Текст книги "Дети Морфея"

27.09.199Xг., 06:51 PM

Чердак дома семейства Фирданов

Удивительно, но ссоры, пожалуй, как и любое другое явление, имеют не только отрицательные, но и положительные стороны. К первым можно отнести гиблое дуновение тяжелой атмосферы в тишине дома и мои раскаленные уши – свидетельство того, что Фелиция и Виктим держат на меня обиду, спрятавшись в своих комнатах. Вместе с тем в этом спокойствии, когда я оставался в редком одиночестве, желанном и блаженном, не стоило выдумывать отговорки по поводу совместного просмотра фильма или проверки домашнего задания Виктима. Утром и днем я был отдан миру, а вечер и, порой, жалкий ошметок ночи желал посвятить себе, своим мыслям. За это, быть может, я даже любил наши тихие, безмолвные ссоры.

Мир уже во всю погрузился в сумерки. Свежий прохладный ветер гонял дорожную пыль, трепал кроны тополей вдоль улицы. В столь приятную погоду особенно прекрасно проводить вечера на воздухе, но сегодня мне искренне нечем было себя занять. Я вышел на площадку крыльца и, уперев руки о перила декоративного ограждения, стоял так до глубокой темноты. Мне думалось о том, как редко выпадают такие моменты в бесконечной суете будней и как прекрасно было бы иметь выходные дни, уничтожающие однообразие жизни, а еще об усталости в последнее время и остром нежелании видеть кого-либо даже большем, чем обычно… И чтобы отвлечься от наплыва тоскливых мыслей, я в который раз расставил инструменты и вещи в сарае по своим местам – это занятие всегда успокаивало. Для чистоты совести нужно было еще привести в порядок бочку для сжигания сорняков и ветвей наших яблонь. Незадача крылась в том, что недавний ливень обильно залил все это, и клочки бумаги никак не могли развязать полноценный костер, а единственное средство для розжига хранилось где-то впотьмах чердака.

Подниматься на второй этаж раньше отхода ко сну мне не хотелось, но, к счастью, двери всех комнат были притворены, а в душевой слышался шум и плеск воды. Я прошел по ступеням к двери чердака, который при большем энтузиазме мог стать полноценным третьим этажом, и тотчас же закашлялся, как не всякий курильщик с многолетним стажем. Внутри все было устлано покрывалом пыли, клубы которой витали в воздухе, подсвеченные одинокой лампой. Мою глотку начало беспощадно драть, и я уже подумывал отказаться от этой изнурительной затеи, но все же пошел вглубь. За долгие годы в этом музее памяти скопилась масса бесполезной рухляди: пылесос, с которым я провел детство, как нынешние дети с игрушками, ржавая газовая плита и холодильник, чинно служившие нам с матерью, и множество кухонных вещей – ручная мясорубка, давно замененная электрической, миксеры, столовые приборы, чайные сервизы, – оставленные у самого входа. Фелиция вспоминала о чердаке лишь при генеральных уборках, опасаясь лишнюю минуту находиться здесь – она уморительно взвизгивала и впадала в панический страх даже при виде крохотных пауков. И нужно сказать, меня эти твари также не радовали – невообразимо сколько паутины я подцепил, пока не приметил средство для розжига на старом письменном столе в самом конце.

По обе стороны от столика возвышались башни коробок и стопки книг на полу, похожие на макет древнего города. Неизвестно какая сила подтолкнула меня снять верхнюю коробку и поинтересоваться тем, что в ней, но это, несомненно, было лишь началом злого рока! Если не вдаваться в мистику, то можно предположить, что некой клеткой глаза я различил нечто странное, неестественное и оттого жутко свисающее с края той самой пиковой коробки. У меня бешено застучало сердце, и в страхе я попятился прочь, выпустив все из рук, а вскоре упал, совсем не чувствуя боли – все мое внимание было приковано к плюшевому медведю, который словно выбирался из перевернутой коробки и с вытянутой лапой полз ко мне. Клянусь, я старался проморгать эту галлюцинацию и дважды, и трижды, но с каждым разом это лишь более походило на правду. И мне сделалось еще дурнее от первичной (смехотворной позже) мысли, будто тот рекламный агент пробрался в наш дом и все еще может быть где-то по близости.

