Текст книги "Опасный возраст"

Не собираюсь нарываться на пламенные тирады и ответные филиппики, тем более касательно еврейской эмиграции ссорилась с Алицией уже и раньше. Ярая противница всякого расизма, она поверила пропаганде и скандалила насчёт дискриминации евреев в Польше.

– Еврейского ребёнка не приняли в вуз! – чётко рубила она.

– Идиотка!!! – орала я. – Одного еврейского ребёнка!!!.. А посчитай, сколько католических детей не приняли в вузы!!! Демографический пик как раз кончает школы!!!

Янка ужасно переживала, в Дании собиралась навестить знакомого эмигранта. Еврейские эмигранты жили на «Скибете» – этот пароход стоял в канале, не помню, на какой улице. Мы пошли все втроём, знакомый уехал из Польши с семьёй, и Янка привезла из Варшавы шоколад для бедного еврейского ребёнка. Я пошла с ней на «Скибет» из любопытства, Аня осталась на улице.

Выглядело все ужасно, люди сидели на узлах, совсем как беженцы в военных фильмах, но работала нормальная гостиничная администрация, а в ней обворожительный молодой человек.

О молодом человеке много чего я узнала позже, ибо как раз на «Скибете» и именно в это время началась неслыханно романтическая история замужества Малгоси, племянницы Алиции. Малгося училась в Академии художеств и начала уже писать картины, приехала в гости к Алиции, по какому-то поводу побывала на «Скибете», возможно, навестила знакомых, увидела молодого человека из администрации, и гром среди ясного неба поразил её. Влюбилась по гроб жизни.

Молодой человек реагировал позитивно – Малгося была хороша собой, амуры подействовали, и дело двинулось. Однако не без осложнений. Молодой человек, по имени Дидье (в администрации говорил по-датски на удивление хорошо), заключил пари с приятелями: на пять лет уехал из Франции, каждый год будет проводить в другой стране и везде выучит язык. Отказаться от пари не входило в планы. Данию уже отработал, собирался ехать дальше, в итоге Малгося очутилась в Японии, а Дидье овладел энным количеством языков. В совершенстве говорит по-французски, по-датски, по-шведски, по-польски, по-английски, кажется, знает японский, итальянский, испанский и, возможно, разные экзотические наречия. Сомневаюсь, владеет ли венгерским, но, если говорит по-фламандски, иностранных языков для него больше не существует. Не помню, где и когда они поженились, сдаётся, по пути куда-то, сейчас живут во Франции и имеют двоих детей.

Возвращаюсь к Янке; мы обе сошли с парохода, я более или менее нормальная, она – пылающая багровым румянцем, с безумным взглядом и трясущимися руками.

– Дура, – зашлась она от возмущения. – Кретинка… Я от всего сердца… Можете дать мне по морде… Из Польши везу шоколад для бедного ребёнка!.. Дайте сигарету…

Во множественном числе она обратилась ко мне, так как Аня не курила. Бедный эмигрант, утопающий в швейцарских деликатесах и сластях, перед приездом в Данию три месяца отдыхал вместе с семьёй в Милане. Переводчик с нескольких языков, он пока не работал, ибо, понимаете ли, невыгодно; размышлял, куда направить стопы и в какой стране лучше остаться – мир перед ним весь открыт. Так выглядела нищета угнетённой личности.

Из чувства справедливости расскажу ещё одну историю. С эмигрантами я встречалась в изобилии, ибо Иоанна-Анита принимала их у себя гуртом, некто пан доктор-стоматолог искренне признался:

– Знай я, как тут надо вкалывать, ни за что бы не уехал!

В Польше имел четыре работы в качестве консультанта, специалиста высокого класса, работал часа два в день. А здесь вынужден был отрабатывать восемь часов в поликлинике изо дня в день – сущая каторга! К таким ужасным условиям не привык. Я в растерянности смотрела на тучного блондина с голубыми глазами и славянской физиономией – Боже помилуй, какой же он еврей?!.. Вскоре выяснилось, не еврей, а жлоб, христианин и католик от деда-прадеда, уехал с женой-еврейкой. Успели пожить в Испании.

