Текст книги "Мнемозина, или Алиби троеженца"
Автор книги: Игорь Соколов
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
– А я излил в тебя семя, потому что не смог выйти из тебя в такую волшебную минуту, и еще, потому что неосознанно хочу обрести свою жизнь во всем, и больше всего в тебе.
Понимаешь, я не мог поступить иначе, я был весь во власти тебя, это ты породила желанье, за мгновение сделав безумным!
Она чуть-чуть пошевелилась подо мной, и я опять с мучительным стоном вошел в нее…
Она попыталась воспротивиться этому, но было уже поздно, я снова жадно проник в нее, целуя ее в губы… На этот раз поток моего семени был похож на бурный кипящий восторг горной реки, реки разбивающей камни и входящей в лоно земли…
Она уже не плакала, а вздыхала, с тайным страхом прислушиваясь и к себе, и к невидимому полету моего семени, входящего в ее яйцеклетку…
Это было так очевидно, что вскоре она разревелась: Я думала, что вы старый, опытный, и вовремя остановитесь! А вы…, – она даже не могла договорить свою мысль, ее мысль обрывалась как время, в котором мы еще существовали, и вроде нас в нем уже не было, как и звезд над нашими головами, наших рук все еще соединенных вместе…
Ее плач еще сильнее возбудил меня, и я снова проник в нее…
Неожиданно она стала откликаться на мои телодвижения, и в какой-то миг нас связал единственный ритм, одно приятное ощущение, и мы почти одновременно закричали…
Наш крик, объединенный нашими телами венчал собою колдовство… далеких звезд… далеких поселений… далекого пейзажа естесство… и времени далекое теченье… еще моей утраченной любви… любви погибшей в автокатастрофе… когда мне было лишь 17 лет…
Так к холодному камню мордой прижавшись…
Будто проникнуть в Тебя я пытаюсь…
Слезою спустившись вниз по щеке…
Ею одною всю боль выделяя…
Я видел Тебя живою… красивою… нежной… прекрасной…
Почти что волшебной… Такою… Какою Ты прежде была…
В юности светлой… Глупышка… Дитя…
Ты радость собой воплощала…
Как бегущая к морю река…
Твой взгляд… преострое жало…
Он резал сердце мое и сердце отчаянно билось…
Кровь бурлила во мне…
И тело к телу стремилось…
И я распускался в Тебе
Как цветок распустивший желанье…
Как родник насыщающий землю
Своею бесценною влагой…
Я питал Тебя чувством сгоранья…
Мы горели с Тобою как души в аду…
И как звезды на сумрачном небе…
Воплощая себя… Мы других воплощали…
Создавая из праха… из воздуха
И невидимой пыли…
Мы как и все здесь просто любили…
Мы были… Шепчу я один…
У Твоей безнадежной могилы…
Твой призрак холодный молчит…
Дрожат неба темного своды…
И дождь словно брат подпевает
Свою заунывную песню…
И я опять вспоминаю Тебя
В том дне… Свет в волшебном оконце…
Звезда в полутьме… Мое солнце…
О как сияли лучи… Они нас с Тобой ослепляли…
И птицы парили… добрые ангелы в небе…
И что-то еще… что едва я заметил…
Почуяв в безумной ложбинке Твоей…
Сокрывшись в тени откровенья…
Струилось будто… ручьями вода…
Мое песнопенье…
Твоя же улыбка меня обожгла…
Все нутро мое… всю средину…
И я загоревшись в Тебя опрокинул частичку Себя…
И там растворившись.. я выбрал горстями все Тело…
В объятьях Тепла шумело бездонное море…
И мы разливались друг в друге… Мы были роднее…
Роднее и ближе… чем все остальные…
Твое-мое только тело…
Твоя и моя же Душа…
Мы были единым созданьем…
Божественным… чудным… высоким…
Далеким от смертных забот…
Один только миг это было…
Как сказка прошло это время…
Теперь его нам не вернуть…
Но я готов плыть за Тобою…
Туда за края… И… Туда…
Где свет исчезает… И вместо…
Нас остаются лишь тени…
И откровенье молчит…
Все та же вечная Полночь…
Она все собою укроет…
Сотрет все наши следы…
Объятия и поцелуи
В ней навсегда растворятся…
И я в Тебе растворюсь…
Ты во мне… Я в Тебе…
Мы вместе растаем…
Как дым над костром… С облаками…
В мгновение слившись…
