Текст книги "Переписка художников с журналом «А-Я». 1976-1981. Том 1"

Шелковский – Романовской и Шимесу 28.11.76

Дорогие Марина и Павел.

Получил от вас очень хорошие письма, тёплые, живые. Хорошо, что в Москве интересные выставки. Были ли вы и Нина с Димой [Жилинские] на выставке Семёнова-Амурского? Как это всё проходило? Мы с ним знакомы двадцать с лишним лет. Мы близки в одном и абсолютные антиподы в другом. В одном он был для меня всегда вдохновляющим примером, в другом – очень ярким антипримером, примером того, как не надо делать. Но это тема для целого письма.

В Париже с наступлением осеннего сезона выставочная деятельность тоже оживилась. Я хожу на вернисажи почти каждый день, иногда два раза в день. Видел 85-летнего японского художника в Гран пале, эфиопских примитивистов, русский романтизм (смотрел с детства знакомые вещи из Третьяковки: Венецианов, Кипренский, Брюллов, Иванов). Был на ретроспективной выставке Сезара в музее L’Art Modern de la villе de Paris. Получил от него в подарок каталог с его подписью.

Шелковский – Герловиным 11.76

Как ни странно, но сейчас моя точка зрения, в общем, такова, что уезжать без особой нужды не надо. Те, кто борется или хотя бы противопоставляет себя там, живут более полной жизнью, чем те, кто уехал и занят устройством лишь своих личных дел тут. Но здесь нужно дифференцировать. Тем, кто связан со словом, с литературой, переезд вообще противопоказан. Поэту, литератору нужна языковая среда, они здесь мучаются. Хотя здесь открыт простор для действий – публикации, организация журналов и тому подобное. Те, кто не может себя реализовать там из‐за хронического отсутствия условий, материалов и прочего, как музыканты, например, отчасти художники, скульпторы, те должны ехать. Всё равно всё настоящее вернётся.

Быть эмигрантом не такое уж лёгкое занятие. А уж раз это письмо скособочилось на одну сторону, то скажу ещё, что горе той нации, этнический состав которой всё более упрощается, однообразится. Из России сейчас едут евреи, немцы, греки, армяне, когда-нибудь это скажется. Когда страна благополучна, здорова, она привлекает все активные жизненные элементы других наций.

Французы молодцы. Они открыли шлюзы, и сюда влились потоки эмигрантов из Азии, Африки, Латинской Америки, Восточной Европы. Если б в Москве было столько французов, сколько в Париже русских. А сколько их и их детей из прежних, уже офранцузившихся эмиграций. Русские фамилии мелькают в газетах, афишах, титрах кино.

Соков – Шелковскому 05.12.76

Игорь, дорогой, здравствуй!

Ты так быстро отчалил, не успели с тобой попрощаться.

Часто о тебе вспоминаем. Иногда видимся с Серёжей [Есаяном]. Зашёл тут к Алику [Сидорову] и взял адрес. Сашка [Косолапов] написал из Нью-Йорка, что ты с ним связался. Он советует переезжать туда. Тебе оттуда видней, я тебе ничего сам посоветовать не могу. Переслал тебе фотографии – с нашей выставки и твои. Тебе их передали, как узнал недавно. Из твоих открыток узнал, что тебе не хуже, чем здесь. Напиши мне поподробнее, если возможно.

У меня всё по-прежнему, и этому положению нет конца. Если захочешь узнать об этом – Сашка знает там больше – он связался с Эрнстом [Неизвестным], что-то они там делают. Мы сидим здесь как под крышкой – ничего не ведая.

Видел каталог парижской русской выставки. Здесь происходят кое-какие художественные шевеления. Участвовать или не участвовать в которых для меня является актуальной проблемой.

Много делаю. Сделал несколько работ из пластмассы. Была выставка Семёнова-Амурского в ЦДРИ. Очень хорошие работы. Он, конечно, достоин не такой участи, не такого маленького зала. И политически это выглядело смешно. Несмотря на это, очень за него рад. <…> Лёня

Шелковский – Сидоровым 12.76

Дорогие мои Алик, Лидочка! Здравствуйте!

Алик, это письмо будет чисто техническим. Передай Герловиным, что я получил две их бандероли: с бумагой и другую, с пастелью и шоколадом. Передай им спасибо. Получил также два их письма. Получили ли они мою открытку?

Инструменты мне присылать не надо. Я уже почти обзавёлся необходимым минимумом. Удалось разыскать всё по минимальным ценам.

