Текст книги "Мнемозина, или Алиби троеженца"

Глава 32. Все три жены объединились для меня в одну Вселенную

С того самого дня, как я побывал у Финкельсонов, Борис стал частенько захаживать к нам в гости, принося с собой то бутылку коньяка, то бутылку водки.

Причем цель его прихода была такой туманной, что мне становилось как-то не по себе. Борис явно желал меня напоить, чтобы затем увести к себе домой, то есть к своей жене Любе, но зачем?! Неужели только для того, чтобы проверить в этом вопросе мою невинность.

Временами мне даже чудился в этом какой-то семейный заговор, но все легко объяснялось муками моей ни в чем неповинной совести. Один раз Борису все же удалось пригласить меня к себе.

Помню все как в бреду или во сне. Борис меня опять на такси привез к себе, так же, как и в прошлый раз, нас встречала Люба, одетая в полупрозрачное платье.

Мы также сели за стол, и она также ему подливала коньяк, однако теперь он упал не под стол, а сумел кое-как добраться до дивана, и уснул. Я, немного придя в себя, успел прошмыгнуть в туалет и там закрылся. Люба множество раз пыталась вскрыть замок, но у нее ничего не получалось. Прошел, наверное, час, когда я услышал их тихие голоса.

– А как я смогу, а вдруг он меня увидит, – шептал в ответ Борис.

– Ну, попробуй, ты же мне обещал.

– Обещал, – тихо вздохнул Борис, и было в этом вздохе столько послушания и какого-то идиотского смирения, что я едва не рассмеялся, зажав зубами кисть своей правой руки.

– Надо попробовать отверткой, – шепнул минутой позже Борис, и тут же в замке, то есть в ручке с внутренним замком послышалось характерное шевеление.

– Кто тут! – заорал я так громко, что шевеления сразу прекратились.

– Ося, тебе, что, плохо?! – спросила за дверью Люба.

– Мне показалось, что кто-то ломится ко мне в дверь! – прокричал я.

– Ося, выходи, ты просто перепил, – попросила Люба.

– Чтоб ты меня трахнула?! Ни за что! – возмущенным шепотом ответил я.

– Ося, не будь ребенком, – чуть слышно засмеялась Люба.

Когда женщина смеется, дьявол мычит от удовольствия, где-то я уже слышал эту фразу.

В какой-то миг мне показалось, что я схожу с ума. Я уже разделся и напустил полную ванну воды, и с удовольствием плюхнулся в нее.

Люба что-то бормотала за дверью, но я не слушал, просто я всей душой испытывал триумф неоскверненного героя!

– Ося, я хочу в туалет, – неожиданно простонала за дверью Люба.

– Ничего, потерпишь, – самодовольно фыркнул я, и набрав воды, сделал ладони лодочкой, произведя самый настоящий водяной салют.

– Ой, у меня сейчас мочевой пузырь лопнет, – заплакала Люба.

– Бог терпел и нам велел, – засвистал я «Марш тореадора».

– Ты просто садист! – плакала она.

– А ты стерва, – засмеялся я и снова произвел водяной салют, насвистывая марш.

– Сейчас я пойду и разбужу Бориса, – сказала она, жалостно всхлипывая за дверью.

– Ну, ладно, я сейчас, – сказал я, и, выскочив из ванны, стал быстро одеваться, прямо на мокрое тело.

Женщина любит ложь, а ложь – ее стихия.

Сейчас я тоже не помню, кто сказал эту фразу, но попался я как ворона с сыром! Только я дверь открыл, как Люба сразу же на меня набросилась и завязалась между нами борьба, прямо на кафельном полу между ванной и унитазом.

Она попыталась стащить с меня одежду, а я заломал ей руки, она укусила мои пальцы до крови, а я дал ей пощечину, тогда она схватила зубами мое ухо, но я прыснул ей в лицо лак для волос, и она тут же разжала зубы, и кинулась промывать глаза.

От Финкельсонов я опять убежал в полнейшем смятении. Люба на прощание даже попыталась меня поцеловать, но я отвесил ей такую оплеуху, что, кажется, поставил ей под глазом приличный синяк.