Мы будем ползти по небесному полю к истокам…
Собой воплощая Любовь…
И ею обильно прах земной поливая…
Мы будем с Тобой
Мгновение в Вечность сливать…
Дымясь… Излучая в пространство
Нашу тихую песню…
Мы будем лететь к высшим сферам…
Химеры останутся гнить…
В земле… в убожестве смертном…
А мы с Тобой перейдем
В мир иной… всех несчастных покинув…
И только лучами в них будем
Опять Себя оживлять…
Все повторяется в смертных…
И Любовь… И Свобода…
И сама Бесконечность
Ккак символ их единенья
Блуждает и брезжит в крови…
Доводя всех живых до кипенья…
Я прошептал эти стихи девушке на одном дыханье, зная, что уже никогда не смогу их повторить, ибо я ощутил их в себе в ту минуту, когда она плакала, и когда я вспомнил Любу, свою первую Любовь, погибшую в 17 лет в автокатастрофе до нашей свадьбы, но об этом я никому и никогда не говорил, даже этой прекрасной незнакомке я всего лишь прошептал свои стихи…
Рядом по мосту проносились с шумом автомобили, еще ближе в парке раздавались чьи-то пьяные голоса, а я лежал в кустах с плачущей девушкой, только что лишенной мною невинности и чувствовал удивительную тишину везде-везде, где я только что ее целовал, обнимал, проникал в нее и разливался как огромная безумная река, и наверное, поэтому остался я ребенком в ней наверняка…
Интересовала ли меня ее дальнейшая судьба?!
Как-будто бы, нисколько! Только это был обман, я обманывал себя и свои ощущения!
Возможно, я был ужасным эгоистом, если искал компенсации за свои нравственные страдания в обладании этой девушкой, которая сначала показалась мне пьяной шлюшкой.
А с другой стороны, какой черт ее дернул идти со мной в ночной парк, на берег реки?
Очень захотелось быть честной перед своим женихом?!
Боже! Какая глупость! Наверняка бы ее жених был рад ее вранью, но уж никак ее честности!
Честность-то эту он, конечно бы стерпел!
Все-таки в наше время девочки расстаются со своей девственностью гораздо раньше, чем тогда, в прошлые годы, хотя ранняя половая активность у всех проявляется по-разному!
Но многие юные создания хотят казаться взрослей, чем есть на самом деле.
– И почему ты это сделал?! Может, объяснишь мне?! – она уже не плакала, а оперевшись на локоть, глядела на меня в полумраке блестящими от света фонарей глазами.
– Ну, я же все тебе объяснил, – устало вздохнул я.
В моем вздохе не было правды, а была одна мучительная боль, и я хотел разделаться с болью, чтобы быть самим собой, чтобы принадлежать только себе, и все же я уже принадлежал ей, и от этого смутного ощущения я никак не смог отделаться, да я был частью ее самой, частью ее боли!
– О, Господи, какая же я дура! Какая я дура! – расплакалась она.
Повторение ее слов грустно подчеркивало место недавнего соития как место обмана самих себя и нашей общей невозможности изменить саму ситуацию…
Ощущение самой Вечности, предающей нас невольному разврату, всплывало в небе темным облаком, скрывающим собой мерцанье звезд…
– Не знаю, не знаю, – вздохнул я и быстро оделся.
В этой спешке я мысленно захлебывался и слезами, и смехом, слезами грусти роковой, и смехом первооткрывателя ее блаженной глубины…
Она еще пыталась что-то от меня узнать, взять мой телефон, но я только извинился перед нею, и ушел с чувством помраченного достоинства, какого-то странного противоречия в своей душе, с одной стороны я получил удовольствие, а с другой – обидел девушку, совершенно безнаказанно сделав ее женщиной, и излив в нее семя.
На выходе из парка, у самых ворот она меня догнала, и, схватив за руку, усадила с собой на скамейку, и как в прошлый раз, попросила закурить.
Мы опять с ней закурили. Она, тихо всхлипывая, прижалась ко мне, очень напомнив мою обезумевшую Мнемозину, хотя какая Мнемозина безумная, она симулянтка, как выразился Петя, а уж в этом он дока.
