Текст книги "Дети Морфея"

– И как там твой сейчас?

– Да как-как – ужасно спит, поганец! Прибегает к нам в спальню посреди ночи. А позавчера кричал от страха, всех соседей разбудил! Мы так испугались, думали, маньяк этот в дом пробрался. Джек чуть ли не с кочергой наготове в комнату забежал… А Дэнни, знаешь что? Начал мямлить про ветки за окном, будто бы они заползали внутрь, а под кроватью слышал шуршание (тут, может, и правда: крысы в подвале развелись). И это после того, как мы и так разрешили ему не гасить ночную лампу. Я ему задала тогда, ох задала! Он думает, это шуточки такие и мы будем это терпеть? Ничего-ничего, ремень отлично лечит всю эту детскую глупость – как миленький спит уже две ночи подряд. И без света – нечего палить электричество! А если не поможет и все это продолжится, то уж и не знаю, поведу его к врачу, что ли. Должен же кто-то заниматься такими вот странностями.

– Ты бы помягче с ним: это у них по всему миру эпидемия. А все из-за глупых фильмов, сначала чудовищ и крови насмотрятся, а потом заснуть не могут – я считаю, это вообще нужно запретить снимать! А сейчас еще такое происходит в городе, что никаких жутких фильмов не захочется и в помине… Фрэнк тоже ругал моего за чрезмерное воображение, долго беседовал, пытался успокоить, убедить, но все без толку. Так вот я придумала кое-что, я ж тебя за этим и позвала… Купила я, значит, своему плюшевую игрушку, вот смотри, точно такого же медведя, самого простого, на пробу, так сказать. Сейчас дети с ума сходят по ним, вот я и сказала, что он защитит его от всех монстров. И что ты думаешь – как рукой сняло! Конечно, спать с игрушкой для тринадцати лет – это стыдно, но лучше, чем с родителями, а потом и сам поймет, что взрослый уже и перестанет. А твоему десять, вообще в самый раз.

– Думаешь, поможет? У нас сейчас нет лишних денег на безделушки…

– Дорогая Клара, я тебе когда-нибудь что-нибудь плохое советовала? Нет. Вот и не сомневайся во мне, пожалуйста. Еще спасибо скажешь за такую дешевую наводку, а то на психолога потратишься в десять раз больше и не факт, что с пользой.

Да-да, именно так, наши игрушки лечат детей от ночных кошмаров, писания в кровать, заиканий и простудных болячек, прямо-таки от всего и сразу. Шутки шутками, а я всерьез уставился на плюшевую изгородь, взгляд скакал от одних пластиковых глаз-бусинок к другим – папа Тед, ты что, охраняешь сны от чудовищ, или ты, мама Бетти, волшебная медведица?

И все равно что-то непонятное… Я имею в виду, Мудрый Филин так трясся, когда я проучил… Богатую Выскочку (много чести, но буду звать ее так), а потом наказал продать игрушку этому Фирдану, аж убеждал в важности назначенной миссии. На секунду в голове зажужжал рой подозрений, он откуда-то знал имя и адрес, что уже намекает на странные наклонности, так еще и что у его сына нет игрушек. На фоне сплетен про городского маньяка и кучи объявлений о пропажах можно представить, будто один создает спрос на игрушки, а другой – предложение, неплохая бизнес-схема, все в плюсе. Может, так Мудрый Филин помечает своих жертв, а по ночам выходит на охоту, хищная птица же… Какая же отборная бредятина плавает в мысленном супе иногда, высший сорт!

По ту сторону Берлинской стены девчонка уже обсмотрела, облапала, не удивлюсь, если обнюхала и облизала всех медведей, будто настоящая медведиха в поисках родной кровиночки. Предложение Оли перейти в отдел, где я прятался, молниеносно стерло все веселые мысли, счет пошел на секунды – думай, башка, ужин получишь! Ой, да к черту все это, никак не надышусь перед смертью… Я двинул кулаком по первому Тедди, не рассчитал силу от злости, тот толкнул задом весь ряд, и последний вывалился прямо на них с той стороны. Затихло, как в морге после апокалипсиса… Но вместо недовольства вырвался комок радостных звуков, я подумал, мне уже предсмертные галлюцинации мерещатся – привереда поверила в знак свыше (буквально), мол, игрушка выбрала ее, сама попала к ней в руки (в теории тоже буквально), а это уже якобы значит, что они станут лучшими друзьями. Во дела происходят, золотой билет на свалке – живем, однако!

