Текст книги "Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2"

«История выработала для белорусов особую национальность, и они владеют всеми условиями для самостоятельного развития»

К. Калиновский

«Многие государства борются за сохранение собственного «Я» в мировой системе, ощущают себя достойными своего будущего. Среди развитых стран это Канада, Норвегия, Япония. Среди развивающихся – Россия, Белоруссия, Китай»

Е. Пономарева

Прежде чем Беларусь оказалась среди немногих стран, способных к политической и социокультурной самоидентификации в условиях глобальной реструктуризации современного мира, она, принявшая в 1990 г. Декларацию о суверенитете, изначально находилось в состоянии бифуркации, или неопределенности. Начиная с 90-х гг. прошлого века, молодая республика более десятилетия переживала системный кризис, в котором противоречиво переплелись тенденции деструкции – дезинтеграции, ставшей в течение нескольких поколений традиционной социалистической системы ценностей и связанной с этим процессом активизации разнонаправленных культурных архетипов и комплексов, в том числе провинциализма, ксенофобии и шовинизма, а с другой стороны – формирования новой модели реконструкции общества, адекватной вызову современности.

Эксперты отмечали, что в условиях Беларуси «основанием для «культурно-идеологического» программирования служит та или иная интерпретация национально-государственной идеи в контексте существующей геополитической ситуации для нового государства. Историческая ретроспектива и современное состояние общественной мысли Беларуси обнаруживают, что на переломных этапах ее истории набор культурно-идеологических векторов в целом ограничивается тремя доминирующими течениями: идеология «возвращения в Европу»; концепция «славянского единства» в различных интерпретациях; идеология «цивилизационного моста» между Западом и Россией [Гуманiтарна…, 1996, с. 43].

В целом в республике еще преобладали «расщепленное» сознание и ориентации. По оценке В. Конана, утрачивалась способность «сохранять гармоничную меру взаимодействия собственно-национального «ядра» и межнациональных духовных взаимодействий… Общественная мысль в Беларуси поляризовалась, население поделилось на белорусов – тех, кто за суверенную, независимую белорусскую государственность, за полноправное экономическое и культурное сотрудничество с «востоком» и «западом», и на антибелорусов – тех, кто отрицает национально-культурную самостоятельность Беларуси, а также тех, кто посередине, – не занимает никакой позиции или мечтает про «добрые старые времена» [Контакты…, 1996, с. 28].

На такой смысловой развилке в первой половине 90-х гг. культурно-политическая инициатива во многом принадлежала Белорусскому народному фронту (БНФ) «Возрождение». Объективности ради заметим, что он начинал свою деятельность в 1989 г. с программы, основанной на реформации существующего общественного строя. В. Быков на 1-м съезде БНФ заявил: «Мы верим в человеколюбивую мудрость Москвы, разум русской интеллигенции, ЦК нашей партии. Мы верим, что великий прораб исторической перестройки Михаил Горбачев нас поддержит. Иначе и не может и не должно быть» [Белорусская трибуна, 1989, № 7(11)]. Программа содержала реформу СССР, включая его действительно федеративное устройство, «организацию широкой поддержки начатых лучшими силами КПСС радикальных перемен во всех сферах общественной жизни, …за возрождение ленинских принципов национальной политики, за реальный суверенитет Беларуси» [Там же, с. 7].

Если буквально за несколько лет «верные ленинцы» оборотились не менее верными этнорадикалами, то это свидетельствует если не об отсутствии традиции национально-освободительного движения в Беларуси, то во всяком случае – о ее неукорененности, разрыве такой преемственности и чисто прагматической ставке на этнонационализм как компенсаторный инструмент борьбы за перераспределение власти и собственности. Но очевидный диссонанс между амбициями и «амуницией» означал, что БНФ «под собою не чуял страны». Еще на его сьезде в 1999 г. висел транспарант: «Зенон временно в эмиграции, но всегда – лидер нации». Вопрос к делегату съезда: «А чего ж он тогда не возвращается? – Боится. – Лидер нации боится тюрьмы? – Наоборот, боится, что власть на него просто внимания не обратит» [Общая газета, 5–11.08.1999] и фактически сошел с политической авансцены.

Здесь следует отделить зерна от плевел. Статистика показывает, что Беларусь, подобно Германии, – государство, близкое к моноэтничности (более 80 % – этнические белорусы). Это ориентирует на осмысление роли и самоутверждение белорусского этноса в завершении процесса консолидации народа Беларуси. Такая роль обусловлена признанным правом титульного этноса в современной нации-государстве. Это весомый аргумент и в отношениях с сопредельными государствами по поводу статуса проживающих там этнических белорусов. В России их 1,2 млн, Украине – 0,4 млн, республиках Средней Азии – 300 тысяч, балтских государствах – 200 тысяч.

