Текст книги "Основы метафизики нравственности"

Антропологии
Часть вторая
Антропологическая характеристика

1) Характер личности, 2) характер пола, 3) характер народа, 4) характер рода.

В прагматическом отношении общее, естественное (не гражданское) учение о признаках (semiotica universalis) пользуется словом характер в двояком значении, так как отчасти говорят: у этого человека тот или иной (физический) характер, а отчасти говорят: у него вообще какой-то характер (моральный), который может быть один или вовсе не есть характер. Первый – это отличительный признак человека как чувственно воспринимаемого или естественного существа; второй – это отличительный признак человека как разумного существа, наделенного свободой. Человек с принципами, о котором достоверно известно, чего можно ожидать не от его инстинкта, а от его воли, имеет характер. Вот почему в характеристике того, что относится к его способности желания (сферы практического), характерное можно без тавтологии разделить на а) естественные или природные задатки, b) темперамент или способ чувствования и с) просто характер или образ мыслей. Обе первые способности указывают, что` можно делать из человека, а вторая (моральная) – что` сам он готов сделать из себя.

Когда говорят, что у человека добрая душа, то это значит, что он не упрям, а уступчив, что хотя он и бывает рассерженным, но отходчив и не питает злобы против кого-либо (он негативно добр). Но для того чтобы можно было сказать о нем, что у него доброе сердце, то, хотя оно также относится к способу чувствования, это значит уже нечто большее. Это побуждение к практически доброму, хотя бы оно и совершалось не по принципам, так что добродушный и добросердечный – это люди, которых хитрец может использовать как ему угодно. Вот почему естественные задатки имеют дело больше (субъективно) с чувством удовольствия или неудовольствия, с тем, как на одного человека воздействует другой (и в этом задатки могут иметь нечто характерное), чем (объективно) со способностью желания, когда жизнь проявляется не только в чувстве, внутренне, но и в деятельности, внешне, хотя только по мотивам чувственности. В этом именно отношении и состоит темперамент, который надо отличать от обычного (нажитого привычкой) расположения, ибо в основе последнего лежат не естественные задатки, а чисто случайные причины.

С физиологической точки зрения, когда речь идет о темпераменте, имеют в виду физическую конституцию (слабое или сильное телосложение) и комплекцию (жидкое, с помощью жизненной силы закономерно подвижное в теле, к чему относят также тепло или холод при обработке этих соков).

Но с точки зрения психологической, т. е. как темперамент души (способности чувства и желания), эти выражения, касающиеся свойств крови, определены только по аналогии игры чувств и желания с телесными движущими причинами (из которых кровь самая главная).

Тогда оказывается, что темпераменты, которые мы приписываем только душе, все же могут скрыто иметь в качестве содействующей причины и телесное в человеке; далее, что так как, во‐первых, они допускают главное деление их на темпераменты чувства и темпераменты деятельности и, во‐вторых, каждый из них может быть связан с возбуждением жизненной силы (intensio) или ее ослаблением (remissio), то можно установить только четыре простых темперамента (как 4 силлогистические фигуры через medius terminus): сангвинический, меланхолический, холерический и флегматический. Тогда могут быть сохранены древние формы [деления] и может возникнуть более удобное толкование, соответствующее духу этого учения о темпераментах.

Выражение свойство крови уже не служит здесь для того, чтобы указать причину явлений человека, на которого оказываются чувственные воздействия, все равно будет ли это по патологии жидкостей или по патологии нервов; оно служит только для того, чтобы классифицировать их в соответствии с наблюдаемыми воздействиями [на человека], ибо здесь не требуется знать заранее, какое химическое смешение крови оправдывает название того или иного свойства темперамента, а [имеется в виду только то], какие чувства и склонности сопоставляются при изучении человека, чтобы указать для него надлежащую рубрику особого класса.

Главное деление учения о темпераментах может быть, следовательно, таким: на темпераменты чувства и темпераменты деятельности; они в свою очередь делятся на два вида, что в совокупности дает 4 темперамента. К темпераментам чувства я причисляю А) сангвинический и В) его противоположность – меланхолический. Первый имеет ту особенность, что на ощущение оказывается быстрое и сильное воздействие, но ощущение проникает не глубоко (не бывает продолжительным); во втором же темпераменте ощущение бывает менее ярким, зато пускает глубокие корни. В этом следует усматривать различие темпераментов чувства, а не в расположении к веселью или грусти. В самом деле, легкомыслие сангвиника располагает к веселости, а глубокомыслие, задумывающееся над ощущением, отнимает от веселого нрава его быструю изменчивость, хотя это еще не ведет к грусти. Но так как всякая перемена, которая находится в нашей власти, вообще оживляет и укрепляет душу, то те, кто все, что с ними случается, принимает легко, если не умнее, то несомненно счастливее тех, кто придает большое значение ощущениям, которые тормозят их жизненную силу.