О, Боже, какая я все-таки скотина! Думаю о чем-то о своем, а о прекрасной деве забываю, как-будто забываюсь вечным сном…
– Ты меня хоть будешь иногда вспоминать?! – шепнула девушка.
– Конечно, буду, – кивнул я ей головой.
– Мне очень понравились твои стихи. Ты их кому-то посвятил?
– Разве тебе это так важно?!
– Ну, зачем ты так со мной разговариваешь, – она снова расплакалась.
Я себя молча ненавидел… Я хотел себя уничтожить, стать невидимым, ведь я только что обидел ребенка, и этот ребенок мог быть моим… Хотя слова всей сути не заменят…
Мы быстро отползаем друг от друга, а значит мы живем как бы летим… Царим, парим как этот белый дым от наших с нею сигарет…
– А может, еще раз встретимся, – неожиданно предложила она.
– А зачем? – вздохнул я, и она еще громче разрыдалась.
И когда же она закончит плаванье в слезах умудренной реки?
– Ну, ладно, давай встретимся! – глубоко вздохнул я.
– Ни-ни, ни надо, н-ни надо, я уже передумала, – прошептала она, и с трудом поднявшись со скамейки, ужасно шатаясь, пошла, а сзади у нее на юбке, в ранних утренних сумерках расплывалось большое алое пятно.
Я догнал ее и поцеловал. Я поцеловал ее так, словно прощался с ней навсегда, будто ее взгляд меня казнил, и я с готовностью шел на эту невидимую казнь…
– Прости, прости, если сможешь, – шепнул я.
Мой шепот нес в себе тоскливое моленье, наверное, так молятся Богам, когда в себе не сыщут утешенья…
Поползновенье в рай земной, где Бог исторг восторг из нас и проклял нас вовеки за этот же им присланный восторг…
– Боженька тебя простит, – грустно усмехнулась она, и ушла так, как-будто навсегда из моей жизни, пожав лишь руку на прощанье.
Только почувствовал напоследок тепло ее дрожащих пальчиков, и все! А еще я подумал о том, что мы все заражаемся грехами как болезнью.
Глава 14. В других местах рождаются проблемы
Весь следующий день я проходил по городу, нигде не останавливаясь. У меня были деньги, но я ничего не хотел есть, у меня был с собой телефон, но я никому не звонил и не собирался звонить.
Просто мне нравилось куда-то без оглядки идти и ни о чем не думать, и никого ни о чем не спрашивать. Время неуклонно близилось к закату, но я почему-то не желал возвращаться домой.
Особенно мне не хотелось встречаться глазами с Мнемозиной.
Я боялся найти в них то же самый обман, который так быстро раскрыл Петя, и еще я боялся, что раскрыв весь этот обман, и весьма громко его озвучив, я уже навсегда потеряю Мнемозину. Уж лучше жить и мучиться с ней как раньше, чем сразу же и навсегда все потерять.
И все же голос моего трезвого рассудка требовал разоблачения, как Мнемозины, так и ее родителей, а главное, сговора, который, наверняка, существовал между ними. И в то же время, я боялся быть обескураженным, и делать обескураженными других. И потом, если Мнемозина пошла на этот обман, значит, она меня не любит! И никогда меня не любила! Хотя, если призадуматься, то мне вообще на это наплевать.
Я же имею возможность овладевать ею, и пусть она во время полового акта изображает из себя какую-то свихнувшуюся бабу, она ведь из-за этого уже не потеряет своего шарма?!
Не потеряет красоты и одного присущего ей светлого обаяния?! Ведь я уже притворство разгляжу и все равно останусь для нее животным, которому достаточно, хотя бы час один побыть с необычайною женою в кровати, на полу, ну, где угодно, чтобы потом весь день сносить ее любые крики, визги, стоны, любые психические махинации, какие угодно провокации, и в том числе ее любимейших родителей.
Но чем больше я задумывался над этим, тем больше запутывался в себе. Я боялся идти домой, и боялся признаваться в этом самому себе, я боялся обнаруживать правду, как некую болезнь иль насекомое, вызывающее эту же самую болезнь!
– Уж лучше бы она мне изменяла, – думал я, становясь все более ненавистным самому себе. Надо же, прожить столько лет и остаться слабым, робким, малодушным ребенком.
