Текст книги "Переписка художников с журналом «А-Я». 1982-2001. Том 2"

Сидоров – Шелковскому 30.05.83

Дорогой Игорь! Прости, что замолчал на две недели – заели текущие дела и жизнь. Последнее письмо, которое получил от тебя, – № 10 от 2-5-83. Сначала, как всегда, отвечу на все вопросы по твоему письму. Остальное – как успеется.

Слайд с портретом И. Чуйкова – не автопортрет (как ты пишешь), а работа Игоря Макаревича. Здесь какая-то техническая неувязка, так как подпись к этому слайду должна была быть в одном пакете с ним. На всякий случай ещё раз даю подпись к № 1400: Игорь Макаревич. «Портрет И. Чуйкова». 1981 г. 212 × 136 × 10, дерево, масло. К № 1401 (в той же посылке) – Илья Кабаков. «Гастроном». 1981 г. 260 × 380. Оргалит, эмаль.

По поводу раскрытия псевдонима. Я написал всё скрупулёзно точно, что псевдоним раскрывается только в случае моего ареста (т. е. тогда, когда я уже практически бесполезен для журнала). Но пока я туда не собираюсь, хотя в наше время надо быть готовым ко всему – Володя Альбрехт тоже туда не спешил. Поэтому твоя фраза: «что же важнее – дело без огласки или огласка без дела», – мне не понятна. Также не понятно, что можно «забраться в подполье и продолжать заниматься делом» – я ведь не террорист-одиночка. Я имею дело с людьми, у которых каждую строчку и слайд нужно вытаскивать щипцами, даже из Ивана [Чуйкова] (комментарии к своим слайдам – 3-й месяц!), даже из Ильи [Кабакова] (комментарии к работам – 4 месяца), даже из Эрика [Булатова], даже в тех случаях, когда художник «рвётся» в журнал. Но одно дело – желание, а совсем другое – сесть и подготовить материал. Например, в посылаемых с этим письмом материалах Кабакова ты можешь убедиться в правоте моих слов. Эти несчастные 2 странички текста и 8 говёных фотографий он готовил 4 месяца (первый разговор был в октябре!). За это время побывал у него дома и в мастерской раз 10–20 и в результате – это совсем не тот материал, о котором мы договаривались, а фотографии, по всей вероятности, просто нельзя будет использовать из‐за их плохого качества (разная плотность, перепроявка, перспективные искажения, провалы в тенях и не резкость текстов по углам). А ведь у Ильи 20-летний опыт работы с издательствами, а уж о его благожелательности к журналу и к нам лично я не говорю. Так чего же ждать от других?! На всякий случай я эти фотографии и текст тебе высылаю, т. к. новые потребуют ещё 4-х месяцев. <…> Но вернёмся к псевдониму. Никакой специальной акции по поводу раскрытия псевдонима я от тебя не требую, а только намекаю на то, что я не собираюсь скрывать своего участия в «А – Я», да это было бы и глупо и противоестественно для меня и, что самое главное, нанесло бы непоправимый вред всему делу, так как отречение перечеркивает само дело, позволяет говорить о его криминальности, а следовательно, дискредитирует его в глазах всех людей. Кроме всего вышесказанного, умолчание о моём отношении к журналу лишило бы меня устойчивой правовой (и правозащитной) позиции. Остаётся только удивляться, что тебя так раздражило в моей просьбе?! <…>