А

Сангвинический темперамент человека веселого нрава (des Leichtblutigen)

Способ чувствования сангвиника можно узнать по следующим проявлениям. Это человек беззаботный, полный надежд; каждой вещи он на мгновение придает большое значение, а через минуту уже перестает о ней думать. Он честно обещает, но не держит своего слова, так как он до этого недостаточно глубоко обдумал, в состоянии ли он сдержать его. Он достаточно добродушен, чтобы оказать помощь другому, но он плохой должник и всегда требует отсрочки. Он хороший собеседник, шутит, весел, готов ничему в мире не придавать большого значения (vive la bagatelle!), и все люди ему друзья. Обычно он не злой человек, но грешник, нелегко поддающийся исправлению. Правда, он сильно раскаивается, но скоро забывает свое раскаяние (которое никогда не превращается у него в скорбь). Работа его скоро утомляет, но он без устали занимается тем, что в сущности есть только игра, ибо игра всегда связана с переменами, а выдержка не по его части.

В

Меланхолический темперамент человека мрачного нрава (des Schwerblutigen)

Человек, расположенный к меланхолии (не меланхолик, ибо это означает уже состояние, а не просто расположение к состоянию), придает всему, что его касается, большое значение, везде находит поводы для опасений и обращает внимание прежде всего на трудности, тогда как сангвиник, наоборот, начинает с надежды на успех; поэтому первый думает настолько же глубоко, насколько второй поверхностно. Он с трудом дает обещание, ибо не может его не исполнить, но сомневается, в состоянии ли он его исполнить. И все это у него объясняется не моральными причинами (ибо здесь речь идет о чувственных мотивах), а тем, что противоположное доставляет ему неприятность, и именно поэтому он становится озабоченным, недоверчивым и полным сомнений, а из-за этого и мало восприимчивым к веселью. Впрочем, когда это расположение духа становится привычным, оно противопоставляется расположению духа человеколюбца, которое свойственно больше сангвинику, по крайней мере по побуждению, ибо тот, кто сам должен обходиться без радости, вряд ли пожелает ее другому.

С

Холерический темперамент человека вспыльчивого (des Warmblutigen)

О нем говорят, что он горяч, вспыхивает быстро, как солома, но при уступчивости других скоро остывает. В его гневе нет ненависти, и он любит другого тем сильнее, чем скорее тот ему уступает. Его деятельность быстра, но непродолжительна. Он деятелен, но неохотно берет на себя дела именно потому, что у него нет выдержки; вот почему он охотно делается начальником, который руководит делами, но сам вести их не хочет. Поэтому его господствующая страсть – честолюбие; он охотно берется за общественные дела и желает, чтобы его громогласно хвалили. Он любит поэтому блеск и помпезность церемоний, охотно берет под свою защиту других и с виду великодушен, не из любви, однако, а из гордости, ибо себя самого он любит больше. Он следит за порядком и кажется поэтому умнее, чем он есть. Он любит располагать средствами, чтобы не быть скаредным; он вежлив, но любит церемонии, натянут и напыщен в обхождении и охотно имеет при себе какого-нибудь льстеца, который служит мишенью для его остроумия, и больше переживает, когда его гордые притязания встречают отпор, чем скупец, когда противодействуют его корыстным притязаниям; дело в том, что достаточно немного едкого остроумия, чтобы мигом исчез ореол важности, тогда как скупца его прибыли вознаграждают за это. Одним словом, холерический темперамент – самый несчастный из всех темпераментов, ибо больше других вызывает противление себе.

D

Флегматический темперамент хладнокровного (des Kaltblütigen)

Флегма означает отсутствие аффекта, а не инертность (безжизненность), и поэтому человека, у которого много флегмы, нельзя называть флегматиком и под этой кличкой зачислять в разряд лентяев.

