Текст книги "Дорогие россияне. Рассказы"

Дорогие россияне
Рассказы
Илья Сергеевич Кабанов

© Илья Сергеевич Кабанов, 2015

© Алексей Бархатов, иллюстрации, 2015

Редактор Виталий Сероклинов

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Пара слов об этой книжке

«Дорогие россияне» – это сборник коротких рассказов, опубликованных в разное время в моем одноименном текстовом блоге.

Дизайнер Александр Смирнов предложил издать заметки отдельной книжкой и сверстал отличный макет для нее. По техническим причинам готовый макет пришлось отложить до лучших времен, но на сайте www.be.net/printgrids можно ознакомиться с ним.

Писатель Виталий Николаевич Сероклинов согласился прочитать черновики и превратить их в нечто более адекватное. Всему лучшему в этих текстах мы обязаны Виталию Николаевичу, а все ошибки остаются на моей совести.

Замечательный художник Алексей Бархатов нарисовал трогательные иллюстрации к каждому рассказу.

Моя любимая супруга Настя Парфенова вдохновляла и продолжает вдохновлять меня.

Эту книжку я посвящаю родителям, бабушкам и дедушкам, которые терпели меня и прощали мне слишком многое.

Илья Кабанов, 2014 год.

dearrussians.ru

metkere.com

На барсука

Однажды мы с дедом пошли охотиться на барсука… Эта фраза звучит как начало хорошей истории, но в действительности это был финал хорошей истории, а началась она совсем иначе.

Однажды мы с дедом поехали на пасеку. Дед был пчеловодом. Ну, то есть, он был человеком разнообразных интересов и талантов, среди которых, к примеру, было собирание автомобилей из выброшенных запчастей. Так он собрал сначала «Шкоду», с кузовом скорой помощи, а потом и двадцать четвертую «Волгу». Он, наверное, собирал бы машины из мусора и дальше, но бабушка запретила ему эту прихоть, заявив однажды, что хочет впервые в жизни поездить на нормальном автомобиле. Так в семье появилась новенькая темно-синяя «шестерка» (дед говорил, что во всем Черепаново есть только две «шестерки» такого цвета; с хозяином второй они уважительно здоровались при редких встречах).

На этих темно-синих «Жигулях» мы с дедом и поехали на пасеку. Это была не первая пасека, которую я посетил, так что пчеловодческий быт оказался мне знаком и близок. Мы проверяли ульи, откачивали мед, дед с парой других стариков обсуждали погоду и ее влияние на пчелиную производительность труда, а я внимательно слушал и время от времени многозначительно сплевывал, подражая мужикам-курильщикам.

Ближе к вечеру, когда все эти хлопоты завершились, а пчелы вернулись в ульи и заснули, мои старики сели у костра и начали рассказывать истории о фронтовом детстве, сдабривая их изрядным количеством водочки и нехитрой закуской. Ближе к полуночи истории закончились, а водка еще оставалась, тут-то самый старый мужичок, опытный пасечник Федотыч, и услышал шорох на соседнем поле.

Я не знаю, как этот сухой подвыпивший старик расслышал звуки на пшеничном поле, до которого было метров сто пятьдесят, а то и двести. Скорее всего, он ничего не слышал, а просто сконструировал себе реальность, но тогда никто такими вопросами не озаботился. Все просто поверили в шорохи и почему-то сразу решили, что издает их именно барсук.

Подступивший было сон потерял актуальность, пьяненькие пенсионеры вскочили на ноги и принялись обсуждать план захвата барсука. Ведущую роль в этом плане отвели дерзкой, но трусливой дворняжке, охранявшей пасеку неизвестно от кого. Дворняге предстояло выследить барсука на поле и загнать его в засаду, где его поджидали бы старички во главе с опытным Федотычем.

Уже через пару минут плану суждено было измениться. Дворняга трусливо побежала в противоположную сторону от пшеничного поля, после чего пожилые выпивохи решили, что загонять барсука в засаду должен растерянный школьник Илюха. Результат был предсказуем: школьник и вооруженные лопатами старики-разбойники минут десять бегали по полю с истошными криками, забыв, где потенциальный охотничий трофей, а где засада.

Так мы с дедом ходили на барсука.