Однако БНФ нарушил эту рациональную меру и встал на путь утверждения белорусской этнократии. На смену традиционной толерантности пришла не просто ориентация, а практика «Беларусь – для белорусов». Этнические белорусы рассматривались как «тутэйшыя», а все другие этносы – как «чужынцы». Оранжирующая эту практику лексика уже не напоминала «Зубра» Гусовского, а была апологией цели, которая оправдывает средства. «Жизнь, – писал И. Вотщепка, – это колесо, земля стоит, а оно вертится. Бывает, подымет на самый верх, а потом со всего маху – вот тут не дай бог растеряться: раздавит, как жабу. Мокрое место оставит, а само покатится дальше. Ему некогда ждать, пока ты будешь штаны подтягивать. Но если ты правильно выбрал маршрут и у тебя есть план, как добиться своего, ты кум королю, а то и более. Мало кто найдет смелость сказать льву, что у него со рта смердит» [1990, с. 156].

Такому дурно понятому «макиавеллевскому» настрою этнократов явно не доставало ницшеанского различения: «Быть, а не казаться». В атмосфере созданных ими мифологем они фантастически быстро проделали путь от «овцы» до «льва», ностальгируя по виртуальной сверхдержаве – «старажытнай» Беларуси от Балтийского до Черного морей, от Вильно до Смоленска. Идеологи БНФ вызывали дух М. Довнар-Запольского – историка начала прошлого века: «Белоруссия представляет собой обширную страну, состоящую из губерний – Минской, Могилевской и Смоленской и почти всей Витебской… из почти всей Виленской, из Гродненской, из трех северных уездов Черниговской и прилегающих волостей и губерний… на востоке – Псковской, Тверской, Калужской и Орловской. Это составляет 258000 км², на которых живет 12 миллионов белорусского населения и более 3 миллионов других национальностей – великороссов, евреев, поляков и татар» [1990, с. 133].

Но география автоматически не становится геополитикой. «Легкость необыкновенная» такой, как помнят читатели по классическому прецеденту, «е-аргафии» (в особенности высокомерный пассаж с анонимными «прилегающими волостями и губерниями») в том, что Божий дар – белорусские Минщина, Могилевщина и Витебщина – перепутан с «яичницей» – исконно русскими Тверью и Орлом, украинской Черниговщиной. Провокационный характер и взрывной эффект такой геомифологемы подкреплялся настойчивыми живописаниями якобы фатальных и известных военных конфликтов между ВКЛ и Речью Посполитой с Россией. Определенность в смысл этой мифологемы внесло замечание Н. Короленко о том, что «мы ведь историю строим, …как и где белорусы кого-то побили, какие войны и что нам принесли или отобрали. Так, может, лучше воссоздавать историю мира между народами Беларуси, России, Литвы и Украины» [Республика, 14.10.1992]. Но творить мир между народами невозможно, если у «льва» из пасти смердит.

Амбициозный размах этнократии, во многом уже пришедшей к власти, был обратно пропорционален ее реальной роли в безотлагательном решении накопившейся «критической массы» внутренних проблем страны. На острие этих проблем, безусловно, были последствия чернобыльской трагедии. Беларусь оказалась первой в мартирологе ее жертв, хотя она и произошла не на ее территории. В заключении экспертной комиссии Госплана СССР утверждалось «о величайшей катастрофе в истории земли» [Энергия, 1990, № 7, с. 4]. На 45-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН она была определена как «без преувеличения, величайшая катастрофа в истории человечества».

Тем не менее, подлинные масштабы материальных потерь и угрозы народному генофонду существенно превосходили официальные данные. Автор провел сравнительный анализ советской версии чернобыльского «следа» и оценок семи независимых международных центров. Если максимальную оценку такой активности принять за 100, то оценка Госплана составила 37 и одного из международных центров – даже 26. Остальные пять групп экспертов оценили ее соответственно: 50, 70, 98, 100, 100. «Хвост» чернобыльской гидры простирался на расстояние 10000 километров, и, по некоторым оценкам, ее суммарная активность – 120 миллионов person-rem – будет способна оказывать свое воздействие в течение 70 лет, т. е. смены трех поколений [Levyash, 1992].

