Текст книги "Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2"

«Это был великолепный восход солнца… мир был охвачен энтузиазмом»

Гегель

Революция – смыслотермин полимерной значимости, и условием определения такого феномена, как революции, является следование правилу Л. Витгенштейна: «Прежде чем спорить, нужно условиться в терминологии». Гегель, скорее оппонент Великой французской революции, чем ее сторонник, храня объективность, все же оценил ее вынесенными в эпиграф высокими словами. Воздерживаясь от них, консервативная Европа дружно ополчилась против универсальной «свободы, равенства и братства», безошибочно расценив их как вызов именно Великой революции своей «постепеновской» эволюции, а нередко – социальному застою и политической реакции.

Исторический смысл и отсюда – величие революций не заданы автоматически, и зависят от масштаба и глубины преобразований. Они обусловлены историческими пределами культурно-цивилизационного комплекса (КПК) и завершением его распада. Коренная переоценка ценностей происходит, когда никакие трансформации КПК – по существу, внутритиповые революции – уже не приводят к «эффекту феникса», и происходит межтиповая революция – крупномасштабный и системный скачок в развитии определенной модели культуры/цивилизации, интегральное обновление ее основного качества – смена ценностно-смыслового ядра деятельности и переход к другой модели. Радикальная «смена вех» осуществляется в серии многообразных революций – духовных, научно-технических, социально-политических.

Независимо от внутритипового и межтипового характера, масштаба и перспективы социально-политических революций, непреходящей напряженностью отмечено их взаимодействие с культурной эволюцией. Великая культурная революция является пиком напряжения между оказавшимися в историческом тупике ценностями, отношениями и структурами деятельности, исчерпавшей свою жизненную силу, и сформировавшимся альтернативными ценностями. Разрешение противоречий между ними в революционный период «бури и натиска» означает обновление смыслов и ценностей деятельности, возникновение и упрочение новых отношений и структур. Великие «осевые» революции заложили фундамент христианского и исламского миров. Великая французская революция завершила целую эпоху порожденного эпохой Просвещения революционного прорыва в Новое время.

Однако между революцией и культурой нет автоматической связи. Любая революция – лишь радикальное средство достижения самоцели – преодоления отчуждения и освобождения творческого потенциала субъекта культуры. Если это средство не адекватно гуманистической «сверхзадаче», происходит лицедейство – мимикрия под революционные изменения и трагедия – дискредитация революции. Перефразируя Ф. Ницше, революцией легко казаться, но трудно быть.

Исходя из таких оснований, что означает «оранжевая революция» 2004 г. в Украине? Вокруг нее – масштабные «шум и ярость», проклятия и алиллуйя, вплоть до утверждений о том, что она является нормативной моделью коренных преобразований во всем постсоветском пространстве и прежде всего – в России. В иллюстрациях апологии этого феномена дефицита нет. Однако есть смысл увидеть «оранжевую революцию» изнутри. В тот период в польской газете «Nie» («Нет») от 8.12.2004 была опубликована статья «Террор оранжистов» эмигрантки из Украины Г. Даниловской. «Сегодня по всей Украине, – писала она, – стали реальностью: запрет на профессиональную деятельность, преследование за взгляды, навязывание новой обязательной идеологии, которую люди уже назвали «оранжизмом»… У нас в провинции начинаются репрессии… Закона не существует… Методы, которыми сегодня пользуется оппозиция, чтобы прийти к власти, страшны. Мне стыдно жить в стране, где неприлично богаты олигархи и неприлично бедны простые люди. Жаль, что выезжать придется не по экономическим, а политическим причинам». Автор интуитивно чувствует, что насилие – весьма широкое понятие, и включает в себя физическое принуждение, социальную дискриминацию, политический остракизм, моральный террор и пр.