Покинутая земля

Когда дед предложил съездить с ним в Тверскую область, чтобы побывать на могиле его отца, моего прадеда, я, конечно, согласился. С одной стороны, я хотел отдать дань памяти предку, с другой – меня всегда привлекали места, в которых раньше бывать не доводилось. Но, как это часто бывает, поездка, задумывавшаяся едва ли не туристической, превратилась в экскурс не только в географию, но и историю страны.

В Тверской области меня, выросшего в тепличных условиях большого города, поразили не столько красота пейзажей, сколько удивительные особенности быта и жизни, увиденные во время путешествия. Например, на вокзале в городке Нелидово – райцентре, в центральной гостинице которого мы с дедушкой остановились – не было компьютера, и кассиры оформляли билеты вручную, так, как это делали, наверное, в позапрошлом веке.

Процесс выглядел следующим образом: тетечка-кассир на станции Нелидово звонила в Великие Луки, диктовала паспортные данные пассажира, уточняла наличие мест, получала номера билетов и еще какие-то данные, потом вписывала все это от руки в бланки, которые и выдавала затем людям. Таким образом, оформление одного билета занимало от десяти до сорока минут, в зависимости от дальности поездки, срока бронирования, направления и расторопности отдельно взятой тетечки.

На этом чудеса не закончились. Проезжая через речку Вазузу, где за неделю до нашего приезда сошел с рельсов поезд, перевозивший цистерны с мазутом, я увидел мужиков, собирающих разлитое топливо в мешки. Удивительная технология! Тогда я понял, что правду говорят про то, будто ликвидация последствий займет месяц – ведь мазута много, а мужиков и мешков мало.

Вообще, страна, в которой в начале XXI века ездят на телегах и пашню обрабатывают лошадкой, запряженной в плуг, вызывает уважение к живущим в ней людям.

Жители в Тверской области, к слову, все как один были исключительно любезны и приятны в общении. Столько хороших людей, пожалуй, я еще никогда не встречал. Нам с дедом помогали все – и вполне официальные чиновники, и простые люди. Военком Нелидовского района весь день носился с нами, организовывая встречу, транспорт и обед, а случайные прохожие не только показывали нам путь, но и провожали до ближайшего перекрестка, рассказывая между делом совершенно фантастические истории…

– А вода в речке почему такая черная?

– Да никто не знает.

– Может, из-за мазута?

– Нет, она уже давно такая.

– Неужели дно какое-то особенное?

– Нормальное дно, что вы… Карасики вон плавают…

Такое меланхоличное отношение ко всему очень характерно для жителей этих краев. Они всегда готовы поддержать беседу, но не рассчитывайте, что разговор получится содержательным.

Таковой была, например, полуторачасовая беседа с похмельным «водителем телеги» Лешей, отвозившим нас на своей видавшей лучшие времена кобыле за пятнадцать километров на погост. Он проводил нас в такие места, куда кроме как на телеге не доберешься. Поля, речки, овраги – и никаких дорог. Становится очень одиноко, когда смотришь на бесконечный одинаково зеленый пейзаж – и понимаешь, что на десятки километров вокруг едва ли найдется еще дюжина человек кроме тебя самого.

Особенно сильно начинаешь чувствовать безграничное одиночество, находясь на пустыре, где еще лет двадцать назад стояла деревенька. И таких мест действительно много. Если в родной Новосибирской области деревня хоть как-то живет, жители ее покидают неохотно, а молодые люди, бывает, даже возвращаются, получив высшее образование, то в центре России деревня, судя по всему, умерла давным-давно.

Двадцатипятилетний Леша вспоминал, что когда он был совсем маленьким, то уже тогда во многих селах жило не больше десятка семей. Куда делись остальные жители – одному богу известно.

– В этих деревнях уже лет двадцать никто-о-о не живет, – рассказывал Леша, забавно растягивая слова.

– А почему уехали?

– Кто как. Одни в город подались, другие в столицу или в Ленинград уехали.

– А почему же не оставались в деревне?

– Так здесь же рабо-о-отать надо. Вставать в пять утра, за живностью ухаживать, в поле уходить.

– И что, все такие ленивые, что работать не хотят?

– Не ленивые. Просто сил уже не осталось у людей.