Говорить с художниками о том, что они слишком дорого ценят свои работы, – значит залезать в самые большие раны. Это очень сложный вопрос, и в десяти строчках ничего не объяснишь. С одной стороны, эти цены рождаются из инфляционных страхов и обесценивающихся возможностей рубля, чудовищной дороговизны на внутреннем рынке (щетинные кисти, например, подорожали на 1000–1200 %), и полное незнание цен на западном рынке, причиной тому – пользование каталогами 10-летней давности: неудивительно, что шуба или фотоаппарат стоят теперь в три раза дороже. С другой стороны, тем, что придурковатые и неразборчивые фирмачи, окапавшиеся в Москве и относящиеся к рублям, как к резаной бумаге, не знают, на что эти рубли потратить (а ведь купить-то нечего!), и покупают у художников (всегда у самых неинтересных) работы (всегда самые плохие) в среднем по цене МОСХа или Горкома за 500–1500 рублей. Естественно, если за такие деньги продаётся Калугин, Брусиловский, Кандауров и ещё 2 тыс. человек, то картина хорошего художника должна стоить хотя бы столько же. Кроме того, нужно учитывать некоторые индивидуальные особенности: Кабаков не продаёт (точнее, почти не продаёт) своих работ (по многим причинам) и если делает это, то в порядке исключения. Я здесь не обсуждаю, прав он или не прав. Я только подчёркиваю, что Штейнбергов на рынке по 1,5–2 тыс. рублей (учитывая, что он делает картинку за световой день) сотни, а Эрик [Булатов], работая по 8–10 часов ежедневно, делает в год (да и то не в каждый) не более трёх работ. И если он за свою работу просит четыре-пять тысяч, то я считаю, что это справедливая цена, тем более что он за всю жизнь продал несколько работ (а жить-то ему на эти деньги!). Абрамов делает в год, может быть, около сотни работ на холсте (не считая нескольких тысяч листов графики). То немногое, что он продаёт (потому что он не Боря Козлов и тратит своё время на работу, а не на поиски покупателя), почти всё уходит на неимоверное количество красок, холстов, подрамников, лаков и фломастеров (а они здесь стоят бешеных денег). Кстати, именно эти самоотверженные художники предлагают подарить свои работы. У Абрамова я принял 2 работы маслом и отправил вместе с «Опасно» (кроме этих работ в той посылке ещё 2 работы Фёдора Васильевича [Семёнова-Амурского]). Эрик [Булатов] давно и неоднократно предлагал подарить любую свою работу (может быть, кроме «Горизонта», за кот. ему предложили 10 тыс.), но, во-первых, все его работы (кроме «Красного неба» – уже проданного и «Опасно») гигантских размеров со всеми вытекающими отсюда трудностями. Во-вторых, именно от Эрика я не могу принять сейчас такого дара, т. к. каждая работа – полгода напряжённого труда и появился бы неоправданный риск при переправке.

Когда я написал тебе о приглашении прочитать курс лекций и отправил письмо, то пожалел. Я догадывался, что ты поймёшь это слишком прямо, а объяснять мне не хотелось, придётся сейчас. Речь шла всего лишь о «концептуальной акции», если её так можно назвать, которая позволила бы укрепить некоторые (назовем их «правозащитными») позиции. Всерьёз же я на такую возможность и не рассчитывал. Такое приглашение никого ни к чему не обязывает (поскольку все обычно принятые в таких случаях материальные гарантии имели бы лишь декларативную форму). А для приглашающего могло бы обернуться своеобразным вознаграждением (подборка слайдов, тексты, в случае успеха и видеокассетой с записью такой лекции и… разумеется, объяснение причин, по которым лектор не может принять приглашение лично). Но главная идея в том, что, как подсказывает практика, люди с такими приглашениями в «стрессовых» ситуациях едут не в Потьму, а в Париж или Кёльн. Всё это очень сложно объяснять, поэтому не делай ничего специального, что отняло бы у тебя время, и имей в виду лишь на тот случай, если он представится сам собой.

Проблема Б. Орлова интересна сама по себе, так как касается многих десятков художников. Пацюков нашёл всему этому феномену довольно точное определение и, на мой взгляд, его статья о Боре очень интересна. Не понимаю, почему обязательно должны быть фиги в кармане и почему творчество художника нужно рассматривать, прежде всего, в этом аспекте. Булатова, Васильева и Кабакова тоже можно было бы отнести к этой категории, и обвинить в том, что они занимаются пропагандой советского образа жизни, так как советские реалии обязательно присутствуют в их работах. Однако это никому не приходит в голову. С другой стороны, как легко можно впасть в глезеровщину (сжечь чучело Брежнева – это ещё не значит сказать новое слово в искусстве). Я всегда придерживался позиции, что журнал должен обсуждать, показывать и помогать осмыслить то, что происходит в нашем искусстве, а не симулировать в угоду той или иной конъюнктуры то, чего здесь нет.

Про текст о Хр. Хр. Сп. [храме Христа Спасителя]. Я посылал тебе для того, чтобы ты решил, годится такой подход к теме или нет. Автор – профессиональный литератор и не хотел бы тратить своё время вхолостую (а это три месяца плотной работы). Теперь, когда план одобрен, работа над текстом началась, и он будет готов к августу. Я, конечно же, борюсь с ним за сокращение сроков, тороплю и отвоёвываю каждую неделю, но работа на самом деле очень сложная, так как должна основываться на документальных материалах, доступ к которым забит наглухо, а фантазии были бы неуместны. Если всё будет удачно, работа закончится в начале июля. Гонорара никакого не надо, а все небольшие попутные расходы я возьму на себя.

