, – ответил Бенедикт Савва незамедлительно, – вот все игрушки сегодняшнего дня! И побыстрее, пожалуйста, – у меня еще масса дел, и я не имею желания находиться в вашей пренеприятнейшей компании весь день!

Подростки остолбенели от подобных слов так же, как и мальчик минутами ранее, но гораздо живее приняли это странное разрешение и направились к отсеку с игрушками. Бенедикт Савва и охранник отступили, проложив им безопасный путь, и те достали из карманов заготовленные черные пакеты, нашли дверцу внизу емкости и стали доверху наполнять их плюшевыми медведями. В то время как один из них справлялся с этим, его сообщник всякие пару секунд поглядывал на своих надзирателей, точно мой отец держал на цепи крупного пса, готовый ослабить хватку в любой момент. С четырьмя мешками игрушек (по количеству плечей) они вот-вот начали отступать и вдруг замерли: взгляд самого ничтожного грабителя задержался на чем-то скрытом от меня конвейером. В пылу волнительной сцены я и забыл, что мальчик, так же легко получивший плюшевого медведя, вбежал внутрь, спрятавшись за спиной моего отца, и сейчас длинный тонкий палец указывал в его сторону. Негодяй высказал пожелание захватить перед уходом и эту, последнюю в видимости, игрушку.

– Какова наглость! Уму непостижимо! Это пересекает все мыслимые и немыслимые границы – отобрать игрушку у ребенка! Вы уже получили свое, а теперь убирайтесь отсюда, пошли вон! Вон, я сказал! – И с этими словами он выдался вперед, видимо, вскинув трость над головой и грозно тряся ею в воздухе.

Оба подростка немедленно пожалели о своей алчности и обратились в бегство. Бенедикт Савва стукнул тростью, словно в победном выстреле, и после этого тишина в помещении могла сравниться разве что с библиотечной; лишь спустя время мальчик также засеменил к выходу, отрывисто стуча ботиночками.

– Можно поинтересоваться, – сказал охранник, едва рваная курточка исчезла в проеме, – почему вы позволили им так бесчинно уйти?

– Неужто вам желалось вступать в телесную конфронтацию с детьми?

– Нет – трижды нет! И уверяю вас, я бы никогда не осмелился покалечить их. Но стоит учитывать, что они держали в руках оружие, которое могли применить весьма необдуманным образом, в том числе и в вашу сторону, не будь вы таким… неожиданным. К тому же, не для того ли я служу вам, чтобы защищать нашу фабрику и бороться с подобного рода невежеством духовно, а, если потребуется, и физически. Сейчас же мне довелось наблюдать, возможно, пик невежества – во всяком случае, на всей диаграмме моей долгой жизни.

– Пусть так, но все украденные игрушки так или иначе найдут своих детей. Более того, я надеюсь, что они продадут их в половину стоимости детям из неблагополучных районов города, что полностью удовлетворяет нашим намерениям.

– Прекрасно понимаю, но столь частая благотворительность нисколько не возобновляет огромной траты средств.

– Это уже не столь важно. В скором времени мы в любом случае прекратим создавать игрушки…

Мне живо представилось, как после этих слов оба перестали дышать на время молчания, а глазные щели охранника расширились больше, чем при любом другом известии в его жизни. Лицо моего отца в то же время сделалось каменно-серым, неподвижным и печальным, точно он рассказал об утрате родного сына. Не скрою, что мне и самому стало интересно, по какой причине этот человек решил покончить с делом всей своей жизни, которому он посвятил больше времени, чем семье.

– Умеете же вы вводить людей в пограничное между ступором и шоком состояние.

– Простите мне подобную театральность… Я не объявил этого, потому что еще не принял окончательного решения, но оно кажется мне единственно верным. Придется продать фабрику, а все вырученные средства потратить на создание наибольшего количества игрушек в краткий срок. Предположим, в пару дней. Не могу я более видеть заголовки газет, печальные лица родителей и вполне ясное бессилие полиции – стоит действовать, причем как можно скорее! Мне думается, в праздник число пропаж снизится до минимальной отметки, чему мы с вами поспособствуем, а после придется отправить игрушки… всем детям города и страны.