За такими разговорами мы добрались до пункта назначения – заброшенной деревни Липенское. В деревне осталось всего два дома: в одном жил одинокий ветеран, во втором – семейная пара, к которой изредка приезжали дети и внуки. Продукты (товар, как тут говорят) в деревню привозил на телеге отец Леши, получающий за это семьсот пятьдесят рублей в месяц в райсобесе.

Деревню, которую, кажется, покинули не только жители, но и сама жизнь, находится на подступах к Европе – отсюда триста километров до Москвы, шестьсот километров до Риги и триста пятьдесят – до белорусской границы. И всего сотня метров до братского захоронения советских воинов, погибших, защищая эти места в 1942 году.

Так я увидел могилу своего прадеда. Увидел три общих могилы, с памятником, венками и списками захороненных солдат. И в этих списках – прадед. Мы подошли к погосту, помянули, помолчали. Потом налетел ветер.

Тишина и полное безветрие – и вдруг начинается ураган, пригибающий деревья к земле и срывающий шапку.

Второй раз такой ветер начал дуть, когда мы зашли в один из двух оставшихся в деревне домов. Там до сих пор живет фронтовик со своей женой, очевидцы тех страшных боев. Старик служил в одной дивизии с прадедом, в полку, стоявшем чуть поодаль отсюда; за стаканом вина он рассказал, как его родная земля была пропитана кровью, как местная речушка переполнилась трупами советских и немецких солдат.

Дед читал письма, в которых сослуживцы его отца описывали события тех дней, а старик все курил и часто-часто моргал. Слез у него давно не осталось, поэтому все, что он мог – это кивать и кряхтеть. Мол, не врут, всё так и было.

Всё так и было.

Шесть дней в Далмации

I

Ничего не понимаю. Я совершенно ничего не понимаю. Не могу понять, что я здесь делаю. Не знаю, куда себя деть. Я всем мешаю и, вероятно, со стороны напоминаю напуганного утенка. Я не разбираюсь в окружающих меня штуковинах и в их странных названиях. Стаксель?.. Уверен, это столярный инструмент. Слово «грот» напоминает о крепком алкоголе, а «шкот» звучит как оскорбление.

Я нахожусь на побережье Хорватии, в Далмации, где на борту яхты Luka X мне предстоит провести шесть дней. Веры в благополучный исход предприятия уже не осталось.

II

Интересно, что означает буква «Х» в названии нашей лодки. Порядковый номер? Секретный код? Тонкий намек на страну пребывания? Скорее всего, это первая буква в слове «херовый» – именно таким матросом я оказался.

III

У меня все болит. Болят пальцы рук, да и сами руки, скажем прямо, болят. Ноги покрыты синяками, о которых можно написать эротический роман «Пятьдесят оттенков сизого». Болит поясница – передвигаться я теперь могу чрезвычайно медленно, согнувшись, к тому же – в три погибели. Даже зуб заболел зачем-то.

Очевидно, о дальнейшем участии в регате придется забыть. Меня спишут на берег, где я, скорее всего, сопьюсь, заведу немого попугая и сгину в полнейшем забвении. Моя команда продолжит гонку без меня, наверняка победит, и никто сначала даже не заметит моего отсутствия. Потом, вероятно, кто-нибудь вспомнит, что этот долговязый неуклюжий дрищ с испуганными глазами в какой-то момент перестал путаться под ногами, но никого не будет заботить то, куда он делся и был ли вообще.

Я рисую себе этот печальный финал, одной рукой поддерживая больную челюсть, другой прихватив стонущую поясницу.

IV

Чтобы побороть хворь, я отправился на поиски аптеки в городке Водице, в марине которого мы остановились переночевать. Аптека нашлась довольно быстро, правда, пришлось подождать минут двадцать, пока столетний старик обсудит с очаровательной аптекаршей свою обширную историю болезни.

К слову, об аптекарше. Она была удивительна красива. Высокая загорелая брюнетка с тонкими чертами лица и хитрым взглядом. Невероятно красивая хорватка, что, вообще говоря, большая редкость – если мужчины в Хорватии все сплошь средиземноморские аполлоны, то женщины обычно напоминают старуху Шапокляк. Но мне повезло – в аптеке Водице в тот день работала самая красивая хорватка.

Эта мисс Далмация внимательно выслушала мои жалобы на поясницу, зубы и суставы, после чего посоветовала самое сильное, по ее словам, обезболивающее. «Из ит стронг?» – уточнил я. Начнет действовать через пять минут, пообещала хорватская Афродита.

