Текст книги "Дети Морфея"

Мисс Рей увидела мое ошеломление, проследила направление взгляда и, все сообразив, сказала:

– Возьмите его.

«Еще чего!», хотел возразить я, но пересохшие сросшиеся губы, пускай и оторвались друг от друга, не обронили ни звука, а рука, управляемая неясным внутренним бесом, потянулась к игрушке. Ад ликовал под бетонным покрытием, предвосхищая мое скорое прибытие (я ощущал его вибрации ступнями) – если я прикоснусь к этой вещи. И клянусь, демон одержал верх: я сделал это, за что тотчас же поплатился видом прохода в известное всем грешникам место.

– Вы только посмотрите! – воскликнула мисс Рей с немыслимым для меня воодушевлением. – Кодовый замок! И точно напротив этого мишки… Как вы узнали?

– Нет, я не… я…

– Ну же, помогите отодвинуть стеллаж.

Вместе мы расчистили вид на длинный фрагмент стены, невольно рассыпав игрушки с полок: она перешагнула их из вежливости, а я – из отвращения, желая раздавить, как вредоносных тараканов. Нам довелось рассмотреть кнопочную панель того же цвета, что и стены вокруг, с шероховатыми, едва заметными цифрами, будто начерченными или даже нацарапанными тонким стержнем на бледной краске. При всем желании и знании того, что там была встроена дверь, трудно было разглядеть полосу зазора, равно как и вообще обнаружить тонкие линии на стене, за спиной именно этого медведя.

– Признаю, что не учел того факта, что мой отец получил расстройство ума в относительно раннем возрасте. И предположим, это действительно дверь, ведущая в тайную комнату, но без пароля мы все равно не войдем туда.

– Минуту терпения! Я не умею думать так же быстро, как папа. Но это пока…

– Сдается мне, думать здесь попросту не над чем – необходимо знать код.

– Ага! – сказала она мощным высоким всплеском голоса, рассматривая кнопки. – Панель старая, примерно пятидесятилетней давности, и пользовались ею столько же, из-за чего некоторые цифры подстерлись. У человека на кончиках пальцев скапливается пот, в котором есть соли и кислоты. При долгом воздействии любое покрытие со временем разъедается. Самая стертая – тройка, ее уже не видно, а значит, она нажималась первой, когда палец был наиболее… влажным. Дальше сложнее, но если я правильно понимаю… «3105». Вам это число о чем-нибудь говорит?

Разумеется, я не мог не различить в этом наборе цифр дату моего рождения, однако, сам не понимая причины, отрицательно покачал головой. После краткого выдоха мисс Рей решилась набрать этот код, долго удерживая палец над последней пятеркой. В центре помещения раздался щелчок механизма, и плотно прилегающие створки люка в полу приоткрылись. Моя новая знакомая обернулась с видом гордости на лице, словно ожидая похвалы, какой и вышло мое молчание в дуэте с распахнутым настежь ртом. Я удивился, откуда ей все это известно, но она лишь добавила, что, к нашей удаче, код состоит из разных цифр, иначе, будь он, к примеру, «0404» или (математически наихудший вариант) «0010», мы бы вряд ли справились, особенно если здесь имеется система оповещения… Интересно уж, генетическое ли это или Алек Рей намеренно передал ей часть своих знаний?

– Мистер Фирдан, почему вы ненавидите игрушки? – сказала она и, не дав мне оправиться от неожиданности, продолжила: – У вас к ним не просто ненависть, а настоящее отвращение, паника, страх – вы стараетесь не приближаться к ним и даже не касаться, а при любом упоминании этого слова нервно перебираете пальцами правой руки, что вы сделали и сейчас. Я думаю, кое-что вы не рассказали сегодня в кафе, а именно это и должна быть причина.

– При всем уважении, мисс Рей, прошу не лезть в мою личную жизнь!

– При всем уважении, мистер Фирдан, – сказала она леденящим душу тоном, от какого краски комнаты вмиг потускнели, – я хочу знать, почему у Виктима нет игрушки.

– Откуда вам известно имя моего сына?