Помня о юбилее Филонова, мы с «публикатором [храма Христа Спасителя]» прекращаем работу над Некритиным и полностью переключаемся на Филонова; часть материалов по нему ты уже получил (№№ 1441–1447). В конце мая будет готова статья о нём. Правда, её объём превышает наши возможности, но эту проблему обсудим позже.

Из Ам. посольства я получил 6 экз. + каталог выставки Лидии Мастерковой. Остальное, похоже, они уже раздали сами. Кроме этого, я получил от неизвестных мне людей ещё шесть экз. (кажется, это были французы, но, может быть, это из того же посольства).

178 афоризмов Сем. – Ам. – это всё, что мне удалось наскрести из гигантской пачки. Всё вместе (около 10 тысяч афоризмов) – представляет из себя конгломерат чудовищного бахвальства, глупости, мучительной ущемлённости и рабского преклонения перед внешней силой, и хотя это вместе представляет из себя интереснейший человеческий документ, публиковать такое нельзя по нескольким причинам, из кот. главная – это не предназначалось для публикации, а служило ему только как заклинание. Кроме этого, такая публикация была бы плохой услугой Фёд. Вас., так как многие места бесстыдно откровенны, но не в этом дело. Все эти заклинания чудовищно безграмотны, косноязычны, банальны, с сильным заездом в пошлость и бесконечно застолблены на одном и том же. Даже то, что мною отобрано, почти в каждой строчке потребовало вмешательства (сокращения, стяжек, перестановки, редактирования и грамматической правки). Похоже, что других текстов самого Фёд. Вас. уже не будет (копий писем в его архиве не сохранилось, статей он никогда не писал, а всю жизнь только значительно и многозначительно подчёркивал написанное другими). Тем не менее мне кажется, что отобранного мною вполне достаточно для публикаций.

В последней посылке (66) ты должен был получить письмо Севы Некрасова. За несколько дней до этого у нас состоялся длинный и неприятный разговор. Гипертрофированная обидчивость Севы тебе, вероятно, известна из других источников, но, кажется, года 2 назад я писал тебе об этом его качестве, когда посылал его материалы. Во время этой беседы он долго убеждал меня, что в номер 2 он не попал, потому что я этого не хотел, и это я интригую против него и «наслаждаюсь» своей властью, и что ему не нашлось места ни в номере 3, ни в номере 4, хотя Герловины, Пригов и Мухоморы печатаются в каждом номере. Что он устал ждать, а ждёт он 28 лет, но больше ждать не может и просит нас больше не утруждать себя расходами на его (Севины) стихи. (Надо признаться, что его стихи мне очень нравятся и нравились всегда.) На следующий день он принёс письмо для тебя. Но меня не было дома, и Лида его отправила сама (поэтому и беспокоюсь: дошло ли; этого Сева мне уже никогда не простит). Ответь ему, пожалуйста, по возможности обстоятельно, по возможности без эмоций. Я ему объяснил все след. образом. В номер 2 его материалы не пошли, так как уже не было самой рубрики «Визуальная поэзия», а его стихи не столь «изобразительны» графически, чтобы возобновлять эту рубрику (в ответ – «А Дима?! А Рубинштейн?! А Мухоморы?!»). Но то, что ты решил, как только будут деньги издать его стихи отдельной книжкой (обложку кот. он, кстати, видел на форзаце Бехтеревой), но нужно подождать (в ответ: «я жду уже 28 лет»). Эта невыносимая сцена продолжалась около часа. Когда-то я эту ситуацию предвидел, да и сейчас каждый раз переживаю, когда беру очередной материал у кого бы то ни было. Ведь каждый его даёт с надеждой, нет, с уверенностью, что материал будет опубликован, и твоя формула «вали всё на меня – я далеко» работает только во вред: я-то близко. Саша Юликов, например, со мной не здоровается, Женя Барабанов тоже. Постепенно доверие ко мне подрывается, да и к тебе тоже. Нельзя брать материал впрок (растить редакционный портфель – это советский стиль: будут хорошо себя вести – опубликуем) или на всякий случай: вдруг пойдёт. А как же быть с теми, кто не пошёл. Одно дело, когда присылают сами (но много ли таких?), другое – когда у них материалы просят, торопят, заставляют переделывать (а ведь это бесконечные встречи, звонки, поездки…). Всем им приходится отвечать на вполне законный вопрос: «как там мой материал». Ответ всегда настораживающий: «это решает Игорь». Часто на это следует: «а какого… ты тогда просил, торопил, заставлял переделывать?!» Так что можешь представить моё положение между молотом и наковальней. А ты ещё хотел меня загнать в подполье! Ну да ладно!