Немало времени потребовалось нейронным связям, чтобы вызволить из недр памяти нерадостное происхождение этого пришельца. Когда страх отступил, я подобрался к игрушке и перевернул ее кончиками пальцев, словно та была пропитана индейскими ядами… Меня охватило отвращение не потому, что бурый медведь выглядел в тысячи раз ужаснее своих товарищей, будучи окутанным пыльной паутиной, с комканной, затвердевшей шерстью и прелым от влаги душком. Все-таки главной причиной был человек, подаривший его. Отец… Подобного стиля игрушки создавались в далеком прошлом моего детства. Я отчетливо помню тот день и даже час двадцатипятилетней давности, когда он не постыдился покинуть семью, не попрощавшись со мной и оставив это как свое последнее слово. Слово предателя и труса!.. Почему же этот злосчастный медведь до сих пор не превратился в кучу пепла на центральной свалке? Полагаю, ему крайне повезло быть заброшенным сюда в тот самый день и волею наших общих судеб прозябать здесь десятки лет. Однако я готов был немедленно исправить это величайшее недоразумение!

С игрушкой в одной руке и средством для розжига в другой я покинул чердак решительно, но задумчиво, а потому не сразу осознал чье-то присутствие у подножья лестницы.

– Дорогой, у тебя все в порядке?

– Разумеется! А почему должно быть иначе?

Конечно, Фелиция была миниатюрной женщиной, а ее зрение далеко от идеального даже в очках, но я приложил титанические усилия, спустившись и заслонив медведя так, чтобы она его не заметила. Менее всего на свете я желал заводить пустые разговоры по поводу моей находки и несчастного прошлого. И как славно, что ее наполненный беспокойством взгляд был устремлен мне прямо в глаза.

– Я услышала какие-то звуки на чердаке, как будто что-то упало. Решила, что тебе нужна помощь.

– Я искал, чем распалить бочку, – сказал я и протянул доказательство.

Она, поправив очки, сложила руки на груди и сказала:

– Это нужно, да. Я сегодня столько сорняков вырвала… – На миг мне показалось, что грядет очередной словесный поток, который удержит меня в неловком положении на ближайший десяток минут, но от усталости ли или обиды Фелиция развернулась в направлении нашей спальни и добавила лишь: – Не забудь перед сном проверить, как там Виктим.

– Хорошо.

Вскоре задний двор озарился ярким пламенем, и я стоял напротив него, словно бездомный, но грея не заледенелые руки, а душу. Благодаря чуду химической промышленности и листья с сорняками, и груда ветвей, и, конечно же, медведь полыхали одномоментно. Огненные языки стремительно разбегались по ворсистому телу, обнажая основу ткани; на концах округлых лап выступала набивка, которая скверно горела и дымилась от многолетней влаги; а по всему телу появлялись обугленные проплешины, похожие на черные струпья ожогов, и глаза-пуговицы вдруг отпали, канув на дно бочки… Моему ликованию позавидовали бы величайшие инквизиторы, с улыбкой ожидавшие, когда огонь доберется до ведьмовских ступней. И вот последняя рукотворная память о ненавистном человеке предавалась огню, то есть забвению – как жаль, что не существует столь же простого способа стереть воспоминания!

