Текст книги "Дети Морфея"

28. 09.199Xг., 09:28 AM

Кафе «Молочные радости»

В одной из газет (того сорта, где печатают дешевенькие статьи) некий психолог рассказывал о «феномене навязчивого знания». Суть его заключается в том, что, когда мы узнаем о чем-то, быть может, даже ложном, это находит подтверждение в обыденной жизни. К примеру, иной раз человек, услышав, что женщины улыбаются чаще мужчин, действительно станет повсюду замечать именно улыбающихся женщин, а не мужчин. И пусть к психологии я относился крайне скептично, нечто подобное случилось со мной сегодняшним утром.

За все время работы в кафе я еще не наблюдал столь уникальной картины, а именно огромного числа посетителей, занявших каждый столик – возможно, ввиду грядущего Дня детей. В большинстве случаев с чадами проводили время матеря, пока у их мужей выдавались более важные дела, чем пустая трата будня. Однако после того, как впервые за двадцать пять лет я вспомнил о своем отце, мироздание в одно мгновение перевернулось с ног на голову. Моему удивлению не было предела, когда все – подчеркиваю все! – мягкие диваны были заняты мужчинами с сыновьями самых разных возрастов вплоть до позднего подросткового. Неудивительно, сложись у прохожих впечатление, что кафе принимает исключительно мужчин, а девушкам и женщинам вход сюда воспрещен. В своей фантасмагоричности это походило на горькое издевательство со стороны судьбы.

На долгое время я застыл, парализованный абсурдом происходящего, и безмерно радовался столь ненавистному костюму белки – он скрывал все краски и тона онемевшего лица. Округлая рыжая голова изнутри была устлана мелкой сеткой, которая прятала мой вид и вместе с тем позволяла видеть окружение. Не передать, в какой транс в какое беспамятство мне довелось впасть, когда каждый столик поместился в одном из десятков квадратов этой сетки, и мой рассеянный взор улавливал все изображения одновременно. Воздух переполняли звуки (и даже нечто похожее на запахи) детства: та самая легкая, пустая, но теплая и ценная болтовня об оценках, книгах, фильмах, планах на летний отпуск и ближайшее будущее, обещаниях научить домашним делам, какие должен уметь каждый мужчина и, разумеется, об отношениях с противоположным полом – как мужчины с мужчиной…

Несмотря на прохладу утра, меня окатила волна нездорового жара. Вместе с тем во мне закипало чувство, какому трудно дать четкое название, чувство, совмещающее страх, отчаяние, гнев и зависть. Я был единственным человеком, находящимся в кафе без отца.

К моему великому счастью, бурный поток заказов нахлынул подобно струе холодного душа, смыв все глупые мысли и переживания. Следующие несколько часов прошли в обыденной суете: заказы, приготовление, столик, и все это повторялось мучительной петлей час за часом, день изо дня, из года в год. Разумеется, в одиночку я чисто физически подолгу справлялся со всем этим, а порой путал столики или забывал приложить трубочки. Лишь к полудню я, задыхаясь от перебежек в душном костюме, наконец обрушился на стул позади барной стойки и на пару минут скрыл себя от чужих глаз. Беличья голова вместе с моей опустилась на столешницу, а мысли заструились, сменяясь одна другой в считанные секунды, как вспышки искр.

Погрузившись в грезы, я представлял себя на месте этих юнцов, многие из которых не осознавали своего счастья, принимая все это как данное. Я же просто мечтал провести день, какой мы проводили с отцом в детстве, обнять его – того человека, а не тем, кем он стал в один злосчастный миг памяти… «Так-так, что на этот раз будешь? Снова клубничное?», точно так бы сказал он. «Нет, надоело. Можно мне крем-брюле?», странным образом отвечал я. В то время я обожал клубничный вкус, считая, что клубника и молоко созданы друг для друга, как звезды для небосвода. Теперь же на дух не перевариваю любое мороженое.

