Текст книги "Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2"

5. Россия и СНГ: авторитет силы или сила авторитета?

«Нет попутного ветра для того, кто не знает, куда плыть»

Сенека

Если сопоставить бесспорную сентенцию римского мудреца с мнением экс-председателя Комитета Госдумы Российской Федерации по делам СНГ А. Островским, то создается впечатление, что, в отличие от населения государств СНГ, их элиты знают, «куда плыть». В тактике, возможно, это отвечает реальности. Но в стратегии это иллюзия. Однако она не отменяет очевидной констатации Е. Примакова: «Говорить сейчас об СНГ как об успешной организации я бы не стал» [ЛГ, 6–12.04.2008]. В отличие от ясного указания на «обоюдоострый» максимализм, как главную причину неоднозначного состояния российско-белорусского взаимодействия, в этой оценке нет хотя бы указания на комплекс причин затянувшегося дрейфа российской политики в СНГ. Между тем они имеют фундаментальный характер и изначально должны быть аналитически «разведены» по признакам «внешний – внутренний».

В послании президента России В. Путина (2005) распад СССР впервые определен как «самая большая геополитическая катастрофа века». В этом откровении нет цивилизационной компоненты – исторической неудачи коммунистического эксперимента, альтернативного «западному», но впервые дана оценка подлинного масштаба тектонического разлома как следствия внешних и внутренних факторов глобализации. Выше отмечалось, что одной из сущностных характеристик этого процесса является реструктуризация культурно-цивилизационных комплексов, их борьба за гегемонию или лидерство. Те КПК, которые не смогли дать адекватный ответ на Вызов глобализации, обречены на судьбу Титаника. СССР оказался в «бермудском треугольнике» прежде всего потому, что советско-коммунистическая модель по существу была не универсалистской, а партикулярной и конфронтационной (по Хрущеву – «мы вас закопаем»), и, в силу неспособности властной элиты преобразовать ее базовые основания, была обречена. В этом смысле констатируется распад С С С Р.

Однако этот процесс происходил не в вакууме, а под мощным и перманентным воздействием внешних сил – игроков на мировой «шахматной доске», прежде всего США, которые не без успеха утилизовали глобализацию в интересах своего гегемонистского проекта. Измотав все менее дееспособный СССР в гонке вооружений, они подвели его к коллапсу и вплотную приблизились к «золотому призу» – контролю над евразийским хартлендом. Еще в конце 90-х гг. эта сверхзадача звучала открытым текстом как традиционная колониальная формула «внешнего управления»: «Наша задача, – открытым текстом писала госсекретарь США М. Олбрайт, – состоит в том, чтобы управлять последствиями распада советской империи» [1998].

Аналогичную сверзадачу по сути формулируют и многие эксперты Евросоюза. Так, немецкий политолог М. Бубе в книге «Главные особенности германской стратегии относительно России» (Берлин, 2007) называет Россию «европейской цивилизацией с китайскими границами». Россия не будет членом ЕС в обозримом будущем, и оно вообще не определено. В таком непредсказуемом евразийском контексте, в представлении европейцев, невозможно установить критерии поведения для России, в соответствии с которыми можно было бы контролировать ее внутреннее и внешнее развитие. Политолог отмечает, что между нею и ЕС расположены три государства – Молдавия, Украина и Белоруссия, которые в настоящее время находятся в состоянии трансформации, однако идет она в разных направлениях и с разной скоростью.

Особое внимание М. Бубе уделяет проблеме интегрирования этих «переходных» стран в евроатлантические структуры и связанным с этой интеграцией российским интересам. Страны, находящиеся между ЕС и Россией, попадают в область, где интеграционные потоки перекрывают друг друга. Оба центра силы – ЕС и Россия – проиграют, если не будут сотрудничать в рамках данной проблемы. С одной стороны, не в интересах России терять исторические и экономические связи со своими соседями. С другой – при ускоренном движении «переходных» стран к полному членству в ЕС затраты на новое расширение превзойдут все возможные плюсы» [Цит. по: Совр. Европа, 2008, № 2, с. 153–155].