В Беларуси лишь через четыре года после аварии был признан ее пред-катастрофный популяционный эффект – угроза генофонду населения. В Декларации о государственном суверенитете БССР речь шла уже об угрозе национальной катастрофы и «спасении народа». Что же предложили и сделали властвующие этнократы?

Радиационный фон беспрецедентной беды стал лакмусовой бумажкой некомпетентности, политиканства и популизма определенной части белорусской элиты. Их исчерпывающе представил доктор исторических наук Л. Лыч: «Меня пугает мысль: может быть, сегодняшнее поколение молодых белорусов биологически будет сильней, чем то, которое только народится на земле и будет считаться специалистами относительно чистой… а что, если эта часть не будет тем гарантом, который обеспечит в будущем нормальный генофонд для белорусской нации? Поэтому не разумней было бы, во имя сохранения ее самобытной общности на планете, определенную часть наиболее национально сознательных разнополых молодых белорусов, а также недавно сформированных семей в общем примерно до 100 тысяч человек в организованном порядке, за полный государственный счет компактно переселить куда-нибудь на новое место?… Думается, ООН благосклонно отнеслась бы к такой просьбе белорусов и с помощью всемирной прогрессивной общественности нашла бы на планете Земля благоприятный с точки зрения природно-климатических условий кусок территории для этого количества белорусов, чтобы они могли тут развиваться как самостоятельный народ… Поэтому направлять в далекий неизведанный край нужно белорусов с высоким уровнем национального самосознания, устойчивых против всяких форм ассимиляции» [ЛiМ, 4.05.1990]. Как говорят по таким поводам, комментарии излишни.

Глобальная по масштабам чернобыльская трагедия для Беларуси стала проблемой выживания нации. Последствия такой чудовищной катастрофы объективно не могут быть преодолены в короткий срок и окончательно. Но и полное осуществление принятой Чернобыльской государственной программы объективно не могло быть достаточным, тем более – оптимальным. Реально речь шла и идет о предельной минимизации последствий катастрофы. Это подлинное испытание компетентности и ответственности всех заинтересованных сил и структур. Помимо комплекса специальных мер в «зоне», необходимы повсеместный переход к экотехнологиям, полноценное питание населения, обустройство его быта, оздоровление больной всеми дефицитами медицины, и многое другое. Важную роль могла бы сыграть более энергичная мобилизация усилий мирового сообщества за счет разницы между «вяло-гуманитарной» (К. Ясперс) помощью и подлинно гуманной сопричастностью к трагедии.

Все это требовало системной реформации Беларуси, ее трансформации в современное высокоразвитое общество. С таким национальным приоритетом, по-видимости, согласны практически все – от «правых» до «левых». Вопрос заключался в соперничестве двух моделей социально-экономического развития, основанных на различных типах собственности и управления. Адепты каждой из моделей предлагали свою в качестве истины в последней инстанции. Одни апеллировали к чудо-свойствам рынка, автоматизму либеральной экономической стихии, другие – к директивному началу, плану как панацее от экономических бед.

Пытаясь реализовать неолиберальную модель, этнократы поставили под угрозу стагнации среднеразвитую и еще неконкурентоспособную производственную инфраструктуру, ввели распределительный «военный коммунизм» (по карточной системе), обескровили инфраструктуру некогда славных своей ухоженностью белорусских городов и «весей».

Под угрозой деградации оказалось ядро конкурентоспособности страны – ее развитый человеческий капитал, унаследованный от советских времен. В Беларуси начала 90-х гг. работников с высшим и средним специальным образованием в расчете на 10 тысяч человек было больше, чем в 10 из 15 республик бывшего Союза. Годовая выработка чистой продукции на одного занятого составляла 41 % этого показателя в Германии. В прессе отмечалось, что японские партнеры Республики Беларусь обнаружили «неостывшую способность» белорусских рабочих и инженеров «давать высококлассную продукцию. Здесь умеют хорошо работать и выпускать не сырье, а готовую продукцию нужного качества» [Известия, 7.10.1995]. Японцы знают в этом толк: прочная репутация Беларуси как «сборочного цеха» – не столько порок, вызванный былой моноспециализацией, сколько стандарт технологической добродетели, свидетельство массовой способности к освоению сложных технологий. С таких позиций стартовать к развитому информационному обществу – не только реальная задача, но и для Беларуси как сравнительно небольшого государства, практически лишенного сырьевых «козырей», – единственный, но надежный шанс к тому, чтобы самоутвердиться в качестве государства с высоким интеллектуальным потенциалом. Однако в это десятилетнее «лихолетье» он так и не был востребован.