Взглянув со злобой на свое отражение в витрине магазина, я попытался сам себя ударить, но у меня ничего не получилось, я только ударился головой об асфальт, и разбил себе нос, воспроизведя на левой щеке несколько глубоких ссадин.
Теперь я шел по улице как старый, никому ненужный бомж, одежда моя местами тоже кое-где порвалась, и именно в таком вот виде я вваливаюсь в свой дом.
Мнемозина встречает меня жалобным воем, снова по-собачьи прижимаясь к моим ногам, Леонид Осипович своей шаркающей походкой и испуганным взглядом снова изображает из себя олигофрена, Елизавета Петровна упрямо срет в самой отдаленной комнате, и только одна Вера лукавой улыбкой встречает меня как родного.
И тут происходит со мной нечто странное: я беру свою Мнемозину и приподнимаю ее за плечи, и поддерживаю перед собой, глядя с презрительной усмешкой ей в глаза.
– Что это вы?! Сейчас же опустите мою дочь! Колдун хренов! – проговорился, опешив, Леонид Осипович.
– Ничего, – ответил я, и еще больше приподнял Мнемозину над собой.
– Уронишь, дурак! Выкидыш будет! – закричала Мнемозина, и я тут же поставил ее обратно на ноги.
Она стояла передо мной и растерянно молчала. Леонид Осипович что-то бормотал себе под нос, часто вздыхая и сморкаясь, хотя никаких слез из себя выдавить явно не мог! Потом Мнемозина громко разрыдалась и убежала в свою комнату.
Вера одними глазами делала мне знаки, чтобы я проследовал за ней в чулан, но я вместо этого быстрым шагом вошел в комнату Елизаветы Петровны.
Она была явно шокирована и удивлена, я ее застал за написанием мне очередного письма, в котором уже хорошо известная мне Елизавета Петровна предлагала развестись с безумной Мнемозиной.
В последний момент она все еще пыталась прикрыть исписанный ею листок бумаги трясущейся рукой, но тщетно, я вырвал у нее из-под руки этот клочок, и едва на него взглянув, с брезгливой гримасой помахал им в воздухе.
– Что это, Елизавета Петровна, что это за хренотень такая?!
– Старый пид*рас! Испортил дочь, а теперь издевается! – вдруг заорала на меня Елизавета Петровна.
– Лизочка, не надо! Он же все знает! – с испугом вбежал в комнату Леонид Осипович.
– Неужели жизнь кончена, господа! – грустно улыбнулся я, и опять выбежал из квартиры.
На лестнице Вера догнала меня, пытаясь заговорить со мной, но я с такой мучительной болью поглядел на нее, что она тут же оставила меня одного, и я опять ушел в ночь.
Из ночи в ночь, как неприкаянный бродяга!
Впрочем, был еще вечер, и ближе к линии горизонта ярко горело солнце, и хотя за высотными зданиями его не было видно, сноп лучей вылетал из-за стен как напоминание о том, что и в городе существует своя обожествленная природа.
Ноги почему-то сами понесли меня к ночному парку, может для того, чтобы окунуться в воспоминания прошедшей ночи, и думать о девушке, лишенной мною невинности, которая сегодня должна стать чьей-то женой?!
А еще вспоминать о погибшей любви. В сущности, я как старый немецкий или французский барон воспользовался правом первой брачной ночи.
Бедное средневековье, ты сумело пробраться и в наше время, которое по-прежнему остается людоедом!
Люди едят себя сами, друг друга, и ничего не могут придумать взамен!
На скамейке при входе в парк я опять встретил «свою новобрачную».
– Я так и знала, что ты придешь, – радуется она и целует меня как родного.
– А как же свадьба?! – присаживаюсь я к ней на скамейку.
– Моего жениха срочно вызвали во Францию по делам его фирмы, и поэтому нашу свадьбу отложили на неделю, – улыбнулась она, – давай прогуляемся по парку.
Я радостно соглашаюсь, и мы идем, держась за руки, как дети, в самую гущу деревьев.
Теперь она удивительно веселая, и на ее лице нет ни следа вчерашних слез.
Я обнимаю ее, и целую как лекарство от яда Мнемозины, уже в изрядном количестве, накопившемся в моем старом теле.