Флегма как слабость – это склонность к бездеятельности, нежелание браться за дело, даже если побуждения к этому очень сильны. Нечувствительность к побуждениям представляет собой добровольную бесполезность, и его склонности направлены только на насыщение и сон.

Флегма как сила – это способность приходить в движение хотя и не легко и не быстро, но зато надолго. Тот, у кого в крови добрая доза флегмы, нагревается медленно, но долго хранит тепло. Он не легко приходит в гнев, а сначала колеблется, следует ли ему сердиться; холерик же пришел бы в бешенство, что не может твердого человека вывести из равновесия.

Хладнокровному нечего жалеть о том, что у него совершенно обычная доза разума, но в то же время он от природы одарен этой флегмой; хотя он и лишен блеска, но зато исходит из принципов, а не из инстинктов. Его удачный темперамент заменяет ему мудрость, и даже в обыденной жизни его часто называют философом. Своим темпераментом он превосходит других, не задевая их тщеславия. Его часто называют также пронырой, ибо все направленные на него [снаряды, выпущенные из] баллист и катапульт, отскакивают от него, как от мешка с ватой. Это уживчивый муж, который умеет забирать власть над женой и родственниками, хотя с виду он покорен воле всех, так как, обладая непреклонной, но благоразумной волей, он умеет приспособить их волю к своей, подобно тому как тела с небольшой массой и большой скоростью движения, нанося удар, пробивают встречающиеся им препятствия насквозь, а при меньшей скорости, но при большем объеме увлекают за собой это препятствие, не разрушая его.

Если один темперамент, как это обычно думают, соединяется с другим, как, например,

то они или противодействуют друг другу, или нейтрализуются. Первое бывает, когда полагают, будто в одном и том же субъекте соединены сангвинический темперамент с меланхолическим или холерический с флегматическим, ибо они (А и В, равно как С и D) противоречат друг другу. Второе, а именно нейтрализация, происходит будто бы при (словно химическом) смешении сангвинического темперамента с холерическим и меланхолического с флегматическим (А и С, равно как В и D). Нельзя мыслить слитым в одном и том же акте добродушное веселье с грозным гневом или муки самоистязания с довольным спокойствием невзыскательной души. Но если одно из этих двух состояний в одном и том же субъекте должно смешаться с другим, то получаются только причуды и капризы, а не определенный темперамент.

Следовательно, сложных темпераментов нет, например, нет сангвинически-холерического (каким хотели бы обладать все вертопрахи, полагая, будто в таком случае они были бы милостивыми, но и строгими господами); их всегда и во всем только четыре, и каждый из них однороден; и неизвестно, что вышло бы из человека, если бы он имел смешанный темперамент.

Веселость и легкомыслие, глубокомыслие и меланхолия, благородство и упрямство, наконец хладнокровие и тупоумие отличаются друг от друга только как действия темперамента по отношению к их причине.[56]56
  Какое влияние оказывает различие темперамента на общественные дела или наоборот (какое действие оказывают навыки в этих делах на темперамент) – ответ на этот вопрос будто бы найден отчасти с помощью опыта, отчасти при содействии предполагаемых случайных причин. Так, например, говорят, что
  в религии холерик ортодокс,
  сангвиник свободомыслящий,
  меланхолик фанатик,
  флегматик индифферентист.
  Но это беспочвенные суждения, которые имеют лишь столько значения для характеристики, сколько им придает шутовское остроумие (valent quantum possunt).


[Закрыть]

Сказать о человеке просто, что у него характер, – значит не только сказать о нем очень много, но и сказать это многое в похвалу ему, ибо это редкость, которая вызывает у других уважение и удивление.

Если под этим словом разумеют вообще то, чем несомненно обладает данный человек, будет ли это хорошее или дурное, то обычно к этому прибавляют, что у него тот или иной характер, и тогда этим словом обозначают способ его чувствования. Но просто иметь характер – значит обладать тем свойством воли, благодаря которому субъект делает для себя обязательными определенные практические принципы, которые он собственным разумом предписывает себе как нечто неизменное. Хотя эти принципы иногда бывают ложными и ошибочными, все же формальное в воле вообще, а именно – [правило] поступать согласно твердым принципам (а не бросаться туда и сюда подобно туче комаров), заключает в себе нечто ценное и достойное удивления, потому оно и бывает редко.