Глубинным основанием «мерзости запустения» первой половины 90-х гг. было бессилие властвующей этнократии сформулировать общенациональные интересы и ценности народа Беларуси, консолидировать его в единую нацию-государство.

Печатью такой ограниченности отмечена и культурная политика этого периода. Провозглашенное «Адраджэнне» пытались осуществить в духе ретро, свести его к «старажытнай беларусчыне». Мало кому было понятно, что Возрождение это не просто возвращение, и, следуя мудрости постпозитивиста А. Н. Уайтхеда, «мы так же не можем жить без музеев, как и не можем жить в музеях». И в Беларуси невозможно дважды войти в одну реку. Так, важно знать и чувствовать, что истоки национального менталитета – в крестьянской среде. Однако, уважая прошлое и храня его, нельзя жить в нем и только им. Но, по мнению В. Конана, именно «село и селяне… создали культуру… Урбанистическое общество создает не культуру, а современные формы унифицированной цивилизации». Здесь заметно влияние О. Шпенглера, его символов деревни как «задушевного детства», а цивилизации – «мертвого каменного города». Такая ориентация – в лучшем случае плод недоразумения. Ф. Скорина вырос и расцвел в Вильно и других культурных центрах Европы. Ф. Достоевский (этнический белорус) – законченный урбанист, мыслитель Северной Пальмиры, но его творчество – вершина как раз культуры, а не цивилизации, жесткий приговор ей в состоянии декаданса, но вовсе не цивилизации как таковой. Если также учесть, что из 9,5-миллионного населения Беларуси того времени уже около 8 млн человек составляли городское население, то чисто крестьянская ориентация возрождения напоминает птицу немецкого художника П. Клея – странное существо с устремленной вперед грудью, но повернутой назад головой.

Все, что является непреходящим в подлинно белорусском культурном наследии, остается одним из столпов современного этапа общенационального духовного обновления. Однако второе издание его возрождения парадоксальным образом связано с разночтениями по поводу субъекта национальной идеи, ее этноцентристской или полиэтнической интерпретациями. Их смысл выявился в характерном диалоге двух экспертов: «– Мы являемся свидетелями национального возрождения. И не только белорусского. Но иногда белорусские деятели примерно так высказываются в адрес представителей других национальных меньшинств: подождите, вот возродим белорусчину, а там уже и вам поможем. – Мы стали свидетелями двух параллельных процессов национального возрождения – белорусского и малых национальных групп – русской, польской, украинской, еврейской, литовской. И думается, совсем не нужны упреки, кто более пострадал. Потерпели все в одинаковой степени» [Звязда, 6.01.1993].

Действительно, некоторые деятели «беларусчыны», трактуемой в узком смысле, как возрождение только белорусского этноса, оставили переставшую быть актуальной для них тему: «Кому на Руси жить хорошо?» – и занялись другим сюжетом: «Кому на Беларуси жить хуже?». Решив, что хуже всех белорусам, они предложили другим этносам «погодить», пока не возродится «беларусчына». «Последний довод» этнократов – заметное преобладание «тутэйшага» этноса в составе населения.

Это вызвало широкую оппозицию. В заявлении Координационного совета национальных объединений республики в 1992 г. отмечалось: «В последнее время на различных уровнях высшими официальными лицами делаются заявления о приверженности республики… соблюдению прав человека и национальных меньшинств. Но одно дело делать заявления, а другое – осуществлять их на практике… До настоящего времени не принят закон о национальных меньшинствах; законы о культуре, языке и другие содержат элементы дискриминации по отношению к национальным меньшинствам. Национальные меньшинства лишены доступа к средствам массовой информации… В органах законодательной и исполнительной властей нет структур подлинной защиты интересов национальных меньшинств» [Народная газета, 4.04.1992].

Однако преобладающие во властных структурах первой половины 90-х гг. этнократы были глухи к такому положению. Духовная роль титульного этноса – собирателя единой полиэтнической нации – оказалась для них явно шапкой не по Сеньке. В принципе этого и невозможно достичь, сохраняя в концептуальном арсенале представления о «национальных меньшинствах», которые заведомо ставят белорусское этническое большинство в привилегированное положение.