Вдруг на барную стойку упали тяжелые руки, зашелестев страницами меню, застучали пальцами. «Так, а кто… у кого бы… Есть тут кто живой?». Я вскочил со стула и звучно задел теменем всю конструкцию моей древесной крепости. Клиенты попятились в страхе и от стука и, к тому же, оттого, что в их сторону смотрела замершая, выпрыгнувшая, как черт из табакерки, белка со скошенной набок головой. Пару мгновений я недоумевал, как мог спутать мысли с реальностью, но затем быстро поправил голову и поприветствовал их.

– Нам, пожалуйста одно крем-брюле мороженое и два молочных коктейля – ванильный и шоколадный. Хоть разик попробую, что за напитки такие. Так-так, – он открыл кошелек и задумчиво осмотрел купюры, – а с сотни сдача будет?

Так вот в чем причина моего замешательства: голос в страшной степени походил на голос моего отца в те его молодые годы, хотя, быть может, это память нахально сглаживает отличия. Что удивительно, ни внешности мужчины, ни мальчика лет пяти-шести, что стоял рядом и смотрел на меня несколько испуганными глазами, я ничуть не запомнил. Мое внимание заострилось на двух других, казалось бы, маловажных вещах: портмоне в одной руке мужчины и широкой дорожной сумке в другой. В раскрытом портмоне, точно дьявольски подмигнув, блеснула пропускная карта, на которой, кроме имени и должности, виднелся знакомый знак… А когда они рассчитались и направились к столику, я жадно осмотрел и ту широкую сумку, а вернее, ее содержимое – однотонную синюю униформу и цветастую кепку «Тедди’с Хоум». И тогда детали этой скромной мозаики сложились в одну общую, более ужасающую картину. Вчерашний вечер и этот новый день даже человека, который не верил во влияния на его жизнь извне – каким, к слову, считал себя и я – подтолкнули бы заметить череду странностей. Накануне я обнаружил игрушку отца, а утром в кафе жизнь наглядно показывает мне о возможностях упущенных и позже… предоставляет свежие? Неужто судьба отчетливо велит нам встретиться? Что ж, Бенедикт Савва, я не упущу этого шанса хотя бы для того, чтобы взглянуть на удивленное и, надеюсь, покалеченное малиновым стыдом лицо.

Пока я управлялся с аппаратом, взбивающим молоко, пока наполнял вафельные рожки шариками мороженого, мысли мои витали в далеких глубинах разума. Скроенный наскоро план не отличался хитростью и тем более безопасностью, но в тот сумбурный момент это было лучшее, что я мог предпринять. Я медленно продвигался с подносом между ныне пустующими столиками и нервно кусал губы в своей дурной привычке детства. К этому часу кафе заметно поредело, и все же слева от мужчины с мальчиком сидела (впервые за день) рыжеволосая девушка с молодым человеком, мимолетный любопытный взгляд которой вполне мог уличить меня в незаконности действий.

– Ваш заказ, – начал я намеренно тихо и с дьявольской лаской в голосе, – мороженое и коктейли. И поспешу осчастливить: сегодня вы наш пятидесятый по счету гость, и вам положен свежий вишневый морс за счет заведения.

Основные стаканы и чаши я переставил с подноса, разумеется, в высшей степени аккуратно, а обещанный презент резко наклонил, будто у меня вдруг свело руку в страшной судороге. Когда липкий напиток побежал широким пятном по столу, я тотчас же принялся осыпать их извинениями, весьма скромными, чтобы казус не привлек лишнего внимания, и все клялся принести взамен пару кексов. В то же время я еще раз окинул взглядом зал, убедившись, что меня скрывает колонна по центру, а влюбленная парочка за соседним столиком не замечала никого и ничего вокруг. Как же было стыдно обманывать столь приятных людей, которые вместо негодования, напротив, причем как отец, так и сын, бросились промокать стол салфетками.

Безнадзорная сумка осталась на ближней половине дивана, маня видом заветного портмоне. Несколько мгновений я все же решался на свое безнравственное дело и наконец прижался к столу, упорно предлагая помощь, а сам, как ловкий мошенник – во всяком случае мне так казалось – осмелился запустить руку внутрь. Между тем эти добрые люди вытирали дальние уголки стола и даже приподняли вазочку с декоративными цветами, тщательно промокая под ней, как не справился бы, пожалуй, и я сам.