– Однако! – ахнул охранник. – Но разве это поможет против него…

– Разумеется нет, но львиная доля жертв произошла не от рук Мэда Кэптива. Сейчас сами новости о нем и новые пропажи, подобно жуткой, ужасающей спирали судьбы, производят на свет все больше и больше похищений. И мы раздадим все, что сможем, и всем, кому только сможем. Разумеется, обеспечить каждого из сотен тысяч мы не в силах, но мы должны сделать все возможное, чтобы никто более не пострадал. Даже ценой нашей фабрики. Пускай лишь в городе, или – в стране…

– Но… Фабрика – это все, что у них есть, она… она не может перестать существовать. Конечно-конечно! безусловно! – мы защитим огромное множество нынешних детей, но как быть тем, кому только суждено стать будущими поколениями?

– Если мы продолжим бездействовать, этих новых поколений и не предвидится! Так что… верою и надеждой остается рассчитывать на благоразумие нынешних детей, которые сохранят игрушки для своих чад. Надеждой, одной нашей извечной госпожой надеждой…

Их разговор с крайне сомнительным содержанием велся, однако, серьезным, важным тоном детей, которые в ходе забавы взяли на себя роли подпольных детективов, если не хуже: разговором двух сумасшедших. Не в силах слушать подобные бредни, я то и дело переводил взгляд на девушку по соседству в надежде найти утешение в ее глазах – какое-нибудь невербальное послание, что не я один считаю это вздором. До чего же неожиданно было наблюдать, как она пристально слушала каждое слово и все крепче сдавливала металлическую перекладину, как случается у некоторых людей во время напряженной сцены в кино. Неужто эта взрослая девушка – годом позже уже будучи лишенная звания ребенка – верит хотя бы единому их слову?

Перед уходом охранник сделал небольшой поклон, и Бенедикт Савва все же явил нам свой вид (пиджачная спина и серебристые волосы на затылке), сместившись к некой двери и вскоре скрывшись за ней. Я обогнул конвейер по краю, но движения казались мне медленными, как во сне, хотя я с немалой ловкостью преодолел всю внутренность помещения и проход к лестнице, ведущей в кабинет на втором этаже. И вот передо мной была дверь подсобного помещения, а секунда, волнительный миг, помноженный на длительность мыслей, отделяла меня от встречи с отцом. Моему удивлению не было конца и края, когда внутри не обнаружилось ни одной души – ни живой, ни мертвой; хотя, без сомнений, полуминутой ранее мой отец скрылся в этой комнате, у которой – важное замечание! – не было иного прохода, кроме того, в котором я застыл в ошеломлении. Вместо того каждый клочок стеллажей вдоль стен занимало огромное плюшевое войско: по большей части в один-два ряда, но так, что на полках они полностью закрывали собой стены и нужно было глядеть в пол, чтобы не видеть этой пестрой картины. На высоте лихорадочной мысли, что это и впрямь сон, мне даже почудилось, как игрушечные медведи повернули шеи в мою сторону. Голова кружилась, точно я был сражен нервной болезнью. Жар окатил тело сверху-вниз, как поток горячей воды, затем холодной. Бред, галлюцинация, умопомрачение…

В тот миг я беспамятно вцепился в бока дверного проема, давил на них, словно в попытке расширить, и едва не вскрикнул от ужаса, когда нечто коснулось моей руки. К счастью, это было не ожившее плюшевое чудовище – продолжение галлюцинации, – а всего лишь моя незнакомая спутница. Своим инертным телом я занял весь проем, и ей пришлось изогнуться по-кошачьи, чтобы втиснуться внутрь. В момент прямого взгляда и ясного освещения, пока девушка кружилась по комнате мне удалось отметить ее высокий рост, складную изящную фигуру, нос с горбинкой каких-то восточно-европейских кровей, – но что важнее: огненные локоны, словно заметавшимся пожаром пылающие во всей комнате (выдаю желанное за действительное!) горели начищенной медью ярче ламп на потолке. Именно их заметный цвет прояснил в сознании образ девушки из кафе за соседствующим Рональду Риду столиком.

– Итак, мистер Фирдан, это все очень странно. Вы раньше не замечали за вашим отцом способность проходить сквозь стены?

– Значит, вы тоже это видели…

– Да, где-то здесь должен быть проход, – сказала она, принявшись осматривать полки стеллажей. – Мистер Фирдан, почему вы решили выдать свою личность за чужую?