Здесь главное не то, что` делает из человека природа, а то, что` он сам делает из себя; ибо первое относится к темпераменту (причем субъект большей частью бывает пассивным), и только второе свидетельствует о том, что у него характер.

Все другие хорошие и полезные свойства человека имеют цену, при которой возможен обмен на другие свойства, приносящие такую же пользу; талант имеет рыночную цену, ибо правитель или землевладелец может по-всякому использовать такого человека; темперамент имеет аффективную цену, ибо с подобным человеком можно хорошо провести время, он приятный собеседник; но характер имеет внутреннюю ценность[57]57
  Один мореплаватель прислушивался к спору, который ученые вели относительно того, какое положение в обществе они занимают, принадлежа к тому или иному факультету. Он решил этот спор по-своему, а именно: поставил вопрос, за сколько он мог бы продать человека, захватив его на свой корабль, на рынке в Алжире. Там никто не нуждается ни в теологах, ни в юристах, но врач знает ремесло, и его можно продать за наличные деньги. К королю Якову I английскому его няня, которая его вскормила, обратилась с просьбой сделать ее сына джентльменом. На это Яков ответил: «Этого я не могу; могу его сделать графом, но джентльменом он должен сделать себя сам». Диоген (киник) был захвачен морскими пиратами (как гласит легенда) у острова Крит и выставлен на рынке при публичной распродаже рабов. «Что ты знаешь, что ты умеешь?» – спрашивал его посредник, поставив его на возвышение. «Я умею управлять, – ответил философ, – и ты мне ищи такого покупателя, который нуждался бы в господине». Купец, задумавшись над таким редким притязанием, согласился на это: он отдал Диогену на воспитание своего сына и поручил ему сделать из него все, что он захочет, а сам несколько лет занимался своими делами в Азии и по возвращении увидел своего ранее неотесанного сына превращенным в ловкого, благонравного и добродетельного человека. Так примерно можно определить степень человеческого достоинства.


[Закрыть], которая выше всякой цены.

1. У подражателя (в сфере нравственного) нет характера, ибо характер состоит именно в оригинальности образа мыслей. Человек черпает [его] из им самим открытых источников своего поведения. Но это не значит, что человек разума должен быть поэтому чудаком; да он и не будет им, так как он опирается на принципы, значимые для каждого. Подражатель же, как обезьяна, слепо копирует человека, у которого есть характер. Доброта, [вытекающая] из темперамента, – это картина, нарисованная акварелью, а не черта характера. Но представлять черту характера в карикатуре – это святотатство и издевательство над человеком, который обладает истинным характером: этот человек не принимает участия в дурном, что` стало общей привычкой (модой), и потому изображается чудаком.

2. Злоба как задаток темперамента все же не так дурна, как доброта из темперамента без характера, ибо благодаря характеру можно одерживать верх над такой злобой. Даже человек (как Сулла) со злым характером бывает предметом удивления, хотя насилие, которое он творит, исходя из своих твердых максим, возбуждает отвращение; точно так же вызывает удивление сила души в сравнении с добротой души, хотя оба [этих свойства] должны были бы существовать вместе в одном и том же субъекте, чтобы проявить то, что имеется больше в идеале, чем в действительности, а именно то, что оправдало бы название величие души.

3. Упорство, непреклонность в [осуществлении] своего намерения (как у Карла XII) хотя и представляют собой природные задатки, очень благоприятные для характера, но не составляют еще определенного характера вообще, ибо для этого нужны максимы, которые следуют из разума и морально-практических принципов. Поэтому было бы несправедливо говорить: злоба этого человека – свойство его характера, ибо тогда она была бы чем-то дьявольским; но человек никогда не одобряет в себе злое, и потому, собственно, не бывает злости из принципов, она возникает только из пренебрежения ими.

* * *

Итак, лучше всего, если основоположения, касающиеся характера, излагаются негативно:

а. Не говорить преднамеренно неправды, а потому говорить осмотрительно, чтобы не навлечь на себя нареканий в измене своему слову.

b. Не льстить – в глаза казаться благожелательным, а за спиной быть враждебным.

с. Никогда не нарушать своего (свободно данного) обещания; сюда относится также: помнить о дружбе даже после того, как она прекращена, и впоследствии не злоупотреблять прежней доверчивостью и откровенностью другого.

d. Никогда не иметь дружеского общения с человеком дурного образа мыслей и, памятуя выражение noscitur ex socio etc., ограничиваться только деловым общением с ним.