И не обманула – следующие несколько дней я функционировал исключительно благодаря ее таблеткам. Кажется, под их действием я даже начал лучше выполнять свои обязанности на палубе.

Хотя, возможно, так на меня подействовала ее красота.

V

Моя бесполезность и никчемность медленно меня убивает. Я пытаюсь отличиться, отважно выполняя команды шкипера, но каждый раз то веревка вылетит из рук, то, по недомыслию, я путаю правый борт с левым. На месте капитана я давно отправил бы себя на корм рыбам.

Пытаясь спасти остатки репутации и заслужить хоть каплю уважения, я решаю проявить кулинарные таланты, оккупировав на несколько дней камбуз. Приготовив для начала рагу, я размялся на своем фирменном томатном супе, после чего соорудил борщ, а закончил подход к плите на четвертый день курицей с рисом.

Томатный суп – это, вероятно, мое единственное заметное жизненное достижение. Реконструировав рецепт блюда, встречавшегося мне в паре новосибирских заведений, я постепенно разработал несколько надстроек к этому простейшему – помидоры и лук – базису. Томатный суп я готовлю на курином или говяжьем бульоне, в него можно добавлять мидии или креветки, болгарский перец или, скажем прямо, все, что душе угодно.

Одно из важнейших достоинств этого супа – его можно приготовить минут за сорок.

На яхтенном камбузе я быстро сообразил одну из самых банальных версий супчика: без мидий и перца, но с кусочками говядины и томатной пастой.

Команде суп понравился. Кто-то даже съел три порции. Моя репутация спасена, чувство собственного достоинство несмело приподнялось из окопа, куда его загнали неудачи первых дней.

VI

Все хвалят прибрежные рестораны Далмации. Легко догадаться почему: всегда свежие морепродукты, рыба и овощи, повара, которые, кажется, родились с ложкой во рту и ножом в руках, да дешевое вино изрядно ублажает вкусовые рецепторы.

Мы были в трех ресторанах в трех разных маринах – в Скрадине, Биограде и на острове Жут. Везде я заказывал рыбную уху. Нужно обязательно уточнять, что вы хотите именно рыбную уху, потому что «уха» по-хорватски – это вообще любой суп, а «рыбна юха» – это как раз привычная русскому вкусу уха. Так вот, далматинская уха была, конечно, хороша, но явно уступала той, что готовит мой батюшка. Уха там механистическая, формальная, а мы привыкли к более душевному набору ингредиентов.

В общем, приморские рестораны меня не впечатлили.

Все действительно свежее, повара отличные, но души в приготовленной еде не чувствуется. Обо всем этом я не стал говорить своему другу Нино, который накануне отъезда взял с нас обещание проинспектировать кухню Далмации и всячески ее нахваливал.

VII

В Загребе все знают Нино. Его узнают официанты, случайные прохожие пытаются пожать ему руку, а начальник бутафорской конной гвардии – появившегося недавно туристического аттракциона – уважительно отдает Нино честь.

Все эти люди, как и, полагаю, тысячи других, видят его каждую пятницу в прямом эфире национального телевидения, где он в компании четырех товарищей с разными убеждениями и опытом рассказывает хорватам о событиях в стране и мире. Судя по кивкам, похлопываниям по плечу и возгласам «Господин Нино!», это очень популярная передача.

Нино – это тридцатисемилетний профессор итальянской литературы в Загребском университете. Двухметровый брюнет, он в любой компании почти наверняка оказывается на голову выше остальных. Он жалуется на то, что большая часть его «группиз», фанаток, появившихся после начала телекарьеры, это женщины «от пятидесяти до ста пятидесяти лет».

Нино – консерватор, он не согласен с правительственным курсом на евроинтеграцию и тотальную приватизацию промышленности. Вероятно, поэтому руководство канала решило закрыть его передачу накануне очередных выборов. Правительство солнечной Хорватии, как и заснеженной России, не любит, когда его критикуют в прямом эфире.

VIII

Дельфины, конечно, невероятные создания. Сухопутные крысы вроде меня привыкли видеть их только на картинках да в передаче «В мире животных»; в Далмации же они выныривают в трех метрах от тебя. Во время долгих переходов от одного острова к другому поиск дельфинов стал нашим главным развлечением. Если не дремать, можно легко увидеть полдюжины за полчаса.