Девушка вся содрогается от поцелуя, как в предчувствии нового совокупления.
– Понимаешь, – говорит она, едва оторвавшись от моих губ, – я с мужем в первую брачную ночь должна показать себя действительно опытной женщиной, то есть не просто с тобой трахнуться, но еще кое-чему научиться!
Такой деловой подход к сексу несколько обескуражил меня.
– И потом нам не обязательно валяться в грязной траве, у меня есть деньги и мы можем снять номер в гостинице, – шепнула она, потому что рядом проходила компания пьяных подростков-скинхедов.
Их лысые черепа и глаза, затуманенные водкой, явно искали врагов нации, но поскольку мы не были похожи на иностранцев, они прошли мимо.
– Так как ты смотришь на это? – спросила она.
– Даже не знаю, – я задумался всего лишь на какое-то мгновение, а потом кивнул головой.
Неожиданно я влюбился в нее, в ее юную красоту, в улыбку, и даже в ее упрямое желание казаться более взрослой, чем она есть, доведенное до абсурда. И кажется, что именно за этот самый ничем необъяснимый абсурд, заключенный в ее очаровательную головку, я и полюбил ее больше всего.
Как только мы с ней развернулись, чтобы выйти из парка, как в ту же минуту из зарослей деревьев и кустарников послышался отчаянный девичий крик.
Поймав ее испуганный взгляд, я ринулся на отчаянный сигнал «SоS» в чащу. Мое прекрасное создание бежало следом, и пыталось меня остановить, хватаясь за мои руки.
– Не ходи туда, там эти подонки! Они убьют тебя! – прерывистым шепотом умоляла она меня.
Но я бежал, чувствуя, как бешено колотится сердце у меня в груди. Всего какое-то мгновение понадобилось мне, чтобы увидеть эту мерзкую сцену на поляне.
Пьяные скинхеды избивали ногами девушку-мулатку, ублюдочно изрыгая все дерьмо своей одержимой тупости: «Россия для русских! Россия для русских! Негритосина! Убирайся отсюда!»
– Не надо! – крикнула сзади моя девушка, но меня уже было нельзя остановить.
Со всей ненавистью, на какую я был только способен, я набросился на пьяных скинхедов, я бил их кулаками и ногами, я разбивал в кровь их носы, губы, я пытался всеми фибрами души выбить из них их тупость, их навязчивую и взятую напрокат у Гитлера идею о чистоте собственной нации.
От ярости я почти не ощущал боли от ударов, все мое тело, лицо было охвачено пламенем возмущенной страсти…
«Пусть ярость благородная вскипает как волна, идет война народная, священная война…» – слышалось в моей голове хоровое пение…
А потом в моей голове что-то громко зазвенело, звон превратился в тупую боль, и перед глазами у меня тут же все поплыло…
Лишь минуту спустя, когда я уже лежал на траве и машинально закрывал лицо руками от ударов, я осознал, что они только что разбили об мою голову пустую бутылку…
Они били меня ногами, а я переворачивался, пытаясь уклониться от их ударов, и уже подумывая о смерти, но на поляну выбежали полицейские с овчаркой, и скинхеды бросились убегать врассыпную.
Моя девушка обнимала плачущую мулатку, возле них стояло двое серьезных полицейских, которые расспрашивали их о случившемся.
Я поднялся, моя голова слегка кружилась, но все же тошноты, главного признака сотрясения мозга, у меня к счастью не было…
Полицейские провели нас к своей машине, стоявшей в десяти метрах отсюда, на аллее, и быстро взяли с нас объяснения, а потом повезли в больницу Розанну, так звали нашу спасенную, которая была родом из Гвинеи-Биссау, и училась здесь в Москве на экономиста, в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы.
Я отказался и от помощи, и отказался быть потерпевшим.
Несколько ссадин на моем лице выглядели слишком безобидно в сравнении с разбитым и опухшим лицом несчастной Розанны.
– Пойдем отсюда скорее, – сказала моя девушка, когда милицейский УАЗик выехал из парка вместе с Розанной, и, взяв меня за руку, вышла со мной из парка. Неподалеку от парка, мы нашли скамейку, на которую сели и закурили, с тревожным вниманием разглядывая друг друга.
– Как ты думаешь, почему в нашей стране, которая боролась с фашизмом, появились свои фашисты?! – спросила она.