е. Не обращать внимания на болтовню, основывающуюся на поверхностном и злобном суждении других, ибо противоположное уже обнаруживает слабость; точно так же не очень бояться идти против моды, которая есть нечто скоротечное и изменчивое; а если она уже приобрела некоторое серьезное влияние, не распространять по крайней мере ее заповедь на нравственность.

Человек, который в своем образе мыслей сознаёт в себе характер, имеет этот характер не от природы, а каждый раз должен его иметь приобретенным. Можно даже допустить, что утверждение характера, подобно некоему возрождению, составляет какую-то торжественность обета, данного самому себе, и делает для него незабываемым это событие и тот момент, когда, как бы полагая новую эпоху, в нем произошла эта перемена. Воспитание, примеры и наставление могут вызвать эту твердость и устойчивость в принципах вообще не постепенно, а внезапно, как бы путем взрыва, который сразу же следует за утомлением от неопределенного состояния инстинкта. Может быть, немного найдется людей, которые испытали эту революцию до тридцатилетнего возраста, а еще меньше найдется людей, которые твердо осуществили ее до сорокалетнего возраста. Пытаться постепенно стать лучше – это напрасный труд, ибо в то время, как работают над одним впечатлением, гаснет другое; утверждение же характера есть абсолютное единство внутреннего принципа образа жизни вообще. Говорят также, что поэты не имеют характера, например, что они скорее готовы оскорбить своих лучших друзей, чем отказаться от какой-либо остроумной выдумки; говорят, что нечего искать характер у придворных, которые должны подлаживаться ко всяким формам; что плохо обстоит дело с твердостью характера у духовных лиц, которые должны в одинаковом настроении ухаживать и за господом на небе, и за господами на земле; что, следовательно, иметь внутренний (моральный) характер – это есть и остается лишь благим желанием. Но, быть может, в этом виноваты философы, поскольку они никогда не представляли отдельно это понятие в достаточно ясном свете, а представляли добродетель только фрагментарно, но никогда не пытались представить ее целиком во всем ее прекрасном облике и сделать ее интересной для всех людей.

Одним словом, правдивость во внутреннем признании перед самим собой, а также в отношениях с каждым другим, если она стала высшей максимой, – вот единственное доказательство сознания человека, что у него есть характер; а так как иметь такой характер – это минимум того, чего можно требовать от разумного человека, а вместе с тем и максимум его внутренней ценности (человеческого достоинства), то принципиальность (обладание определенным характером) должна быть доступна самому обыденному человеческому разуму, и в смысле достоинства она ставит такого человека выше самого большого таланта.

Это – искусство по видимому облику человека, следовательно по его внешности, судить о его внутреннем [состоянии], имея в виду и способ его чувствования, и его образ мыслей. Здесь его рассматривают не в болезненном, а в здоровом состоянии, и не тогда, когда его душа находится в движении, а тогда, когда она в состоянии покоя. Само собой разумеется, что если тот, кого рассматривают с этой точки зрения, замечает, что за ним наблюдают и пытаются выведать его внутреннее [состояние], его душа уже теряет покой и приходит в состояние принужденности, внутреннего движения и даже досады от того, что он подвергается цензуре других.

Если корпус часов приятный, то это еще не дает основания (говорит знаменитый часовщик) с несомненностью утверждать, что их механизм хорош; но если корпус сделан плохо, то можно с достаточной степенью уверенности заключить, что и механизм немного стоит, ведь мастер не станет порочить свою работу, сделанную тщательно и хорошо, тем, что небрежно отнесется к внешней отделке, которая требует от него меньше всего труда. Но было бы нелепо и здесь по аналогии между человеческим мастером и непостижимым творцом природы делать вывод, будто он хорошей душе должен дать и прекрасное тело, дабы человека, которого он создал, рекомендовать другим людям и обеспечить ему хороший прием или, наоборот, отпугивать других [его внешностью] (предостерегая: hic niger est, hunc tu, Romane, cavebo). В самом деле, для мудрости, которая объективно имеет целью существование человека с теми или иными естественными свойствами (хотя этой цели мы никак не можем усмотреть), вкус, который заключает в себе чисто субъективную основу расположения или нерасположения одного человека к другому (ввиду его красоты или безобразия), не может служить мерилом для того, чтобы признать в человеке эти две разнородные вещи соединенными в одной и той же цели.