– В центре только одна школа, мистер Фирдан, да и сейчас волей-неволей все друг друга знают. И все-таки почему…

– Потому что это непотребство, абсолютно ненужная вещь, отвлекающая детей от таких истинно важных дел, как, во-первых, учеба, во-вторых, помощь родителям, и в-третьих, общение со сверстниками.

– Возможно, себя вы и обманете этим, а меня – нет… Папа часто говорит, что у всех человеческих поступков есть причина и следствие. Поделитесь же вашей проблемой! Может… я смогу помочь.

– Я ничего не намерен вам рассказывать, доказывать и тем более просить помощи! Отойдите с пути и дайте, мне уже наконец, пройти!

Мисс Рей посторонилась, а я энергично, но бесшумно раскрыл дверцы люка и встал на первую ступень в зудящем желании быстрее покончить с этим. Расстегнув ворот рубашки, чтоб пустить больше крови к голове, я спускался все ниже, и, несмотря на жемчужные бусы ламп над головой, дважды моя нога соскакивала с сыпучих, словно древнеегипетских выступов. Шумное дыхание посвистывало невдалеке, и скрипели ножки стола в дуэте с наконечником авторучки… Я замер на ровной площадке, от которой исходил последний десяток ступеней, и с неизвестным мне самому мотивом оглянулся на свою спутницу. Уже в тот миг ее грустная, удивительно мудрая улыбка блестела мазутным отражением минутного будущего.

После резвого спуска я звучно ступил на порог подвального помещения и за то краткое мгновение сумел рассмотреть одежду моего отца: старые туфли, затертые брюки, пиджак, приобнявший спинку стула, и рубашку, рукава которой были подвернуты до локтей. Этот человек сидел за столом, единственным предметом мебели в сырой подвальной комнате; обнажив жилистые мускулистые руки, он направлял все внимание на тонкую работу пальцев с крохотным инструментом в руке – что-то клеил, прикручивал, паял… и вдруг повернул голову на стук подошвы.

– Рональд?! – изумился он, и толстые квадратные очки еще сильнее сползли к самому кончику носа. – Ради всего святого, как ты сюда попал?!

Я прекрасно понимал, что с детства моя внешность полностью изменилась, однако на душе и в груди стало так гадко и тяжело, что я положил руку на сердце, точно в вежливом приветствии. Что мне еще оставалось, кроме как обескураженно глядеть на борозды морщин, впалые сухие глаза и посеребренную шевелюру, удивительную более всего остального – моя же плешь неумолимо расползалась по темени! В целом, по виду он истощал бодрость, живость духа и неплохо сохранился для своего шестого десятка лет, быть может, даже тренировался и ухаживал за собой, как это делают истинные нарциссы. И отчего мне представлялось, что я встречу жуткую мумию (моего прошлого), чей бальзамический раствор (лишь благодаря памяти) не позволяет телу превратиться в прах… О нет, этот мерзавец процветал и физически, и ментально – жаль лишь, что не духовно! Всего двадцать минут назад он пускал ласковые слова незнакомому ребенку, точно самый благостный родитель в мире, а меня, родного сына, встретил криками и гримасой ненависти. Я вмиг ощутил себя маленьким мальчиком и задрожал под натиском этих карих копий, со всем зверством проклиная науку генетику!

– Папа, – прохрипел я возмущенным, высоким голосом, едва сдерживая несвойственные мне слезы. Быть может, и настолько тихо, что неразличимо за той во всех смыслах пропастью между нами.

– Тебе не следует здесь находиться – прочь! Прочь, я сказал!

Позабыв обо всем на свете, я устремился вверх по ступеням, поднимая клубы пыли ботиночной яростью, и вырвался наружу с таким выражением лица, что напугал мисс Рей. В гневе мне с трудом удавалось сдерживать безрассудство: я пнул кучу игрушек, которые валялись на полу, и те разлетелись картечью, а по выходе из комнаты с грохотом обрушил следом за собой один из стеллажей. В раздевалке я со всей доступной мне в тот миг аккуратностью сбросил рабочий фартук Рональда Рида и скорым образом покинул фабрику, словно само это место было отравлено и причиняло вред более всех ядов и паралитических газов. Изумленная девушка кинулась за мной по дороге к автобусной остановке, пока я кое-как плевался обрывками фраз из возмущенного, сжатого горла.

