Текст книги "Миры победителей 1.0"

Урок 3

Две металлические палки, воткнутые мной по сторонам от кострища, поддерживают старый мятый котелок над огнем. Пламя с голубым отливом и черной копотью – пластик найти проще, чем дерево, бумагу проще, чем кору для растопки. Грею руки, растопырив грязные пальцы, придвигаюсь ближе.

Черт! Сунул ногу в огонь, быстро тушу коптящий ботинок, развязываю веревку, скидываю его – достаю обмотанную тряпкой ногу – ничего страшного, легкий ожог. Дую на ботинок – слишком горячо его надевать сразу. Откладываю в сторону, помешиваю мою похлебку, глаза слезятся от запаха дыма и от голода. Скоро закипит.

Перематываю тряпку на ноге, побольше на месте новой дырки. Надеваю ботинок, заново обвязываю его веревкой. Проверяю, как в нем будет ходить. Ничего, если повезет, найду себе новую обувь сегодня или завтра. А можно и так.

Кипит. Запах еды щекочет нос, осторожно, следя за ботинками, наклоняюсь над котелком, нюхаю. Обед будет что надо. Давно такого не было. Не готов еще?

Наматываю тряпку с шеи на руку, снимаю котелок с огня. На колени не поставить – горячо. Ставлю на землю. Встаю на колени над котелком, достаю из внутреннего кармана куртки на молнии много раз погнутую и выпрямленную ложку, протираю ее долго, придирчиво оглядывая спереди и сзади, оттягивая тот самый миг.

Зачем торопиться.

Отгибаю горячую проволочную ручку в сторону. Нагибаюсь совсем низко к котелку, набираю ложку. Дую – горячо. Касаюсь губами ложки. Горячо – дую.

Наконец кладу ложку в рот, бережно переливая похлебку в рот. Ложка стучит о расшатанные зубы; суп удался. Вторая ложка. Дую.

Кусочек мяса, перекатываю языком со стороны на сторону, долго жую. Глотаю. Горячо. Вкусно.

Еще ложка супа. Согреваюсь. Еще. Тепло, можно есть быстрее, не дуя, не боясь обжечься. Ем быстро. Потом приподнимаюсь. Оглядываюсь. Хорошо. Снова нагибаюсь, ем. Пробую поднять котелок за ручку – остыла, можно. Нагибаю, чтобы собрать всю гущу, снова попадается мясо, кажется картошка или репа; котелок пахнет костром и копотью и редким запахом мяса и специй. Хороший день. Ложка стучит о стенки котелка, скребется – и во рту, глотаю, потом снова в котелок.

Все. Доел, собираю капли из котелка прямо в рот, вытираю ложку, наматываю тряпку на шею. Тепло обманчиво, после еды оно быстро пройдет, если его не хранить. Застегиваюсь, заматываюсь, завязываюсь. Подбрасываю еще топлива в костер. Хороший день.

Урок 4

Пусто. Сколько это продолжается? Нечем измерить. Темно.

Просыпаюсь оттого, что нестерпимо чешется левая рука. Открываю глаза. Включается ночник. Чешу затекшую руку. Переворачиваюсь на другой бок. Через закрытые веки вижу, как плавно гаснет ночник. Шелестит климат-система. Хочу спать.

Сколько там времени? Открываю глаза – включается ночник, рядом с ним – часы. Половина третьего. Еще спать и спать. Завтра что? Ах, уже сегодня… Суббота, подсказывают часы. Закрываю глаза.

Снова открываю. Смотрю на левую ладонь. Хорошо научились делать. Швов совсем нет, гладкая чувствительная кожа. Сжимаю пальцы в кулак, разжимаю. Хорошая рука, даже родинку на пальце нарисовали там же. Волосы на тыльной стороне ладони еще отрастут – тогда совсем ничего не будет напоминать о том, как чесались несуществующие пальцы, как просыпался ночью от кошмаров, будто ему оторвало руку, а оказывалось – правда. Разжал пальцы. Мелкая дрожь. Моя, знакомая кожа. Даже отпечатки мои вернули, так сказал хирург… как его там – Сайменс? Сказали, кэп, скоро будете как новенький, а жуткая память о потере руки сотрется через несколько сеансов психотерапии.