– Если у вас, мисс, настолько отменно развиты зрение, слух и любопытство, что вы не постыдились подслушать в кафе разговор, не предназначавшийся для ваших ушей, вы должны представлять ответ на свой вопрос. И я бы попросил вас для начала представиться.

Она смущенно, как бы нехотя назвалась и, клянусь, лучше бы оставила имя в тайне. Я так не желал, чтобы она вызвала полицию, а ведь та, быть может, все это время уже знала о моих действиях, о каждом моем шаге, и теперь меня ждет наказание. И это будет крайне справедливо: одно призрачное появление отца в моей жизни заставило так низко пасть… Что подумают о Виктиме, если узнают, что его родитель переступил закон?

– Вы… дочь детектива Рея?

– Ага. Если что, мой отец не знает о вашем поступке, да и не узнает, не волнуйтесь. Конечно, если вы все-таки не совершите сегодня что-нибудь уж очень незаконное. За этим я, кстати, и решила проследить.

– Я не грабитель, попрошу вас!

– А я вам не судья, но не могу не спросить… зачем так усложнять встречу с отцом? Мне безумно не терпится утолить любопытство, как вы правильно сказали.

– При всем уважении, мисс Рей, неудивительно, что вам трудно понять человека, который не виделся с отцом двадцать пять лет кряду. Со своим, полагаю, вы общаетесь ежедневно, получая от него все родительские блага: средства, заботу, любовь и беспокойство за ваш успех.

– О да!.. – сказала она с некоторой долей иронии. – И все-таки, мистер Фирдан, ложь не лучший способ для примирения.

– Бога ради – я пришел сюда не за тем, чтобы возобновлять общение! С этим человеком у нас нет и не может быть уже семейных отношений, а моя душа лишь требует посмотреть ему в глаза, заставив устыдиться своего поступка, и отыскать в них искру раскаяния.

На ее лице проглядывалась печальная улыбка человека, который зрел глубоко в корень проблемы, несмотря на свой юный возраст. Просто поразительно, как иной раз, общаясь с человеком на закате жизни, презрительно чувствуешь разум неполных десяти лет, а от девушки-подростка исходит неописуемая мудрость и зрелость – верно, сказывается твердая рука воспитания Алека Рея.

– Может, войдете? – сказала она, обнаружив концы моих туфель ровно линии дверного проема.

– Если мой отец прибегает к столь нелепым и поистине детским мерам, чтобы скрыться, я не намерен унижаться до его уровня. И уверяю вас, он – негодяй и подлец, но не настолько хитер, чтобы возводить тайную комнату на своей фабрике. Признаться, я уже сомневаюсь, что он вошел именно сюда, а не поднялся по лестнице.

– Тогда пойдите на второй этаж и убедитесь.

– Я уже сказал вам: я ухожу – с вами или без вас.

Будучи раздраженным, я резко обернулся, готовый покинуть фабрику и забыть об этом человеке навсегда, но мисс Рей крикнула с таким пронзительным напором в голосе, с такой резкостью и остротой тона, что я невольно оторопел:

– Мистер Фирдан!.. У меня тоже есть глаза, и они видели то же самое – не могут двое ошибаться одинаково. И вам это нужно гораздо больше, чем мне, так что хватит простаивать, искать глупые оправдания и давайте помогайте в поисках. Вы лучше меня должны понимать Бенедикта Савву – возможно, где-то есть рычаг или кнопка, или что-то еще… И будет быстрее, если мы разделим стеллажи: вам левая половина, мне правая…

Я хотел было возмутиться подобной речью в свой адрес, но невольно окинул взглядом все вокруг, избегая ее пронзительных глаз с нависшими тучами бровей. На мгновение мне подумалось, что медведь, найденный вчера на чердаке, ожил и вернулся в отчий дом, иначе трудно было объяснить его схожесть с тем темно-коричневым пятном в случайной точке комнаты. Мигом позже, когда я завороженно смотрел в то место и медленно шагал к этому исчадью ада, я заметил и различия: мягкий плюш, насыщенный яркий цвет и упрощенный вид (в моем детстве даже такие мелочи, как игрушки, делались на совесть), – но в сущности, он выглядел если не копией, то явной реконструкцией с учетом нынешней моды.