Беглянке от «оранжистов» резонно возразить: разве якобинцы не прибегали к массовому террору во имя великих идеалов? Его невозможно принять, но можно понять, учитывая яростное сопротивление реакции. Во имя чего же была «революция» в Киеве, благостно названная «оранжевой» как символ ее «растительного», ненасильственного характера? Но если его «поскрести», обнаруживаются довольно жесткие реалии. О них исчерпывающе пишет Л. Руи в статье «Тайный Интернационал» в швейцарской газете «Le Temps» [10.12.2004]. Автор проводит параллели между процессами в Сербии в 2000, Грузии в 2003, Украине в 2004 гг. и пишет о «конспиративных игроках – международных темных силах, состоящих из теоретиков ненасилия и финансистов, близких к американскому правительству… Дж. Шарп является главным теоретиком международной сети несиловых революций. Он с циничной откровенностью пишет: «Речь идет не о разрешении конфликтов, а о конфликтах самих по себе, о борьбе, которая означает победу». Любой, кто заглянет в политологический учебник, узнает, что такие способы действий характерны для технологий так называемого «управляемого хаоса».

Это по-оруэлловски узнаваемые технологии-«перевертыши»: «Свобода – рабство, мир – война». «Американские политтехнологи, планировавшие «народные революции» в Сербии, в Грузии и на Украине, не случайно придумали для своих проектов растительные названия. «Растительная жизнь» – значит инстинктивная, бессознательная. Наряжая людей, как елки…они делали ставку на сон разума. А слова «свобода», «независимость», «демократия» вбрасывали в толпу для алиби – чтобы сознание не знало, что оно спит» [НГ, 9.12.2004].

О последствиях таких технологий и о том, где находится центральный (но не единственный) офис кукловодов, адресно писал итальянский публицист Л. Карачалло в статье «Если вернется холодная война» [L’Espresso, 15.12.2004]: «Украинский кризис напоминает нам, что «холодная война» вовсе не закончилась… Если верх возьмут горячие головы, придется констатировать ввинчивание самого большого европейского государства (не считая России) в спираль насилия с непредсказуемыми последствиями». Учитывая более осторожную позицию Евросоюза в конце 90-х по поводу событий в Киеве, лондонская «The Times» 28.12.2004 рассудительно писала: «Если ЕС воздержится от предоставления помощи, тогда ведущей организацией в вопросе интеграции Украины с Западом станет НАТО. Это таит в себе риск катастрофической конфронтации с Россией».

У «оранжистов» – альтернативный взгляд на события, включая ответ на вопрос: «Кто виноват?», и «образ врага» выражается как в «пещерном», так и в респектабельном вариантах. Первый из них представлен бандеровскими последышами, которые в бесчисленных текстах призывают украинцев последовать примеру тех, кто с оружием в руках боролся «с москалями, жидами и прочей нечистью».

Авторы второго варианта «образа врага», начиная с президента В. Ющенко, претендовали на историософскую рефлексию русофобии. С одной стороны, они настаивали на исторической укорененности украинского сопротивления «москалям» и в этом смысле – органичности «оранжевой революции», а с другой – уже в течение многих лет на трагедии голодомора в Украине 30-х гг. – по сути классового, лишенного этнонационального окраса, конфликта.

Явная неподготовленность России к «оранжевой революции» предстает в репрезантативных текстах, к примеру, в интервью одного из ведущих российских политологов Г. Павловского. Он без обиняков сожалел о том, что «оранжевой революции» «вовремя не дали в морду. Присутствие России было косметическим, мы едва восстановили баланс… С моей точки зрения, Россия в недостаточной степени принимала участие в украинских делах…, что неправильно и привело Россию к политике свершившихся фактов… Подлинно необходимого вмешательства не было…» [НГ, 7.12.2004].

В этом тексте нетрудно отделить зерна от плевел. «Политика присутствия», «активная политика» вполне релевантны духу и букве международного права, тем более – исторических связей России и Украины, права Москвы на «присутствие» в постсоветском пространстве (об этом предметно – в другом разделе). Принципиально иное дело – настойчиво повторяющееся, по сути неоимперское «вмешательство». Буквально по Есенину: «Остался в прошлом я одной ногою. // Стремясь догнать стальную рать, // Скольжу и падаю другою». У Павловского Русь однозначно «стальная», но хорошо бы ей быть и более гибкой, овладевать мудростью и искусством активного присутствия, но без вмешательства, которое объективно дает квазиреволюционерам алиби на дистанционирование от России. Перефразируя Ленина «Если мы потеряем Украину, мы потеряем голову», можно сказать: если мы потеряем голову, потеряем и Украину.