– К черту эти пьянки! К черту Любу, к черту Борьку и все остальное, – говорил я сам себе, сидя на заднем сидении в такси.

– Что, перепили?! – с сочувствием оглянулся на меня водитель.

– И перепил, и пересрал! – честно признался я.

– Бывает, – вздохнул водитель, – все зависит, на какую еще компанию нарвешься!

– А что это у тебя с ухом, – заметил он.

– Жена друга постаралась!

– А как к этому отнесся сам друг? – усмехнулся водитель.

– Черт его знает, он в это время спал, – я потрогал пальцами свое ухо, ощутив засохшую корочку на месте укуса, – у меня создалось такое впечатление, что он сам все делает для того, чтобы она переспала со мной!

– Что ж, тут говорить, есть и такие артисты, – улыбнулся водитель, – а у тебя, у самого есть семья?!

– Есть, я и еду домой, меня ждут… – я хотел сказать жены, но вовремя одумался, – ждут жена и дочка!

– А как же ты с таким ухом домой поедешь?!

– Скажу, что собака покусала!

– Нет, на собаку, приятель, это мало похоже!

– А что же мне тогда делать?! – растерялся я.

– А поехали ко мне, – неожиданно предложил водитель, – примешь у меня ванну, перевяжем тебе ухо стерильным бинтом, а дома скажешь, что упал где-то, вот тебе медики и оказали помощь!

– Что ж, я готов даже вас отблагодарить! – воодушевленно улыбнулся я.

– Да, не нужно мне от тебя никаких денег, я тебя потом обратно до твоего дома довезу, тогда и заплатишь, сколько хочешь! Должны же мы друг друга выручать!

Последняя его фраза несколько смутила меня и вызвала какое-то внутреннее беспокойство, но затем, подумав, что, скорее всего это как-то связано с моими переживаниями от прошедшей ночи, я вроде бы немного успокоился.

Через час мы были уже дома у таксиста, которого звали Виктором. Переступив порог его дома, я увидел седую, престарелую женщину в старомодном платье.

Как мне показалось, она была старше меня, в то время как Виктор был моложе меня приблизительно на двадцать лет.

– Это ваша мама?! – спросил я его.

– Нет, я его жена, – улыбнулась мне женщина, протягивая свою руку, по-видимому, для поцелуя, во всяком случае, я ее поцеловал.

– Зоя, это Иосиф, ему надо помочь, а я поехал! Вы уж извините, Иосиф, но мне надо работать! А как будете свободны, позвоните мне, и я за вами приеду! – он кивнул головой и вышел из квартиры.

Зоя сразу провела меня на кухню и предложила выпить по бокалу сухого вина. Я из вежливости не отказался.

– Вы, наверное, удивлены, что я его жена, – с лукавой улыбкой подмигнула мне Зоя.

– Думаю, что вы очень активная женщина, раз смогли притянуть к себе такого молодого человека, – задумался я.

– О, да, вы правы! – Зоя опять налила себе и мне белое сухое вино, похожее по вкусу на «Алиготе». – Я всегда взбадриваю Виктора! Говорю ему:

– Будь оптимистом и никогда не унывай! У меня было много детей, и всех я родила от разных мужей, но все же сумела их вырастить одна и поставить на ноги!

С Виктором я познакомилась уже два года назад, он был женат на моей младшей дочке и я жила вместе с ними. Однажды зимой мою дочь убила сосулька!

– Боже! Какая нелепая смерть! – вздохнул я.

– И Виктор остался в квартире со мной, со старой женщиной, – продолжала свой рассказ Зоя, – Виктор совершенно ничего не умеет делать! Ни готовить, ни стирать, а хуже того, он часто впадает в депрессию. Иногда он может часами смотреть телевизор и ничего не делать!

Думаю, что если бы у него с детства не было любви к машинкам, он никогда бы не стал таксистом! А потом у него вообще нет силы воли! По природе он очень мнительный человек. Несколько раз он ставил сам себе ужасные диагнозы. Сначала он думал, что у него рак горла, потом рак лимфатических узлов. Он ходил по врачам, и так настойчиво просил для себя лечения, что его чуть не упекли в психушку!