Во мне кипел поток страха, заставляющий сердце биться не слабее отбойного молотка! Отнюдь непросто было раскрыть портмоне одной рукой, затем двумя-тремя пальцами вытянуть пропуск из прозрачного отсека и бросить вещицу обратно в сумку…

– Это, кажется, мое, – сказал вдруг мужчина холодным тоном, как судья, выписавший смертный приговор отъявленному злодею. Он выхватил портмоне, пересчитал купюры и удивленно вскинул бровью, увидев пропуск в моей застывшей руке – мне почти удалось провернуть свой план.

Воистину смехотворно! Я был пойман, как мелкий карманник, юнец-беспризорник, пытавшийся украсть горсть конфет в магазине. И в которой раз за день я поблагодарил костюм за то, что он скрывал всю уродливую глупость моего лица в тот момент.

– Это… Хм. Интересный случай…

– Я… я…

– Успокойтесь, бога ради… и прошу, садитесь с нами! Я постараюсь забыть об этом, если вы расскажете правду.

Мои колени немощно согнулись под силой волнения, и я рухнул на диван, позабыв, как двигаться и уж тем более говорить. Мальчик, без сомнений, записал костюм белки в список ночных кошмаров и прижался к стене почти вплотную, а мгновением позже перебрался под столом на сторону отца.

– Не сочтите за грубость, но ваш костюм выглядит нелепо, уж извините, и явно мешает вам – такая жара на улице, а в нем должно быть и вовсе удушливо. Снимите уже наконец эту маску.

В тот момент я действительно задыхался от стыда и не мог не повиноваться просьбе мужчины, будучи во власти его будущего решения. Лица обоих несколько даже смешным образом изменились, когда я медленно снял с себя рыжую голову, положив ее на диван. Большинство посетителей, должно быть, полагали, что подобная работа под стать молодому приветливому мужчине, а потому мало кто ожидал увидеть зрелое, покрытое щетиной лицо, ныне багровое, как томат, сморщенное и едва ли не слезливое.

– Вот удивили, так удивили, мистер…

– Фирдан. Питер Фирдан – теперь вы знаете мое имя, и ничто не мешает вам обратиться в полицию.

– Так-так, давайте не будем добавлять офицерам работы: у них и без того хватает забот. Только вчера вот поймали какого-то мужчину, да только что-то не верится мне в его причастность, но сейчас не об этом… Зачем вы это затеяли?

Мой мозг, сплющенный от давления, работал до презрительного скверно, и я не смог вымолвить ни слова.

– Не ради денег ведь, правда? – продолжил он, сделав глоток молочного коктейля.

– Пропуск… Мне нужен был лишь пропуск в «Тедди’с Хоум». Чтобы встретиться с вашим начальником…

– Неужто вы по поводу вчерашнего случая? Вы отец той девочки? Да уж, мне рассказали мельком про это безрассудство…

– Не знаю, о чем вы говорите. Это личная причина, оттого мне и нужно было в тайне. Он… мой отец. Говорю прямо, чтоб вы не мучили меня сотней вопросов.

– Бенедикт Савва? Постойте, вы же назвались…

– Да, я знаю, кто я! И знаю, кто он. Он – предатель, причастность к роду которого вызывает у меня тошноту.

– Ох… серьезный случай.

– Так вы это называете?! Серьезный случай? Это ужаснейший из всех случаев, напрочь испортивший всю мою жизнь! Уж не до смеха, знаете ли! Случай… Сначала отцы любят сыновей, гуляют с ними, осыпая любовью, заботой, тоннами сладостей и напитков, а после ни с того ни с сего – случай, видите ли! – бросают семьи. Заклинаю вас, мистер, чьего имени я так и не узнал в ответ, не станьте таким же горе-отцом для вашего сына.

Когда я возбуждался, мне трудно было сдержать себя от повышенных тонов, и почти все посетители кафе косили на нас взволнованные взгляды. И видимо, я вконец рассвирепел, если мальчик дрожал с закрытыми глазами, вцепившись в руку отца. Однако на лице мужчины виднелось суровое спокойствие, а в синеве глаз – штиль вместо бушующего моря, какое могло быть ответом на мои раздражения.

– Уверяю вас, ни одно обстоятельство в мире не заставит меня бросить семью.