– Увы, в семье не без урода, – глубоко затянулся я сигаретой, – а потом эти подростки, совсем еще дети, несчастные, глупые, как правило, не нужные ни своим родителям, ни своей Родине!
Они чувствуют комплекс своей неполноценности, и пытаются за все свои жизненные неудачи перенести вину на иностранцев, найти в людях другого цвета кожи, другой национальности козла отпущения!
– А мне кажется, – сказала она, – что они боятся любого иностранца! Они видят в нем врага, потому что не знают его, ни его веры, ни его культуры!
– А ты думаешь, они свою культуру имеют?! Этих сволочей ничего не волнует кроме чистоты собственной нации!
– Да, ты прав, они далеки от собственной России! Даже их идейный вождь – это Гитлер, шизоидный тип, с которым боролись их деды и прадеды! Воевали, проливали свою кровь, гибли в борьбе с фашизмом, а им на это наплевать!
– Давай, больше не будем об этом говорить, – поморщился я, чувствуя, как еще больше начинает болеть голова от эмоционального возбуждения.
Я обнял ее и прижался к ее лицу своим, и от теплоты ее лица, тела в моей голове постепенно стала таять боль…
Боль, как и свет, расходилась из меня невидимыми лучами, которые таяли где-то далеко, едва обозначая наши тени…
Как хорошо забыть о всем плохом и думать только о хорошем, или даже не думать ни о чем, а лишь дотрагиваться до нее руками и ощущать ее теплокровную дрожь… Дрожь как чувство обладания…
Некоторое время мы шли по тротуару, взявшись за руки, как дети, мы тенями плыли по реке, и в наших мыслях звезды загорались как огоньки пресветлых наших чувств… Огоньки звезд… Огоньки домов… Огоньки чувств…
– Когда люди лишены любви, это заметно по горящим ночью окнам, – прошептала она задумчиво, и я снова обнял ее и поцеловал, чуть-чуть приподняв пред собою, и прижав к себе…
Ее лобок прижался к моим чреслам, она почувствовала их и глубоко вздохнула… Легкая как пушинка она была вся в моей власти… И я снова ее захотел…
Потом мы поймали такси и доехали до гостиницы «Ленинградская».
В номер она поднималась дрожащей походкой, а я шел за ней, стыдливо потупив голову, и пытаясь ни о чем не думать.
Администраторша пожирала нас язвительным взглядом. Всю ночь моя юная подруга умоляла меня почаще менять позы, и хотя ей было еще немного больно, активно совокуплялась со мной в любом положении.
Правда, оргазм она испытала только один раз, в позе «наездницы». Причем, в этом положении, я опять лишил ее невинности, оказалось, что ее лоно напоминало собой восьмерку, и состояло из двух вагинальных отверстий.
Это отверстие было намного уже предыдущего, и поэтому я с большим трудом вошел в нее.
Весь потный, задыхающийся от напряжения, я, как косточка ягоды, был весь обсосан, проглочен и выплюнут обратно ее жадным тесным юным лоном…
– Что случилось?! – растерялась она. – Ты опять лишил меня невинности?!
– В общем-то, да, – улыбнулся я, и начал ей неторопливо объяснять необычайное строение ее половых органов, но когда заговорил об их многообразии, она прервала мою речь долгим и нежным поцелуем.
Болезненные мысли о моей погибшей Любви, о притворстве Мнемозины, о страстной и порочной Вере, легко и незаметно, вместе с моим семенем растворились в этом юном и волшебном теле.
О, если бы то, что мы находили и отдавали другим, принадлежало нам вечно?! Но разве такое возможно?!
– А кто ты по национальности? – спросила она.
– Я?! Еврей! – вздохнул я.
– Понятно, – улыбнулась она с лукавой улыбкой.
– Ах, если бы все могли видеть только людей, а не их расу и национальность, – еще глубже вздохнул я.
– А почему ты так возмутился, – удивилась она, сразу переходя на шепот. – Между прочим, евреи – очень благополучная нация!
– Я так и знал, что ты это скажешь!
– А почему ты сразу думаешь, что я хотела оскорбить тебя или твой народ?! – смутилась она.
– Потому что на свете предостаточно сук, привыкших издеваться над жидами!