– Как же вы с ним живете?! – удивился я.

– Я сумела вылечить его своей любовью, – Зоя пристально взглянула мне в глаза.

– Наверное, вы очень искушены в сексе, – предположил я.

– Когда я работала официанткой, у меня было много мужчин. Они так хотели меня, что готовы были пропить все свои деньги, – Зоя снова разлила вино по бокалам и закурила.

– А почему вы не красите свои волосы, – заметил я.

– С тех пор, как я живу с Виктором, я перестала пользоваться косметикой! Я не раз, и не два пыталась прекратить нашу связь, но безуспешно! Виктор обленился и впал в депрессию после смерти моей дочери.

Полгода он совсем не работал! И почти ничего не ел. Иногда приходилось силой запихивать ему пищу в рот! Он меня за это даже бил! Но я терпела. Я очень остро ощущала его боль, его болезнь, как материлизовавшееся страдание по моей погибшей дочери!

– А как же вы стали любовниками? – спросил я, заинтересовавшись их жизнью.

– Это случилось полгода спустя после смерти дочери. Виктору какой-то знакомый принес посмотреть видеокассету с порнофильмом, и он целый день смотрел этот фильм, было ощущение, что он сошел с ума, а ночью, когда я уснула, он прокрался в мою комнату и изнасиловал меня!

Но я не обиделась, у меня в жизни было очень много мужчин, но в старости я обрела свою настоящую любовь. Дети мои, конечно, были против нашего брака, но мы все равно расписались!

– А вы знаете, я тоже женат на молодых, то есть, на молодой, – застыдился я, чуть не проговорившись.

– И как вам, нравится?! – усмехнулась она и опять закурила.

– Благодаря этому я перестал себя чувствовать стариком!

– Я тоже, – Зоя даже пожала мне руку как сообщнику, – вы просто не представляете, какой Витя ребенок! Недавно с Птичьего рынка он привез двух попугаев и теперь каждую свободную минуту кормит их морковью!

В этот момент неожиданно открылась входная дверь, и в кухню вбежал Виктор.

– Почему вы до сих пор не приняли ванну, – закричал он, – и почему вы пьете вино с моей женой?!

– Виктор, ну, успокойся, мы просто беседовали с Иосифом о жизни, – заступилась за меня Зоя.

– Пусть он сейчас же лезет в ванну или убирается отсюда! – затопал ногами Виктор.

Почему-то мне стало смешно, как будто я действительно увидел маленького разгневанного ребенка, но все же, чтобы не злить его, отправился в ванную. Набрав теплой воды, и опустившись в ванну, я услышал, как Виктор распекает свою старенькую Зою.

– Тебя совершенно нельзя ни с кем оставить! – кричал на нее Виктор. – Чуть что, и сразу же пьешь вино с кем угодно. Лучше, наверное, влюбиться в карлицу! Она-то меня уж точно никогда не бросит!

– Но ты же знаешь, как мне одной бывает скучно, – тихо и смиренно отвечала Зоя.

– Это не оправдание, – неожиданно зарычал Виктор, – я уже специально оставляю тебя то с одним, а то с другим мужиком, и всякий раз ты предлагаешь им вино. Ведь это уже предлог для более близкого, более тесного знакомства! Разве не так!

– О, Господи, Виктор, неужели ты не понимаешь, что я уже стара для поисков своей второй половинки, – рассмеялась Зоя.

– Нет, ты не стара, ты хитра и изворотлива! – не унимался Виктор.

– О, Боже, как же она с ним живет, – подумал я, – ведь он же психопат и неврастеник! У него самый настоящий бред ревности!

Я уже вышел из ванной и перебинтовал себе стерильным бинтом ухо, когда услышал из кухни хлесткий звук раздававшихся пощечин.

– Но это уже слишком, – подумал я, и выбежал из ванной прямо в трусах на кухню.

Каково же было мое удивление, когда я увидел Виктора, стоящего перед Зоей на коленях с покорно опущенной головой, и Зою с какой-то дикой изощренной ухмылкой, отвешивающей ему пощечины.