Пламя притягивало взгляд, и я с безотрывным упоением наблюдал за его трапезой. Вдруг мой глаз вычленил нечто странное в пробоинах медвежьего брюха – некий клочок бумаги, хотя с большей вероятностью это могла оказаться бирка производителя. В надежде на материальную ценность я резво потянулся к лапе игрушки, даже не сразу почувствовав боль от касания пламени. Я одернул руку, а вместе с ней и полуказненного медведя, который, упал на землю и вконец развалился на части. Помимо пластиковой сердцевины – полагаю, динамик, хотя я ни разу не слышал, чтоб эти игрушки издавали звуки… – внутри лежал небольшой конверт из плотной глянцевой бумаги, еще уцелевший от огня, но пожелтевший за долгие годы. Любопытство одержало верх, и я принялся раскрывать его дрожащими от боли и волнения пальцами.

К моему удивлению, – мне уже позабылась абсурдность этого человека! – я обнаружил вовсе не чек на приличную хотя бы по тем временам сумму, не наше последнее совместное фото, которое отец почему-то забрал, и даже не трехстраничное письмо с извинениями, а скромное послание на крохотном обрывке листа, будто написанное в спешке:

«Дорогой Питер!

Я сделал этого Тедди для тебя. Очень надеюсь, что он будет охранять твой чуткий сон до конца юности, а позже порадует и твоих детей; если же им игрушка покажется старой, прошу, обязательно обнови ее по современной моде. Помни, «Тедди'с Хоум» – это счастье».

Каков мерзавец! Двадцать пять лет от него не было вестей, а единственное, что я получаю – это бахвальство своим подарком и очередную рекламу этой проклятой компании.

Интереснее было другое: почему он написал «сделал»? Неужто…

Я забросил останки медведя вместе с конвертом на окончательное съедение огню и рванулся в гостиную в поисках стопки новостных газет. По обыкновению, я пропускал все колонки о злосчастных игрушках, однако теперь разместился на диване и выискивал именно их, вчитываясь в каждое слово, точно между строк могли быть скрыты тайны бытия. Мне пришлось потратить немало времени, чтобы найти упоминания сотрудников, но то, что мне попалось, надолго лишило меня возможности говорить и двигаться (быть может, и дышать). В одной статье прошлогодней давности целый разворот – какова мания величия! – был посвящен новому главе компании.

Трудно сказать, сколько времени прошло, пока я неподвижно глядел на фотографию, а мой мозг старался поверить в происходящее. Мне хватило сил лишь медленно, словно в полудреме, убрать газету, пройти на второй этаж, заглянув к Виктиму (тот уже спал с погашенным светом), принять долгий душ и кратко пожелать Фелиции спокойной ночи… Один лишь этот образ надолго занял все мои мысли. Меня могло обмануть старое, обросшее морщинами лицо, сбить с толку посеребренные волосы, но не глаза – те глаза, которые помнит и безмерно любит каждый ребенок, и которые ныне я с той же силой и страстью ненавидел. Без сомнений, это был мой отец, а подпись под фотографией подтверждала имя: Бенедикт Савва.

27.09.199Xг., 06:10 PM

Парковка позади офиса полиции

Главный вход окружила пресса. Через 1,5 часа в вечернем выпуске новостей капитан полиции успокоит город свежим интервью. Так почему мне неспокойно? Интересно, что чувствовали великие полководцы после сражений. Упоение? Величие? Тревогу по предстоящим войнам? Радость победы или горечь по погибшим солдатам? Терзало ли их ощущение ответственности, будто этот успех настолько мимолетный, что может рухнуть в любой момент? А ведь для этого нужна всего лишь искра… Я – то же самое? Да, ведь в каком-то смысле я тоже полководец своего города.

Мы покинули офис полиции запасным выходом, сели в машину и выдохнули. Алисия погрязла в мыслях не меньше моего, повернула голову к боковому стеклу. Задумчивый взгляд в отражении. Боится увиденного? Не верит в окончание этого кошмара?

– Зачем нужно было подходить к комнате допроса?

Она вышла из раздумий через 2 секунды. Взгляд направлен в лобовое стекло, на неоновую вывеску магазина вдали по улице. Губы расходятся и сходятся, дрожат, но голос не звучит.

– Хотела… посмотреть на убийцу.

– Это не экспонат в музее, чтобы на него смотреть. Для чего?