Между заявлениями американского официоза и немецкого автора есть определенная разница в стиле, но не по сути дела, и управление, контроль – ключевые смыслотермины. Политика «пробкового шлема» в сочетании с «soft power» – «мягкой силой» реализуется как два берега одного и того же селевого потока. В конечном счете, он должен привести к ситуации, которую некоторые российские геополитики метафорически маркируют как «остров Россия». Но Россия должна была стать «подмандатным островом».

На что делается ставка в субъективном плане? Прекращение существования СССР и официальное провоглашение СНГ не было пережито и понято, как катастрофа, новой властной элитой России. Напротив, в течение десятилетия в этой среде царило «счастливое сознание» (Г. Маркузе) – непонимание смысла происходящих процессов, вплоть до того, что, по данным соцопросов политической, административной и военной элиты в 1992 г., отношения России со странами СНГ рассматривались как менее дружественные, чем с США.

После затяжного запоя (ельцинского буквального и политического – «Запад нам поможет») наступило похмелье и понимание того, что Россию буквально «душат в объятиях». Стало ясно, что Запад нам поможет, но только на условиях формально «демократического» обустройства России на периферии евроатлантической ойкумены, в качестве регионального шерифа,

а также гигантского резервуара дешевого сырья и рабочей силы. Полуколониальный статус России необходимо было обеспечить двуединой стратегией создания «санитарного кордона» по всему периметру ее западных и южных границ, и с этой целью – объявления этого ареала зоной своих интересов и поощрения центростремительных тенденций в новых государствах, смены вектора их ориентаций с «восточного» на «западный». Технологии такого курса выстраиваются по узнаваемому принципу «кнута и пряника». Функции «кнута» берет на себя de facto проамериканское НАТО, а «пряника» – провозглашенная Евросоюзом политика «добрососедства», ныне «Восточного партнерства».

О назначении «кнута», как инструмента «огораживания» России путем создания «гарантий безопасности» за натовским «щитом», В. Путин впервые публично заявил в 2005 г. во время визита в Анкару. Он обвинил Запад в колониальном отношении к бывшим советским республикам и подчеркнул, что Россия не позволит, чтобы Европу делили, как раньше делили Германию – на Восток и Запад, на первый и второй сорт. По словам Путина, в рамках такого видения мира развитые западные страны диктуют бывшим советским республикам свои правила при помощи «дубинки» и «пробкового шлема», обращаясь с ними как с «туземцами» [Цит. по: Вестник Европы, 2005, № XIII–XIV, с. 10].

Евросоюз предпочитает политику soft power как следствие, с одной стороны, невозможности для него «здесь и сейчас» осуществить свое дальнейшее расширение путем полномасштабной интеграции постсоветских республик (исключая прибалтийские), а с другой – не отказываясь от подготовки реализовать этот проект в перспективе. Отсюда – скандально известная практика «вьезда в квартал», особенно во время «цветных революций» в Украине и Грузии, попытки (хотя и неудачные) ее дублирования в Беларуси, неустанное поощрение прозападной власти в Киеве и Тбилиси, оппозиции в Минске.

Россия по-разному относится к американскому «кнуту» и евросоюзному «прянику». Однозначно отклоняя натовский милитарный прессинг и выстраивая систему превентивных контрмер по обеспечению собственной безопасности, Москва не может не учитывать объективно паневропейский характер проблемы и, как отмечали эксперты, на саммите ЕС – Россия в 2005 г. обсуждалась тема «общего соседства». Официальная позиция России была такой: «Мы не претендуем на монополию в постсоветском пространстве. Мы готовы развивать партнерский диалог с Евросоюзом – тем более, что ряд стран поставили перед собой цель интеграции в ЕС» [НГ– Дипкурьер, 12.09.2005].

Романтика такой цели – «прочь от Москвы» – оказалась доступней прозаической действительности. Новизна ситуации в том, что такие функции Содружества, как «цивилизованный развод» подписантов Беловежского соглашения и затем «примкнувших» к нему, контроль за нераспространением ядерного оружия, суверенизация новых государств, первичная апробация «самостийного» опыта – эти функции уже исчерпаны, а перспективы нового этапа еще не ясны. Постсоветские государства, исключая Беларусь, до сих пор лучше представляют себе, от чего они ушли или их «ушли» геополитическим штормом, но теперь, после далеко не однозначного опыта государств – новых членов Евросоюза, задумываются над дилеммой «синицы в руках» (в прежнем СССР) или искомого «журавля в небе» Евразийского Союза.