– Прости! Но я, на самом деле, не хотела тебя обидеть! – она прижалась ко мне, вздрагивая всем телом, снова напомнив мне Мнемозину.
Вскоре она быстро заснула, а я все никак не мог успокоиться.
Из головы у меня никак не выходили слова о моей благополучной нации, и эти пьяные головорезы-скинхеды, чей убогий разум был насквозь пропитан расовой ненавистью к людям с другой национальной принадлежностью, принадлежностью как потребностью, выразить себя любым умопостигаемым способом…
Люди как небесные тела движутся по одним и тем же орбитам, привлекая к себе одних и отталкивая других, все они так или иначе являются выражением одного вечного закона, по которому вся жизнь заключает в себе неумолимый Абсурд существования.
Есть точка зрения или предположение, что наша судьба уже записана на вечных скрижалях, на небесах, как угодно и что времена, как дифференциалы, только ускоряют или замедляют ход человеческой истории.
Почему-то мне показалось, что эта точка зрения не лишена смысла. Ошибка человечества, повторяющаяся из века в век, расовые преступления и войны, просто межличностные конфликты, все имеет один корень зла, а вместе с тем и тенденцию повторения.
Человечество движется вместе с небесными телами по кругу, каждый раз сталкиваясь с одним и тем же сопротивлением Вселенной или страшным нежеланием могущественного покровителя раскрыть глаза и уши своему плохо видящему и плохо слышащему детищу.
Весь мир как будто пронизан невидимыми токами любви, только независимо от этого в каждом из нас происходит своя трагедия, своя комедия, которая выражает собой не столько Любовь, сколько ненависть всего человечества!
Мир прекрасен, но это только отражает неприятие Вечного смертным!
Я еще долго думал, ворочался, пока не уснул.
Во сне я увидел Мнемозину. Я плыл по какой-то реке, вокруг которой рос дремучий лес, и вдруг ко мне вынырнула из воды русалкой Мнемозина, и сразу же обвила мою шею нежными руками…
Ее язык, похожий на змеиное жало, вполз между моих зубов, и неожиданно оказался в моем сердце, и я тут же с нею исчез под водой.
Потом мы падали на дно, пролетая сквозь толщу воды с невероятной скоростью, как будто сама бездна поглощала нас.
От страха я прижался к ней и она, обхватив меня ногами, впустила в себя мой пенис, а когда я излил в нее свое семя, я проснулся, и увидел, что я и на самом деле испытал оргазм, только не с Мнемозиной, а с этой девушкой, чье имя я до сих пор не знаю.
У нее были широко раскрытые глаза, будто она только что испытала ужас, а может, неслыханное удовольствие?
– Что это с тобой?! – спросил я.
– Оставь меня! – заплакала она, и, соскользнув окровавленным лоном с моего обмякшего пениса, молча отвернулась к стене.
Ее плач раздражал меня. Я хотел ей что-то сказать, но никак не мог вспомнить, что хотел сказать.
Моя память как будто отказалась слушаться меня, и теперь я глядел на нее с искренним удивлением.
Я как будто даже забыл, как оказался здесь, и кто эта незнакомая девушка.
– Ты изнасиловал меня, – прошептала она, не поворачивая ко мне своей головы.
– А разве ты не сама захотела пойти со мной в эту гостиницу?!
– Нет, ты дважды у реки и здесь меня изнасиловал, а теперь ты должен жениться на мне, – шепнула она с нескрываемым злорадством, – если, конечно, не хочешь проблем!
– У меня уже есть жена, – озадаченно пробормотал я, – и потом у тебя, кажется, тоже есть жених!
– Ты мой жених! Ты меня дважды лишил невинности и не отпирайся! А то тебе будет худо! – обернулась она ко мне с безумной улыбкой.
– Но у нас же все было по согласию, – обеспокоено вздохнул я.
– Чушь, – засмеялась она, трогая пальцами стену, выкрашенную в розовый мрамор, – я тебе не говорила, что согласна.
– Но ты сказала мне «ну, же!».
– Я сказала тебе не «ну, же!», а «нужен», я имела в виду, что мне нужен ты просто как собеседник! Просто ты ослышался, а теперь должен за все ответить!
– Но ты же разделась догола! – возмущенно крикнул я, отирая со лба рукой испарину, – и сама разделась, ведь я тебя не заставлял раздеваться!