Положил руку под подушку, закрыл глаза. Ночник погас.

Тихо шурша, закрылись двери лифта. Лампочка под потолком моргнула желтым светом – и лифт пополз вниз, плавно набирая скорость. Жужжит мотор, свистит воздух в щелях, пахнет маслом и горячим пластиком. Пыль забилась в щели, грязь по углам, куда не добраться уборщице. Легкая вибрация, пахнет мужским лосьоном после бритья и собакой. Холодные стены лифта, закрыл глаза, в уме считаю этажи, слушая, как мимо свистят переборки. Дрожь стенок передается через прижатый к стене затылок. Вижу, как за веками моргает лампочка – лифт остановился, двери нехотя открылись. Стою, не двигаясь. Лампочка снова моргает, двери закрываются. Через секунду свет гаснет.

Вдалеке, наверно на улице, слышна музыка. Лает собака, ее зовет мужчина. Стою еще около минуты, прислушиваясь. Слышны далекие шаги на лестничной площадке, лифт оживает, трогается наверх, разгоняется. Второй, третий, четвертый, пятый – медленнее – шестой. Включается лампочка, открываются двери. Открываю глаза. Но заранее почти знаю, кого увижу – я помню этот запах, оставшийся в лифте в прошлый раз.

На вид ей лет тридцать, обесцвеченные короткие волосы с красными прядками в челке, спортивный костюм, в ушах капельки наушников, едва заметно кивает в такт музыке. Удивлена, что лифт приехал не пустой, вскидывает брови, настороженно заходит, вопросительно смотрит на меня, указывая рукой на кнопки. Показываю, что мне вниз. Жмет на первый этаж, смотрит перед собой, слушает музыку. Пять, четыре, три, два, один, выхожу вслед за ней.

Сразу от дверей она пускается неторопливой трусцой вдоль по улице. Провожаю ее взглядом.

Оборачиваюсь на звук – от угла дома ко мне бежит знакомый кокер-спаниель, подбегает, обнюхивает мои ноги, поднимает голову и убегает обратно, так же стремительно, как и прибежал.

В небе плывут редкие облака, пока я их разглядывал, запищал таймер, десять минут прошли.

Урок 5

Никаких новостей уже больше суток. Тридцать один час и семнадцать минут. За это время я поспал едва ли два часа, сидя в неудобном кресле в приемной ближайшего офиса спасателей. Недавно сменившаяся работница службы, взгляд которой я ловлю каждые несколько минут, снова отрицательно качает головой, извиняясь за отсутствие новостей.

– Мистер Майлз, в том, чтобы вы ждали здесь, нет никакой необходимости, мы свяжемся с вами, как только придут известия от наших коллег в Вайоминге. Ступайте домой, поспите, мы сделаем все, что возможно, – ко мне подошел дежурный офицер.

– Я бы подождал здесь, если вы не против, – настаиваю я.

– Ступайте домой, вы устали, вы ничем не можете помочь вашим родственникам здесь. Зайдите хотя бы в кафе на втором этаже, вы постоянно сидите здесь уже вторые сутки… – его речь прерывается звонком моего мобильника.

– Извините… Да, алло?

– Сэм? Это тетя Джес, я слышала, это ужасно, что произошло! Мы с Брэдом жутко переживаем! Есть какие-то новости?

– Нет, спасатели продолжают поиски, пока ничего.

– Позвони нам обязательно, когда будут новости, Сэм. Будь сильным…

– Да, тетя, спасибо… – рассеянно жму отбой, долго попадаю телефоном в карман.

– Мистер Майлз, ступайте домой, мы свяжемся с вами, как только будут новости.

– Нет, я бы подождал тут, – на меня с сочувствием из-за монитора смотрит молодая работница, офицер пожимает плечами.

– Вот вам трубка прямой связи с приемной – идите в кафе, если что-то произойдет, вы сразу узнаете. Идите, идите, – под руку провожает меня до лифта, нажимает на кнопку вызова, и, не входя, жмет на второй этаж, когда я оказываюсь в кабине. – Не волнуйтесь, все будет хорошо, мистер Майлз.