– Что ж, это радостно слышать, а теперь… прошу простить, но я на работе, и надеюсь на понимание во всех смыслах сегодняшней встречи. Впрочем, если вы решите обратиться в полицию, я не стану противиться и заплачу штраф.

– Постойте, – сказал он в высшей степени мягко, но напрочь обездвижил меня. – Я так и не представился, вот вам мое полное имя печатными буквами.

Мужчина вел себя в высшей степени странно: обращался со мной уважительно, не разгневался за попытку кражи, не желал сообщить в полицию, хотя имел на это полное право, а в следующий миг и вовсе протянул руку помощи в виде пропуска. Звали его Рональд Рид, и пусть этот дневник (а значит и я сам) навсегда запечатлеет имя, которое блестело на глянцевой карточке в свете потолочных ламп, будто покрытое золотом. Пока я читал сведения о нем и рассматривал фотографию, в мою повисшую ладонь втиснулась жесткая ручка сумки, где аккуратно лежал синего цвета комбинезон.

– Я только попрошу вас принести мою форму и оставить ее возле шкафчиков в раздевалке, куда я приду около половины пятого.

Некоторое время я продолжал стоять в безмолвном удивлении.

– Но зачем вы это делаете?

– Я все еще слабо понимаю вашу историю, мистер Фирдан, но вижу, что вы очень нуждаетесь в этом. Я всегда говорю Виктору, моему пасынку, представлять чужую боль, как если бы она была на своей коже. Так намного проще ощутить чужое горе. Предложи мне кто-нибудь встретиться с отцом, я бы все на свете отдал за этот шанс и цеплялся бы за любую возможность. Вот только теперь это не под силу никому. У вас же еще есть время, и кто знает, сколько у вас его осталось…

Подле барной стойки, точно стервятник, кружил нервный клиент, вызывая меня каждые пятнадцать секунд, и нервно выстукивал ногтями ритм своего раздражения.

– Мотивы наших встреч с отцами в корне разнятся.

– Думаю, вы ошибаетесь…

– И как бы то ни было, я обязан отблагодарить вас чем-то гораздо большим, нежели словами. Быть может, деньгами?

– Рассказом о вашей прошедшей встрече. Больше всего на свете я люблю истории. А передать кусок бумаги из рук в руки – многого не стоит… Бенедикт Савва обычно находится в кабинете после дневной смены, то есть примерно с трех до пяти часов после полудня.

Наверное, именно тогда я поверил в рок судьбы, иначе просто невозможно объяснить, почему само окружение вторило этой встрече.

Я вновь облачился в костюм и обслужил заждавшегося у барной стойки клиента, а вскоре принес Рональду Риду и его пасынку лучшие свои кексы с шоколадной начинкой. Перед тем как уйти, они подошли на миг ко мне, пожелав удачи, и тот славный мальчик Виктор (какое странное созвучие имен!) улыбнулся напоследок. Когда последний человек покинул заведение, я наскоро всюду прибрал и там, где сидели мои помощники в семейных делах, обнаружил плюшевого медведя размером с половину моей ладони. Мне так и не удалось узнать, было ли это намеренным поступком или случайностью, и во мне боролись два чувства: благодарность и отвращение.

Наконец я зашвырнул плюшевую мерзость в ящик к остальным утерянным игрушкам и был всецело готов ко встрече с Бенедиктом Саввой, отцом в первую очередь этой проклятой фабрики игрушек и только потом уже – моим.

28.09.199Xг., 05:40 AM

Дом детектива полиции Алека Рея

Рассвет. Звонок в дверь, за ним череда стуков. После сытного ужина и вечернего спокойствия сон был крепким. Обычно я вскакивал от каждого шороха, но сейчас на это ушло 9 секунд. Убийственная трата времени в трудных ситуациях. Гость в это время – одна из таких.

Глаза открылись не полностью, но хватило, чтобы различить комнату и кое-как спуститься на первый этаж. Коридор вытянулся в бесконечность, двери я не видел. Что это? Сон, очередной кошмар? Звук продолжался, медленно затихая: сильный в своей слабости, он предвещал горе. Слышны стоны, всхлипывания. Писк в ушах заглушал их, слов, если они и были, я не разобрал. Просто продвигался в полутьме шаткой, как по песку, походкой.