Насчёт красок пока ничего не могу сказать, по возможности тоже обойдусь, а может, будут нужны.

Мне дали на пользование большую старую радиолу «Телефункен», она как раз вошла в нишу под окном. Я теперь могу проигрывать пластинки и слушать радио, в том числе и привычно-знакомый «Голос Америки»1111
  «Голос Америки» (Voice of America, VOA) – американская информационная радиостанция, ведущая передачи на английском и сорока пяти других языках. В советские годы «Голос Америки», наряду с радиостанцией «Свобода», был одним из основных источников информации о событиях в СССР и мире.


[Закрыть], например. Это редкость, потому что обычные транзисторные приёмники его не берут. А я теперь живу прямо как в Москве.

Что мне хотелось бы просить тебя прислать – это пластинки. Сначала пришли мне мои любимые 4 пластинки с Рахманиновым. <…>

Как ты вообще распорядился с пластинками? С теми, что в мастерской? У меня там есть несколько интимно любимых, например Вилли Фереро, а также джазовые, особенно 20–30 гг. Попридержи их пока, а все поп-группы можешь отдать Марине Романовской. Пусть на память что-нибудь останется.

Письмо твоё на 8 стр. я не получил до сих пор. Есть ли у тебя второй экземпляр? Это же очень обидно писать впустую. Почту и цензуру надо приучить, что все письма должны быть доставлены по адресу и никакие изъятия не допустимы. Если письмо не дошло, то будет послано второе, третье того же содержания. Я думаю, что если так поставить дело, то переписка будет налажена. Это важно, потому что всё-таки телефонные разговоры стоят дорого. <…>

Ну вот, пока всё. Обнимаю вас и целую. Игорь

Герловины – Шелковскому 23.12.76, Москва

Милый Игорь!

Только что приехала Доменик [жена Олега Яковлева] и привезла от тебя письмецо. В этот вечер мы справляли твой день рождения в твоей мастерской и фантазировали, что в этот день делаешь ты. Мы часто видим Алика [Сидорова], который нас просвещает с неиссякаемой энергией (я имею в виду литературу). В день твоего рождения уезжал из Москвы Лёва Бруни в Швецию (к жене). А сегодня мы (Алик, Ваня [Чуйков] и др.) идём к Олегу Яковлеву.

Спасибо тебе, Игорь, за заботу, за каталог. Мы ещё его не получили, но, видимо, на днях он будет. Обязательно покажем его Боре Орлову. В последний четверг мы звонили тебе, но, к сожалению, безрезультатно. Будем ждать, когда вернётся хозяйка телефона. Спасибо за прекрасное описание выставки в Ванином письме.

А теперь постараюсь тебе вкратце описать ситуацию в художественной жизни в Москве. В декабре этого года должна была открыться выставка, организованная Горкомом графиков, куда практически принимают у всех по 1 работе. Сейчас там около 200 художников. Во главе приёмной комиссии Плавинский, Немухин, Дробицкий, Нагапетян и подобные. Отбор работ идёт строго в их вкусе. До выставки мы заходили с Валерой в Горком [графиков] и беседовали с Ащеуловым, который нам дал понять, что мы не имеем отношения к тому, что называется Искусством. Больше мы решили туда не ходить. Троих ребят «Гнездо» не приняли (они подавали заявления как полагается). Поскольку эта довольно лживая выставка была призвана, хотя бы частично, удовлетворить запросы художников, то мы решили использовать её хотя бы как факт, в противовес выставке (концептуальной), которую намеревались организовать где-нибудь на квартире. Лёня [Соков] и Ваня не захотели принимать участие. Мы и ребята из «Гнезда»1212
  Группа «Гнездо» (Геннадий Донской, Михаил Рошаль, Виктор Скерсис; 1974–1979) своё название получила по своему первому публичному выступлению на выставке московских художников в Доме культуры на ВДНХ, на которой участники провели акцию «Высиживание яйца».


[Закрыть] (Рошаль, Скерсис, Донской) подали тогда заявление в комиссию Горкома к Ащеулову с требованием выделения нам отдельного помещения, нам, т. е. концептуалистам, и возможности самостоятельного отбора работ. В Горкоме заволновались, что им совсем ни к чему сейчас параллельные выставки, компрометирующие эту (и без того совсем слабую). Вот уже 3-ю неделю Ащеулов тянет с ответом, но мы и не ждём ничего положительного.