– Мне нужно было взглянуть в лицо этому человеку.

– Довольна? – сказал я раздраженно. Картина не для детей, а она еще ребенок, хоть и постоянно отрицает это.

– Очень. Отличная сценка «Добрый и злой полицейский» получилась, пап. Ты был хорош в обеих ролях.

Опять отвернулась, скрестив руки на груди. Невольно потерла плечи, как от холода. Вечер действительно прохладный, в отличие от теплого, даже жаркого утра.

– Надень что-нибудь.

– Нет, не нужно.

– Ты дрожишь. Снаружи +14С, а ты в футболке. – Я потянулся к рюкзаку на заднем сидении, рядом с ним лежал ее свитер. – Надевай. И ремень безопасности не забудь пристегнуть.

Алисия унаследовала от меня рост. То немногое, потому что остальное – от Марины. Макушка почти касалась потолка машины, а руки задевали все вокруг при надевании кофты.

– Ремень-то зачем? Нам тут проехать десять минут! И кто в здравом уме будет останавливать детектива полиции?

– Можно не спорить, пожалуйста. Ремни безопасности придуманы не для красоты.

Я вставил ключ, и мотор загудел. Мы выехали с парковки на одну из главных улиц.

Отдаляться было тревожно: я, как хищник, не хотел оставлять добычу в чужих лапах. От сохранности этой добычи зависят жизни многих детей.

– Школа. Ты учишься в школе, – подсказал я тему для разговора.

– Ага, уже десять лет как, вот одиннадцатый пошел.

Типичный подросток… Сарказм, колкости и невежество, но считает себя взрослым всезнающим человеком.

До недавнего времени я не верил в переходный возраст. У меня он прошел легко, никто не жаловался. Роуч предупреждал, что это рано или поздно случится. У его сына – в 13-14 лет, моя дочь тянула до 16. Теперь в каждом разговоре о детях он улыбается и смеется над моими жалобами и раздражением.

– Такой скучный день, что нечего рассказать?

– Как проницательно, мистер Детектив. Вы очень правильно описали учебу.

Общение с ней всегда похоже на езду по встречной полосе. Ты несешься на полной скорости, не зная, что будет дальше: велосипед, легковой автомобиль или грузовик. Колкости разной степени тяжести. Одна из таких – ее «мистер Детектив», вершина остроумия, как она считает. Называет меня так, когда думает, что я чего-то не понимаю или не знаю.

– Хорошо. Буду спрашивать я.

– Серьезно? Начнутся разногласия, как обычно.

– Хоть что-нибудь узнаю о своей немой дочери. Что с оценками, например.

– Почти все отлично.

– Почти?

– Не цепляйся к словам! Да, кое-что портит радужную картину. Хотя все, кроме литературы, у меня на отлично. Я просто не понимаю этот бред про… как оно там… художественные средства. Допустим, у героя есть клетка с черным вороном, но в анализе произведения нужно писать: «черный ворон символизирует смерть, и тем самым автор хотел сказать, что главный герой заточил смерть в клетку, то есть обрел бессмертие». Я, конечно, утрирую, но иногда примерно так и есть. Это же просто птица в клетке!

– Все предметы в школе важны. Нужно будет взять дополнительные занятия. Я поговорю с учителем.

– Это будет уморительная сцена. Если к нему подойдет сам Алек Рей, городская знаменитость, он согласится на пересадку мозга. Спасибо, не стоит.

– Это пригодится для колледжа.

– Туда, куда я хочу, литература не нужна.

– Еще полгода назад ты не знала…

– Жизнь меняется, папа. Я уже определилась. Планирую… в полицейскую академию.

– Нет! (Я не удивлена…) Что угодно, но только не это. (Ой, знала, что ты так скажешь…) Алисия! Эта работа требует изнурительной физической подготовки и долгой учебы…

– И что с того? Я думаю, справлюсь. А в полиции не только мышцами работают, но и головой – вы же должны это знать, мистер Детектив.