Теперь об Альбрехте. Володя сидит с 1-го апреля. Номер дела 51-912, следователь Воробьёв. Инкриминируют рукопись книги «Как быть свидетелем» и якобы устные выступления. Дело ведёт Московская прокуратура. По словам следователя, он им давно уже надоел. Расчёт простой: если уж Альбрехта посадили и ему его «система» не помогла, то что значит его крохотная книжечка (которая, надо сказать, пользуется огромнейшим успехом и вниманием, даже людей очень далеких от этих проблем).

Было бы очень хорошо, если бы какой-нибудь издатель воспользовался моментом и повторил бы не только «Как быть свидетелем», но и «Кислый ломтик»4848
  В. Альбрехт. «Кислый ломтик жизни моей». В книге описывалось, как вести себя на допросе, во время обыска или в беседе с представителями власти.


[Закрыть] (рукопись у тебя). Разумеется, сейчас это всё необходимо делать с предисловием, чтобы внимание читателя было обращено на тот факт, за какой именно текст посажен человек. Я понимаю, тебе сейчас очень трудно уделить даже минуту на все дела, кот. не касаются «А – Я», но не забывай: может быть, журнал продержался здесь так долго ещё и потому, что Володя был последним бастионом, так не дадим ему пасть безвестно. Уже сейчас следователь приуныл (полтора месяца работы с Володей будут стоить ему годы жизни), хотя в первые дни он всем допрашиваемым говорил, что «здесь Альбрехтовские штучки не пройдут и через два месяца мы закончим дело, Альбрехт уже признал себя виновным». Однако «оптимизм» рассеялся, и чувствуется, что Володя их уже «накормил». Игорь, милый, рука устала, на новый лист нет сил. Целую А.

P. S. Марочки получил из 2-х источников. Спасибо огромное.

Косолапов – Шелковскому 30.05.83

Дорогой Игорь! Как идут дела с 5. Надеюсь, после переезда мы вздохнём спокойнее после этой сумасшедшей весны. Дине [Верни] я позвонил – успокоил её.

Инна Ламм пришлёт тебе какие-то там материалы – она звонила недавно. У меня есть материалы концептуалиста Соболева, которые мне доставил Todd. Я с ним в переписке.

Додж заплатил за силкскрины, кот. у меня были, 3400$. Скоро вышлю. Он без ума от Гороховского, если появятся работы, пришли. Вот вкратце все новости.

Косолапов – Шелковскому 31.05.83

Сезанн несомненно не делал перед смертью вещи более примитивные. Но он, импрессионисты, фовисты и т. д. дали скачок в сторону членения классического кирпича искусства и культуры.

«Классическое» всегда вечное, это внутренняя концепция этой культуры со всей её философией и преемственностью традиций.

Расщеплять видение или изображение на цвет, точку, кубы, лучи – занятие не «вечное», а «конечное» по существу, потому что всегда придут другие и найдут ещё один параметр членения. Но в обществе тоже подогревается интерес к новому. Точно так же как ранее общ. освистывало новаторов, перестроив свой желудок, оно требует новаций. Это поддерживается всей системой, обществом, реальный символом которого есть уже не супермаркет, а мусорная свалка с изобилием ценных и полезных вещей.

Смысл, что общество не утилизирует (употребляет) этот продукт до 0 (зеро).

Оно потребляет лишь его часть.

Точно так же дело обстоит с искусством, которое отвечает спросу. Слова, направления, идея – это не есть на языке потребления циркульный градус нового худ. явления. Но продукт продукту рознь. Компьютер, кот. для истории человечества может быть тоже, что лук и стрела, – призван перестроить общество. Транзист. приёмник вещь более мелкая. Так и в искусстве место Сезанна в значении культуры огромно по силе сдвига в сознании общества.

Ещё один аспект «героики» сознания.