Рабин, который носил на комиссию свои работы и которого не приняли ни в Горком, ни на эту выставку, предложил нам следующее: послать наш материал и, по возможности, работы Глезеру, который их выставит в январе на английской выставке. Он говорил по телефону с Глезером, который, по словам Рабина [Оскара], очень этому рад. Признаться, мы не очень доверяем как Рабину, так и Глезеру, но предложение нам показалось довольно заманчивым. Именно поэтому мы обращаемся к тебе с просьбой помочь нам. Фотографические материалы мы выслали Глезеру, но работы высылаем тебе, я не хочу, чтобы они принадлежали Глезеру. <…> Мы совершенно не знаем ситуации там, в Париже, и думаем, что ты поступишь сам по своему усмотрению лучше, чем мы тут можем решить. Если считаешь нужным не связываться с Глезером, то так и сделай. Мы здесь как слепые котята. В Москве мы хотели 18 января открыть квартирную выставку – филиал английской, о чём, как предполагалось, будет сказано Глезером по радио. Сейчас – это планы, что будет на самом деле, предсказать трудно. Нас же очень смущает то, что надо вступать в отношения с компанией Рабина – Глезера. И ещё: если действительно будет реальная возможность попасть на выставку, на твоё имя вышлют ещё около 30 кубиков и конструктор из ФРГ (все кубики на русском языке), всё это находится там уже давно, нам надо только позвонить. Об этом, я думаю, будет ясно из разговора с Глезером, которому мы будем звонить на днях.

Искренне желаем тебе счастья. Герлы

Орлов – Шелковскому 24.12.76

Игорь, дорогой!

Только что прочитал твоё письмо. Грустно мне, хочется зайти к тебе, посидеть просто так, но ты слишком далеко. <…>

В одном письме ты спрашиваешь о выставке Фёдора Васильевича. Я был на ней и ушёл под сильным впечатлением, хотя уже хорошо его знал. Это чувство было ещё усилено тем, что на выставку я пришёл из Третьяковки с выставки автопортретов1313
  «Автопортрет в русском и советском искусстве». Москва, Государственная Третьяковская галерея (1976).


[Закрыть], которая поразила меня своей серостью. Правда, несколько очень сильных вещей всё же было: Антропов – XVIII в., Малевич, Петров-Водкин, Попова и ещё два-три автора. XIX век – пустота.

Недавно я видел очень хорошую выставку польского портрета XVI, XVII, XVIII веков. Я был буквально потрясён. Настолько неожиданно, самобытно и такая плотность талантов, что я в течение месяца ходил возбуждённым. Если ты помнишь, на выставке портрета в Москве года четыре назад было несколько вещей из Польши, и они производили очень сильное впечатление.

Слабее всего смотрелись портреты, сделанные под Париж или Лондон (имею в виду Гейнсборо). От них-то и пахло провинцией, хоть и написаны были борзой кистью. В это время в Речи Посполитой польская гордыня вознеслась очень высоко, и Париж не очень-то диктовал им моды, хоть и заставлял принимать себя к сведению. И вот, пожалуйста, на периферии Европы возникло такое оригинальное явление. А русская живопись XVIII века не есть ли такой же поразительный феномен. А живопись провинциальных художников XIX в., а Аргунов не подтверждал ли того, что искусство может быть не только в центрах, и не есть ли погоня за столичными лидерами ошибка. Подобная ошибке польских западников. Не похожи ли Герловины да и Ваня Чуйков на Гоголевского сапожника Ивана Петрова-Французова. Мне кажется, что в Москве сейчас есть силы и немалые, чтобы осознать себя как некое самобытное явление и не выпрашивать внимания у Запада, не переделываться под них, не надевать модные туфли на онучи. Меня очень огорчает Косолаповское рассуждение об «ошибках молодости». Мне очень нравились его работы, и если они не устраивают Нью-Йорк, то это не значит, что они ошибочны. Истина обитает не только в Нью-Йорке.

Что ты об этом думаешь? <…>

Боря

Шелковский – Чуйкову 27.12.76

Иван, дорогой, здравствуй! Наконец получил от тебя письмо и очень хорошо, что не подцензурное, им всё-таки лучше пока не всё знать.

Ты просишь подробнее писать о себе. Я ведь пишу, и пишу очень много. Как-то получилось, что наиболее подробные письма были посланы Марине Романовской. Я думал, вы все видитесь и общаетесь между собой.

То, что я опускал во всех письмах, – это материальная сторона моей жизни: на какие деньги я живу. В Вене я жил на деньги Толстовского фонда. Они же купили мне билет в Париж. Здесь такой же Толстовский фонд1414
  Толстовский фонд (Tolstoy Foundation) – русская эмигрантская благотворительная организация, основанная в 1939 году в США младшей дочерью Л. Н. Толстого – Александрой Львовной Толстой (1884–1979) для оказания помощи русским беженцам на территории Европы.