– Вернитесь, постойте! – кричала она, видимо услышав в межстенном эхе весь наш недолгий разговор. – Вы не поняли друг друга! Это недоразумение…

– Для меня больше не существует этого человека, мисс Рей, и точка! – взревел я, когда волею судьбы автобус остановился напротив нас. Я вбежал в салон в приятном одиночестве, бесконечно желая провести час наедине с собой, скомкать паутину мыслей и выбросить этот гадкий ком в ведро забвения!

28.09.199Xг., 07:45 PM

Главный вход в офис полиции

Серые и черные цвета сгущались вокруг офиса полиции. Вверху нависшее тучами небо, внизу живое пятно – оно рябит, перетекает из стороны в сторону в пределах главного входа, как вода в покачивающейся кружке. Я знал, что это: страшное количество людей, одетых в черное. Ничего яркого, даже на женщинах. Траур. Создавалось ощущение, что я приехал на похороны здания полиции. Похороны надежды в сердцах граждан… Семьи, у которых пропали дети этой ночью, кричали и стучали в запертые двери. Остальные хотели… объяснений, ответов, порицания? Наверное, всего одновременно. Тонким слоем их окружали журналисты с камерами и микрофонами – шакалы, которые разжигали волнения ради репортажа.

«ПОЛИЦИЯ ОБВИНИЛА НЕ ТОГО. ОЧЕРЕДНЫЕ ЖЕРТВЫ МАНЬЯКА…», – напишут сегодня во всех газетах.

Двигатель автомобиля заглох. Я отвел взгляд, не мог на это смотреть. Ладонь в кожаной перчатке все еще сжимала руль, поскрипывая от напряжения, указательный палец стучал по обивке. Гул механики, свист транспорта за стеклом и концентрация на езде заглушали мысли. Теперь я остался с ними наедине, и тишина медленно убивала.

Через 2 долгие минуты после звонка центральные двери приоткрылись. Два офицера пробуривали путь, успокаивая граждан. Я видел, как обхватили дубинки на поясе: отчаявшиеся родители способны на все… Первый и Второй прошли толпу и свернули к парковке. Эти двое всегда старались угодить мне, ведь их стажировка закончится переходом каждого на кардинально отличающиеся должности, а какие именно – прямо зависит от моей рекомендации. Не просто так Первый был №1, а Пятый занимал последнее место в списке. Для роли наставника я старался напоминать, что они еще сосунки, но сейчас несказанно был рад им. Сам бы я не справился.

Подчиненные вели меня под локти с двух сторон, выполняя роль телохранителей. Я слышал, как вытягивались с треском объективы камер. Все пытались увидеть и заснять мое лицо, но оно было опущено. На что здесь смотреть? На печаль и боль, на горящие от стыда щеки? Мы прошли асфальт, испытывая душевную боль, а на первых ступенях – и физическую: шум оглушал. Вопросы журналистов. Крики отцов. Вопли матерей. На середине пути Первому и Второму пришлось сдерживать толпу: одни плевали нам под ноги, другие прорывались, пытаясь схватить мое пальто. Чем дольше это не приносило результата, тем громче и злее становились.

Наконец-то парадные двери распахнулись, внутри стоял Роуч с красным лицом и безумными, горящими глазами. Я потерял все силы и чуть не упал на колени, как грешник в мольбе за лучшую участь. Он схватил меня за воротник и резким движением втащил внутрь. Разгневанные граждане сделали попытку прорваться, но подчиненные оперативно закрыли двери на ключ.

Кулак тянул меня через вестибюль, швы трещали в плечах. Я неловко двигал руками, чтобы удержать равновесие. Сбивчивый шаг: выпрямил ноги и вжимал пятки в пол, но подошва только скользила, привлекая внимание. Будто паршивую собаку тащат за ошейник на порку. И все это на виду у полицейских нижестоящих должностей и прямых подчиненных. Адреналин брал верх, и хотелось сбросить его руку, а из-за раздражения еще и толкнуть.

На эмоциях Роуч распахнул дверь моего кабинета и забросил меня внутрь. Вошел сам, громко хлопнув дверью. Я остался в центре комнаты; он, шатаясь из стороны в сторону, пошел к моему рабочему столу. Туфли громко приземлялись на пол, почти плашмя от мышечного напряжения. Тело безжизненно упало в кресло, автоматически придавив сидение весом. Голова опустилась на стол.