Гораздо основательнее оценка и позиция А. Дугина, хотя в привычной системе координат: «Десантированные в Киев политтехнологи нанесли колоссальный ущерб имиджу нашей страны и ее президенту. Потому что привыкли к исключительно виртуальным методам. В России при абсолютно… деполитизированном населении это, увы, проходит. Но абсолютно не проходит на Украине, где включены реальные механизмы политической борьбы, где существует геополитика, где существуют интересы мощных, настоящих, серьезных сил» [25.02–3.03.2005].

Тем настоятельнее необходимость анализа не только феноменологии, но и сущности так называемый «оранжевой революции», «гордиевых узлов» завязанных ею противоречий, наконец, того, кто в Украине, даже условно абстрагируясь от кукловодов, действительно виноват. С точки зрения В. Рыжова, помощника президента Украины Л. Кучмы в 1994–1999 гг., затем первого заместителя министра промышленной политики, «существующее положение не может называться демократией. Власть народа – это не только выбор руководителей… Это повседневное… и всеобъемлющее участие общества в обустройстве страны… это соблюдение государством всех прав и свобод человека» [2007, с. 117].

Менее всего можно заподозрить в тенденциозности Тараса Черновила, сына В. Черновила, «отца-основателя» Народного Руха. Ранее Т. Черновил работал в команде В. Ющенко в составе парламентской фракции «Наша Украина». Однако его назначение руководителем избирательного штаба оппозиционного В. Януковича стало сенсацией. Как «ренегат» Т. Черновил объяснил ситуацию? – «На Украине нет революции, а есть ползучий переворот» [НГ, 8.12.2004].

Каковы его объективные предпосылки? «Оранжисты» далеко на первые, кто привел Украину к такому опасному состоянию. Об этом свидетельствует сборник статей известных украинских аналитиков «Какая Россия нужна Украине?» (Киев, 2004) как ответ на дискуссию, проведенную в 2001 г. «Независимой газетой» [http// cis.ng.ru/woeds/20010425.1_ukraine.html]. Содержание сборника позволяет заключить, что «оранжевая революция» во многом была подготовлена уже политикой президента Л. Кучмы. По его убеждению, Украина более значима для России, чем наоборот. Киев хотел бы видеть Москву нейтральной и беспрепятственно обеспечивающей экономическими преференциями. «Для того, чтобы Украина максимально выиграла от сотрудничества с Россией, ей необходимо максимально дистанционироваться от северного соседа», – писал М. Гончар [Какая…, 2004, с. 47].

Корневая система такой ситуации уходит в толщу столетий. Как заметил В. Рыжов, когда трое выборов подряд жители земель, которые входили когда-то в состав Речи Посполитой, голосовали за «оранжевых», а жители земель, в свое время заселенных беглыми вольными людьми (восток и юг Украины), голосовали против них, это был «не только культурный разлом… Это отличие на генетическом уровне без привязки к национальности. Понимают ли власти, что такая противоположность никаким насилием не преодолима и благо Украины – в уважительном единении этих противоположностей?» [2007, с. 116].

В начале второго десятилетия нового века политическое состояние Украины – в ситуации фактического междувластия и пока вялотекущего взрыва. Его провоцирует затянувшийся процесс формирования общеукраинской политической элиты, для которой государева «шапка», похоже, не «по Сеньке».

Что означает этот процесс для России и всего постсоветского ареала? Никто серьезно не обсуждает самую серьезную опасность – высокую вероятность имплозии, или взрыва вовнутрь, по аналогии с поздней Римской империей, когда враждебные «партии» буквально «пожрали друг друга» (Энгельс) и создали политический вакуум – легкую добычу для варваров. Зато предмет неослабевающего интереса – эффект «взрывной волны» в России и в целом в постсоветском ареале.

Восторженный голос А. Чубайса в бурлящем «революционными» страстями Киеве не был гласом вопиющего. В унисон В. Мироненко писал, что «удачное завершение украинского эксперимента по ускоренному овладению европейской политической традицией и хозяйственным опытом капитализма может коренным образом изменить мышление и поведение россиян и белорусов» [2006, с. 106].