[Закрыть], который выплачивает деньги на квартиру и прожиточный минимум в течение трёх месяцев. Сейчас это кончилось, и они меня передали франц. организации соц. помощи. Это ещё 2 месяца. Некоторые суммы мне даёт Жак за работу, которую он выбрал ещё в Москве и которую мне удалось привезти с собой. Но я эти деньги придерживаю и трачу только на инструменты и материалы, потому что с трудом представляю, что со мной будет дальше.

Я ещё совсем не ориентируюсь в делах коммерческих, и у меня пока нет знакомых, которым я мог бы полностью довериться. Единственный человек, советам которого я доверяю полностью, – это Жак [Мелконян], но он очень занят, мы с ним видимся очень редко и коротко. Он советует мне не продавать сейчас ни одной работы, привезённой из Москвы (остальные, начиная с выставки, задают один и тот же вопрос: что вы продали, сколько вы продали?).

Жак считает, что я смогу жить на деньги от продажи тех работ, которые сделаю здесь. Но пока я только начал работать, что-то законченное у меня будет, возможно, только через полгода. <…>

Если Жак не ошибается и такой способ существования, т. е. регулярная продажа новых работ, окажется возможным, то он меня очень устроил бы. Потому что другие варианты для меня несколько рискованные.

Другие в основном такие: идти по галереям и показывать фото своих работ. Если галерея сочтёт тебя подходящим, то с тобой заключают контракт, по которому ты ежемесячно получаешь определённую сумму (Зеленин получает 7000 фр.) и должен сделать для галереи определённое количество работ. Такой контракт – мечта многих, потому что не только обеспечивает художника материально, но даёт надежду на будущее. Каждая галерея продвигает, лансирует своего художника, заказывает статьи о нём художественным критикам и создаёт ему имя. Серёжа Есаян, когда приедет в Париж, будет на таком контракте. И для него это хорошо, потому что он уже зрелый и сложившийся художник. Что касается меня, то меня пока такие условия пугают, мне хотелось бы по возможности сохранить свою свободу и не повторять свои старые работы.

(Хотя то, что я делаю сейчас, – это именно повторение тех работ, которые я делал последние полтора года. Мне как-то хочется восстановить внутреннюю атмосферу, непрерывность, да и идеи ещё не совсем исчерпались для меня. Кроме того, у меня сейчас нет ни условий, ни материалов, которые бы позволяли думать в каком-то новом направлении.)

Наверное, в принципе здесь возможна продажа отдельных работ. Чаще это делается на выставках. Я уже получил несколько приглашений на выставки, в том числе и лестное, хотя пока лишь формальное, приглашение на выставку Granges et Jeunes, о которой я писал в письме (получил ли ты его? Это было большое и подробное письмо о выставках).

Париж не произвёл на меня слишком уж большого художественного шока. То, что мы знаем в Москве, примерно соответствует тому, что есть на самом деле. Часто новое искусство связано с новыми материалами, а это доступно не всем даже здесь.

Русская художественная среда произвела на меня впечатление самое плохое. Ничего похожего даже намёком на Москву, никакого стремления к общению, поддержке. Если есть взаимозаинтересованность, то лишь на корыстной основе. Шемякин может по своему положению помочь, но его надо как следует попросить, потом подождать, потом ещё попросить, потом ещё, потом, может быть, он что-нибудь сделает, может, нет. А мне так не хочется.

Какой-то низкий уровень интеллектуальности во всём этом. Когда он во время развески работ ходил в кафтане и сапогах, злой, с перебитым носом, и едва отвечал, когда с ним здоровались, – это производило очень мрачное впечатление.

Я уже писал Саше Косолапову, что разговоры об искусстве здесь считаются почти неприличными. Только о делах, о коммерции. Если художник раскрывает рот, то сейчас заговорит о деньгах: за сколько он продал, сколько он получил от маршана, и т. п., т. п. Я это объясняю тем, что в основном это всё молодые люди, несформировавшиеся, слишком рано попавшие на запад, и теперь изо всех сил старающиеся быть «западными», гораздо больше, чем это нужно.

Примечательны слова Шемякина о Зеленине: я ему сказал (про гиперреализм) – сейчас здесь это не пройдёт. Он стал делать так-то, и вот он уже продаёт столько-то, за столько-то и т. п.