Еда в меня не лезет, медленно пью горячий кофе, держа чашку двумя руками. Передо мной на столе лежит трубка. На дисплее часы, в такт с секундами мигает двоеточие между часами и минутами. Остывающий безвкусный омлет, салат в маленькой пластиковой миске, телевизор с выключенным звуком. Мигает двоеточие. Новостей нет.

Опять ничто. Пауза между двумя ударами сердца. Вечная секунда.

Урок 6

…Как приятно, когда светит солнце. Больше ничего не надо, теплое солнце, легкий ветерок, шелест деревьев и мои неторопливые воспоминания. Перемешиваю их как густое клубничное варенье длинной деревянной ложкой, изредка с удовольствием пробуя сладкую пенку. Угостить вас?

Ожидания и воспоминания – вот всё, что есть у человека. В младенчестве ожидания еще не ясны, есть лишь неистребимое, непоседливое любопытство. Потом, с первым опытом, появляются мечты и ожидания. Первые воспоминания.

В старости остается только память. Потом не остается даже ее. Моя пока что со мной.

Человек счастлив, когда есть что вспомнить, и есть, чего ждать. Когда есть дорога позади и дорога впереди. Секундную стрелку не остановить, и сиюминутное счастье быстро вплетается тонкой нитью в холст памяти. Как живешь – такой будет узор.

На что надеешься, чего ждешь впереди? Когда дорога перед тобой коротка, приятнее оборачиваться. И тогда не надо ничего кроме теплого солнца и легкого ветерка.

Дождь тоже не плох. В молодости мы замечаем дождь, когда он звучит в унисон нашему сердцу. Грустит и дождь, думаем мы. Или не замечаем его, когда в душе солнечно. Дождю все равно, он хорош и сам по себе.

Торопимся, пока можем торопиться, надеемся, пока есть время надеяться, неряшливо и суетливо вяжем теплый шарф воспоминаний для неторопливой старости.

Прорехи заполняем фантазиями и домыслами, с годами становящимися такими же реальными, как то, что, кажется, было на самом деле. Добавляем яркие краски и сидим, щурясь дальнозоркими глазами на солнце.

Темнота. Знакомая и неизменно такая же в своей пустоте. Привычно и терпеливо жду еще одну вечность, которую нечем измерить.

Урок 7

Маленькая комната, буквально три на три, окно, стол, стул, унитаз. Окно выходит на город, этаж, наверное, сотый. Тройное стекло, белые металлопластиковые рамы без шпингалетов. Ни дверей, ни ламп. Серый склеп с одним окном. Стол – я проверял – прикручен к полу, между ним и окном едва можно протиснуться – и смотреть, смотреть вниз на движение крошечных коробков машин и спичечные головки людей. В углу – единственное цветное пятно – бледно-голубой унитаз и рулон дешевой туалетной бумаги на полу.

Стол пустой, стального цвета шершавый пластик, только в самой середине большая круглая красная кнопка. На ней рельефно выдавлено «Конец».

Искал двери – их нет. Сплошные стены, никаких панелей, ровная безликая побелка от пола до потолка. Единый кусок темно-синего ковролина на полу, прижатый черными пластиковыми плинтусами. Такой же ровный и цельный потолок без намека лампочку.

Не слышно ни звука: ни из-за стен, ни через окно. Немое кино жизни города, молчаливые машины в пробках, белое сонное солнце, ползущие по небу облака.

Пробовал кричать – голос эхом мечется по пустой комнате – и снова тихо. Спустил воду в унитазе – шум воды, потом тихое урчание наполняющегося бачка – и снова тихо.

Снова протискиваюсь к окну. Лбом в стекло – на стекле облачко от дыхания. Ползут машины по своим делам, скрываясь за углами улиц, останавливаясь на светофорах. Солнце ползет к краю земли. По пути прячется за небоскреб, играя отражениями в стеклах и зеркалах зданий.

Устали ноги, боком выбираюсь из-за стола. Обращаю внимание, что на мне блестящие черные туфли на тугой шнуровке. Сажусь на пол, развязываю ботинки, снимаю их, стягиваю носки, аккуратно складываю в ботинки, а ботинки – под стол.