Пока же «эксперимент» больше менял мышление и поведение властной элиты и иже с ней в Украине. В письме В. Путина украинскому президенту отмечалось: «Речь идет прежде всего о своеобразной трактовке украинской стороной событий нашей общей истории, героизации сотрудничавших с нацистами военных преступников, развязанной в ряде регионов Украины «войне» с историческими памятниками и захоронениями советских воинов-освободителей, усиливающейся дискриминации русского языка, деятельности, направленной на раскол Украинской православной церкви. Эти недружественные шаги уже омрачают атмосферу отношений между нашими государствами. Более того, они могут нанести серьезный ущерб двухстороннему сотрудничеству…» [Цит. по: ЛГ, 6–12.02.2008].

Вопрос о том, является ли «оранжевая революция» проблемой для России, имеет риторический характер. Напряженность этого вопроса подтверждает уже название круглого стола «Какого цвета революция ожидает Россию?», организованного по инициативе «Независимой газеты» [НГ, 24.02–1.03.2005]. Сопредседатель Совета по национальной стратегии И. Дискин отметил, что «вся Восточная и Центральная Европа строила новые национальные государства под одним лозунгом – «Прочь от Москвы!». В этом русле и «оранжевая революция». Но политолог обратил внимание на значение оппозиции «двух Украин» для России. «Теперь важно следить за дальнейшим развитием этого процесса в масштабах всей Украины. Перенесение этого процесса на Юго-Восток будет иметь другое измерение. Его ощущение себя колонией Запада и Центра Украины стало осознанным … Один из наиболее вероятных сценариев – это национально-освободительное движение будет формироваться под лозунгом, что и есть настоящая, подлинная… Россия».

Не обойден вниманием и белорусский вектор «оранжевой» радиации. Немецкие эксперты Х. Риель, Р. В. Шульце и Х. Тиммерман полагали, что «смена руководства на Украине привлекает внимание к возможности развития в том же направлении и в Белоруссии, хотя президент Лукашенко считает, что «Беларусь нельзя равнять с Югославией, Грузией или Украиной». Тем не менее, в связи с событиями на Украине белорусский президент поставил задачу «укрепления стабильности и повышения управляемости системы власти в республике» [Цит. по: Полития, зима 2004–2005, с. 187].

Основания для озабоченности действительно были и есть. Хотя в целом социально-политическая ситуация в Беларуси стабильна, и слишком «узок круг революционеров» от оппозиции, западные спонсоры не оставляют ее в одиночестве и для «раскачки лодки» охотно прибегают к услугам украинских национал-радикалов. Так в названном выше манифесте Р. Коваля предъявляются территориальные претензии к Беларуси, поощряется (особенно в Полесье) тенденция к украинизации. Известна роль украинских инструкторов и боевиков в организации уличных беспорядков в белорусской столице.

В целом, отмечает политолог В. Гельман, интерпретации «оранжевой революции» сводятся к двум дискурсам. На Западе склонны говорить о ее революционно-демократическом характере, в России же почти официально считается, что они обусловлены вмешательством Запада [Гельман, 2005, с. 36, 46].

В таком раскладе рациональное объяснение современной Украины должно быть двуединым, с учетом как внутренних, так и внешних обстоятельств. Однако характеризовать «оранжевый» феномен как «мирную трансформацию», «скорее реформу, чем революцию», – значит выдавать желаемое за действительное. Это не была революция в том смысле, который изложен в начале раздела. Но это была и не трансформация как внутритиповая реконструкция общественного строя с целью его оптимизации. Ни одна из задач такого рода даже не ставилась.

Перед нами – по сути типичный, хотя по форме и «лица необщего выражения», политический переворот (Т. Черновил), досистемная модификация власти с целью ее перераспределения между властными элитами в симбиозном режиме. Он подобен песочным часам, и затянувшаяся патовая ситуация, или de facto двоевластие, серьезно ослабила Украину. Тем не менее, с учетом ее потенциала и объективного места в Европе и мире, украинский фактор играет все более неординарную роль в геоглобалистском контексте.