И вот дальше этих мерок «сейчас» и «здесь» никто смотреть не хочет, все, во что бы то ни стало, стремятся «устроиться».

Не показывай это письмо никому, кроме Алика [Сидорова] и Серёжи Есаяна. Ему предстоит скоро увидеть всё самому. Не разносите это особенно, я не хочу подливать масла в огонь, здесь уж и так столько интриг, сплетен и вражды, что иногда тошно становится.

Нусберг ехал в Париж с единственной целью ниспровергнуть Шемякина. Теперь смолк, растворился, исчез бесследно, никто не знает, где он и чем занимается.

Как бы тебе ещё подробнее описать мою жизнь. Живу на чердаке, в комнате маленькой, но уютной. Коридор, ещё несколько комнат, туалет у лестницы. 5-й этаж. В комнате есть умывальник. Единственное неудобство – слышимость. С одной стороны – глухая стена, но с другой – сосед-мексиканец, любит петь под гитару для себя и для своих девушек.

Готовлю дома, еду покупаю или на рынке, который бывает два раза в неделю здесь же рядом, на бульваре Распай, или в маленьком магазинчике самообслуживания. Есть кафе и дешёвые ресторанчики, особенно вьетнамские и китайские, но для меня и они пока дороги, и дома быстрее.

Дерево есть любое: рейки, доски, по соседству в большом универмаге «О бон маршé». В больших универмагах всё стоит дешевле, чем в остальных магазинах, но всё же дерево здесь очень дорогое.

Часто, иногда ежедневно, хожу на выставки. Понемногу знакомлюсь с музеями, по воскресеньям они бесплатные или вполовину дешевле.

Вполне освоился с парижским метро.

Благодаря приглашениям знакомых был в театре, видел американский балет Баланчина, слушал Брассенса, видел много фильмов. Скоро иду на Ростроповича.

Все новые знакомые, французские и русские (кроме художников), относятся ко мне очень хорошо, стараются во всём помочь. Понемногу у меня набралось всё необходимое для нормальной жизни, от радиоприёмника до одеяла и посуды.

Теперь я уже четыре месяца на западе и могу немного оглянуться и обобщить. В общем, конечно, такая резкая перемена – это болезнь. Её нужно выдержать, вынести, это не так легко. Сейчас, когда у меня более-менее благополучно, я почувствовал, под каким давлением находился прежние месяцы, какой был жуткий перепад. Всё другое, ты выходишь на улицу и не понимаешь ни слова, ни одной надписи (в Вене). На меня напала какая-то жуткая стеснительность, мне казалось, что я делаю всё не так, что я выделяюсь. Была неделя, когда я ни с кем не разговаривал, кроме данке-битте, потому что не видел ни одного русского. Те, кто уезжает с семьёй, не так остро это чувствуют, но я всё время был один. Проблема языка – это основная проблема на первое время. Даже минимальный запас слов, выражений меняет картину. Потом эта острота пропадает. Многие здесь живут по несколько лет, так и не зная французского обходятся. В своей основе я именно тот человек, которому противопоказаны подобные перемены: я замкнут, стеснителен во всякой новой обстановке. Если я всё это выдержу, то значит другим это тоже можно и, возможно, им будет гораздо легче.

Первое время запад не даёт ничего, кроме надежды. Но как это много. Я думаю, что как бы ни было здесь трудно, это всё нужно преодолеть. Не обязательно уезжать писателю, совсем может и не нужно поэту, но для художника я не вижу другого выхода. Какие бы ни были послабления – это всё не то.

У меня всегда перед глазами пример Семёнова-Амурского. Ведь он последние десятилетия перемалывал сам себя, как мельница, в которую не подсыпают зерна. Будь его выставка 20 лет назад, он не жил бы все эти годы в такой закупоренности, он сам бы переменился и как художник сделал бы совсем другие работы.

Здесь есть возможность видеть настоящее современное искусство и самому участвовать в выставках и видеть себя со стороны и в сопоставлении.

О твоих перспективах: я мысленно вижу твои работы на самых лучших выставках, я их хорошо представляю здесь. Они лучше, глубже, тоньше многого из того, что здесь есть на самом высшем уровне. Но какова механика успеха – я ещё плохо представляю. Нужны знакомства, связи, известность и лучше начать с Москвы. Знакомься с дипломатами, зови их к себе, не стесняйся показывать свои работы, пусть тебя знают. Пригласи к себе Костаки, обязательно. Я полностью согласен с тем, что тебе нужно сделать свою выставку. Не медли. Пора. Расправляй крылья. <…>

Игорь