Опускаю сиденье, сажусь на унитаз. Силуэт небоскреба, спрятавшего солнце, чернеет посередине окна. Отсюда не видно машин и людей, только еще несколько самых высоких зданий – и облака. Шумно вздыхаю, смотрю на пальцы своих ног, торчащие из-под гармошки штанов.

Интересно, следят за мной? Микрофон спрятать можно под ковролином, да только, что меня слушать? По углам под потолком никаких камер, только одна вентиляционная решетка размером с ладонь. Четыре вертикальные прорези – за ними темнота. Надо будет проверить.

Спускаю воду, радуясь хоть какому-то звуку, и снова журчит вода в бачке.

Беру стул на хромированных гнутых ножках, двигаю под решетку, заглядываю в нее в упор. Ничего не видать, ни блеска объектива, ни проводов – просто ничего. Спустился вниз, достал из ботинка и, злорадно улыбнувшись, засунул один носок в прорези решетки.

Хочется сказать что-нибудь, но в абсолютной тишине это как-то нелепо. Прокашливаюсь, подхожу к столу. Грибок кнопки «Конец» притягивает взгляд в бесцветной комнате. Провожу пальцами по большой букве К – сверху вниз, вдоль уголка, потом по кругу буквы О. Острые края литья, перекладина буквы Н, хвостик Ц. Двигаю стул к столу, сажусь, кладу голову на руки, смотрю на кнопку.

Тени стали четче – из-за небоскреба показался краешек солнца, на кнопке появился яркий блик отражения. Сижу неподвижно еще какое-то время, потом надоедает, ложусь на мягкий пол, вытягиваюсь во весь рост, раскидываю руки, натыкаясь на стул. Ложусь удобно, закрываю глаза. Ни звука, кроме моего дыхания, даже унитаз предательски молчит.

Начинает ныть спина, крякнув, сажусь, моргаю, привыкая к яркому солнечному свету.

Постоянная тишина надоедает, пытаюсь напевать под нос, но на ум не идет ни одна песня, чувствую себя полным идиотом, жму на слив – снова бурный звук спускающейся воды, затихающий и переходящий в свистящее наполнение бачка – которое в свою очередь заканчивается дробными каплями и снова затихает.

Жму снова – бачок исполняет то же соло. Минута – и снова тишина. Вздыхаю, разминаю руки, кручу головой. Снова обхожу комнату по периметру от одного угла окна до другого – ни намека на дверь. И никаких воспоминаний о том, как я сюда попал. И что было вчера.

Странно, отсутствие памяти заботит меня не больше, чем гнетущая тишина. Повел головой, спохватился и ослабил, а потом снял синий в тонкую белую полоску галстук. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, галстук кинул на стол.

Оседлал стул и стал думать. Откуда я здесь? Долго мне тут быть? Что я тут делаю?

Что за кнопка?

Унитаз есть – а еда? Ни дверей, ни дверок я не нашел. Неужели эту комнату строили вокруг меня? Почему я этого не помню? Или меня засунули сюда спящего – через окно? На сотом этаже это кажется нелепым. Хотя ничего здравого в этой комнате я не вижу.

Облокотился на спинку – столько вопросов и ни одного ответа. В карманах пусто – часов нет. Колец, украшений нет. Кожаный мягкий ремень в штанах, туфли под столом, один носок в вентиляционной решетке. Еще тысяча вопросов о себе, и нет ответов. Странная апатия, или это тишина на меня так действует?

Зеваю. Надо лечь, поспать, может сон внесет какую-то ясность. Снимаю штаны и рубашку, скручиваю их в подобие подушки, подкладываю под голову, устроившись посередине комнаты, ногами к унитазу, головой почти под столом.

Темнота и пустота. Или нет? Нет, кое-какой свет проникает через окно – виден подсвеченный рекламой небоскреб, отсвет от городских огней на облаках, редкие мерцающие звезды. Тело ломит от непривычки спать на полу. Сел.

Силуэт стола, стул в углу, напротив – единственный звучащий предмет в моем распоряжении – унитаз.

Подошел к окну – машин как будто не стало меньше, если верить огням фар далеко внизу. Город стал еще красивее, освещенный яркой рекламой, издали сливающейся в россыпь разноцветных огней.

И, как всегда, ни звука.