Девчонка понеслась вприпрыжку к кассе, за ней спохватилась и мамочка, которой уже не терпелось поставить галочку в списке родительских долгов и забыть о нем на ближайший месяц. Не успел я выдохнуть как следует, сразу же вдохнул обратно, еще сильнее – шорох туфелек Оли огибает стеллаж, сейчас зазвучит за углом, и мне крышка! И никогда бы не подумал, что порадуюсь возмущению клиентов, мол, продайте скорее, мы и так кучу времени потратили, только это и спасло меня тогда. Конечно, я не надеялся, что на этом все закончится, Оля всегда доводит дела до конца, а любопытство множило шанс на пару миллионов. По первой возможности она рванулась к последнему проходу, даже зашла в него, видимо, громоздкие коляски настораживали, за такими и табун лошадей можно укрыть – вот только я уже был у витрины и несся на всех парах к выходу, меня легко можно было принять за вора.

Дождь сбавлял обороты, и толпа потихоньку рассасывалась, все спешили по домам, а я просто хотел вырваться из этого медвежьего капкана. Эйфория накатила лавиной, я лыбился, как полный идиот, в животе щекотало от страха и победы, так и бежал до конца улицы, чтоб наверняка, только спустя пару кварталов остановился и отдышался. А потом еще больше расхохотался, не сдерживался, как завсегдатай желтого дома, даже лучше, как главный его экспонат! Прости, родная, но нам еще нельзя видеться, так будет лучше для всех…

27.09.199Xг., 05:52 PM

Дом семейства Фирданов

Что, что, а готовит Фелиция в высшей степени отменно. Кухню наполнял насыщенный аромат сырного супа с грибами, на второе была паста с мясной заправкой и пикантной остринкой в соусе, а десерт еще теплился в духовке – мой любимый лимонный пирог с румяным до бурого цвета коржом и желтоватым белковым кремом. Мне не терпелось скорее наполнить тарелки щедрыми порциями, но Фелиция, явно перечитавшая новомодных женских журналов, тотчас же сказала:

– Питер, без Виктима не начнем! Семья должна ужинать вместе.

Я занял привычное место и безмолвно наблюдал, как она скользила тряпкой по плите, примыкающему гарнитуру, чайнику, а вскоре выдалась в дверной проем и крикнула, казалось, на весь мир:

– Виктим, спускайся, милый! Ужин готов! – Каждый, кому доводилось видеть мою жену впервые, вероятно, считал ее тихоней в соответствие с аккуратным внешним видом и тонким, даже певчим тембром, но повышать голос она умела и порой справлялась с этим не менее прекрасно, чем со стряпней. И как же горячо после шумного рабочего дня и нашествия дверных звонков я морщился от любого громкого звука!

Фелиция рухнула на стул, сняла очки с толстыми линзами и принялась тереть их о край кофты. Она почти не расставалась с «глазами», как она их называла, и подобные моменты мне удавалось застать столь редко, что ее вид менялся до неузнаваемости. В свою очередь я гладил щеку, царапающую ладонь щетиной, и думал о том, что нужно привести растительность в порядок. Мы проводили время в уютной тишине, так что было слышно, как начинает потрескивать вода в чайнике на плите. Ничего не происходило.

– Питер, пойди посмотри, как он там. Что-то я совсем не заметила его шагов. Может, не услышал…

Мне хотелось возразить: если Виктим не спешит ужинать, значит чем-то занят или не голоден, и что каждый ест, когда он того хочет (например, я – в сию же минуту!) – как вдруг тот сам появился в дверном проеме. Неожиданным это было потому, что в своей ужасной манере он с силой упирался на пятку, и всякий раз его появление можно было предугадать по гулким стукам на втором этаже и затем на лестнице. Сейчас же он медленными, предельно тихими шагами вошел на кухню и молча сел за стол с видом пленника, идущего на виселицу.

– Где ты пропадаешь? Мы, между прочим, ждем тебя! – раздраженно сказал я.

– Папа имеет в виду, что обычно ты прибегаешь сразу, а в этот раз задержался.

– Я был в ванной.

– В ванной, – бесстрастно повторила Фелиция, осмотрев Виктима, точно охранник на выходе из гастронома. – Все хорошо, милый?

– Да, я мыл руки и умывался. В школе говорят, что перед едой всегда нужно.

– Радостно слышать, что сейчас детей хоть чему-то полезному учат, – встрял я.

– Что ж, мальчики мои, – воскликнула Фелиция, – всем приятного аппетита!