«Эта страна превращается из у(о)краины России в у(о)краину Европы»

В. Иноземцев

«Все меньше и меньше внутриукраинские события выглядят чисто украинскими. Это нормально. Украина находится в центре геополитических страстей, но играет в политику, навязанную со стороны. Как тут не вспомнить Павло Тычину: «Свое в нас революция убила!». На этот раз – «оранжевая»

В. Рыжов

Украина – один из наиболее масштабных и значимых «перекрестков» евразийского сегмента глобализации – и как культурно-цивилизационный фронтир Средней и Юго-Восточной Европы, и как «козырная карта» в далеко идущих геополитических играх. «В мире идет настоящая борьба за Украину, ведь именно это государство – с самой большой (после России) в Европе территорией, с выгодным географическим положением и 52-миллионным населением – является необходимой «критической массой» для реализации любых крупномасштабных европейских и евразийских проектов» [Окара, 1999].

США в полной мере осознают приоритетную значимость Украины в своих проектах гегемонии в «евроатлантическом пространстве» и в этой связи – нейтрализации сердцевины хартленда – России. Стратегия разлома Евразии, ее «геополитического плюрализма» это эвфемизм политики «разделяй и властвуй». Она служит двуединой цели: с одной стороны, предупреждает реинтеграцию стран СНГ, а с другой – не только открывает геополитическое пространство бывшего Советского Союза для экспансии «открытых дверей», но и подавляет всякую попытку возникновения любого блока, который мог бы угрожать расширению США. Шведский политолог И. К. фон Крейтор писал: «Как минимум, комбинация американского расширения в прибалийские государства и Украину, спаренная с усилием изъять у России контроль над остатком СНГ, эффективно изолирует Россию и доведет до конца американскую цель – контроль над Евразией» [Цит. по: Геополитика…, 2006, с. 58].

З. Бжезинский открытым текстом говорил в интервью «Комсомольской правде»: «Запад, в частности, США запоздали с признанием геополитической значимости… суверенной Украины…. Без 52-миллионного славянского государства восстановленная империя оказалась бы более азиатской и удаленной от Европы. Украина способна быть частью Европы и без России, Москва же может сделать это только через Украину, что определяет значимость этой страны в формировании новой Европы» [1998]. Исходя из концепции геополитического мэтра, контроль над Украиной является ключом для установления американского господства над всей Евразией. Idefix в том, что «ни Украина, ни Россия порознь никогда не встанут на ноги» [Цит. по: ОНС, 1997. № 4, с. 41].

Realpolitik по Бжезинскому подтверждается М. Голдманом, заместителем директора Девис-центра российских и евразийских исследований Гарвардского университета, путем сопоставления американской поддержки реформации в России и Украине. Он пишет, что в России «исходили из того, что США бросятся предоставлять огромные займы, чтобы обеспечить переход к рыночной экономике. И хотя США предоставили определенную помощь, она никогда не была столь большой, как этого ожидали в мире. На деле гранты Украине были больше сумм, предоставлявшихся России» [Цит. по: НГ, 18.02.2005].

В США сознают, что такие – более демонстрационные и выборочные, чем реальные, – рычаги воздействия не дают необходимого системного эффекта, и пытаются достигнуть его в процессе натовизации Европы. Миссия НАТО полифункциональна. Это: поддержание «евроатлантической солидарности»; иллюзия гарантий тем, кто испытывает страх перед русским «медведем» и готов заключить любой, тем более коммерчески выгодный, союз, лишь бы «прочь от Москвы»; надежды на то, что страны, заведомо не соответствующие экономическим и политическим критериям членства в Евросоюзе, приобретут натовский геополитический сертификат для приема в «европейскую семью».

Между тем, отмечал В. Рыжов, «нет ни одной сколь-нибудь объективной причины стремиться в НАТО… Если мы боимся нападения на нас, то с чьей стороны? Когда схлестнулись Греция и Турция из-за Кипра, им обоим не помешало членство в НАТО… США заинтересованы во вступлении Украины в НАТО», но «о наших интересах речь не идет… не их это проблема» [2007, с. 118].

Однако такие расчеты и иллюзии разделяет лишь прозападная часть украинской элиты. Не менее влиятельная юго-восточная Украина апеллирует к смыслу и тексту Декларации о государственном суверенитете Украины 1990 г. Она впервые провозгласила, что Украина намерена в будущем быть «постоянно нейтральным и безъядерным государством, не принимает участия в военных блоках». Такие принципиальные заявления были в Акте о провозглашении независимости Украины в «нейтральном внеблоковом статусе».