Замена идеи «вечного» идеей «новаторства», то есть введение параметра старое – новое.

Это огромный сдвиг общ. сознания.

Ленин был «новатор» в социальном, но «консерватор» в эстетическом аспекте <…>

Лебедев – Шелковскому 05.83

Дорогой Игорь!

Случайно мне представилась возможность написать тебе несколько строк.

У меня, в принципе, всё по-старому: живу, работаю. Дочка растет. Этот год был у меня очень продуктивный. Сделал много интересного (видишь, как я о себе думаю). Постараюсь, чтобы ты с этим познакомился (хотя, да, ты уже многое знаешь). Но у меня ещё, конечно, есть.

Очень рад (да и не только я) успеху твоего дела. Каждый номер ожидается с нетерпением и зачитывается до дыр.

Сердечно обнимаю тебя и желаю всего самого наилучшего.

Слава

Шелковский – Кизевальтеру 08.06.83

Дорогой Георгий!

Рад был получить Ваше письмо. Вполне понимаю Вашу нехватку времени, мне самому его постоянно не хватает, хотя здесь и можно организовать его более рационально, чем в Москве.

С большим интересом разглядывал ваши слайды. Слайды прекрасного качества, но для «А – Я» лучше присылать фотографии (или их негативы). Цвет – вещь дорогостоящая, а чёрно-белые клише удобнее делать с фотографий. Поскольку пришли они для № 5 слишком поздно, а № 6 ещё довольно долго ждать, то я их пошлю сейчас Рите Т. (Тупицыной), которая, как кажется, пишет статью о вашей группе для какого-то американского журнала.

Я думаю, для «А – Я» необходимы также статьи о текущих выставках, например горкомовских: почему в залах мало зрителей? Семь лет назад на такие выставки стояли очереди. Во что выливается неофициальное искусство 60–70‐х гг.?

Это всё интересные процессы, о которых можно интересно писать, но вот кто мог бы – это интересный вопрос. Казалось, Россия неисчерпаема людьми талантливыми и способными, а вот на поверку оказалось, нет – всё лимитировано. Одни уехали, другие отошли от дел и впали в сон, а все оставшиеся и активные наперечёт, и каждый загружен массой дел.

Возможно, неинтересность этих выставок объясняется поверхностью самих работ: схлынула волна новизны (и запретности) и что осталось на отмели? Впечатление такое, что в Москве вообще от искусства используется его поверхностная сторона, – это болезненное желание бежать впереди прогресса. Очень большое значение придаётся титулам, наименованиям, раскладкам по полочкам, всем этим нео, транс, пост и т. д. Как будто дело в названии и размежёвке… Впрочем, это похоже на ворчание, поэтому прекращаю.

Есть выражение: жизнь преходяща, искусство вечно. Старомодное, но пока что его справедливость подтверждалась – художники успели уже тысячу раз истлеть, а дела их рук и духа существуют, нужны людям. Что же ждёт искусство современное?

Здесь, в Бобуре, сейчас проходит выставка Ива Кляйна. Удивительно, до чего современно всё это смотрится. Так же современно смотрелась бывшая два года назад выставка Де Сталя, хотя это совсем другого типа художник.

Заболачивание, о котором Вы пишете, да когда же оно кончится? Или эта болезнь уже неизлечимая? Впрочем, что же задаваться вопросами, надо делать каждому то, что он может делать в этой ситуации.

№ 5 получился менее разнообразным, чем четвёртый, но что поделать, журнал зависит от того, что в него присылается.

Буду рад всем Вашим письмам и материалам.

Всего Вам хорошего. Игорь Ш.

Вс. Некрасов – Шелковскому 06.83

Игорь, привет.

Ты как считаешь? Я вот думаю – хватит. Позволь напомнить, что я вам не навязывался в своё время. Пригласили любезно, согласился с радостью, но я же не знал, что меня приглашают, оказывается, выстаивать в каких-то очередях размерами с пятилетку.