– Ты специально выбрала №2 из списка «Самые опасные профессии»?

– Конечно! Чтоб тебя позлить, а как иначе?.. Я хочу стать детективом, как ты, папа, – нет, даже идти выше по званию!

– Это не обсуждается: я категорически против. Подумай над чем-то другим.

Смеркалось. Я сделал крюк, чтобы заехать за продуктами в супермаркет. Алисия осталась в машине, раздраженно нахмурив брови. Наш разговор о выборе профессии не отпускал нас обоих.

Почему полиция? Конечно, я рад ее желанию служить на благо города, но… детектив? (Рыбу взял!). С хорошими оценками она может получить любую профессию. Адвокат, например. Будет возможность применить резвый ум и язык. (Вино взял!) Меня 6 раз тяжело ранили, дважды задевало осколками гранаты. Я крепкий человек, медики успевали спасти, а вот она… (Лимоны взял!) Не знаю. Я не выдержу, если она погибнет в перестрелке или бандит перережет ей горло в переулке. (Овощи взял!) Это из-за меня: дети часто хотят быть похожими на родителей. А я… даже повод для гордости, наверное. (Специи взял!) Нет. Я не позволю. Не такой жизни я хочу для нее.

Все, покупки закончены.

Фонари освещают проспект оранжевым, за окном гипнотически мелькают деревья вдоль тротуаров. Вывески магазинов потушены, многие закрыты, только бары доживают последний час до комендантского запрета. Я неудачно свернул: авария на коротком пути к дому застопорила движение. Вереница автомобилей продвигалась в среднем 2 метра в минуту. Слышались частые сигнальные гудки, крики, но закрытое окно приглушало звуки.

Салон медленно прогревался, передняя панель подрагивала. Вид ночного города за стеклом завораживал, и мы оба поддались неспешному потоку мыслей. Я очень удивился, когда Алисия заговорила первой:

– Поможешь с одним делом? Это касается Агаты Холл.

– Я слышал. Это не шутки: она превысила скорость в состоянии опьянения. Получит штраф, как полагается. Не нравится мне, что она злоупотребляет спиртным в первый месяц 18 лет.

– А мне не нравится, что Роуч смолит, как паровоз, но его не переубедишь… Мистер Детектив, в преступлениях нужно выяснить все детали, чтобы понять мотив! Да, мы с Агатой пришли на вечеринку, и да, она много выпила… Но она бы и не садилась за руль в тот вечер, если бы ее отцу не стало плохо. Она планировала вернуться утром – вот и не сдерживалась.

– Радует, что это было не ради развлечения, но… закон есть закон! И это не отменяет того, что она трижды проехала на красный в нетрезвом виде: она могла сбить кого-то. Я думаю, для нее штраф и месяц без прав – это не трагедия.

Алисия недовольно выдохнула, но спорить не стала. Опять тишина.

Я высунулся из окна, вгляделся в полумрак. Дорожные службы занимались проблемой: один полицейский регулировал движение, второй ограждал территорию лентой. Остальных вместе с местом происшествия закрывал перевернутый грузовик.

Телефон Алисии завибрировал в кармане, она читала сообщение 47 секунд. Блеск в глазах, легкая улыбка, ямочки на щеках, волосы засветились ярко-рыжим – мы встали прямо под фонарем. Пальцы застучали по кнопкам, набирая ответ. Кто отправитель? Вариантов немного, и я знал правильный, но предпочел не верить.

– Как поживает Энди Шип? Помню, он нравился тебе пару лет назад. Кажется, неплохой парень. По крайней мере, у него не было проблем с полицией и отличные задатки для карьеры…

– Пап! Ты серьезно? Во-первых, это я нравилась Энди, во-вторых, это было давно, и сейчас мы просто друзья, и в-третьих, ты что, правда наводил на него справки?

– Да. Я хочу знать, с кем общается моя дочь и кого любит тоже.

– Того, кого любит твоя дочь, папа, ты сегодня чуть не испепелил взглядом.