Насмотревшись на город, вздохнул и обхватил себя руками. Поднял глаза к небу. Если приглядеться, звезд видно куда больше, чем показалось сначала. Надо долго смотреть в одну точку, тогда звезда становится более яркой, но стоит отвести глаза – снова пропадает. Постоянно видны только пять самых ярких звезд в разных частях окна.

Делать было нечего, спать не хотелось, город не менялся, все та же муравьиная суета машин и светомузыка рекламы, разлитой по всему городу до горизонта.

Я сел на мягкий стул перед столом. Красная кнопка, надпись на которой в темноте не читалась, казалось, с вызовом смотрела на меня. Я легко провел по ней указательным пальцем – знакомые острые углы, кружок, перекладина, кружок с перекладиной и хвостик. Холодный пластик, в темноте бесцветный.

Интересно, сколько людей там, внизу сейчас не спят? Смотрит ли кто-то на мое темное окно? Или может там, за темными окнами тоже кто-то сидит и смотрит вниз на ночь?

И чего я жду? Есть ли смысл чего-то ждать, в моей камере без дверей?

– Эй, слышит меня кто-нибудь? – голос прозвучал неожиданно громко, удвоенный и утроенный эхом пустой комнаты. Тишина после этого показалась еще гуще.

– Слышите меня? Зачем-то же вы посадили меня сюда? Выпустите меня – или хотя бы объясните, что вам от меня надо? – тишина.

– Вам нечего мне сказать? – с вызовом сказал я, и вдруг совершенно ясно понял, что меня, в общем-то, никто и не слушает. И что я высокомерно разговариваю сам с собой, один в пустой темной комнате. Идиотизм этого монолога так насмешил меня, что я засмеялся. Нарушив тишину, я не мог уняться

– М-да, с чего я взял, что меня слушают, – продолжил я себе под нос, – сейчас банальная дверь куда важнее, чем самый сложный шпионский микрофон. А двери-то и нет. Тогда к чему мне микрофон? Или среди вас, уважаемые господа, есть строители? Мне необходима дверь, а то я что-то засиделся у вас в гостях. Что? Нет двери? Как жаль, в самом деле.

Я говорил всякую чепуху еще несколько минут, потом остановился перевести дыхание. Пять звезд уверенно мерцали в ночном небе, остальные по-прежнему надо было искать по одной.

Я положил голову на руки, болтать больше не хотелось…

Уже утро? Освещенная светом из окна красная кнопка «Конец» смотрела на меня с середины стола. Я уснул сидя, а она всю ночь простояла рядом.

Комната была все та же, те же три глухие стены и одно большое окно с картинкой города в лучах утреннего солнца. Те же ползущие машины внизу, только длинные тени небоскребов перечеркнули город под новым углом.

Надоело. Может, ну его, нажать на эту кнопку? Ну и что, что красная, ну и что, что конец? Собственно, мне тут уже надоело. Нажать?

Занес руку над кнопкой. Замешкался. А вдруг, и правда – конец?

Опустил руку на стол. Посидел немного. Встал, шагнул к унитазу, облегчился. Обернулся на стол. Кажется, выбора нет.

Отодвинул стул от стола, уселся нога на ногу. Кнопка. Небоскреб в окне. Кнопка. Утреннее розово-голубое небо. Красная кнопка.

Хорошо, я нажму ее. Чуть позже. Отвернулся. С размаху, с разворота, изо всех сил кулаком припечатал красный грибок к столу…

Ничего не произошло. Кулак все еще утапливал кнопку. Ничего не изменилось?

Окно, небоскреб, стол, стул, унитаз? Облака? Нажимаю на кнопку еще и еще раз.

И тут я все вспомнил.

Горизонт тряхнуло, небо покраснело, потом побелело до нестерпимой яркости, кожу обожгло, глаза защипало.

А потом пришел конец.

Перемена

Я сидел на подоконнике, глядя вниз на улицу. Курс Актуальной Сенсорики был закончен, оставив в душе волнение, какое бывает после прочтения хорошей книги, когда хочется жить судьбой героев дальше, прямо сейчас, когда их переживания еще висят в воздухе, подобно аромату духов только что вышедшей прекрасной женщины.

Аттестация пройдена тоже, в ближайшее время со мной свяжутся по поводу возможной стажировки по новой специальности.