Вопреки этому, национальные «меньшинства» не только не согласились с монополией титульного этноса на фактический статус «чужынцаў», но и ответили, хотя и по-разному. Многие из тех, кто поддался гласу сирен, что у них есть «метрополия» (поляки, литовцы, особенно евреи), эмигрировали. Не говоря уже об утрате ими своей белорусской Родины, Беларусь потеряла сотни тысяч лояльных и высококвалифированных кадров. Другие, не приняв статуса «чужынцаў», перешли на радикальные позиции выражения своих прав, вплоть до угрозы унитарному устройству государства, особенно в Полесье.

«По плодам их узнаете их». Плоды «адраджэння» в этнократическом духе оказались ядовитыми, не от древа добра и консолидации народа Беларуси, а зла его этнокультурного разобщения. Не удивительно, что искусственный вакуум между белорусскими этнократами и небелорусскими этносами стали охотно заполнять все заинтересованные международные «субъекты» – от украинских великодержавников до западных радетелей мультикультурализма как прикрытия угрозы национальной безопасности единой и неделимой Республики Беларусь.

По всему периметру проблем Беларусь оказалась перед вызовом Современности – как народ с богатой духовной традицией и высоким человеческим капиталом, как общество, взыскующее свободы и справедливости для всех, как государство, которому еще предстояло самоутвердиться. Общецивилизационные проекты реформации страны, основанные на апелляции к общечеловеческим ценностям либеральной демократии, выявили свою неэффективность вне конкретного месторазвития (термин П. Савицкого), или национальной «почвы». В равной мере обнаружилась бесперспективность этнократических ориентаций. Исход был в трансформации общечеловеческого опыта и ценностей в контексте уникальных культурно-цивилизационных особенностей Беларуси.

Как всегда в критических ситуациях, стал очевидным «железный» закон примата политики над экономикой. Именно политика – внутренняя и внешняя – требовала решительной смены политического курса для выхода из системного кризиса и решения назревших проблем.

Политические силы в Беларуси, сознавая, что «жить по-старому» нельзя, по-видимости согласно апеллировали к суверенной демократии, но понимали ее по-разному. В. Быков исповедывал безоглядный демократический радикализм: «В таком стремлении, – писал он – цель, которая оправдывает самые радикальные средства. Но средства демократические» [Народная газета. 13.05.1992].

Ориентация на «самые радикальные средства» ставила под сомнение легитимность сильной, т. е. авторитарно-демократической власти, вызывала призрак диктатуры. Большому художнику слова Быкову было простительно не знать, что «использование термина «авторитарный» с необходимостью требует прояснить понятие авторитета. С этим понятием связана огромная путаница, поскольку широко распространено мнение, будто мы стоим перед альтернативой: диктаторский, иррациональный авторитет или вообще никакого авторитета. Но эта альтернатива ошибочна. Реальная проблема в том, какой вид авторитета следует нам признать… Рациональный авторитет имеет своим источником компетентность… Источником же иррационального авторитета, напротив, всегда служит власть над людьми» [Фромм, 1992, с. 17].

В такой оптике видится интервью С. Алексиевич «Народной газете» [13.03.1996]. «Мы, интеллигенция, живем в кругу своих представлений, иллюзий о народе. Надо признать: связь с реальностью у нас слабая, народ нас не услышал… Это наше общее поражение… Мы не поняли, что по– прежнему далеки от народа, не имеем о нем никакого представления. И та крайность, когда народ называют «быдлом», «совком», говорит о нашей слабости, бессилии… Каков священник, такова и паства».

В первую очередь это относится к БНФ. Проблема его лидерства еще оставалась открытой. В конце 80 – первой половине 90-х гг. оно принадлежало З. Позняку. Известны его заслуги в снятии покрова тайны о большевистском терроре (Куропаты), в возрождении национальной памяти. Однако Позняк не прошел даже школы диссидентства, обнаружил некомпетентность в генерации инновационных идей, изначально был склонен к абсолютизации этнической «беларусчыны», вплоть до вульгарной русофобии. Широкое неприятие вызвали также радикальные методы «штурма и натиска», спровоцированные иллюзиями триумфального шествия БНФ. Вследствие этого в 1995 г. он потерпел поражение на парламентских выборах. Извлекая уроки, некоторые активисты (Ю. Ходыка и др.) предложили новую, более гибкую концепцию разделения БНФ на партию и движение. Движение должно было стать выразителем национальной идеи, партия – консервативной идеологии, и вместе они должны были идти на сближение с общедемократическими силами. Позняк – и не только он – были против, за БНФ как фронт, в буквальном смысле конфронтационная сила.