Тишина длилась ровно 2 минуты 14 секунд. Я считал.

Рука полезла наощупь в передний карман брюк, во второй и, наконец, в задний. Роуч бросил на стол две скомканных пачки сигарет и одну ровную. Резко поднялся, как от пробуждения, и выпрямился. Ловкие движения: подносит пачку ко рту, ударяет пальцем по дну, обхватывая губами последнюю сигарету, мнет упаковку. Выкурил 3 пачки по 14 штук? Итого: 42 за 15 часов… Из нагрудного кармана достал зажигалку с гравировкой и откидной крышкой-головкой – подарок сына на юбилей службы. Он остановил на ней странный взгляд, покрутив на слабом свету, трижды открыл и закрыл.

Роуч знал, что в здании нельзя курить. Впрочем, все знали. И все нарушали… Хотя он обычно не пренебрегал этим правилом. И знал, что я ненавижу запах дыма, тем более в моем кабинете, за моим столом и в моем кресле. Но сейчас его тревожило что-то сильнее правил и чьего-то благополучия. Поэтому я молчал.

Комната стала серой: закрытые жалюзи, затемненный профиль лица в полумраке, сигаретный дым.

– Роуч…

– Захлопнись, Алек, – сказал он безэмоционально. Только угрожающий холод в голосе и треск табачных листьев на затяжке. Я решил дать ему время.

Новички начинают осмотр с общего вида, одежды, движений и только потом дополняют чертами лица и эмоциями. Я всегда начинал с глаз. Опыт позволял сразу определить в них многое, и детали отнимали меньше времени или были вообще не нужны. Но я не осмелился заглянуть в них: знал, что увижу там. Из остального… он был похож на труп: серая кожа, фиолетовые мешки под глазами, щеки впадают на каждой затяжке. Не спал? Он должен был, как и я, думать, что убийца пойман. Личные переживания? Проблемы в семье? Пластырь с комком ваты на нижней челюсти. Неудачное бритье? Взгляд рассеянный, неподвижный. Временами накатывали слезы. Белок правого глаза красный от лопнувших капилляров – серьезно залит кровью. Сильнейший стресс в жизни? Все слишком очевидно…

Форма смятая, со вчерашними складками. Мышцы напряжены, рука стоит на локте, ладонь проходит путь к губам и обратно, сигарета подрагивает между пальцами… Последний вдох – он докурил и вдавил окурок в картон пачки.

– Кончай осматривать меня! – крикнул Роуч. Его взгляд встретился с моим: печальный, пустой, безжизненный. Такой же я видел пару часов назад у Алексы. – Почему вчера твоя хваленая дедукция, хренов ты Шерлок Холмс, дала сбой?!

– Все указывало на причастность Мэда Кэптива…

– Да ни черта на это не указывало! Не было ни одной улики! Ноль. Кроме слов сумасшедшего… Господи, почему ошибки осознаются только после их совершения…

– Я…

– Заткнись, говорю! Оправданиями уже никому не помочь. А раз твой гениальный мозг отвергает истину, я скажу тебе: ты жаждал покончить с этим и обвинил во всех грехах первого попавшегося человека! Но ничего, слышишь, не кончилось, ничего… Я говорил тебе, что нельзя это афишировать, что он нес чушь. Ты же – настаивал на своем!

– Роуч, мы вместе с тобой располагали одной и той же информацией. Я сказал тебе все, как думал, и все, что мы видели и слышали. Мои аргументы убедили тебя.

– Именно так! Я доверился тебе… И знаешь, что самое ужасное? Не то, что мы указали на невиновного, нет… Самое ужасное – это мое интервью. Да, к концу вечера все и так бы прознали об этом, но на уровне слухов. Я же – говорил без предположений, с гордостью на лице обещал, что они будут спать спокойно… И они спали! Знаешь, сколько детей исчезло на прошедшую ночь? Угадай…

Я молча ждал продолжения.

– Я не шучу: угадывай, черт бы тебя побрал!