Ощущения осеннего вечера волной окутывают мои тренированные чувства. Шаги я слышу еще из соседней комнаты.

Узнаю Роберта, не оборачиваясь, по манере ходить, через мгновенье – по запаху его туалетной воды.

– Добрый вечер, Роберт.

– Добрый вечер.

– Не думал, что вы посещаете учеников лично… – я обернулся к Роберту, не слезая с подоконника. Он был одет так же, как в программе обучения.

Он промолчал с улыбкой. Пожал плечами.

– Завтра вам предложат работу. Я зашел поздравить с успешным окончанием курса. И пожелать не терять остроты чувств. Жизнь – это способность чувствовать, сочувствовать, предчувствовать – и помнить. Удачи, ученик. Не теряйте чувства реальности.

И растаял в воздухе.

Мир победителей

Криста

К деду-то редко заходят. К прадеду – того реже. Потому и хочется всякий раз присутствовать самому – греет душу. Правнуки-то мои, может, и не заметили бы виртуальной подмены, а мне, старику, приятно вот так, самому, посадить на колени, и рассказать еще одну небылицу.

Небылицу, правдивую до боли в глазах, до гула в ушах. У меня много правнуков – у меня много счастья.

Они называют это «мифами». Сказками… Для меня это была работа – изматывающая, рутинная работа, мешающая спать, мешающая жить своей жизнью.

– Деда, – маленькая Криста всегда зовет меня «деда», хотя родители ее настаивают на «прадедушка Марк», – деда, расскажи мне про «Орфея»! Ты обещал про «Орфея»!

– Хорошо, малышка моя, конечно расскажу.

…Он был сыном адвоката одной крупной фирмы, успешно окончившим колледж, и отправленным родителями в поощрительный отпуск в модный тогда дорогой В-санаторий. Ему разрешили выбирать миры на свой вкус и проплатили вперед два месяца виртуальных путешествий – все высшего класса.

Он, помнится, перепробовал кучу разных мест, но история, которую я тебе расскажу, произошла в одном из Древних Миров: храмы гордых и склочных Богов, быстрые корабли, смелые воины, великие герои и славные подвиги. Сказка, которую можно потрогать руками, где в каждом закутке, под каждым кустом происходит по истории, где каждый – или герой, или подлец.

Он, конечно, был героем. Высоким, сильным, со шрамами от стрел и мечей поверженных врагов. Он не попал на Арго, потому что всем давно известно, что там будет, а не потому, что не вышел ростом или не силой. Он не искал знакомых путей и нашумевших битв, он искал свой путь поперек дорог древней Эллады.

Он даже не искал подвигов, они сами находили его – и он не отступал и не бежал никогда.

А потом он влюбился.

Она была невысокой, хрупкой девушкой с большими грустными карими глазами, которые не поспевали за ее постоянно смеющимися губами. Она была быстра как лань, стройна как… Ну, короче, она крепко ему приглянулась, и он бы придумал подходящее слово быстрее, чем твой деда.

Подвиги заждались его, он просто забыл про них, не желая ничего, кроме как снова и снова видеть ее грустные глаза и веселые губы.

Они гуляли по рощам и полям под жарким вечно-летним солнцем Древней Греции, сперва просто так, потом держась за руки, потом ступая по низким перистым облакам, между птиц, по тропам известным лишь Богам и влюбленным.

Он долго подбирал слова и правильный момент. Он ужасно боялся ее ответа. Много раз он открывал – и закрывал рот, не решаясь начать.

Герои, оказываются, могут бояться девчонки больше, чем большущей гидры с девятью головами.

Потом он собрал все свое геройство и…

– Ты настоящая? – спросил он, и покраснел.

– Что? Что ты только что сказал? – переспросила она, ловя его взгляд.

– Я спросил… Нет, ничего.

– Скажи же, ты так тихо бормочешь себе под нос, мой герой!

– Я спросил… Я спросил, настоящая ли ты?

Девушка рассмеялась весело и заразительно. Поцеловала его и сказала, посмотрев своими грустными глазами в его – геройские:

– Конечно я настоящая, любимый мой.

Он на миг закрыл глаза, будто огромная скала соскользнула с его сердца.