– Не начинай…

– Почему ты так его ненавидишь?

– Потому что он беспечный ленивый идиот!

– Ты его не знаешь.

– Серьезно? Я знаю его получше тебя, поэтому и запрещаю встречаться с ним. Кстати, разница в 4 года существенна в вашей ситуации. Очень скоро ему захочется завести семью, остепениться, а тебе только 17 – у тебя еще школа, потом колледж. Он поиграется тобой, быстро поймет, что ты слишком молода для него, и найдет другую.

– Какого ты все-таки низкого мнения о нем… Ты не прав: он хороший человек!

– Да? Что-то я не заметил за ним хороших качеств. Может, перед тобой он и выставляет себя мачо, но давай узнаешь правду, которую он вряд ли тебе рассказывает. Каждый день он делает какую-то глупость. Вчера предложил пропустить в очереди полную женщину, приняв ее за беременную. Раз! Полностью неправильно напечатал имя подозреваемого в отчете. Мы потратили час, чтобы во всем разобраться. Два! Я попросил составить досье на днях. Он не додумался, что в него нужно было приложить данные всех посещений государственных учреждений. Три! Еще что-нибудь вспомнить?

– Я все это знаю, пап. Просто… он плохо спал в последние дни. Не ты один переживаешь за детей, знаешь ли.

– Это я охарактеризовал только «беспечный». Ленивый: вечно болтает и смеется с коллегами-стажерами. Идиот: он мне просто не нравится.

Алисия застонала, размахивая руками, и злостно посмотрела на меня. Я ответил суровым родительским взглядом.

Сзади посигналила машина, чтобы мы продвинулись. И мы продвинулись.

– Ну и плевать мне, нравится он тебе или нет! Мог бы хоть раз спросить, чего хочу я. И можно я сама решу, кого мне – подчеркиваю, мне! – любить и с кем общаться? А ты лезешь в каждую часть моей жизни. Запрещаешь питаться «гадостью», покупаешь одежду, не спрашивая – кстати, спасибо, свитер жутко колючий и цвет мне не нравится! Решаешь за меня походы к репетиторам и куда поступать. Но личная жизнь – это перебор, потому что она не просто так называется личной!

– Я хочу лучшего для своей дочери.

– Не поверишь, я тоже. И никто не примет решения лучше, чем я сама. А ты все время меня опекаешь. Может, хватит уже? Мне не пять и даже не пятнадцать. Мы с Лови любим друг друга, и это наше осознанное решение. Да, может, мы расстанемся – впрочем, как и каждая вторая пара в мире! – но это будет мой выбор и мое разочарование. Я прошу: постарайся принять наши отношения как факт.

Сбоку можно было рассмотреть эпицентр происшествия. Черный грузовик лежал на боку, а оранжевый джип отделался разбитым капотом. Машин скорой помощи не видно. Значит, обошлось сломанным забором, вмятиной на газоне и двумя поваленными деревьями.

– Не знаю, – ответил я, скрипя зубами. Пробка осталась позади.

Мы ехали молча оставшиеся 3 минуты. Я загнал машину в гараж и пошел на кухню с пакетами продуктов. Последний раз ел утром. Наверное… Переодевшись, я сразу начал готовить, а Алисия поднялась наверх, сказала, что хочет сначала принять душ.

Это был трудный, изнуряющий месяц. Половина ночей бессонные, половина с кошмарами, когда вскакиваешь под утро. Я гнался за преступником, видел его в упор, но лицо всегда было размыто. Я выдерживал взгляды надежды, иногда ненависти – так и не решил, что хуже. Каждый день утопал в беспомощности… Теперь все в прошлом: никого больше не похитят. Я хочу отпраздновать завершение мучений. И детских, и моих.