Такое межеумочное состояние длительное время объективно кумулировалось Россией, еще не способной за ситуационными интересами увидеть четкую перспективу и выработать хотя бы среднесрочную стратегию реинтеграции постсоветского пространства. Осознание идейного вакуума характерно для элит постсоветских государств и ясно выразилось в риторических вопросах премьер-министра Армении В. Манукяна в беседе с послом России: «Позиция Москвы озадачивает власти страны, – сказал премьер. – Ощущает ли она свои стратегические интересы в Закавказье? Отказывается ли она от своих позиций в ближнем зарубежье? «[Цит. по: Ступишин, 2001, с. 130].

Однако дело далеко не только в позиции Москвы. Перепутье выбора в решающей мере определяется реальным состоянием СНГ. Для политических и бизнес-элит входящих в него государств «опыт ЕС имеет определенное значение. Успешные экономические операторы в странах СНГ желают в принципе того же, что и в странах Евросоюза, – насыщения своих рынков и проникновения на новые, предсказуемой правовой базы и совместимых стандартов… (И все же) представление о том, что внутри интеграционного пространства бизнес работает рука об руку, активно обменивается ресурсами, кадрами и результатами труда во имя общей выгоды, является скорее мифом, чем реальностью… Власти государств СНГ пока не готовы идти на компромиссы и принятие общих правил игры в таких сложных процессах. Однако вряд ли стоит полагаться на то, что тенденция к интеграции постсоветских экономик способны естественным путем (то есть без усилий со стороны политики) победить тенденции к автономизации» [Кондратьева, 2008, с. 75].

В СНГ сложилась ассиметрия между гораздо большим осознанием его участниками своих государственных, чем общих, межгосударственных интересов, выявилась недооценка взаимообусловленности обеих групп интересов. Эта «детская болезнь» препятствует разработке и реализации адекватной реалиям концепции «большой дороги», четко артикулированной и согласованной стратегии развития Содружества даже на ближнесрочную перспективу.

Во многом стагнация политики России относительно СНГ спровоцировала разнонаправленность центробежных интересов его участников и неопределенность направления их стратегических интересов. Эти тенденции нашли свое выражение в разноцелевой и структурной фрагментации Содружества.

Сепаратизм заявил о себе вначале и по преимуществу в южноазиатском сегменте СНГ. В середине 90-х гг. руководство постсоветских среднеазиатских государств предприняло усилия для формирования оргструктур нового регионального блока под эгидой казахстанского «центральноазиатского барса» (Назарбаев, 1997). И. Каримов признал, что договоренности «идут дальше СНГ». Эксперты отметили, что «союз трех может стать весьма внушительным фактором, позволяющим каждому из его участников сыграть в новые политические шахматы с другими странами, прежде всего с Россией» [Портников, 1995].

Еще недавно Л. Кучма, выступая перед студентами Киевского национального университета, заявлял: «Когда внутри СНГ создается столько союзов и когда в самом союзе имеются еще и другие союзы, то какие могут быть перспективы? Есть ли в Европейском союзе другие союзы? Нет». При этом экс-президент Украины не упомянул, что сама Украина являлась членом ГУУАМ.

Объединение государств – членов СНГ – первоначально с абрревиатурой ГУУАМ (Грузия, Украина, Узбекистан, Азербайжан, Армения, Молдавия) было создано в 1997 г. по инициативе Киева в качестве альтернативы СНГ. Уже в 2002 г. от участия в альянсе отказался Узбекистан, и отныне его аббревиатура сократилась до ГУАМ. Организация имела отчетливо антироссийский характер, вопреки своей «черноморско-балтийской» шильде. В этом отношении показательно отношение к Беларуси. Под давлением Запада Киев пошел на беспрецедентно недружественную внешнеполитическую акцию и в последний момент отозвал ранее посланное приглашение

A. Лукашенко участвовать в международном форуме европейских стран Балтийско-Черноморской зоны в Ялте в 1999 году. Представитель ЕС зая вил, что в ближайшие три года государства ГУАМ получат от ЕС 915 млн евро, и только Украина – 494 млн евро [НГ, 22.04.2005]. Чего стоит США выстаивание «дуги Анаконды», осталось за семью печатями.