– Барселона! – говорил он небрежно-презрительно. – Подумаешь, тоже мне, город! И чего орут, тот же Груец, только что с аркадами…

Зато жена, нейрохирург, блестящий профессионал, обаятельная, симпатичная женщина, много и самоотверженно работала в больнице, делала операцию за операцией и была в восторге от условий работы и заработка. Жлоб ничего не делал, только носом крутил, жаль такой женщины для этого скота. Как видите, мой антисемитизм подкачал…

После Ани и Янки, естественно, приехал Войтек, но ангельская уступчивость у меня уже испарилась безвозвратно, брюки я ему не купила. Зато позволила выиграть в кости пальто из верблюжьей шерсти, чего Алиция до сих пор не может мне простить и время от времени попрекает. Самые мои наихудшие подозрения подтверждались, и разум твёрдо диктовал, что следует делать. Чувства же протестовали, и не стоит требовать от меня слишком много, хоть какие-нибудь женские черты должны же и во мне отозваться. Все женщины в этом отношении дуры, разве я попрекаю Алицию Янеком?..

Во время второго пребывания в Дании я побывала на двух выставках, весьма контрастных, но равно потрясающих. Первая – «Домики на одну семью для миллионеров», а вторая – «Порно-69». Домики сократили мне жизнь на несколько лет: становилось не по себе, давило под ложечкой, горечь и жёлчь прямо-таки клокотали во мне. Окна открывались произвольно – вертикально и горизонтально, одним пальчиком субтильная девица поднимала дверь в гараж, ванные в пастельных тонах, вода меняла цвет в зависимости от температуры, о мебели и не говорю. Сегодня все это довольно широко распространено, а тогда появилось впервые – верно, специально, чтобы меня доконать. Окна в моей квартире открывались не иначе как с помощью мощной отвёртки и требовали при этом недюжинных сил, неосторожно задетая форточка вылетала во двор, а уж закрывать окна… на это требовался культурист в хорошей форме. Труба из газовой колонки регулярно вываливалась в ванну, а бачок постоянно подтекал.

Выставка «Порно-69» оставила впечатление противоположного свойства. К порнографии я привыкла и перестала её замечать, ею набиты все магазины и киоски, но первый шок проходил быстро. Как-то, возвращаясь из нашего посольства, я стояла на остановке в Хеллерупе и ждала автобуса, рассматривая ближайшую витрину. Заинтересовали авторучки – разнообразные, яркие, довольно занятные, и только когда подошёл автобус, опомнилась – все время глазела на экспозицию мужской порнографии, чего совсем не заметила!

Ещё во время моего первого пребывания в Дании мы с Войтеком и с Мартином отправились как-то на стриптиз, довольно дешёвый и низкосортный, на лучший пожалели денег. Очаровательно! Я сидела между панами, Войтек ещё время от времени похохатывал, а Мартин все номера переждал с закрытыми глазами. От толстенной негритянки он просто застонал.

– Не ушла ещё? – спрашивал он умирающим голосом.

– Нет, все ещё тут, – сочувствовала я.

«Порно-69» оказалось ещё хуже. Не говорю даже об увеличенных снимках, представлявших нечто, что поначалу никто не мог разобрать, – то ли фрагмент уха, то ли мозоль на пятке. Все остальное выглядело нагло, грубо, без малейшего обаяния. Заинтересовалась я одним эпизодом из фильма, сексом занималась группа из трех человек – две девицы и парень. Парень работал с одной девицей, вторая сидела на корточках позади него и выглядела так, будто обдумывала – не укусить ли его за ягодицу. Я даже подождала – укусит или нет?.. Не укусила, не стоило и смотреть.

Затем я начала рассматривать публику, присутствовали преимущественно мужчины, и у всех до одного преобладало выражение обалделой гадливости. Один поляк, уходя с выставки и старательно глядя в другую сторону, сообщил, что с месяц не сможет взглянуть ни на одну женщину…

Порнографию в Скандинавии ввели и распространили из сугубо практических соображений. Резко упал естественный прирост населения, с помощью порнографии намеревались противостоять сексуальной холодности мужчин. Замысел не выдержал проверки, темперамент не возродился, а секс опротивел вконец. Дабы интенсифицировать потенцию, применили таблетки, таблетки якобы подействовали, но имели побочные свойства – продуцировали близнецов. Получив такую информацию, я внимательно понаблюдала за детьми, и – Господи помилуй! – действительно, на три коляски две с близнецами!..