– Боги, как хорошо, что ты настоящая… Как я мог сомневаться!

Потом… Ну, правнучка, через какое-то время, они снова смогли говорить, и он решил извиниться, что подумал, ну, что решил, что посмел думать – но она закрыла ему губы пальцем, долгом взглядом посмотрела ему в глаза и сказала:

– Как тебя зовут – ТАМ, в Реальном Мире?

Он сказал. А тебя? – спросил он. Она тоже сказала. А потом:

– Знаешь. Хорошо, что ты напомнил мне. Я должна тебе сказать одну вещь, о которой так не хотела вспоминать. ТАМ – я неизлечимо больна. И эта сказка – последний подарок от моих родителей. Все, что осталось от их сбережений после нескольких безуспешных лет лечения, они потратили на эту путевку в Санаторий. Врачи обещали мне еще год жизни. И родители решили сделать его насколько можно приятнее…

Он лежал оглушенный. Она продолжала:

– Ты – дар судьбы, ты – мой герой. Последний мой подарок, самый дорогой и важный. Я не могла и мечтать о таком как ты.

Он гладил ее волосы, не зная, что сказать или что сделать. Что сделать? Что сказать?

Как только смог, он оказался в Реальности. Он попросил помощи отца, спросил совета лечащего врача семьи, облазил все открытые базы данных по отдыхающим во всех В-санаториях мира.

Но В-индустрия славится своей секретностью и строгостью следования законам. Чиновники вежливы, компетентны – и неподкупны. Информация о личности или месте проживания каждого клиента не может быть разглашена частному лицу без необходимых санкций. Нет. Сожалеем, нет.

Тогда он снова встретился с ней в Древней Греции. Он бежал к ней по спящим улицам, за несколько часов до рассвета. Он вломился в ее покои, наплевав на стражу, разбудил ее и, глядя в ее сонные, грустные глаза, сказал:

– Любимая моя, я должен найти тебя – ТАМ. Я должен тебя спасти… Как тебя зовут, имя я уже знаю – фамилия, номер социального страхования, страна?!

Спросонья она не сразу поняла его слова. Что ты здесь делаешь так рано, спросила она, что случилось?

– Со мной ничего. Но я должен тебя спасти – ты будешь жить, я сделаю все, что смогу!

Нахмурившись, она вспомнила все, что он спрашивал. Он поцеловал ее и, растолкав сбежавшихся сонных охранников и мужчин ее семьи, побежал обратно.

Чиновники были вежливы, но ничем не могли помочь. Правила есть правила, сэр. Нам нужно письменное подтверждение от Отдыхающего и его адвоката вашего права быть посвященным в их личные дела. До тех пор эта информация останется строго конфиденциальной.

В Элладе был уже полдень. Она встречала его озабоченно и взволнованно, не приснилось ли ей ее ночное посещение? Чем он так обеспокоен? Зачем он задавал все те вопросы?

– Мне не найти тебя в Реальном Мире, любимая, без твоей помощи. Мне нужно твое разрешение, разрешение твоей семьи помогать тебе, мне нужно…

– Не надо, – она назвала его настоящее имя, – не надо, мой дорогой. Ты не сможешь мне помочь, врачи опустили руки, я счастлива просто жить здесь, с тобой. Столько, сколько отмерено Богами.

Но герой умолял ее, и она рассказала, откуда она и как можно связаться с ее родителями.

Ее отец выглядел усталым и старым для своих лет. Поняв, о чем идет речь, он пригласил героя, который в Реальном Мире был сыном преуспевающего адвоката, к ним домой в субботу, но молодой человек настоял на срочности встречи – и они договорились на тот же день.

Перелет через океан не запомнился ему совершенно, хотя он все время смотрел в огромный иллюминатор на облака, проносящиеся между ним и водой.

Родители напоминали их дочь грустными глазами и неохотно обсуждали детали лечения их дочери, в виртуальном присутствии нескольких именитых врачей, даже предоставили полную историю болезни. Врачи ознакомились и удалились размышлять.

Говорить больше было не о чем, и герой полетел домой.

В Древней Греции был вечер.

Небольшая беседка у моря, солнце быстро катится в море. Она сидит у него в ногах, он нежно гладит ее волосы, но мысли его далеко.