А то с какой бы радости? И теперь засрав штаны бежать за комсомолом в лице Мухоморов или Коллективных действий или Герловиных или Димы Пригова, отставая от комсомола на четыре-пять номеров минимум, – это мне уже определённо неприятно. Люди они все прекрасные, не говоря о Боре Гройсе с Виталиком Пацюковым, кто же спорит, но раз любой из них настолько лучше меня – не вдвое даже, а в пропорции 2:0 (по публикациям – у любого две или больше) – тогда меня уж просто лучше не надо. По-моему, это ясно. Алик тут толкует про какую-то рубрику. Как мне с ней ужасно не повезло. Беда, не поспел. Пригов, вот, поспел, а только меня намылили – рубрика возьми и исчезни. Что ж теперь сделаешь. Может нешто человек против таинственных сил. Ну, что обрелись таинственные силы, для этого аппарат надо размерами с союз даже не то что советских писателей, а всех социалистических республик сразу. Вот тогда стихия от людей не зависит. И то ведь что-то пытаемся, верно? А уж начинать с того прямо, чтоб Алику Сидорову увлекаться вот так мистикой власти – своей же собственной, или там с кем-нибудь вдвоём, впятером – и вовсе не убеждает. Рановато вроде. Рубрики ваши не комета на небе – либо есть, либо уж нету её. И если у вас автор для рубрики, а не наоборот – значит, просто мы друг друга не поняли, прошу прощенья с самого начала. Я-то, видишь ли, как раз того мнения, что не место красит – не по журналу об авторе судить, а напротив того. По авторам – об журнале. Печать литературе не хозяйка. Поэтому-то, собственно, пункту я и разошёлся ведь в своё время во мнениях с местными изданиями. А теперь, гляжу, и с большинством неместных. И если и не прав я, то уже ровно, считай, 25 (двадцать пять) лет как не прав таким именно образом, так что теперь мне признавать неправоту поздновато. Не интересно, ни к чему. Нет смысла мнение менять. Даже для журнала «А – Я».

А Я – «А – Я», а я вот так думаю. Интересней уже зафиксировать почётче сложившееся положение. На мой взгляд, оно того стоит. Четыре годика резинить – это уже кое-что. А Я. А Я ни хуя, извините за выражение. С другой стороны, что за срок такой четыре года – ни туда ни сюда. Давай уж тогда так – сорок лет. А там поглядим. Не хватало под старость лет привыкать зависеть от своих публикаций. Соковнин, Сатуновский, вон, обошлись же. В конце концов, есть много журналов, которые меня не напечатали – считай все, какие ни есть. Ну, там, кроме трёх, четырёх. Ну, ещё вот один не напечатал – дело какое. Зато отчётливей. И уж тут прав будет кто-то один – либо все на свете журналы минус кто-то плюс «А – Я» – либо я.

И прошу понять меня правильно. Разговор этот удовольствия мне не доставляет. Именно тебе и твоему журналу вываливать всё это неприятней мне, пожалуй, чем кому бы то ни было, уверяю. Но и не вывалить уже невозможно. И уж если я, ждамши столько, иду всё-таки на такие объяснения, так не с тем, чтоб попробовать скандалом выбить публикашку. Да нет, Игорь, теперь мне уже действительно нет охоты. Не желательно было бы. Но отсюда не видать ваших дел, и если – и только в том случае, если у тебя там и правда там что-то со мной уже налажено и оплачено, и ты на этом, не дай Бог, что-то можешь потерять (Алик растолковал, как это нехорошо в сущности – занимать печатную площадь. Не по-товарищески, слишком дорого стоит. Я понял. Не понял только, почему это одному мне так. Но как бы ни было, я тем более рад – поспособствовать, избавить от трат. Не занимать места. Пригодится ну кому – Боре Гройсу) – тогда делай, как тебе удобней. Но, как я понимаю, проект обложки – это ещё не расход. И, в общем, просил бы обо мне больше не беспокоиться и в виду меня не иметь. Время было и возможности были.

Да есть и резоны совершенно очевидные, в глаза бросаются. На что я в 79–80 году расхрабрился, того в 83–4 я могу и забздеть, верно? Время, когда идёт, то меняется. Поэтому кто так его тянет, получается – берётся за него отвечать. Да взять хотя бы то, что росисты кричат – их обижают. Кожинова даже не напечатали где-то. чуть ли не. будто бы. И лягни его сейчас – то-то был бы подарок. И вот ещё что. И существенное. Мне тоже нравятся работы Косолапова, хоть и не все одинаково. Но совсем не нравится, что последних два номера подставляют, кроме обычной, ещё и под ответственность за оскорбление лиц, эмблем и т. п. – вроде хулиганства. Не самую страшную, зато отчётливую и, главное, совершенно необязательную.