У бесконечности есть финал. Дверь появилась перед лицом неожиданно, пришлось резко затормозить. Щеколда отъехала в сторону, замок лязгнул дважды – казалось, все происходит без моего участия. Я не помнил своих действий. Бледная точка быстро приближалась, увеличиваясь в размерах. Некрупный женский кулак метил в дверь, замер в проеме – из-за разницы в росте на уровне кадыка.

Я часто виделся с Мариной во снах. Мой единственный способ. Фотографии – это тусклое, мертвое, а образ в голове – яркое, живое. Каждую ночь отпускал с трудом. Через боль, ненадолго, бесконтрольно, но мы снова были вместе.

Влажные глаза распахнулись, рассветное солнце превращало их в бриллианты с аквамариновым центром. Самое прекрасное и ценное, что у меня было. Я жадно всмотрелся в них, двинулся вперед. Что-то не так… Обычно Марина снилась мне четко: каждая веснушка, родинка, шрам и волосок. Веснушек не было, ее отличительного элемента. Это образумило меня, и я вцепился в дверной проем, едва не кинувшись в объятия женщины на пороге.

– Алек, прошу, помоги! Влада пропала…

Не кофе, не холодный душ, а стресс – вот что лучше всего активирует организм. Сонливость исчезла: стопроцентное зрение, идеальный слух, ясность мыслей. Я круто развернулся, толкнув дверь за собой, и побежал в кладовку. Стационарный телефон на стене чуть не сорвался, когда я снял трубку. С такой быстротой я еще не набирал номер полиции.

Гудки, чертовы гудки! Звучало, как похоронный колокол. Никто не отвечал. Что за… Дежурный всегда сидел на посту, принимая ночные звонки по всему району. Отлучился поесть? В туалет? Почему не бежит к телефону даже через 15 секунд? Наивная часть меня надеялась на безответственность. Я бросил трубку, она закачалась на весу, как маятник. На первых ступенях еще слышался гул гудков, один протяжный на 4 моих шага.

Не сон. Кошмар оказался реальностью.

– Пап, что… что случилось? – сказала Алисия. Она стояла наверху лестницы, испуганная, но еще сонная, с растрепанными волосами и в пижаме. Прижалась к стене, пропустив меня в комнату, будто я был несущимся локомотивом, услышала грозное:

– Следи за телефоном! Узнаешь обстановку, когда ответят. Запрись и не вздумай выходить. Что-нибудь случится – кричи!

Важна каждая секунда. Оправдал себя тем, что надел штаны: погоня, сражение или расследование в семейных трусах будет только отвлекать. Когда вернулся, Алисия выступала из проема кладовки с трубкой в руке. Паника передалась ей: глаза распахнуты с расширенными зрачками, рубашка пижамы дрожит в тон сердцебиению. Пусть боится: страх – важная часть выживания! Тот, кто проник в соседний дом все еще может быть рядом.

За порогом близился рассвет, фонари еще горели. Трудно найти укромную тень. Дорога вверх по улице, выход на центральную – все статично, тишина. Внизу по улице кошка перебегает дорогу к мусорным контейнерам. Зрение дает далеко не 80% информации, а в лучшем случае половину. Закрыл глаза, прислушался. На смежных улицах редкий собачий лай, с чужаком был бы сильнее. Человеческих звуков нет. Я повернулся лицом к ветру, но характерной вони не ощутил. Вообще ничего. Плевать… Соседний дом повторял наш с одним отличием: у нас был только задний двор. Я пробегаю приоткрытые ворота, каменную плитку, туи на газоне… В гостиной включен свет, сквозь тюль видно Эмилию на диване. Руки сложены на лице, плечи подрагивают.

Слова проклятий с боковой стороны дома. Я зашел за угол. Алекса Дрогович сидит на корточках под спальней Влады, освещает карманным фонарем водосток, стену и землю вокруг. Услышал меня, когда я приблизился вплотную, направляя все внимание на изучение следов.

– Кто тут?! – встрепенулся он, обернулся. – А, это ты, Алек… Зря Эмилия подняла тебя – тут нечего расследовать.