– Можете заходить, вы нам нисколько не мешаете, – предупредительно улыбнулась Зоя, но я все же удалился в ванную комнату, где очень быстро перебинтовал свое искусанное Любой ухо, и оделся, и уже на цыпочках стал двигаться по коридору к выходу, когда меня остановила Зоя.

– Скажите, пожалуйста, мне на прощанье, кто все-таки покусал ваше ухо?! – спросила она.

– Женщина, которая меня сегодня ночью пыталась изнасиловать, – ответил я ей честно.

– Ой, как интересно! Расскажите, пожалуйста!

– Извините, но мне некогда! Меня ждут! – я попытался изобразить на лице улыбку.

– Чувак, ну, расскажи, если женщина просит! – заорал сзади Зои уже давно поднявшийся с колен Виктор.

Черт побери! Какие-то ненормальные люди! Я захотел открыть дверь, но Зоя с Виктором закрыли ее своими обнимающимися телами.

– Я же вам все рассказала, и даже мужа при вас поколотила, а вы хотите оставить нас в глубоком разочаровании, – вздохнула Зоя.

– Слушай, Иосиф, что ты все выпендриваешься-то? – зашептал уже осипшим, сорванным от крика голосом Виктор, – все равно ты должен, просто обязан все нам о себе рассказать! Разве тебе не понятно, что тебя просит лучшая на свете женщина – моя жена!

– Понятно, – вздохнул я и прошел с ними на кухню, где мы сели за стол и Зоя разлила всем вино.

Мы молча чокнулись и выпили. Они внимательно стали прислушиваться к моему молчанию.

Мое или наше общее молчание длилось около часа.

Все это время мы бесконечно долго глядели друг другу в глаза, будто в них читалась вся прожитая нами правда нашей бессмысленной жизни.

Весь уже уставший от перенапряжения, я кое-как встал из-за стола, и молча, вышел из квартиры.

Напоследок я даже плюнул им в дверь, и с ужасной болью в голове спустился с девятого этажа на лифте.

Дома жены меня очень здорово ругали, обещая больше никогда не впускать сюда Бориса.

Особенно больше всех старалась Мнемозина, которая опять должна была рожать первой.

Мне было стыдно, очень стыдно и больно за то, что они меня так странно лелеют, берегут, ласкают, а еще идеализируют, и что я не достоин их любви, их нежного внимания, и все же продолжаю жить с ними против всякого смысла, хотя бы потому что в нас есть одно единственное чувство, которое можно назвать и любовью, и жалостью, и даже жадностью плоти, тела сделанного ровно по душе, словно с нее, там, на небесах снимали мерку!

– Ну, дорогие мои! – закричал я, перекрывая своими связками их крик. – Ну, простите меня, дурака старого! – и я упал перед ними на колени, и зарыдал, закрыв глаза.

Они все вместе тут же сгрудились вокруг меня, а я испугался, что сейчас они станут отвешивать мне пощечины, но они вместо этого все вместе молча склонились надо мной и поцеловали меня, Мнемозина в губы, Капа в левую щеку, Вера в правую.

Все три жены объединились для меня в одну Вселенную… И отдавали мне Восторг, свою Любовь и все Тепло…

Глава 33. Каждый умирает в одиночку

Жизнь очень многих людей нередко превращается в поиск своей половинки, идеала, судьбы.

Когда же этот поиск заканчивается нахождением далеко не идеального создания, последствия могут быть самыми непредсказуемыми, например, как у Бориса, который из-за своей Любы совсем почти спился.

Борис продолжал настойчиво посещать меня с неизменной бутылкой, уговаривая, пойти к нему в гости, но я уже не пил с ним.

По старой дружбе я еще приглашал его к себе в дом, хотя его посещения, раз от разу, производили во мне тягостное впечатление, и, наверное, так продолжалось бы очень долго, если бы однажды с Борисом не произошла очень странная и добрая перемена. Неожиданно он пришел ко мне совершенно трезвым человеком.

Я с большой радостью констатировал в своей душе факт, что Борис воскрес, изменился в лучшую сторону, а главное, снова наполнился былым оптимизмом и мудростью.