Я охотно кивнул, Виктим промычал что-то неразборчивое, и с разной степенью желания все потянулись к столовым приборам. И насколько Фелиция хороша в готовке, настолько плоха в умении молчать: в тишине мне довелось отведать лишь суп. Сама же она ела удивительно медленно – не спеша опускала ложку в бульон, захватывала ровно половину и подносила к узким губам, после чего считала своим долгом что-либо сказать. Виктим меланхолично наматывал пасту на вилку и нехотя посылал пару витков в рот, что можно считать неуважением к прекрасно приготовленной пище.

– У меня, мальчики, выдался хороший день! Он, конечно, прошел спокойно, без чудесных открытий, но и без происшествий. Разве такие дни не должны быть хотя бы для того, чтобы другие казались более захватывающими? Сегодня я пылесосила, мыла полы, вычистила ванную на первом этаже и загрузила стиральную машинку (что-то много вещей набралось, хотя только середина недели) и приготовила ужин. И где же моя почетная медаль? – сказала она с нарочитым удивлением и сделала паузу в ожидании похвалы, однако мой рот был полон еды, а Виктим словно бы и не слушал ее. – Ладушки, лучшая благодарность – это видеть, что вам нравится моя стряпня. И мне прекрасно просто от того, что я вас радую. Я же вас радую?

Был у Фелиции такой недостаток: подолгу говорить, – и не просто много, а зачастую рассказывать совершенно неинтересные вещи (к примеру, о своих домашних обязанностях), констатировать общеизвестные факты или ожидать ответы на риторические вопросы. Поэтому чаще всего я отвечал односложно и кивал головой, выжидая момент, когда она потянется к супу, и набрасывался на пасту с удвоенной скоростью.

– Ах точно! Еще приходили мои подруги Ванесса и Жоржет, чуть отдохнула с ними и поболтала о всяком. У Ванессы теперь короткая прическа по новой моде, пышная, как бутон розы. Но это, конечно, мелочи! Вот у Жоржет!.. в их семье будет пополнение! Ах, дети – это же так прекрасно! И вместе с тем так трудно… Виктим, милый, почему ты почти не притронулся к еде? Ты не приболел?

– Я ем. Просто медленно.

– Или невкусно?

– Вкусно, мам, очень…

– Тебя что-то тревожит?

– Фелиция! Отстань ты от него, и пусть ест так, как ему удобно. Он уже не маленький, чтобы его заставлять.

Вместе с моим терпением закипал и чайник, яростный свист которого – боже правый! – прервал наш бестолковый разговор. После упрека Фелиция, полагаю, затаила на меня мелкую обиду, удивительно быстро и молчаливо сменив мои пустые тарелки на чашку чая с кусочком лимонного пирога. Тем временем порция Виктима уменьшилась, похоже что, всего на пару граммов. Я же позволил чаю остыть и потянулся за свежей газетой на тумбе, чтобы отвлечься на городские новости, сплетни и прогноз погоды, намеренно минуя объявление о чертовых игрушках и колонку ужасных в своей пошлости анекдотов.

Впрочем, мое внимание привлекла лишь статья о пропаже детей, подробно дублирующая слова детектива Рея. Я прочитал ее между строк: «Городской маньяк, личность которого до сих пор не установлена, продолжает похищать детей… Власти и полиция бессильны… Ежедневно департамент полиции получает заявления о пропаже нескольких детей… Количество объявлений по поводу поиска пропавших достигло сотни… Просим всех не оставлять детей без присмотра и по возможности соблюдать комендантский час. Не покидайте дома после 8 вечера без особой необходимости!.. Если ситуация будет ухудшаться, властям придется ввести меры по изоляции детей… Будут ли этой осенью полноценно функционировать школы и детские сады, узнали наши корреспонденты».

– О, точно, дорогой, я хотела сообщить о домашних поломках! Розетка в гостиной заискрилась – я думала, пылесос сгорит, ей-богу! Посмотришь на выходных?

– Да, сделаю.

– Еще на пульте кнопка включения не нажимается. Тоже нужно будет починить.

– Угу.

– А собака наша заболела, нужно отвести ее к ветеринару…

Я медленно опустил газету, так что верхний уголок коснулся крема на пироге, и даже Виктим выронил вилку из рук от удивления. Собаки у нас никогда не было…

– Слушаете меня, значит, это хорошо. А то совсем непонятно, машинально отвечаете или нет. Один спрятался за газетой, другой глаз с тарелки не сводит…

– Как это понимать, Фелиция? Я всегда слушаю, что ты говоришь.