В самом конце моей жизни в Дании я начала писать, уже весной, «Что сказал покойник». Это единственная книга, предварительно продуманная целиком, и все благодаря хождению пешком. Ежедневно пешком на работу и домой, а дважды в неделю ездила в Шарлоттенлунд, где до ипподрома приходилось совершать интенсивную пробежку через лес. Заняты были ноги, голова свободна, образы так и обгоняли один другой.

Разработала почти всю интригу, когда ни с того ни с сего в письме к Ане, сразу с первой страницы, без всяких объяснений и от первого лица перешла к тексту произведения. Письмо на шести густо исписанных страницах Аня получила, конверт был вскрыт и снабжён печатью «Без пошлины». Мне дело представилось так: обалдевшая цензура растерялась – как подобное квалифицировать… Под вторую страницу я уже подложила копирку, так единственный раз в жизни изготовила для издательства нечто вроде предварительного конспекта.

Пришло время возвращаться домой. В Дании прожила почти полтора года, конъюнктура явно ухудшилась, труднее приходилось с работой, а я снова соскучилась по жизни на родине. Деньги на очередную машину накопила, но с начала текущего года в Польше повысили таможенные налоги на привозные автомобили до астрономической тогда суммы – сто пятьдесят злотых за килограмм. Столько заплатить я не могла, отказалась от покупки машины и поехала поездом. Здесь-то и разыгралась умопомрачительная кутерьма…

Уезжала я вечером, билет спальный. В день отъезда к фру Харребю приехала Алиция и помогла мне паковаться. В семнадцать часов пятнадцать минут мы обнаружили – моих чемоданов не хватает и на половину вещей.

Прямо напротив окон по другую сторону улицы находился магазин с чемоданами. Нет чтобы спохватиться на полчаса раньше!.. Теперь уже ничего не поделаешь. Фру Харребю, сжалившись, отдала мне два своих старых чемодана, которые собиралась выкинуть, и разрешила тару не возвращать, а выбросить на свалку в Польше. Алиция тоже привезла два чемодана, три принадлежали мне, из них один – священный.

Что-то давненько не было отступлений, так что имею право восполнить пробел. Долгие годы я разъезжала с единственным чемоданом, тем самым, из свиной кожи, с которым во время оккупации бежала по зимней, смёрзшейся комьями пахоте. Красоты чемодан лишился уже век назад и даже без содержимого своей тяжестью чуть не отрывал руки. Впервые в жизни я позволила себе купить чемодан в Копенгагене, восхитительный, чёрный, прекрасной формы и вообще шикарный. Этот чемодан сделался для меня символом новой жизни, финансовых успехов и всяческой цивилизации.

В Варшаве Ежи однажды попросил одолжить чемодан на какую-то молодёжную вылазку. После отказа услышала разговор моих сыновей.

– Ты, а безумие – это как? – спросил Роберт.

– Попроси мать одолжить тебе её священный чемодан, тогда поймёшь как, – мрачно откомментировал Ежи.

Так вот, священный чемодан я купила ещё в первый раз, потом докупила остальные и сочла себя вполне обеспеченной дорожными принадлежностями. Ошиблась, совсем даже не вполне.

Багажа набралось девятнадцать мест. Семь чемоданов, постель в упаковке моей работы, одна большая пластиковая сумка, в которой носила стирать бельё, девять больших хозяйственных сумок для магазинов и зонт. Перед отъездом я написала письмо Тересе. Само собой, забыла отправить. Письмо отличалось вольным духом, ибо в легкомысленных капиталистических странах занимаются другими делами, а не личной перепиской своих граждан, и потому собиралась отправить его из Дании.

– Дай мне письмо, я опущу в ящик, ведь забудешь, как пить дать, – предсказала Алиция.