– Роуч, это не игры…

– Восемь! – заорал он. – В два раза больше, чем когда-либо. И среди них…

– Я соболезную, Роуч…

– Не говори так! Никогда и никому больше. Соболезновать – значит чувствовать ту же боль. Ты просто бросаешься заученной фразой, которой нас научили в академии. Но ты не понимаешь… что такое узнать у сына, что… девушку, с которой он знаком с пеленок, похитили. Не знаешь, как это пытаться найти хоть одно слово, которое утешило бы его, и заглушить стыд от того, что его отец-полицейский не может помочь. Что такое – пожелать сыну спокойной ночи, не представляя, что это… последний раз. А утром зайти в комнату и… И ты хочешь сказать, что можешь соболезновать? И я рад, что не можешь. Потому что не приведи Господь тебе мне соболезновать!

Шея хрустнула на резком повороте. Не знаю, что он ожидал увидеть в окне, но пронзил тучи взглядом, будто проникая сквозь.

– Это наказание, – продолжил Роуч, – кара Господня за поспешные действия. Я не хотел мириться с этим, не хотел чувствовать боль… Все произошло за минуту. Я взял пистолет и заперся в ванной. Знаешь, лучшие самоубийцы – копы и врачи: только мы знаем, как это сделать правильнее всего. Но как видишь, я тут… В последний момент рука дрогнула, и пуля зацепила только щеку, оставив трещину и ожог. Если это не намек Всевышнего, что мне стоит жить хотя бы ради еще не похищенных детей, у меня больше нет вариантов.

Мы молча смотрели друг на друга, не зная, что сказать. Я – от бессилия, он – в смущении искренним разговором. Роуч прав: я не терял ребенка, – но и ошибается, будто я не знаю, что значит терять… Он с трудом сдерживал напряжение без сигарет и выругался в пустоту.

– Я найду их! – сказал я. – Верну всех… кого еще можно!

– Именно так мы говорим себе уже месяц, а результат отрицательный. Впрочем… это уже не твоя обязанность.

– В каком смысле?

– В таком, что я отстраняю тебя от дела. И себя – за одно. Мы сделали все, что могли, Алек, так что нам нужно отдохнуть. Возьмись за дела попроще – все равно здесь расследовать нечего, потому что нет ни зацепки. Ничего… Пусть этим занимаются федералы – сама «верхушка» или найдут кого-то компетентнее, с не замыленным взглядом, так сказать. Может… а может, это и к лучшему… Я имею в виду, лучше позаботься об Алисии, пока у тебя еще есть такой шанс.

Пустые пачки сигарет с окурком полетели в мусорное ведро. Роуч поднялся с опорой на стол и побрел в сторону выхода, потратив все силы на разговор. Даже не взглянул, просто закрыл дверь, тихо и спокойно.

Я снова остался наедине с мыслями. Сначала похищение Влады, теперь сын Роуча. Оба в одно утро. Не бывает таких совпадений: они – предупреждение. Что подобное ждет и меня… Каким-то образом Мэд Кэптив подбирается к Алисии, начав с тех, кто мне так же дорог. Я чувствую, что следующая ошибка будет фатальной. Нельзя бросить на полпути… Отстранил меня? Это эмоции, Роуч, а у нас серьезная ситуация. Кто, если не я? Если я ни черта не понимаю, никто не сможет. Не гордыня – факт… Кто так же оттачивал навыки все 17 лет? Органы чувств, мышление, психологию? Я должен продолжать хотя бы ради Алисии. Одна зацепка у нас все-таки есть: Мэд Кэптив.

Стук в дверь, дважды.

– Разрешите войти, мистер Рей!.. Мистер Рей?

Петли заскрипели, узкая полоса света вспыхнула в дверном проеме. Первый наткнулся на меня, одиноко стоящего в центре темной комнаты. Пока остальные проходили вслед за ним, я нажал выключатель за дверью. Подождал 4 секунды с закрытыми глазами и окинул взглядом подчиненных.

– Для на будут особые распоряжения, мистер Рей? – начал Первый.

– Особые? Мы с обычными еще не разобрались. Они, кстати, ворвутся сюда через 3 минуты в количестве 17-20 человек. Офицерам в холле явно будет нужна помощь. Ваши задачи: собирать данные, составлять протоколы, печатать объявления, сдавать первое в архив, а второе в бухгалтерию на копии. Все поняли?