– Но никогда не отвечаешь полноценно! Ладушки… Как прошел день на работе? – вновь начала она уже не без тени холода в голосе. – Может, расскажешь что-нибудь интересное?

Разумеется, менее всего мне хотелось вспоминать прошедший день, тем более что я, в отличие от своей жены, не способен вести пустые разговоры. В противном случае мне бы пришлось сотню раз повторять одни и те же свои действия: приготовил мороженное, отнес его за столик клиента, получил оплату от следующего, приготовил молочный коктейль, рассчитался… И сомневаюсь, что то, что ребенок разлил напиток на пол, а другой нарочно выставлял ногу на моем пути всякий раз, когда я проходил мимо него, можно назвать интересным. От одного лишь воспоминания меня поглощали упоительные мысли о том, как я беру паршивца за ворот, спускаю с него штаны и при всех преподаю урок ремнем. Я ограничился словом «обыденно» и вновь принялся за чтение газеты. Расспрос про работу навеял мысль развернуть страницу вакансий, хотя вряд ли когда-нибудь я осмелюсь расстаться с кафе. Пусть разносить еду и напитки в костюме уродливой белки – это унижающее дух занятие, но там я хозяин и никто надо мной не властен. Пожалуй, единственное, за что я благодарен отцу Фелиции, который переделал на меня кафе незадолго после нашей свадьбы.

– Виктим, милый, а как твои дела в школе? С Виолеттой видитесь?

– Редко. Даже не на всех перерывах. Мам, ты не просила директора перевести ее в наш класс?

– Просила, сынок, но это будет очень непросто. Виолетта старше тебя – ты знал об этом? – и добавлять ей лишний год учебы ни к чему. Можно только перевести тебя на один класс вперед, но тогда тебе придется уже сейчас учить программу следующего года и потом доказать это директору.

– Отлично! – впервые оживился Виктим за сегодняшний вечер. – Я постараюсь… А нас посадят вместе?

– Думаю, после стольких трудностей это не будет проблемой, сынок.

Я выждал логическую паузу в их разговоре и спросил, кто эта девочка и почему ее имя мне не знакомо. Фелиция и Виктим взглянули на меня в разной степени странно, хотя я отчетливо не помнил, чтобы они говорили об этом раньше. Виктим продублировал только что услышанное: Виолетта – его подруга, и они учатся в разных классах, – добавив лишь расплывчатую дату знакомства «в начале учебного года».

– Мне интересно, почему я узнаю об этом месяц спустя?

– Ты не спрашивал…

– Это как еще понимать? Я что, должен был в неожиданный момент метко угадать с вопросом: «Виктим, а не общаешься ли ты с какой-нибудь девочкой из параллельного класса?»

– Да, Питер, – сказала Фелиция. – Да! Потому что ты, к слову, вовсе не интересуешься им.

– Неправда: интересуюсь. Вот, например, прямо сейчас. Давай же, Виктим, расскажи мне о ней. Если уж это не всемирная тайна, о которой я бы и не узнал, не подвернись случай.

– Не хочу…

С оскаленным видом, едва ли не стиснув зубы, он крепко сжал вилку дрожащей рукой и тотчас же положил в рот крупный моток спагетти.

– Вот видишь, Фелиция! Сам он ничего не рассказывает, а когда его спрашивают, отказывается говорить… И не рано ли для девочек в его возрасте?

– Это дружба, Питер, и ничего более – господи!

– Не бывает дружбы у мальчика и девочки, уж поверь мне как мужчине!.. В любом случае это вздор касательно перевода: мало того, что он отвлекается на ненужные мысли об игрушках, так еще и будет разговаривать с ней на уроках вместо учебы.

– У меня хорошие оценки, – сказал Виктим с наполовину полным ртом. – Почти все четверки!

– Здесь уж точно нет повода для гордости – напротив, складывается впечатление, что ты не желаешь выучить ничего сверх этого, чтобы получить хотя бы одну пятерку. И что значит это твое «почти»?

– Оценки не главное, Питер! – вмешалась Фелиция, оставив последний вопрос без ответа. – Школа нужна, в первую очередь, для общения. (Я промолчал касательно этого невежественного заявления, чтобы не встревать в еще больший спор). Если бы ты занимался нашим сыном, знал бы, что у него в классе нет друзей. И эта прекрасная девочка – его первый настоящий друг. Кстати, – она повернулась к Виктиму, явно желая сменить тему, впрочем, взаимно, – сегодня по телевизору шла передача о драках в школе. Вас с Виолеттой никто не обижает? Не бойся рассказывать нам с папой.