Именитые врачи совершенно по-дилетантски развели руками. Нет, это сегодня не лечится. Может, лет через десять, ну, минимум через пять. Нет, и затормозить развитие болезни невозможно. Нет. Извините, нет.

Горячие губы, грустные глаза, неумолкающее море, сточенные спины камней. Ночи стали короче, хотя никто другой из древних Греков этого не заметил. Дни тоже укоротились, их едва хватало на поцелуи.

Менеджер В-сервиса по общению с клиентами был заинтересован и удивлен его вопросом. Как вы сказали – «виртуальная реинкарнация»? Что именно вы имеете в виду? Жизнь – после жизни? Сознание отдельно от тела? Думаю, вам стоит поговорить с нашими техническими специалистами.

Технические специалисты – их было двое, выслушали его вежливо, но скептически. Нет, это не наша область – нами человеческая душа так и не была найдена, это к медикам – или к проповедникам, поймите нас правильно, сэр. Мы можем создать экстраполяционную поведенческую модель личности любого человека, притом с высокой степенью точности. Это обкатанная и надежная технология, но не надо ждать от нее чудес – она повторяет и развивает свойства исходной личности, но не может ее впитать или продолжить. Нам необходимо посовещаться с экспертами медицинского отдела.

Эксперты были серьезны и категоричны: нет, мы не можем подарить человечеству вечную жизнь в виртуальном пространстве – жизнь слишком крепко связана с телом. Умирает тело – прекращается работа сознания. Да, эксперименты в этой области постоянно проводятся уже лет сорок, но пока не дали сколь угодно удовлетворительных результатов. Нет, технологии клонирования не решают задачу полностью. Да, мы можем получить генетически идентичное тело, но мозг формируется всю жизнь в зависимости от жизненного опыта. Продолжим мечтать – мы можем поместить младенца в точную копию жизненных событий, допустим, воссозданных в В-мире. Но фактор времени тоже крайне важен – и получить двадцатилетнего человека мы сможем не раньше, чем через двадцать лет после «рождения» клона. К тому же, надо понимать, что как бы реалистична ни была модель жизни в виртуальном пространстве, она моделирует только самые простые и «грубые» воздействия на 5 чувств. В то время как человеческий организм крайне чувствителен к таким воздействиям, как влияние электромагнитного поля – которое розница в разных местах, кроме этого есть солнечная активность, смена давления, климатические микро – и макроколебания… Мы не сможем получить абсолютно точную копию человека. Может быть очень похожую копию. Но об идентичности речи нет. И все равно прототипу придется, извините, умереть. Нет, мы не можем вам помочь в полной мере, сэр.

Нет.

Он попросил у ее родителей разрешения повидаться с ней в больнице. Они сказали – это только ее решение.

Она с ужасом посмотрела на него:

– Нет! Я не хочу, чтобы ты видел меня ТОЙ! Нет! – и заплакала.

Долго стояли, обнявшись. Молчали.

Потом посмотрела ему в глаза снизу-вверх.

– Хорошо. Иди, смотри. Это должно было произойти. Я не смогу тебя остановить. Иди. Сейчас.

Он давно не был в больницах. Пустые длинные коридоры с бегущими тротуарами по краям, лампы дневного света, и полная, какая-то стерильная тишина.

Ее палата была полностью автоматизирована. Большое смотровое стекло, а за ним металлический кокон системы жизнеобеспечения с иллюминатором напротив головы. В палате было темно, потому он почти ничего не увидел. Неподвижный силуэт то ли был, то ли мерещился между круглыми окнами. Мерное моргание зеленых лампочек и графики жизненных показателей. Он простоял там несколько часов, тихо дыша на толстое стекло.

В тот вечер он напился.

И на следующий тоже.

Прошла неделя.

Ему не хотелось идти к ней. Было жутко стыдно. Будто он предал ее, променяв на еще один никому не нужный подвиг. Он шел медленно, пиная ногами круглые камешки, попадавшиеся под его сандалии.

Потом долго стоял перед домом, не решаясь войти или позвать ее.

Она увидела его сама. И побежала к нему навстречу – она очень соскучилась – подбежала и повисла у него на шее. Повисла и поцеловала в губы – долгим-предолгим поцелуем.