Кивнули с разной степенью разочарованности. Ничего, сначала пусть поймут структуру полицейского участка, научатся общению с людьми, а потом уже берутся помогать в серьезных делах. Все через это проходят. Правда, двух из них ждет другое задание. Во-первых, нужно обеспечить защиту Алисии. Редко, но похищения случались и днем. Я уже ни в чем не уверен и не хочу рисковать… Логичнее было бы поручить Первому, лучшему, но его конек – неплохо разговаривать. У Второго с этим хуже, зато его крепкие мышцы будут кстати в случае нападения. И во-вторых, Пятый совершает слишком много ошибок, бестактности и медлительности. Не нужна мне сегодня на столе стопка жалоб от разозленных родителей.

Встал напротив Второго, указал на него пальцем:

– Кроме тебя. Ты заступаешь на пост охраны по этому адресу. До момента, пока я не приду и не отпущу тебя. Ясно? – Я написал на бумаге нашу улицу и номер дома, отдал квадратный листок. Взглянул на Пятого. – А ты… В архив. Перепроверка, сортировка, внесение в компьютерную базу данных.

– Опять, что ли?

– Выполнять живо! Всех касается!

Подчиненные ушли строем друг за другом, в той же последовательности. Я снова остался один, уставившись в стену. Взгляд рассеивался, и легко было забыть, где находишься. Серый полумрак нагонял поток мыслей – за несколько минут я прожил весь последний месяц, вспоминая каждый трудный день и бессонную ночь. Через час поборол фрустрацию, оформил отчет осмотра дома Дроговичей, добавил его в личное дело Влады, напечатал объявление. Никому бы не позволил это сделать. Своеобразное извинение за то, что не защитил.

Мерзкий запах дыма еще витал по комнате, но открывать окно не хотелось: стало холодно. Я переоделся в теплый свитер и все равно дрожал, как лихорадящий. Лежал на диване с усталостью большей, чем за месяц в сумме. Не было сил бороться со сном, но я боялся увидеть Марину, увидеть разочарование в ее глазах… Она любила Владу, привязалась к ней, присматривая в детстве еще до рождения Алисии. На посвящении в школе радовалась не меньше матери.

Ничего не снилось. Как же я был рад этому…

Я проснулся, посмотрел на часы – 10:42. Родители должны были уже уйти. Отлично: пора узнать, что накопали на Мэда Кэптива и снова задать ему пару вопросов. Я запер кабинет и быстрым шагом направился в архив. Сначала сдать личное дело Влады, листок с объявлением и взять дела похищенных детей, в сотый раз все проанализировать… Сзади скрипнула дверь гардероба. Пятый замер зайцем при виде волка. Щеки и нос красные, как на холоде. Дыхание частое, прерывистое. На туфлях пятна от грязных луж, хотя подошва не оставляет следов, протерта хорошо. Выходил наружу? В магазин? Спешил вернуться до того, как я обнаружу?

– Вам что-то нужно в архиве, мистер Рей? Я выходил подышать свежим воздухом.

Пятый казался слишком бодрым и веселым для человека, которому я в наказание поручил самую нудную работу…

– Принести 30 дел жертв похищений на стол в сектор А. Это дело – сдать. Жду через 5 минут.

– Есть!

Невыносимо раздражает. Приподнятое настроение, беспечный тон, еще и пропадал неизвестно где. За такую безалаберность в будущем он может рассчитывать только на стены архива – хотя бы оттуда на него не поступало жалоб.

Лестница на нулевой этаж, стальные перила обжигают холодом. Воздух и на ступенях, и в подземном помещении царапает горло, хотя вентиляция работает всегда. Комната допроса пустовала, навевая вчерашние воспоминания. Сегодня тоже будет допрос. Только уже без Роуча… Коридор заворачивал направо, вглубь этажа, расширялся квадратным предбанником, в котором за столом сидел постовой офицер. Разгадывал кроссворд или рисовал на газете. При виде меня смутился, вскочил и отдал честь.