– Нет. Меня обижает только Теодор Браско.

– Что?! Ваш учитель математики?

– Да. Он говорит, что я ничего не понимаю и что я «безнадежно бестолковый», – сказал он, недовольно имитируя старческий голос. – И мне не нравится это слышать.

– Что еще за «нравится-не-нравится»? Если так говорит учитель, значит ты и впрямь не силен в математике и должен этому научиться…

– Питер! – закричала Фелиция, звучно обрушив чашку на стол. – Ты хоть слышал, что он сказал? Нашего сына оскорбляет учитель, а ты… Да будь он трижды двоечник и хулиган, чего, кстати, и в помине нет, это ужасно, не этично и не педагогично! Виктим, он и правда так выразился?

– Я… не помню точно… Я хочу понимать задачи и уравнения, но он объясняет их так непонятно, а в учебнике еще сложнее. Наверное, я и правда… тупой…

– Не говори такого, милый: ничего он не прав, и ты вовсе не глупый… Уж я-то поговорю с этим Теодором Браско! Есть еще предметы, на которых учителя позволяют себе такие вольности или которые просто тебе не даются?

– Не устраивай ему допрос, Фелиция! Это его учеба, и пусть сам справляется с ней.

– Это называется забота, Питер, забота! У нашего, подчеркиваю, нашего сына есть проблемы в школе, и мы должны ему в этом помочь.

– Остальное все хорошо, мам, правда, особенно по литературе…

Фелиция напоминала заводной механизм: если ключ провернули несколько раз, ссоры было не избежать. В пылу возмущения она резко приподнялась над столом и, бешено глядя на свое отражение в чае, с трясущимися бровями вдруг повернулась ко мне. Пожалуй, никогда еще я не видел ее в таком гневе – я почувствовал, как она вцепилась взглядом в весь мой силуэт с не меньшей тактильностью, чем если бы она действительно схватила меня за грудки.

– О нет, Виктим, дорогой, дело не в оценках! И даже не в Теодоре Браско, чтоб его! Питер Фирдан, твоего сына учитель совершенно нагло назвал глупым, а ты прячешься за чертовой газетой, будто это тебя и не касается! Мне кажется, тебе было бы все равно, скажи он, что его избивают во время перерыва.

– Причем здесь это и полностью оправданное мнение учителя? Это совершенно разные вещи.

– При том, что ты и пальцем не пошевелишь, чтобы хоть как-то позаботиться о нем, успокоить, дать каплю воспитания… да просто поговорить, в конце концов!

– В каком это смысле я не забочусь о нем? Я зарабатываю нам деньги, а это дает ему чистую постель, сытную еду и учебу в школе в том числе. Я считаю, что более чем обеспечиваю ему хорошую жизнь.

– Я сейчас не о деньгах говорю! – вспылила Фелиция, словно готовая взорваться. – А если даже и об этом… покупка игрушки что, полностью разорит нашу семью?

– Не начинай, Фелиция. Ему это ни к чему, это все детская придурь!

– О, когда дело доходит до подарков и развлечений, ты наконец-то берешься за его воспитание! Решаешь, что для него лучше, а что нет…

На пике ярости, словно дикие животные, охваченные лишь видом друг друга, мы оба вздрогнули от звона вилки о тарелку, которую (скорее нарочно, чем случайно) обронил Виктим. Со скрипом отодвинувшись от стола, он метнулся в коридор к лестнице и вскоре ужасающе громко хлопнул дверью своей комнаты. Как же ему повезло, что я слишком поглощен работой, чтобы заниматься его воспитанием – с чем, кстати говоря, Фелиция сама явно не справляется: случай возле магазина игрушек, молчание в ответ на вопрос о той девочке, а теперь и подобная наглость… Некоторое время после грохота мы сидели в молчании, думая каждый о своем. Фелиция сказала, что, если я хочу помириться с ним, должен подарить ему игрушку и поговорить с ним «обо всем за одиннадцать лет», и, резко отодвинув от себя посуду, удалилась наверх. Я остался один на кухне, утопая в испорченном настроении и нежелании продолжать газету и даже доесть лимонный пирог.

Проклятые игрушки… Не упустил ли я момент, когда эти чертовы медведи стали центром мироздания и высшей надобностью в жизни?! Бред и распущенность нынешнего поколения, да и только!