Он выпрямился, поравнялся со мной в груди. Внешность, поведение, слова – все озадачивает. Лицо красное, особенно лоб. Глаза усталые, малоподвижные, белки очень красные. Не ложился или заснул под утро? Из-за мыслей или действий? Густые брови нависают над глазницами, сходятся на переносице. Широкий нос опух. Плакал? Крылья носа трепыхаются, дыхание частое, поверхностное. Губы плотно сжаты, углы чуть свисают. Кислый запах алкоголя изо рта. Пил вечером? В малых количествах, чтобы успокоить нервы? Вечерняя ссора? Возможно: вчера за ужином мы слышали крики.

Почему все указывает на гнев, а не на грусть и переживание.

Эмилия преждевременно подняла панику? Влада осознанно покинула дом? Не думаю. Она как подросток бывала безрассудна и вспыльчива, но не волновала бы так семью. Плюс в полиции что-то случилось. Без осмотра сказать невозможно.

– Подростки, черт бы их побрал! Уж тебе это должно быть знакомо. Вырастили дочерей на свои головы, называется!

Собачий лай оборвал меня на полуслове. Со стороны заднего двора к нам метнулся питбуль Дроговичей, поравнялся с хозяином. Обычное приветствие, не привык ко мне за все 10 лет. Холка вздыблена, как заостренная скала. Пасть обнажает ряд зубов. Капли слюны разлетаются на каждом рыке. Алекса осадил питомца ударом по крестцу и протащил за ошейник к вольеру. Засов металлической дверцы лязгнул. Громкие звуки всегда раздражали главу семейства. Сейчас вдвойне.

– Гавкаешь, псина?! Теперь-то глотку драть вздумала! Жрешь за четверых, а толку от тебя, как от дерьма…

Я рассчитывал осмотреть следы на заднем дворе. Теперь вычленить их среди его гигантских будет трудно. У нас есть выражение: меньше копов (на месте преступления) – больше шанс (раскрыть дело).

Алекса вернулся и продолжил раздраженно:

– В общем, Алек, не трать время. Пленка-то все записала. Я тебе не говорил вроде? Купил камеру еще недели две назад, вон поставил возле забора. Все сняла, все! И как раз во время ее побега какие-то помехи – подправила запись, она ж там разбирается в этом. В общем никаких маньяков, ты не беспокойся. На тебе, давай, дом. Ты лучше ее комнату осмотри, ты ж, небось, что-нибудь да приметишь. Я думаю, к пареньку своему пошла… Найду – задам трепку обоим! В общем, да, ты иди, а я тут пока…

Долгий выдох, набрать свежего воздуха для спокойствия. Мы замолчали, на наших лицах мелькало раздражение. Белый луч фонаря, как нож, был направлен мне в живот, растекался кругом по кофте и краям пальто.

– Алекса, побудь с Эмилией. Я во всем разберусь, – сказал я, легко приобнял его и усилием направил к наружной части дома. Четыре медленных шага вместе с ним.

– Еще чего! – Он грубо сбросил мою руку. – Я ее отец, а не ты. И я найду свою дочь. Либо сам, либо с твоей помощью – и никак иначе!

– Пожалуйста, иди в дом. Ты мешаешь ее найти.

– Это я-то мешаю? Ах да! Как же я забыл… Я мешаю тебе быть папашей номер один в мире. Она всегда любила тебя больше, трындела тебе секреты, а когда дело доходит до воспитания – так сразу все на меня взваливают. Добрый полицейский нашелся тут! А может… она у тебя прячется, а ты ее сейчас покрываешь? Уж больно ты спокойный какой-то!

Работа детектива вынуждает скрывать чувства или вообще убивает их. Логика и расчет вместо эмоций. Я не согласен: слепая логика ведет к цинизму, а слепые эмоции – к глупости и рассеянности.

Влада была дорога мне не меньше Алисии. Именно поэтому я схватил Алексу за рукав, воротник и с силой потянул за собой. Горячая сербская кровь вскипела – свободная рука направилась мне в челюсть. Череда рефлексов: отпустить кофту, захватить предплечье, завернуть за спину, прижать к стене дома, упереться коленом. Пытается высвободиться, но только больше царапает щеку, косится на меня.