Конечно, он продолжал любить свою Любу, но, уже не просто как женщину, доставлявшую ему удовольствие в сексе, а как человека, со всеми свойственными ей грехами и противоречиями, поэтому он уже не пел ей хвалебные песни, и не угождал любым ее желаниям и прихотям.

Он пришел ко мне, когда все мои жены, а также Нонна Львовна со Скрипишиным дали ему понять, что его присутствие здесь нежелательно, что они презирают его.

Даже наши часто меняющиеся охранники встретили Бориса неизменным хохотом и фырканьем.

Бедный Борис, я чувствовал себя до определенной поры обязанным с ним выпить и как-то скрасить его досуг, но неожиданно он признался, что бросил пить и снова вернулся на нашу прежнюю работу. И вот мы опять сидели с ним у меня дома, и пили вдвоем чай с медом, закрывшись от всех в комнате.

– Знаешь, Люба сама мне все рассказала, – облегченно вздохнул Борис, – и я очень рад, что у меня есть такой друг как ты. Говоря честно, я всегда верил в тебя! Но сейчас, после того, как я все узнал, я зауважал тебе еще больше!

И во многом, благодаря этому осознанию, я смог, наконец, подняться, и как говорится встать, и почувствовать себя человеком!

– Я тоже, всегда в тебя верил, – улыбнулся я, и пожал ему руку, как бы навсегда скрепляя нашим рукопажатием дружбу.

– Ты ее простил?! – спросил я.

– Да, конечно, – покраснел Борис, – а кто из нас не без греха?!

Наступила неловкая пауза, когда два человека так прекрасно понимают друг друга, что даже не знают, что еще сказать друг другу. Как раз в это время, к нам в гости пришли Леонид Осипович с Елизаветой Петровной, и на этом наш откровенный разговор закончился.

Борис тут же поспешил покинуть наше жилище, и долгое время к нам потом не приходил.

Я не предпринимал никаких попыток вернуть его, и даже почувствовал некоторое облегчение от того, что он пропал на время, чтобы мы с новым посвежевшим взглядом могли переосмыслить дружбу, и понять, насколько мы дороги друг другу.

Вот, так, на старости лет мы еще сильнее уверились в своих дружеских чувствах, ибо нам была дана возможность пересмотреть очень многие свои жизненные позиции. Возможно, то, что мы называли дружбой, вначале было просто шалостью, а затем приятным и взаимным времяпровождением, но потом это переросло в более крепкое и родственное чувство, которое было нельзя ни на что променять.

Сейчас я уже с грустной улыбкой вспоминаю, как мы с Борисом привыкли обмениваться хвалебными комплиментами. Это был некий ритуал, с помощью которого мы сближались и создавали некое интимное братство.

Было, конечно, в этом что-то наивное, по-детски легкое и прямодушное, но именно оттуда, из детского далека пришло и выросло это родственное чувство, сделавшее нас настоящими друзьями.

«Каждый умирает в одиночку», – я помню эту фразу своего отца, хотя его давно уже нет в живых.

Я не знаю, а может быть, даже не ощущаю цены настоящей дружбы и любви, ибо для меня и любовь и дружба навсегда останутся самыми бесценными чувствами, ради которых и стоит жить на этой грешной земле.

Я люблю Мнемозину, Веру, Капу, своих дочерей Нонну, Лолу и Леночку, и питаю к Борису самые светлые чувства, но иногда у меня возникает ощущение какого-то неправдоподобия моей жизни, возможно, это связано с моей прошлой профессией патологоанатома.

Я вскрывал трупы людей и не чувствовал, что это люди или их останки; даже их, то есть наша плоть, – она всегда исчезала, испарялась, большей частью поднимаясь вместе с влагой в небеса.

Поэтому рядом с собой я всегда ощущал чье-то невидимое присутствие, и я не боялся его, я даже мог это присутствие как-то обозначить своим жестом или взглядом, когда ты вглядываешься с ужасом в пустоту, и вдруг в ней видишь близкий и давно знакомый тебе образ.

Гераклит говорил, что Боги не говорят с нами, а подают знаки. Как раз знаки мы и должны уметь различать. В мой день рождения Борис так и не пришел ко мне, но поздравил меня по телефону.