Скрепляющим и наиболее массивным звеном этой «дуги» в пределах пространства СНГ являлась Украина. Это определяется ее геополитическим масштабом и геоэкономическим потенциалом. Украина в рамках СНГ занимает второе место после России по численности населения (50 млн человек) и по объему ВВП. По территории уступает только России и Казахстану. В принципе Украина – фактически единственное – после России – государство в постсоветском пространстве, которое обладает всем набором экономики крупного современного государства европейского масштаба. Страна имеет выходы к морю, обладает современным судостроением, в том числе и военным, располагает торговым и рыболовным флотом. Развита транспортная инфраструктура. Украина была одним из центров науки, культуры и образования в бывшем Союзе. В военном плане страна обладает значительным потенциалом, ее армия имеет современное вооружение, а по численности войск превосходит многие крупные европейские страны.

Таким образом, геополитический масштаб Украины, вместе с ее экономическим, технологическим, оборонным и научным потенциалом, можно в принципе сравнивать с Россией, ФРГ, Францией, Великобританией. Это позволяет Украине активно участвовать в международном разделении труда и быть членом любой интеграционной группировки [Годин, 2000].

Официальный Киев презентовал такой потенциал как «взнос» для вступления в НАТО и ЕС, более того – намеревался взять на себя, по словам B. Ющенко во время визита в США, роль «нового регионального лидера». С трибуны Европарламента В. Ющенко вещал, что продвижение Украины «в Европу не является проблемой для России, оно будет только способ ствовать нашему дальнейшему движению». Вступив в ЕС и НАТО, «Украи на никогда не позволит использовать эти структуры против интересов российского народа». Президент подчеркнул, что Украина заинтересована в «стабильной, демократической, интегрированной в европейские политические и экономические отношения, России», но в грубом противоречии с этой декларацией обещал, что Киев максимально укрепит границы и таможни, а также либерализует визовый режим со странами Евросоюза.

Фактически, добиваясь вхождения в Шенгенскую зону, Украина под декламации о дружбе с Россией была намерена построить стену на границах со странами СНГ – и все ради того, чтобы Запад не опасался открыть для нее свои границы.

От имени Европы намерения Киева разделял и поддерживал только Европарламент, от которого на самом деле мало зависит решение вопроса о членстве в ЕС. Более влиятельные европейские структуры, высоко оценивая украинский вклад в «огораживание» России, заняли выжидательную позицию. И не только потому, что они озадачены вопросом: «Сколько Украины может адаптировать ЕС?», но и опасаясь угрожающего опережения процесса тандемом НАТО – Украина. В этом был резон, учитывая риторический вопрос В. Путина во время визита В. Ющенко в Москву (2007): «Неужели в Киеве не сознают, что в случае появления натовских баз на территории Украины российские ударные силы будут нацелены в этом направлении?».

Этот вопрос в широком контексте по-прежнему беспокоит ведущих экспертов. В. Портников уже в 2005 г. полагал, что такая региональная структура, как ГУАМ, «выглядит странно», и «никакие ГУАМы Киев и Кишинев интересовать не будут, если Украине и другим участникам кишиневского саммита удастся сделать шаги в сторону НАТО и Евросоюза» [НГ, 25.04.2005]. Всего за пару лет натовский флюс Киева вырос настолько, что субъектность Украины, тем более ее претензия на роль «нового регионального лидера», померкла на глазах. С точки зрения В. Рыжова, «балто-черноморский санитарный кордон из Польши и Украины… поворачивает взгляд Украины… на запад – к Штатам. Неужели им невдомек, что, если Россия не примет мер против США на востоке Европы, вся Западная Европа навсегда окажется второразрядным сателлитом США? Украина при этом станет глухой, никому не нужной окраиной Европы и изгоем Евразии. Она интересна Штатам только на определенное время – пока не разорвет отношений с Россией и сделает налаживание добрососедства в дальнейшем невозможным» [2007, с. 119].