– Ублюдок! Хочешь сам вернуть ее! Чтоб она думала, что ты переживаешь за нее больше. И чтоб еще больше любила тебя… а на меня плевала. Я жалею, Алек, жалею, что мы поселились рядом и давали нянчить ее тебе и твоей девке приютовской…

Пространство меркло. Внутренний демон пускал туман в глаза, заставляя забыться. Забыть все, кроме ярости. Я застыл, подослабив захват, а на деле – дикое напряжение во всем теле. Вспомнилась комната допроса: лицо в крови, усмешка, гнев, безумие. То же самое чувство. Никто не имел права грубо отзываться о Марине… Я ничего не видел перед собой, просто стоял, пока чьи-то пальцы не коснулись меня. Теплые, тонкие, нажим слабый, но мои руки быстро слабели, повиснув вдоль туловища. Цвет волос в боковом зрении так похож на Маринын.

Я прекратил, отошел на 2 шага. Слева стояла Алисия, на углу дома – Эмилия, обе замершие при нашем виде. Видимо, удар о стену и крики не остались без внимания.

– Чертова семейка, – шепнул Алекса и сплюнул на землю возле моей туфли. Эмилия подбежала к нам и поспешно увела его домой, поглаживая по шее.

Хлопок двери окончательно вывел меня из ступора.

Алисия выпрямилась, плечи расправлены: спокойствие, хладнокровие. Ни печали, ни страха на лице. Пытается убедить меня, но язык тела выдает обратное. Взгляд беспокойный, переходит от ближней точки к дальней, от реальности к мыслям. Одна ладонь поверх другой, собирает кожу в складку, щипает. Контролирует дыхание, но дрожь в теле не успокоить. И руки, и ноги, и грудь – все мелко и часто тряслось, а колени, казалось, сейчас подкосятся.

– Что ты тут делаешь? – сказал я раздраженно.

– Мэд Кэптив…

– Я догадался.

– Нет, – перебила она. – Он не сбежал. Дежурный отходил… в уборную. Даже смешно как-то. Я не стала пока говорить о похищении.

С такой же абсурдностью можно было сказать, что вода сухая. Неудачная шутка. Но Алисия не лгала. Наоборот: хорошая весть далась ей труднее плохой. Мне тоже.

Все перевернулось. Запуталось окончательно.

– Пришла сообщить тебе.

– Сообщила. Теперь быстро домой.

– Нет, я останусь с тобой и помогу.

– Игры закончились, Алисия! Мы на месте преступления, где, скорее всего, орудовал маньяк. И неизвестно, где он сейчас. Это опасно… Как еще тебе объяснить?

– Я все понимаю, пап. Сначала это было любопытством, потом – называй, как хочешь – игрой в детектива, а сейчас… это личное! Мы с Владой дружим с детства, и я не буду сидеть сложа руки. К тому же, мистер Детектив, нужно учитывать ее круг знакомых… Мое предложение помощи – это не пустой звук; я знаю Владу, знаю места, где она может прятать нужные для дела вещи. Я останусь и осмотрю место происшествия.

– Зачем?

– Чтобы доказать в первую очередь тебе, что… все очень странно. Я не отступлю.

Упрямство передалось ей от матери: Марина, если загоралась идеей, ни просьбы, ни доводы, ни стены не могли ее остановить.

– Хорошо. Вот тебе предполагаемое место улик. Осматривай. Стена, земля, плитка и прилегающий к ней газон. Хочешь помогать – пожалуйста!.. Только кричи и беги, если увидишь, услышишь или почувствуешь что-то подозрительное.

Проблеск улыбки. Алисия на секунду забыла о хладнокровии, и тело продрогло разом, а зубы громко стукнули. Пар выходит изо рта неравными порциями. Хватило же ума выйти на улицу в футболке… Я снял пальто и грубо от раздражения накинул ей на плечи. Не возражала, настолько замерзла. Ладно, пусть ищет сама: если это дело повторяет предыдущие, то нет смысла пытаться, а если Влада сбежала, моя дочь что-нибудь найдет. Все равно мы уже затоптали все следы, если они были. А вот камера наблюдения, которую упомянул Алекса, должна многое прояснить.