Я чувствовал, что ему понадобится еще какое-то время, чтобы придти ко мне как в старые добрые времена.

Меня все-равно очень обрадовал его звонок, значит он не забыл, что у меня сегодня день рождения. После его раннего утреннего звонка меня тут же поздравили мои жены.

Ближе к вечеру приехал Филипп Филиппович. Он мне подарил джип «Мицубиси».

Леонид Осипович с Елизаветой Петровной, подарившие мне дешевенький набор авторучек и такой же малопривлекательный органайзер, чувствовали себя явно не в своей тарелке, хотя их подарок был мне тоже очень дорог, хотя бы потому, что в отличие от Филиппа Филипповича, они научились видеть во мне идеал, пусть даже не совсем правильный, иногда приносящий обиды или разочарования, но все-таки идеал, существо, родное для их дочери, а следовательно, и для них.

Филипп Филиппович как будто значительно подобрел ко мне, но все равно держал между нами приличную дистанцию.

– Как вы понимаете, этот подарок я делаю не только вам, но и своей дочери, – прошептал он, когда пригласил меня одного поболтать с ним на балконе.

Мы смотрели на вечерний Кремль и освещенный со всех сторон прожекторами Храм Христа Спасителя.

Я понимал, что Филипп Филиппович никогда не станет мне близким и родным человеком, хотя по-своему и обижался на него, но совсем не из-за этих слов и не из-за подарка.

Было в нем что-то, что отталкивало меня от него.

С одной стороны, разница в возрасте, с другой, разница в положении и самом отношении к жизни, абсолютно все отдаляло нас друг от друга! И самое интересное, что он сам пытался сблизиться со мною, но его природная спесь всегда брала верх над разумом.

Он был слишком «заземлен», а поэтому никого не любил и ни в кого не влюблялся, и даже к своей дочери сохранил какую-то странную беспристрастность, а если и наделенную какой-то любовью, то в весьма отмеренных дозах.

Во всяком случае, у меня складывалось о нем именно такое впечатление, хотя оно было очень обманчиво.

– Должен сказать тебе, Иосиф, одну вещь, – неожиданно обнял меня как родного Филипп Филиппович, и, поглядев мне в глаза, чуть всплакнул, – видишь ли, Иосиф, ты единственный человек, которому я могу признаться в этом!

– В чем?! – я испуганно поглядел на него, ничего не понимая.

– Очень скоро, Иосиф, меня не станет, а поэтому все свои дела хочу передать тебе и как зятю, и как мужу моей дочери, – Филипп Филиппович говорил очень быстро и шепотом, словно боялся, что нас услышат.

– Я уверен, что ни ты, ни Капа не сможете управлять моей компанией, а поэтому я решил ее продать. Сам процесс может продлиться два-три месяца, а я боюсь, что за это время уже не смогу управиться. А поэтому собираюсь передать тебе все полномочия, и свести с покупателем!

– Очень тронут, – прошептал я, находясь в полной растерянности от услышанного.

– Знаешь, Иосиф, раньше я тебя ненавидел, презирал и горел желанием отомстить за дочь, а теперь вдруг понял, и уже вроде бы хочу сам кого-нибудь полюбить, за что-нибудь ухватиться, а уже поздно.

– Да, – вздохнул я, чувствуя как сам плачу.

– Все-таки, Иосиф, жизнь – очень несправедливая штука, – закачал головой Филипп Филиппович, – я моложе тебя намного и у меня никого нет кроме моей дочери, и я должен умереть мучительной смертью.

Ты же старше меня, и у тебя кроме моей дочери еще две молодых жены, и три дочки, и ты будешь жить, и неизвестно, как долго! И почему Господь остановился именно на мне?!

Ну, сделал я себе солидное состояние, то, сидя на телефоне, то, обирая своих несчастных сограждан, то, просто приватизировав, прибрав к рукам это государственное добро, но разве все это очень большой грех, и разве я заберу с собой что-нибудь на тот свет?! – с Филиппом Филипповичем случилась самая настоящая истерика, но я ничем ему не мог помочь. Он рыдал у меня на плече, как баба и даже два раза коснулся губами моей шеи.