Заключенные располагались в 3-х секторах: А, В, С. Мэд Кэптив однозначно был в первом, для самых опасных преступников. Тюремные камеры находились здесь с обеих сторон: часть дверей – решетка с толстыми прутьями, часть – монолитная дверь с окошком в центре. Второе как наказание, потому что единственное развлечение у этих существ – видеть друг друга, болтать и передать другому часть себя, зачастую жидкую. Слюна, моча, сперма. Между прутьев засверкали глаза и желто-коричневые зубы. Кулаки обхватывали металл и крепко сжимали, будто пытаясь раздвинуть, кричали мне вслед. Мы с Роучем редко спускались сюда, но каждый помнил нас, в особенности меня.

Я прошел в конец коридора, к камере Мэда Кэптива. Напротив место пустовало, будто никто не мог сравниться с ним. Единственный, кому удалось обмануть меня. Лучший из худших… Вместо этого у стены стоял голый письменный стол – не лучшее место для размышлений, но можно быстро задать вопрос. Я сел на стул, ожидая Пятого, и 4 минуты наблюдал, казалось, за вольером животного. Двуногого и нелепо одетого. Вечером после экспертизы его помыли: волосы лишились сальной пленки, кожа посветлела на тон. Я рад был хотя бы не морщиться от вони, которая плотным облаком запахов окружала его вчера. Одежду забрали на исследование, выдав привычную оранжевую робу. Видимо, человеческое было чуждо ему – он уже испачкал ее грязью, жидкой кашей на завтрак и растянул в области ворота, пытаясь снять.

Внешне выглядел теперь лучше остальных. Чего нельзя было сказать о действиях…

Язык – уникальный орган чувств. Никакой радости в зрении, слухе, обонянии, если вид, звук, запахи будут монотонными. Вкусовые рецепторы всегда неутолимо посылают импульсы удовольствия, пока что-нибудь касается его. Мэд Кэптив жаждал любых ощущений. Вытянутый липкий язык скоблил прутья решетки с особым упорством, сантиметр за сантиметром. Непрерывно и каждую секунду. Было видно, как серые следы грязи исчезают во рту и глотке. Когда это надоело, переходил на другое: обсасывал пальцы, лизал руку, скамейку и пол, доходя до отверстия туалета.

Я много чего повидал в полицейской практике, но это затмевало все.

– Детектив… – прорычал он, не отрываясь от действия.

Одним вкусом не ограничивался. Глаза жадно смотрели на меня, пока я не наскучил – меня он видел вчера, а тюремный сектор уже не возбуждал его чувствительной мании. Его заинтересовали звуки: шаги, скрип ножек стула о бетонный пол, шорохи, вздохи других заключенных. Во время каждого впечатления закрывал глаза, концентрируясь на нем, получая все мыслимое и немыслимое удовольствие. Интересно: природа забрала у него ясность мыслей в обмен на полноту ощущений.

Через 4 секунды послышалось шуршание папок с документами, шумное дыхание и грузные шаги. Последнее, кстати, раздражало: Пятый громко стучал подошвой, хотя был тонкий, как глист. Даже я при весе в 1,5 раза больше не смог бы повторить… Не обошелся без того, чтобы что-нибудь испортить. Непонятно, как у него в голове возникла мысль поставить тяжелую сумку с личными делами на стол. На самый край. Столешница выскочила из пазов, упала на пол одной стороной, сбоку откололся кусок. Он быстро вернул на место, проговорив около 13 неловких извинений.

Я успел схватить лямки и поставил сумку на стул. Мельком просмотрел: все папки одинаковые, а одна должна выделяться.

– Где дело на Мэда Кэптива?

– Вы не говорили…

– Это не очевидно? – сказал я раздраженно. – Значит, еще раз в архив. Бегом!

Заключения экспертиз вложены в личное дело. Мне нужно ознакомиться с ними, даже если я не просил. Его просчет, поэтому побегает в наказание. А вот намеренным было не сказать, что папка с вероятностью 95% лежит у Роуча в кабинете. Не хотелось издеваться над ним, но так я изучу личные дела спокойнее, в относительном одиночестве.