Пластмассовая коробка камеры установлена на штатив с восточной стороны территории. Индикатор не мигает: запись остановлена. Экрана нет, из кнопок только пуск, она же стоп. Провод на газоне тянется к сараю на заднем дворе. Я прошел туда, не обращая внимания на приглушенный рык питбуля, к монитору на столе. Алекса уже просматривал запись. Заново: кнопка меню, повтор. Объектив захватывал боковую часть дома, окно Влады и весь передний двор. Вверху отображается время часового пояса поминутно, внизу – время записи с точностью до секунд. Длительность: 630 минут 17 секунд. В итоге камера работала с 19:12 до 05:42 непрерывно.

Незаменимая вещь для расследования, хотя обесценивает навыки полиции. Зачем иметь острый ум и знания, когда есть это. Я готов был променять всю славу детектива, лишь бы увидеть внешность маньяка.

Я начал повтор записи, поставил ускоренный режим. Звука нет: плохо. Ладно. Алекса выровнял камеру, ушел в дом. В комнате Влады включался и выключался общий свет, позже горела только настольная лампа. Около времени, когда мы слышали звуки ссоры вчера, на веранде включился свет. Алекса вышел курить и пить любимую сливовую ракию[14]14
  Ракия – алкогольный напиток, получаемый путем дистилляции ферментированных фруктов. Популярен в Юго-Восточной Европе (Сербия, Болгария). – Прим. авт.


[Закрыть] в кресле. Зашел в дом, свет в каждой комнате потух. Глубокой ночью картинка однообразная: ветер колышет туи, питбуль патрулирует территорию… Промотал больше 10 часов, вплоть до нескольких минут перед концом. Ничего странного не заметил. Вернул обычный режим и всматривался в каждую часть экрана: дверь ворот, передний двор, кусты, окно.

Вот и момент похищения… На записи появились редкие помехи, через 2 секунды исчезли. Показалось, что в окне мелькнули слабые вспышки. Странность заняла 15 секунд.

Больше ничего…

Рама не открывалась. Входная дверь тоже. Через забор никто не перелезал. Даже питбуль все это время спокойно лежал на коврике крыльца.

Через 8 секунд в окне комнаты Влады показался Алекса, бегло осмотрел территорию дома. Первой наружу выбежала Эмилия, трижды споткнулась на каменной плитке и исчезла за воротами. Алекса вышел вслед за ней, двинулся в сарай и… Все. Конец записи. Видимо, он просмотрел ее и от бессилия пошел под окно Влады, где мы и встретились.

Я еще раз перемотал на последние минуты. Подойти к камере незаметно невозможно, вырезать фрагмент записи тоже. Время часовое и время записи целостны. Влада не покидала дом…

Запись выключилась. Я долго смотрел на черный экран. Думал.

Вру. Я не знал, о чем думать.

Теперь преступление не только без улик, но и без преступника. Нет… Нет-нет… Бред, полный бред!..

Я не помнил, как покинул сарай, и вернулся к Алисии. Не сразу понял, что это она: мозг был занят другими мыслями. Затертое пальто, пучок волос стянут на затылке. Сосредоточенно осматривает местность с моим фонариком из кармана, аккуратно переступает следы на земле. Разговаривает вслух по привычке. Как же она похожа на меня… Стаж, уважение и Роуч позволяли носить неофициальное пальто. Но не только внешностью – поведением тоже: она узнала многие вещи от меня и использовала их в суждениях.

Гордость и страх одновременно.

Алисия обернулась, посмотрела на меня беспомощным виноватым взглядом. Я так же выглядел в глазах родителей

– Я ничего не нашла.

– Знаю. Видел запись с камеры.

– Точно, камера! Так ты знал… Мне можно было не стараться!

– Сама просилась расследовать.

Это выглядело, как поучительный поступок с моей стороны, как шутка. Никто из нас не улыбнулся.

– Видишь, папа, этот случай такой же. Похищение и никаких улик. И я по лицу вижу, что на записи тоже ничего нет. Значит, это не Мэд Кэптив, ведь он сейчас в тюрьме…