В то же время украинская внешнеполитическая деятельность все явственнее наталкивалась на формально объявленный нейтральный статус Украины, противоречащий интеграции в евроатлантические структуры. Менялась обстановка, и то, что политически было целесообразно в 1990–1991 гг., становилось тормозом в политике уже в 1993-м и последующие годы. «Внеблоковый нейтральный статус Украины уже рассматривался не как догма, а в зависимости от общей ситуации безопасности, к которой он должен адаптироваться. Такой… подход нашел развитие в Конституции Украины (1996) и Концепции национальной безопасности (1997)… в этих двух документах о нейтральном внеблоковом статусе Украины вообще не упоминается» [Гречанинов, 1999].

Движение маятника ситуационных «целесообразностей» в конце 90-х гг. вновь побудило политические элиты Украины поразмышлять о действительных угрозах стране. С одной стороны, агрессия НАТО против Югославии вызвала серьезное беспокойство Украине, и его причиной было не только недовольство бомбардировками народа, близкого в этническом им религиозном отношении, но и стратегические соображения. Действия НАТО дали аргументы тем силам в Украине, в основном левым и представляющим восточные и южные регионы. В стране с многочисленными этническими, региональными и территориальными проблемами были серьезно обеспокоены готовностью НАТО откровенно решать такие проблемы силой.

Если ясно, что НАТО опасен для национальной безопасности Украины, где надежная перспектива? Прозападная часть украинской элиты увидела «свет в тоннеле», ведущем в Евросоюз. Однако этот адрес по-своему отмечен высокой неопределенностью. Это среднесрочная вероятностная перспектива, учитывая фундаментальные трудности ЕС по адаптации 17 своих новых членов. Но в принципе «как много» Украины может осилить Евросоюз? Известный политолог и «ревизионист» М. Джилас отмечает, что, хотя, к примеру, «объединенная Германия является самым сильным европейским государством, но в то же время она явно переоценивает свою роль. И ей не удастся взять под свой контроль, допустим, Украину. Эта задача трудно выполнима даже для Америки» [МН, № 19, май 1992]. По украинскому присловью, это ситуация «тяжко нести, та й жалко кiдати». Этим не снимается понятная стратегическая заинтересованность ЕС в паневропейской экспансии, и вовлеченность в нее Украины была бы «золотым призом».

Об этом пишет В. Шнейдер-Детерс, руководитель украинского бюро Фонда Ф. Эберта, апеллируя к «высшим» интересам стран, стоящих у брюссельского «парадного подъезда». В отличие от Москвы, которая, по его мнению, заинтересована в том, чтобы «мобилизовать потенциал ЕС на благо России», но она не стремится не только к интеграции, но даже ассоциации с ЕС, «средние и небольшие государства в Европе смогут утвердить свое место в процессе глобализации» лишь путем включения в ЕС, и это «отвечает их национальным интересам». Тем не менее, эксперт признает, что не только стратегии, но и «единства мнений по поводу развития связей между ЕС и Украиной нет». Киев – за интеграцию, Брюссель – за «добрососедство», «партнерство», но пока не членство Украины в ЕС [2000, с. 94–95].

Такое видение проблемы – совсем не по Бжезинскому. В «Среднесрочной стратегии» Евросоюза сказано: «Развитие партнерства с ЕС должно способствовать укреплению роли России как главной силы в построении новой системы межгосударственных политических и экономических связей на пространстве СНГ». Однако вопрос о зависимости взаимодействия ЕС– Украина от эволюции сотрудничества ЕС – Россия остается напряженно открытым. «На деле, – отмечает Шнейдер-Детерс, – ЕС… вряд ли согласится признать претензии России на главенствующую роль во взаимоотношениях с соседними государствами». Он полагает, что признание за Россией роли государства-лидера в СНГ влечет за собой «подспудное исключение Украины из объединительных процессов» [Шнейдер – Детерс, там же, с. 97].

Такая перспектива также неприемлема для Украины, и прозападная часть ее элиты стремится «переиграть» Россию даже ценой сдачи реального суверенитета своей страны. Действительно, «настораживает настойчивость, с которой украинские политики призывают интегрироваться в Европу и трансатлантические структуры: ведь это же призыв лишиться части суверенных прав государства. Чем же позиция этих политиков отличается от позиции ратующих за воссоздание Советского Союза в той или иной форме?» [Рыжов, 2007, с. 111–112].