Прошло 20 минут. Треска в духовке накрыта листами фольги, на рыбе прованские травы, дольки лимона и слой сметаны с луком. Соки и жир стекают на подушку риса с овощами. Главное следовать рецепту: 180 градусов по Цельсию на 60 минут. Я проверил через это время: глаза белые, выступают наружу, а кожа, хвостовой плавник и жаберные крышки подсохли. Проткнул спинку поварской иглой. Входит легко, филе нежное, сильно влажное. Вывод: подержать еще 5 минут, пока испарятся лишние соки и наберется плотность.

Соус без изысков: 300 мл сливок, мука для загущения, 5-7 капель лимонного сока, свежемолотый черный перец и укроп.

Духовка резко зазвенела, свет внутри погас. Ужин готов.

Я расставил тарелки и столовые приборы, достал 2 винных бокала. Белое вино идеально охладилось за час… На кухню вошла Алисия, переодетая в пижаму. Шепот, взгляд внутрь себя. Размышляет? Водит пальцем в ритм; я расслышал возвышенные слова. Стихотворение на завтра? Пробка вылетела громко, и победоносный выстрел вырвал ее из мыслей.

– Как вкусно пахнет… Ого! Ты и на праздники не покупаешь вина. И тем более не предлагаешь мне. – Она заняла место и потерла ладони, предвкушая ужин. Бутылка застыла в косом положении над ее бокалом. – Помочь наклонить?

– Я думаю. Не хочу поить тебя алкоголем перед завтрашней школой.

– Что случится от одного бокала?

– Забудешь стихотворение наутро.

Недоумевающий взгляд, рассмеялась через 2 секунды.

– Вы слишком часто опираетесь на дедукцию, мистер Детектив. Иногда – как, например, сейчас – нужно было сначала опросить подозреваемого. Учтите это для будущих расследований. И нет, я бормотала не школьное стихотворение…

Алисия отвела взгляд, слегка улыбнулась и начала наматывать еще влажный локон на палец. Частая привычка, но сейчас выглядит иначе. Я не хотел портить настроение мыслями о том, кто ей написал.

– Не думаю, что треть бокала навредит. Нужно соблюсти традицию тоста, чтобы почтить этот знаменательный вечер.

Я поднялся, выпрямился, держа бокал выше головы. Вино заплескалось по стенкам, капля потекла по наружной стороне стекла и упала на белую скатерть: слеза радости уцелевших или слеза горя тех, кто не вернется? Алисия поступила так же.

– Так какой будет тост? Тебе слово, папа.

– Ни одна победа не бывает абсолютной… Пессимист будет думать о случившихся жертвах, оптимист – о предотвращенных. Я как реалист понимаю, что полиция просто делала все возможное. И мы заслужили право радоваться тому, что все закончилось. За меня! За тебя, Алисия! И за всех остальных детей!

Бокалы направились друг к другу. Мой продвинулся до половины стола; рука Алисии резко застыла, будто ее сдержала невидимая цепь. Дрожит на весу, вино колыхается, как волны во время шторма. Она поставила бокал на стол, присела.

Я продолжил стоять.

– Папа… Я думала по дороге домой. А это точно победа? В смысле… все закончилось?

В тишине из дома Дроговичей слышен низкий мужской голос. Громкий, сердитый, обидные слова звучат чаще обычного. Их питбуль подхватывает настроение, лает.

– Я уверяю тебя, да.

– Уверяешь… Дело очень странное, а вы даже не провели еще никаких экспертиз.

– Мы уже обсудили это с Роучем.

– Что обсудили? У вас есть что-то для обсуждения? Я понимаю, что он признался, но… похитить столько детей! Ты не думал, как ему это удалось?

Комната Владиславы находилась со стороны кухни на втором этаже. Мы слышали высокий девичий голос за окном – ссора с отцом, обычное явление, но так сильно еще не было. Стук дверью. Тихие судорожные всхлипывания.

– Мы выясним это. Я думаю, он выманивал детей запугиванием.