Костлявые пальцы метнулись к полицейской форме, как умноженное на 5 жало скорпиона. Я толкнул Пятого плечом, но Мэд Кэптив успел схватить его рубашку и рывком подтянул к прутьям решетки. Я достал пистолет, снял с предохранителя: ситуация выглядела серьезно. Мэд Кэптив несколько раз провел острым носом (и возможно, языком) по груди Пятого почти до уровня пупка, не слыша моих предупреждений. Какой-то запах успокоил его, и он разжал хватку. Испуганный парень отпрянул и побежал на всех парах к выходу. Под смех других заключенных.

Тоже сам виноват. Будет уроком, чтобы не подходил близко к решеткам и был на чеку.

Взгляд Мэда Кэптива остановился на мне: хитрый, всезнающий, будто он что-то понял про Пятого. Язык некоторое время еще свисал с нижней губы, потом исчез во рту. Он сел на скамью и замер с опустевшими глазами и мерзкой дьявольской ухмылкой. Безжизненный оскал. Жуткий, но таким меня не испугаешь.

Я разложил папки на дальней половине стола: 5 стопок по 6 штук. Нужно проверить еще раз. Каждую деталь, каждое слово. Найти хоть что-нибудь, что позволит понять ход их мыслей и кто следующий…

Пол? Мальчики и девочки. Разница несущественна, примерно 54% к 46%… Возраст? Самый разный: от 5 до 19 лет, хотя пики кривой приходятся на младший школьный и середину пубертатного. Масса? Важный критерий, учитывая возможный каннибализм. Среди всех только один спортсмен и 4 девочки с повышенной массой тела. В основном, средней или ниже среднего. Около 8 даже в истощении из-за болезней… Семьи? Личные дела не отражают критерий благополучия. Это неважно. Владу можно заподозрить в побеге, но у Роуча были неплохие отношения с сыном… Местоположение? Страдает как центр, так и окраины города. И богатые, и бедные. Последние заметно чаще, хотя Алексу и Роуча никак не назвать бедными. Интересно другое: неделю назад сообщили о похищении детей из противоположных частей города. Разница в телефонных звонках около 10 минут. Нельзя пройти и даже пробежать это расстояние за такое время, а транспорт исключен, учитывая ночь и полицейские патрули. Совпадение: и побег, и похищение? Или доказательство того, что за убийствами стоит целая группа.

Но кто, как и зачем?

Внешность, учеба, национальность, религия, социальный статус, таланты, вредные привычки, сексуальная ориентация… Проверил все. Ни один критерий не объединяет жертв. Это все еще кажется беспорядочным выбором безумца.

– Есть! Хочу, – послышалось из камеры.

– Не наелся еще за месяц?

– Плохо, ой как плохо… Вкус, сла… сладкость.

Чувство справедливости не позволяло дать ему, все еще подозреваемому, что-то, кроме нескольких ударов в живот. Подарить миг радости тому, кто причинил столько боли и страданий. Нельзя поддаваться эмоциям… Мы что-то потеряем? Кофе с глюкозой могут привести его мозг в чувство и расположить на разговор. Я надеюсь на это. Иначе лично залезу ему в глотку, чтоб он выблевал все съеденное.

Я дождался Пятого и послал его за двойным эспрессо и пончиком – для него это будет даром свыше. Папка с данными на Мэда Кэптива дрожала, как веер, в руках парня. Согласился пойти в столовую без пререканий, почти бежал до самого выхода из сектора А… Боится находиться рядом с ним? Видела бы сейчас Алисия своего хваленого возлюбленного!

Что ж, еще лучше: будет время спокойно изучить отчет.

Заключение экспертной комиссии: 5 страниц терминов и медобоснований, но в конце общие выводы доступным языком. Не может быть… Длительное голодание?! В кале остатки малосъедобной пищи (трава, листья, кора и мелкие ветки), камни, частицы песка, пластика, полиэтилена… Осмотр психиатра: «ПАРАНОИДНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ». Бред величия, псевдогаллюцинации, фабула устойчива, тотальная дезориентировка вследствие дезинтеграции психической деятельности, контакт малопродуктивен… Девиация пищевого поведения (аллотриофагия)? После рассказа о каннибализме и пожелания нормальной еды? Я посмотрел выписку из психлечебницы: масса при поступлении 96 кг. Сейчас 63. Кто же ты такой, Мэд Кэптив, несчастный сумасшедший или талантливый актер?