– Я разделась, потому что мне было очень жарко!
– Но у меня уже есть жена, – вздохнул я, уже воровато озираясь по сторонам, – и потом я уже очень стар для тебя! Разве не так?!
– Рассказывай сказки! – усмехнулась она, неожиданно поворачиваясь ко мне хитро улыбающимся лицом, – а потом, даже если у тебя и есть жена, то ты всегда можешь развестись! А с моей помощью ты разведешься в два счета!
Реальность, как кривое зеркало, отразила мой собственный шантаж, и как я еще совсем недавно пугал Мнемозину разоблачением и тюрьмой, так и эта молодая красавица пугает меня тем же!
Только, если Мнемозина действительно чем-то тяжелым приложилась к голове своего бывшего мужа, то я-то как раз и не насиловал эту!..
– Да, я даже и не знаю, как тебя зовут!
– Вот, именно! – ее лицо раскраснелось как маска у победителя.
– Так вот, значит, почему ты не называла мне своего имени! – я уже окончательно растерялся и не знал, что мне делать.
– А ты что хотел?! Сделал меня беременной, а сам в кусты?! Тоже мне герой, за одну девушку заступился, а меня хочешь бросить?!
– Ну, почему же в кусты?! – разволновался я. – Какие еще такие кусты?! Какой герой?! Я ничего не понимаю!!! О, Боже!!! И чем я провинился перед тобой?!
– Известно чем, – снова усмехнулась она.
– Послушай, но я же совсем бедный, у меня за душой совсем ничего нет! – я сполз с кровати, и сел на пол, испуганно поглядывая на нее.
– Для меня это не имеет значения, мой папа возглавляет нефтяную компанию! – и великолепно презрительная улыбка почти полностью добила меня.
По ее глазам было заметно, что она давно уже привыкла к тому, что ей все достается легко.
– Но у меня жена беременна, беременна и больна, – всхлипнул я, закрывая лицо руками.
– Так я тебе и поверила, козел плешивый!
И почему она меня так назвала, ведь у меня хоть и седая, но еще вполне густая и кудрявая шевелюра?
– Можно я пойду домой?! – я жалобно посмотрел на нее, пытаясь в ее лице поймать хоть каплю сострадания.
– Без меня ты никуда не пойдешь! – она глядела на меня в упор хищно озлобленным взглядом, часто покусывая нижнюю губу зубами до крови.
– Кажется, у меня сердце болит, – я схватился рукой за сердце и прикрыл глаза, хотя на самом деле, мое сердце работало как реактивный мотор.
Подглядывая за ней из-под ресниц, я увидел, как она набирает по телефону чей-то номер.
– Вообще-то немного отпустило, – раскрыл я глаза, и встал с пола, уже одеваясь.
Глядя на меня, она тоже стала быстро одеваться. Было ощущение, что она показывала мне гнусную рожу, хотя рожу хорошо мне знакомую, и мало чем отличающуюся от моей собственной рожи!
– Может, выпьем! – предложил я.
– Было бы совсем неплохо! – хихикнула она и тут же сделала звонок в гостиничный ресторан.
Я глядел на нее со стороны и думал.
Несмотря на свой юный возраст, она вела себя на удивление решительно и хладнокровно, как будто у нее за плечами был богатый жизненный опыт, или она только желала показаться мне такой зрелой женщиной.
Главной же моей идеей была мысль подпоить ее вином и сбежать. Все равно, ни имени моего, ни адреса она не знала, и вряд ли я когда-нибудь ее еще увижу.
– О чем ты сейчас думаешь? – спросила она.
– О том, как бы поскорее напиться и улечься с тобой в постель!
– Я заказала нам «Мартини» с ананасами!
– У тебя недурной вкус!
– А то! – она смеялась, радуясь моей похвале, как ребенок.
Я же разглядывал ее как жертву чудовищной эмансипации.
Одетая в страшно истертые джинсы и темный свитер, она никак не походила на дочь нефтяного магната, только пирсинг на пупке и татуировка на левой ягодице в виде змеи, хватающей свой собственный хвост, да необычная розовая стрижка, выполненная шахматными квадратами еще как-то могла свидетельствовать об неординарности ее чудного поведения…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.