В результате, как писал публицист А. Майсеня, «БНФ не состоялся в главном – как Народный фронт, как подлинно массовое демократическое движение. И в этом его трагедия. Идея БНФ оказалась гораздо шире и привлекательнее реальности БНФ» [Знамя юности, 23.04.1991].

На таком фоне очевидна потребность в крутом повороте, который произошел со сменой политического руководства страны, переходом к президентско-парламентской республике во главе с президентом А. Лукашенко. Стиль его руководства – сила авторитета, если возможно, авторитет силы, если необходимо. Хорошо узнаваемый «городом и миром» секрет же его легитимного и стабильного лидерства – не только в известном «рациональном авторитаризме», но и устойчивой способности действовать согласно максиме французского философа Э. Ренана: «Все великое совершается народом, народом же нельзя руководить, не разделяя его идей… Нельзя порицать того, кто берет человечество со всеми его иллюзиями и пытается влиять на него и через него» [1994, с. 125].

Президент Республики Беларусь вполне «под собою чует страну». «Наш народ воспитан на традициях коллективизма, – говорил он на сьезде Советов 29 сентября 2000 г. – Наш народ – социалистический народ. Основа

– социальная справедливость» [Цит. по: СМ – XXI, 2001, № 7, с. 34]. Это не следует понимать буквально, как курс на возврат к социализму. Но, сознавая «разрывы» переходного этапа, связанного с угрозой утраты скромных, но действительных социальных достижений (такая угроза заметна и в до-путинской России), а также с мощной тенденцией к социализации во всем развитом мире, особенно в Европе, президент и идущая за ним элита разработали и осуществляют авторитарно-демократическую стратегию выживания и стабильного развития Республики Беларусь. Судя по итогам выборов президента и органов государственной власти, референдумов (1995, 1996) и Всебелорусским народным собраниям (1996, 2001, 2009), этот курс вполне легитимен. Самые крупные результаты внутренней политики – политическая стабильность, недопущение деиндустриализации страны, спасение ее производительных сил от либерального погрома, осуществление ряда градостроительных и научно-технических проектов, социальная защита человека труда, внимание к молодежи, билингвизм и т. п.

Однако вокруг содержания и стиля такой политики до сих пор не утихают страсти. Известен остракизм и обвинения в адрес А. Лукашенко как «последнего диктатора Европы», которые Запад обрушил на действительно далеко не «ручного» президента Беларуси. Между тем, искусственное противопоставление авторитаризма и демократии объективно обесценивает концепцию и практику рационального демократического авторитаризма. Более точен руководитель российского Института национальной стратегии С. Белковский. Он полагает, что «в ходе последних сроков своего правления эти лидеры (Н. Назарбаев и А. Лукашенко) вполне успешно решают проблемы роста и создают предпосылки для плавной демократизации, не сопряженной с элитными потрясениями» [НГ. 14.09.2005].

С таких позиций реанимация индустриального комплекса Беларуси и его развитие к высшей, инновационной ступени на основе мобилизации человеческого капитала – не только вполне реальная задача, но и для Беларуси, как страны, практически лишенной сырьевых «козырей», – единственный шанс выживания и самоутверждения своего места в мире. Этому подчинены «Национальная стратегия устойчивого развития Республики Беларусь» (1997), разработанная в русле известной «Декларации РИО» (1992), и «Основные положения Программы социально-экономического развития Республики Беларусь на 2006–2010 гг.». Комплекс мер, предпринятых в последнее время по нейтрализации последствий надвигающейся мировой депрессии и вместе с тем – экономическому стимулированию и правовому регулированию цивилизованного предпринимательства, организации гибких форм его взаимодействия с государством, – все это свидетельствует об испытанном на эффективность в послевоенной Европе «третьем пути», или социальном государстве.

Политическая и культурная элита страны отдает себе отчет в том, что маршрут стабильного и динамичного развития не обещает быть триумфальным шествием, и во многом зависит от преодоления культурно-идеологического вакуума, формирования деятельной сопричастности всего народа, мобилизации его духовной и социальной энергии. На пресс-конференции 17 сентября 2002 г. А. Лукашенко констатировал, что современная «белорусская идея не выработана». Уже в следующем году президент изложил исходные позиции и принципы этой идеологии: «Общество не может существовать без целостного свода идей, ценностей и норм, объединяющих всех граждан. Государство без идеологии, как и человек без мысли, не может жить и развиваваться, тем более противостоять внутренним и внешним угрозам… Собственные традиции, идеалы, ценности и установки составляют становой хребет нашего народа. Они не придуманы, а выстраданы нашим народом» [2003, с. 20].