Тем не менее, полуживой, но амбициозный и авантюрный, ГУАМ продолжал оказывать серьезное влияние на СНГ, не внося в него позитивной лепты и вместе с тем препятствуя выработке согласованной политики Содружества на международной арене. Уже при выработке его Устава Украина внесла существенные оговорки, которые по сути означали обструкцию. Они исключали те положения исполнительных органов СНГ, «трактовка которых допускает международную правосубъектность СНГ, положение о создании единого информационного пространства СНГ и об урегулировании имеющих место на территориях государств – участников СНГ вооруженных конфликтов».

Стало ясно, что авторами этих «поправок» СНГ низводится до уровня какой-то аморфной региональной структуры. Это еще раз доказывало, что расширение сфер деятельности Содружества и придание этой организации международного характера не в интересах Киева, так как это противоречило его устремлениям в общеевропейские структуры. Украина не присоединилась к Организации Договора коллективной безопасности ОДКБ (Армения, Белоруссия, Казахстан, Россия, Таджикистан) и поэтому не входила в систему коллективной безопасности стран СНГ. Свое «кощеево яйцо» она стремилась хранить все-таки на Западе» [Годин, 2000].

Обобщенная оценка последствий центростремительных тенденций в СНГ была дана на Международной конференции в Санкт-Петербурге (2006). Президент РАПН А. Никитин отметил, что пятнадцатилетнее существование геополитического образования, именуемого постсоветским пространством, «подходит к концу. Налицо раскол между двумя группами стран СНГ (ОДКБ и ГУАМ), общие границы Содружества не сложились. Распалось единое правовое, языковое, культурное, образовательное пространство СНГ. Военно-политическая интеграция в формате 12 стран СНГ не удалась, о чем свидетельствует роспуск в 2005 г. Штаба по координации военного сотрудничества членов Содружества. Ряд государств СНГ вступил во внерегиональные объединения, а роль посредников в урегулировании конфликтов… взяли на себя ЕС и НАТО. В результате бывшее постсоветское пространство превратилось в Северо-Восточную Евразию, где соседствуют и переплетаются влияние Москвы, Ирана, Пакистана, Турции, НАТО, ЕС, США, Японии, Китая, Южной Кореи и других акторов, создавая плюралистический политический и экономический баланс сил» [Полис, 2006, № 3. с. 185].

Однако не все эксперты интерпретировали затяжной кризис СНГ как его тупик. «СНГ, – писал В. Скаков, – это не смертельно больной пациент, а всего лишь пациент, мучающийся несколькими хроническим болезнями, с которыми не умирают, а живут много лет» [2006].

С методологических позиций это вполне объективный диагноз. «Всякий кризис, – писал В. Ленин, – означает (при возможности временной задержки и регресса): ускорение развития; обострение противоречий; обнаружение их; крах всего гнилого и т. д.» [ПСС, т. 26, с. 372]. Диалектика эволюции СНГ – не исключение. В ней действуют фундаментальные факторы, способные нейтрализовать центробежные тенденции и перевести процесс в центростремительное русло.

Один из таких факторов может быть выражен дилеммой: «славянский треугольник» (CТ) или евразийская тетрада (СТ + Казахстан)? Феномен «славянского треугольника» СНГ (Россия, Украина и Беларусь), спорадически актуализируясь, в целом остается в тени, во-первых, как реакция на «Старшего брата» в славянской семье, во-вторых, страховка Москвы от возможных обвинений в шовинизме по отношению к неславянским этносам в пределах «треугольника» и уступка мультикультурализму. Действительно, численность 20 наиболее крупных нерусских народов Российской Федерации (млн чел.): татары – 5558, украинцы – 2943, башкиры – 1674, чуваши – 1637, чеченцы – 1261, армяне – 1130, мордва – 0,845, белорусы – 0,815, аварцы – 0,757, казахи – 0,655, удмурты – 0,637, азербайджанцы – 0,621, марийцы – 0,605, немцы – 0,597, кабардинцы – 0,520, осетины – 0,515, даргинцы – 0,510, буряты – 0,445, якуты – 0,444, кумыки – 0,423. Итого – 22692. Остальные нерусские этносы – 6603. Всего – более 29 млн [Здравый смысл, 2007, № 2, с. 50]. В принципе аналогичная картина – в Украине и Беларуси.