Безоглядная интеграция Украины в ЕС равносильна обесценению государственной «самостийности», но стремление дистанционироваться от России и добиться полного политического контроля в стране неотвратимо влечет к «запретному плоду». У политических актеров есть своя аудитория. Заголовок в украинской газете во время визита федерального канцлера Германии: «Мы прощаем крестоносцев и ожидаем инвесторов» [Цит. по: МЭиМО, 2002, № 5, с. 17].

Далеко не все в Украине мыслят столь пафосно, и ее геополитический поиск отмечен синдромом двуликого Януса. Примечательна аргументация президента Атлантического совета Украины В. Гречанинова. В отличие от безоглядного В. Ющенко, характерно уже название его статьи «Киев на распутье». «Новая Украина, – пишет он, – продолжает поиск своего места в Европе и мире. Несмотря на отсутствие общественного единства в отношении выбора политического курса, все настойчивее устами властных структур декларируется западный курс развития государства». Тем не менее, «существует устойчивый разброс политических ориентаций электората разных регионов Украины. Если западный и центральный выступают за широкое сближение с Западом и вхождение в его структуры, то восточный и южный продолжают ориентироваться на укрепление СНГ, союз с Россией и т. п».

Украина, продолжает Гречанинов, формально становится «стратегическим» партнером то США, то России, т. е. двух ведущих государств мира, проводящих в отношении Украины разновекторную политику. Это свидетельствует о непонимании смысла стратегического партнерства. «При сложении двух противоположных векторов они самоуничтожаются. Парадокс такого партнерства и в том, что если Украина объективно может идти в рынок только вместе с взаимосвязанной в экономическом плане Россией, то в политическом плане она все настойчивее выбирает западное направление, исключающее партнерство с Россией. В принципе партнерство стратегического масштаба возможно тогда, когда экономический и политический векторы совпадают. Не менее важно для стратегического партнерства и то, что его основными признаками могут быть не только близкие цели и задачи, но и соизмеримость потенциальных возможностей партнеров» [Гречанинов 1999]. Такой во многом здравый подход все же не лишен псевдо-дилеммы «западного направления, исключающего партнерство с Россией». В русле этой логики автор констатирует желаемое и действительное: «И все-таки хотелось бы, чтобы подавляющее большинство граждан Украины осознанно оценивали и поддерживали западное направление и перспективы развития государства. Однако сегодня, видимо, в силу ряда обстоятельств и причин это вряд ли возможно» [Там же].

Рефлексия ситуации российским экспертным сообществом уже далека от ельцинской эйфории: «Каждое утро россиянам следует просыпаться с мыслью о том, что ты сделал для Украины!» [СМ-XXI, 2007, № 11, с. 115]. Ныне оценки колеблются между не лишенным эмоций скепсисом и сдержанным оптимизмом. До «оранжевой революции» стратегия сотрудничества мыслилась в категориях «евроатлантического пространства», в котором не столь значимой, но наиболее «строптивой» выступала украинская сторона. На семинаре «Россия и Украина в евроатлантическом пространстве» (Москва, 1999) В. Третьяков безадресно говорил о том, что вообще «украинцы пытаются сейчас прыгнуть в Европу…, делая вид, будто Россия – это Азия». Главный редактор украинского журнала «Политическая мысль» А. Дергачев не менее безапелляционно заметил, что Россия по определению «не может себя чувствовать между Востоком и Западом – она сама Восток». Такой «разговор глухих» скорее напоминал известную ссору гоголевских Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем.

Страсти охладил А. Пушков, начиная с констатации, что «Украина состоялась как независимое государство (следовательно, его право выбирать, куда «прыгать» – И. Л.)… Еще не утвердилась, но это уже не от России зависит… Отношения между Украиной и Россией будут зависеть от отношений между Россией и Западом… Речь идет о том, будет ли Россия великой державой или нет. По этому поводу идет, собственно, вся борьба…». Однако эти здравые суждения были обоснованы парадоксальной, но сомнительной аргументацией: «Потому что Россия по-прежнему представляет для Запада стратегическую проблему, а Украина для Запада стратегической проблемой являться не может».