Ощущение какой-то неприятной влажности смешанной с перегаром – слезы и сопли в одном печальном флаконе, а самое главное, ощущение какого-то необъяснимого внутреннего противоречия, в котором мы с ним, как две недоступные друг другу планеты, пытаемся с помощью своих обитателей докричаться друг до друга с помощью радиомагнитных волн, но настроенных совсем в разных звуковых диапазонах, и даже совсем в разных временах…

Я погладил его по спине, чувствуя дрожь во всем теле. Человек умирал и признавался мне в этом, и совсем не чужой мне человек, а отец моей жены, и дед моей дочери, а по возрасту еще совсем молодой цветущий мужчина. Что я мог ему сказать?! Одно ласковое слово, один понимающий взгляд, и все!

Человек обладает в чувствах самым большим дефицитом, потому что окружающие его, пролетают мимо почти с реактивной скоростью, реактивной для любви и понимания.

Человек просто не успевает понять и полюбить другого, а ведь полюбить иногда это, значит, и простить!

Что я еще мог сделать в этот вечер для Филиппа Филипповича, который вместе со мной отжался от пола несколько раз, сделал сотни приседаний, проверил на физическую силу свое еще молодое, но уже так быстро и коварно умирающее тело, потом забрал меня из семьи, усадил в свой темно-синий «Мерседес С-500» с двумя холодильниками, телевизорами, в общем, со всеми богатенькими примочками, и повез меня всю ночь кататься по Москве.

На Тверском бульваре он посадил двух молоденьких проституток, с белыми, вытравленными перекисью водорода волосами, при мне заставил одну из них, сделать себе минет, а потом мы пьянствовали всю ночь. Филипп Филиппович что-то орал мне на ухо, но я его не слышал, два телевизора с изображением одной и той же Мадонны орали во всю мощь, моя проститутка тоже пыталась мне сделать минет, но я резко оттолкнул ее от себя.

Всю ночь мы пили с Филиппом Филипповичем, а они всю ночь по очереди делали Филиппу Филипповичу минет, под упрямо орущую Мадонну, и еще у меня было такое ощущение, что мы с моим тестем уже катимся вместе на тот свет, а остановиться никак не можем!

И какого черта я поехал с ним?! Неужели только для того, чтобы его пожалеть?! И ради этой смертной, никому необъяснимой жалости я наблюдал, как Филипп Филиппович давал за деньги глотать свое семя каким-то ущербным женщинам, проституткам, чье горло напоминало собою смрадный насос, готовый проглотить в себя весь этот несчастный мир.

– И ради чего мы живем?! – орал отчаянно веселый Филипп Филиппович, перекрикивая своей глоткой Мадонну, – хочешь быть счастливым человеком – трахайся! Хочешь быть несчастным – трахайся с самим собой!

Казалось, что своим криком он хотел оглушить все человечество. Голые бабы, разлегшиеся возле его ног, тоже пили и курили, и без конца о чем-то болтали между собой. Водитель «Мерседеса», больше всего похожий на робота, ехал по ночной Москве, совершенно ни о чем не думая, только следя за светофорами и дорожными знаками.

Неужели когда-нибудь и я буду что-то делать, ни о чем не думая?! Терять свое драгоценное время за какие-то деньги, которые я с собой на тот свет ни за что не заберу?!

Какая же скотина этот Филипп Филиппович, и сосущие по очереди его крайнюю плоть проститутки!

Я им ору, а они ничего не слышат, тогда я тяну за волосы проститутку, а она все равно сосет у Филиппа Филипповича, потому что она знает свое дело, а еще она готова за деньги на все, даже, несмотря на то, что она не хуже меня знает, что на тот свет она с собою тоже ничего не заберет!

Рано утром Филипп Филиппович будит меня возле нашего дома. Мы оба выходим из «Мерса» с опухшими мордами, и молча закуриваем. Говорить уже вроде не о чем, хотя Филипп Филиппович все же на прощанье мне прошептал, пожимая мою руку: «Мешает, Ося, не любовь, а ее отсутствие! Только одно отсутствие!»

Эту фразу я запомнил на всю жизнь, как и его грустное лицо, лицо, опущенное с мыслями в собственную Смерть.