Означает ли это, что государства «треугольника» неверно по существу и не политкорректно определять как славянские? Если это так, то, к примеру, Францию нельзя называть французской, потому что там миллионы не-французов, и романской страной как одной из ветвей европейской цивилизации. Наряду с ней издавна существует не менее «корневая» и значимая славянская ветвь европейской цивилизации и в ее пределах – Россия,

Украина и Беларусь. Идея их «славянского треугольника» – исторически укорененная, великая идея культурно-цивилизационной общности трех народов, и ее пафос обещает быть плодотворным, стимулировать центростремительные тенденции в СНГ.

Славянский треугольник (СТ) – трехсоставной культурно-цивилизационный символ. Выражаемый им масштаб – не просто региональный, а субконтинентальный, но современное назначение и смысл – быть одной из ведущих европейских альтернатив. Она не сводима к формуле «НеЗапад» и имеет перед ней решающее преимущество быть «и Западом, и Востоком». Это относится не только к России с ее евразийским топосом и европейским культурно-цивилизационным вектором, но и к Украине и Беларуси с их среднеевропейским топосом и все же единым, хотя и не идентичным с Россией, культурно-цивилизационным кодом.

Однако в идее СТ есть по меньшей мере два потенциально серьезных противоречия. Во-первых, это опасность мутации в панславизм, не отражающий всего спектра реальных социокультурных и геополитических приоритетов славянских народов в целом. Во-вторых, эта идея должна прозрачно определиться относительно неславянских этносов и их, в свою очередь, относительно титульных этносов в пределах «треугольника». Реальные проблемы этнического самоопределения в СНГ должны найти свое разрешение в рамках новых государств и их единства.

С кем именно – вопрос естественно-исторической однотипности государств, общности исторической судьбы, интересов, ценностей и приоритетов. Начиная с древнерусского государства, особенно интенсивно – с XVIII в. произошла глубокая экономическая, политическая и социальная интеграция украинского, русского и белорусского народов, которые без преувеличения можно назвать народами-братьями. Здесь сказывается не только близость исторических и этнических корней, языков, культуры, традиций, православной религии, но и нечто большее, что можно назвать духовной близостью.

Колоссальный потенциал «славянского треугольника» объективно существует, и его легитимность убедительно подкрепляется тем, что «массовые настроения по отношению к России отличаются гораздо большей толерантностью и симпатией» [Гузенкова, 2007, с. 108]. А для подавляющего большинства белорусов, начиная с А. Лукашенко, говоря его словами, это вообще «моя Россия».

Потребность в консолидации геоэкономических и духовных факторов СНГ, не отменяя актуальности «славянского треугольника», требует более широкой постановки вопроса – реанимации и обновления единства СТ с постсоветскими среднеазиатскими государствами, прежде всего с Казахстаном с его 40 %-м русским населением, значительным экономическим потенциалом, геополитической ролью и, не в последнюю очередь, с традиционно лояльным Москве президентом Н. Назарбаевым. В свое время инициаторы денонсации СССР недаром сорвали приезд казахстанского лидера в Беловежье, заранее зная его позицию, точнее – стойкую оппозицию деструктивному сговору. С тех пор казахстанский лидер не раз предлагал проект Евразийского союза.

Тем не менее, Н. Назарбаев остается верен идее консолидации СНГ путем его реформирования в духе своего евразийского проекта. Отсюда – стойкая оппозиция ГУАМ. Как заявил директор казахстанской Группы оценки рисков Д. Сатпаев, «для Казахстана ГУАМ не интересен ни в политическом, ни в экономическом плане… Казахстанское руководство хорошо понимает, что ни политических, ни реальных экономических проектов ГУАМ пока предложить не может… Казахстан свои приоритеты определил, и ГУАМ в этот список не входит…Астана не участвует в прозападных проектах» [Геополитика, 2006, с. 87].

В каких же проектах эта страна намерена участвовать? Последовательная политика Казахстана стала весомым фактором создания нового геэкономического пространства в форме Таможенного союза «трех», и путь к формированию Евразийского союза – вначале в форме Евразийской экономической интеграции – открыт.