Впрочем, человеческой заслуги в этих контактах почти нет: судя по всему, дельфинам крайне интересно, что же за посудины бороздят их моря, и они с интересом сопровождают каждую яхту.

IX

Постепенно я начал понимать разговоры шкипера и его опытных друзей-яхтсменов. То, что раньше казалось тарабарщиной из русского мата и голландских морских терминов, начало обретать смысл. Я освоил несколько функций на лодке и, кажется, приблизился к пониманию причинно-следственных связей между веревками и парусами.

Я знаю, как ставить спинакер, умею убирать грот, выучил один морской узел и могу объяснить, как проверить уровень воды и топлива на лодке. Вряд ли эти навыки пригодятся мне на суше, но это определенно глоток свежего воздуха в моей городской рутине, состоящей из текстов, социальных сетей и сериалов канала HBO.

X

Шесть дней в Далмации – не самое плохое время в моей жизни. Яхтсменом за это время мне стать, конечно, не удалось, зато теперь могу считать себя далматинцем.

Хитрые звери, добрые люди

У главного редактора барабинской районной газеты есть знакомая коза. Он ее встречает едва ли не каждый раз, когда ходит на охоту. Эта коза – немезида здешних охотников. Никому еще не удавалось ее подстрелить, каждый раз она оказывается хитрее. Бывает, рассказывал редактор, видишь эту козу издалека в кустах, где она прячется в паре метров от очередного бедолаги с ружьем, словно пропуская его. Пройдет охотник мимо – тогда и коза отправится по своим делам. Посмеиваясь, видимо, над незадачливыми людьми.

За последние года умная коза вырастила уже два поколения таких же умных козлят. Говорят, лисы тоже стали умнее. Раньше, пока не было снегоходов, на них охотились прямо в поле, на снежной целине. За несколько лет лисы приспособились прятаться в кустах и камыше, так что барабинские охотники остаются теперь и без этой добычи. Впрочем, никто тут не расстраивается, хитрых зверей уважают и развлекают заезжих горожан байками про них.

Посреди Барабинска, рядом с вокзалом, на крыше какого-то гаража установлены буквы, складывающиеся в оптимистичную фразу: «Как прекрасен этот мир». Лисы и козы с этим не спорят.

Матушка чановского медиамагната Анатолия выросла в «Западном Берлине». Так в Чанах называли район бараков, в которых жили переселенные немцы. Судьба Толи – это типичная трагедия немца в России. Получив экономическое образование и поработав программистом, он вернулся в родные Чаны, где открыл три магазина одежды, создал небольшую медиаимперию из пяти сайтов и наладил выпуск газеты, в которой пытается писать о том, что волнует земляков.

Сейчас Анатолий вместе с партнером строит в центре Чанов торговый центр. Первый этаж займут его с партнером магазины, второй планируют сдавать. Толя надеется, что хватит места и для собственного офиса – пока он ютится в клетушке бывшей сберкассы.

Анатолий всего добился сам и не жалуется на жизнь. Говорит, правда, что найти работников в Чанах, где рекордная для области безработица, почти невозможно. Люди живут на пособие и работать не хотят даже за хорошую зарплату. Тех, кого все же удается мотивировать и уговорить выйти на работу, приходится контролировать в непрерывном режиме. Строительство торгового центра периодически замирает, потому что поставщик забывает привезти солярку. Но Толя все равно надеется закончить стройку в этом году.

Главреды из Багана и Купино наперебой хвалят свои районы, каждый из которых уж точно лучше соседнего. В ходе дискуссии стороны находят компромисс: в каждом районе есть что-то хорошее. Последним поводом для раздора становится заповедное соленое озеро – оба редактора считают его своим.

Дело в том, что до тридцать второго года («Тысяча девятьсот, то есть, тридцать второго», – уточняет купинец) озеро находилось на территории Баганского района, а потом его отписали Купино. Или наоборот. Спор за озеро, вода которого, как водится, избавляет от всех болезней, набирает обороты. В итоге добрососедские отношения побеждают – редакторы соглашаются провести демаркационную линию посреди озера и совместно его обустраивать. Сделку скрепляют рукопожатием и очередным тостом.

Читателей о геополитических изменениях проинформируют в следующем номере.