– Ты правда в это веришь? Пропадали как дети лет четырех-шести, так и довольно взрослые. Если маленьких можно запугать, то парни и девушки моего возраста не поведутся на такое. В последнее время все следят за детьми. У многих комнаты на втором этаже, решетки на окнах, собаки, высокие заборы… Я просто не понимаю, как он мог бесшумно проникать на территорию дома, взбираться на второй этаж, а потом обратно. Он же… болен. Да и любой ребенок завизжал бы на весь дом, увидев его силуэт в окне.

Знакомый вид: надежда и недоверие одновременно. Алисия раскраснелась, часто дышала, и пальцы нервно терли ножку бокала, с силой сжимая его. Раньше она не показывала такого волнения из-за похищений. Случилось что-то личное?

– Ты ошибаешься. Ему не нужно было приходить в дом, если они сами уходили. Дети боятся за свою жизнь, а на подростков можно повлиять угрозами близким. И они вряд ли обратятся в полицию, если им скажут, что тогда их родителей и друзей убьют, а дом подожгут. С детьми, конечно, труднее: он либо обещал им то, что они сильно хотели, либо показывал что-то необычное. Мэд Кэптив мог находить их днем, рассказывать и приглашать ночью в определенное место, а потом…

– Даже так, – перебила Алисия, – дети должны были незаметно выбраться из дома, что весьма сложно. Опять же: запертые двери, домашние питомцы, камеры… Все в городе на взводе – любая мать проснулась бы от скрипа половиц.

– Вот именно: дети могли знать о скрипе дверей и половиц, знать слепые зоны камер или когда они выключены, на них бы не стала лаять собака… И несмотря на столько пропаж, многие родители не воспринимают ситуацию всерьез. Не понимают всей опасности, пока это не коснется их… Сегодня я был у семьи, где дом абсолютно не защищен, а отец даже не проводит ребенка в школу. Еще их мальчик видел силуэт за окном. Возможно, воображение. А может, это и Мэд Кэптив выбирал новую жертву… Я думаю, многие видели его на улице, под окнами, но боялись рассказать. Если и рассказывали – родители не верили. Не знаю, как он поднимался на уровень второго этажа, но это похоже на правду. Насчет бесшумности… Собак легко усыпить. Истощенные родители крепко спали…

– Папа! Это могло случиться у двух-трех семей, но не у стольких… Кто-то должен был рассказать о нем, хоть один, хоть что-нибудь. Мне кажется, ты ищешь оправдания, придумываешь теории, потому что нет никаких улик и никто ничего не видел. Согласись, что все очень странно…

Я хотел сесть, поесть и наконец уже выбросить все из головы на один вечер. Но продолжал стоять, не сомневаясь в своей правоте.

– Алисия, я работаю в полиции 17 лет. Не хочу выставлять авторитет как аргумент, но… Я знаю: Мэд Кэптив виновен в похищениях детей. Это не предчувствие, а опыт, выработанный за годы службы. По-другому быть не может. А ты сейчас просто играешь в детектива. Не изучая годами психологию (жертв и убийц), не посещая места преступлений – даже не закончив школу, не говоря уже о полицейской академии. Или сюжеты мистических книг делают из каждого великих сыщиков?

Она надолго замолчала, задумалась.

– Прости, пап… Я не говорю, что ты не прав. Просто… я тоже переживаю и пытаюсь сказать, что все так необычно и запутано. Но да, ты лучший детектив в городе – с этим не поспоришь! – и ты раскроешь это дело… – Короткая улыбка. Скорее чтобы разрядить обстановку. – Ладно, я проголодалась. Давай есть!

Я удивился, что смог убедить Алисию. Мы стукнулись бокалами и под звон стекла в комнате притронулись к еде, разговаривая о повседневных мелочах. Но получилось так, что я передал ей уверенность, а она мне – часть сомнений и беспокойства. Впрочем, это быстро выветрилось, как и вино из организма. Потом мы занимались своими делами, как будто все уже было позади: посуда, душ, молитва Марине – и в первый раз за месяц я спокойно лег в постель и не помнил, как заснул.