А что с Мухоморами устроили – это, как хочешь, просто никуда не годится. Что обошлось пока вроде – это никакой не резон. Важно, что журнал постарался, чтобы не обошлось, да ещё обошлось ли. Одно дело – скажем, роль ведомства в искусстве или про ВДНХ статья, и совсем другое – такие вот отдельные специальные выходки. И возникать рядышком, зависеть от таких чудных выходок – извини, но тоже не хочется. От чужой странной прыти. С какой стати.

А в общем ситуация должна говорить за себя сама. А если за неё говорить приходится, объясняться – это уже не разговор получается. Нет, что-то не совсем ладно.

И ты же знаешь, что какой-нибудь Фимкинд [Ефим Эткинд] лезет распорядиться мной, втихаря выпихнуть. Я шум поднял, не вышло. Фимкинд с кодлой показывает свои возможности – и Боря Гройс из собственной статьи приготовляет котлетку, абы меня не было. Вот те и Европейская Традиция. Ей-богу, стоило съезжать с места. Мелочь, а приятно. Ещё мелочь туда же Виталик Пацюков перевирает два слова с булатовской картины. Картина из серии, посвящённой мне. Слова на картине – из моих стихов как-никак, а вовсе не Пацюкова. Ему тычут это его творчество, а Виталик не моргнув, заявляет: а ему де так больше нравится. И враньё это про картину идёт в журнале, где подборочка моя смотри ты – никак. Никак не какнет, застряло. Мелочь к мелочи, да мелочь к мелочи – по-моему, это уже называется, сказать можно. Называется антипрофессиональная солидарность. Власть. Блат. Система. Кому это и знать, как не нам. Кто милицией действует, а кто и концепцией. А те просто между собой перемигнулись – и порядок. Важно только, чтобы искусство и там разные авторы не от себя зависели, а от умных людей. Не то беда – причём же умные люди останутся, раз они уже – профессиональная власть при искусстве. Начальник ли, интеллектуал ли, деляга. И каждый профессионал, автор, Игорь, кого в такие игры утягивали, всегда одно думал – не меня же касается. Но это ли имел в виду Джек, он говорил: пускай художники друг про друга пишут? Жалко, что ты с ним не поладил. А казалось, сама идея журнала – именно профессиональная независимость. Дело знать, как на самом деле, как дело требует, а не начальство велит, понимальщик судит, маршан котирует. Не от этого ли здешние товарищи всполошились поначалу не в меру? А знаешь, что могло их подуспокоить слегка, может и подсознательно даже? Не эта ли именно манера – казать значок, специальный жест присяги – оно и в первом номере чувствовалось, на специальной страничке. Согласись, Игорь, не так много ваших авторов задирались со здешней властью больше моего. На бумаге – так я весь на бумаге. И раз на то пошло, я скажу – даже эта власть грандиозная, но всё-таки частность. Лучшая система антипрофессиональной солидарности, но отнюдь не единственная, я смотрю. И со здешней властью всё ясно. Перспектив не видать, зато повадочки, механику знаем, видно: масштаб. Теперь любую мелочь той же природы со всей механикой и потрохами, чем бы ни прикидывалась, – запросто сечём. По одной вот этой повадке – взять и распорядиться нашим братом. Того двинуть, этого придержать мало-мало. Годиков пяток, другой. И пятый, десятый – сколько требуется. И системой на систему – смотрю какой-то контрфилиал системы выходит. Уж не воспроизводит ли она сама, распространяет себя таким способом? Мои друзья – это мои друзья, но сам я не шестёрка и не пахан, не блатной. Не в системе я, куда мне. Да и друзей в системе, в законе – таких у меня нет. Моё дело маленькое – вот, опять же машинка. И если худо-бедно против крупнейшей системы не подвела вроде она – может, не сплохует и против любой филиальной, машинка против машины? Как? Власть на нас не с неба упала. За эти мои 25 я наблюдал полный цикл, как рот отрастает – из обычной вроде бы кожи, как у нас. И цапаться с большими властями, играясь сами во власть с азов и в круговое предательство – и есть школа власти. И рожки прижигать с корешков, чтобы завелась хоть опаска – с самого начала. Да надо, здесь, вот этому соседушке, приглядывая и за собой. И уж вовсе доморощенным властям, я надеюсь, всё-таки сумею кое-что сказать, что имею. Сколько успею. Чувствую, это дело моё, кровное. Думаю, что и не только моё.

[Подпись]