– Да зачем, – беззаботно ответила я. – На вокзале у нас прорва времени, успеем.

Конечно, Алиция оказалась права, про письмо на вокзале я снова забыла. С трудом разместилась в купе, возбудив некоторую сенсацию своей шляпой. Приобрела шляпу вместе с Аней и Янкой – чёрная, с большими полями, под Грету Гарбо, – мне очень шла и обращала внимание. Уехала.

В Берлин прибыли в половине восьмого утра. Поезд стоял неимоверно долго, я вспомнила про письмо.

– Сколько мы ещё простоим? – спросила у проводника, выходя из вагона.

– Пять минут, не больше, – сообщил он.

Я и в самом деле не понимаю, почему в Европе тогда ходили русские поезда с русскими проводниками, но факт есть факт, ничего не могу поделать. Я слегка смутилась: хочу-де отправить письмо, а у меня нет немецких денег на марку. Проводник оказался с добрым сердцем, одолжил мне двадцать пфеннигов, я отправилась к киоску на перроне и пустилась в разговоры. Продавец в киоске говорил по-французски, марку мне продал, сообщил – до почтового ящика далеко, подземным переходом бежать через два перрона, могу оставить письмо ему, он отправит. Я поблагодарила, сразу сообщаю: письмо опустил, Тереса его получила; вышла я из-за киоска и увидела хвост моего уходящего поезда.

Припустила было спринтом, но поезд явно обгонял. Пришлось отказаться от спортивных состязаний и начать лихорадочно соображать.

Во-первых, все черт те как смешно. Во-вторых, вообразила сцены на границе, где обнаружат багаж без пассажира, который при подозрительных обстоятельствах остался в Берлине. В-третьих, живо ощутила утрату имущества, добытого полуторагодовой работой. В-четвёртых, мелькнула здравая мысль насчёт такси, но немецких марок не имела вообще, а самые мелкие купюры – датские сто крон и американские пятьдесят долларов. Единственное утешение и Божий промысел, что в восемь утра не вышла из вагона в халате и тапках, а оделась и взяла с собой сумочку.

На перроне встретила железнодорожника, говорящего по-польски. Он взволновался моим положением, побежал со мной к кассе обмена валюты, умолил бабу в окошке обменять так, чтобы хватило на такси до Франкфурта-на-Одере. сдачу дала мелкими долларами, железнодорожник остановил «Волгу» и объяснил проблему водителю. И мы рванули в погоню за поездом.

По пути я разговорилась по-немецки. «Schneller, schneller»[34]34
  Быстрее, быстрее (нем.).


[Закрыть] выговаривала вполне решительно и даже расширила диапазон:

– Sie sind Idiot[35]35
  Вы идиот (нем.).


[Закрыть], – оповестила я его.

– Ich?[36]36
  Я? (нем )


[Закрыть] – изумился водитель.

– Ой, нет, – спохватилась я по-польски и посчитала на пальцах. – Сейчас. Ich, du, er… Er ist Idiot![37]37
  Я, ты, он… Он идиот (нем ).


[Закрыть]

Несколько километров заняло выяснение проблемы, кто же все-таки идиот. Я имела в виду начальника станции, отправившего поезд без меня. По-видимому, я говорила ещё кое-что, водитель с первой до последней минуты хохотал без умолку, но мчался будто на автогонках. Во Франкфурте мы были через пять минут после ухода поезда. Остановились на площади перед вокзалом, к нам бросились люди, спрашивая, не я ли diese Dame[38]38
  Эта дама (нем.).


[Закрыть]. Я подтвердила: кто же ещё мог быть diese Dame, кроме меня. Появился таможенник и объяснил – поезд ушёл, но мой багаж остался. Другой таможенник, проверявший паспорта, находился как раз в последнем вагоне, собственными глазами видел мой спринтерский бег и догадался обо всем. Во Франкфурте велел девушке, ехавшей со мной, выйти из купе со всеми её вещами, все остальное выгрузил с истинно немецкой дотошностью. Я вновь обрела все моё достояние вплоть до окурков из пепельницы и остатков минеральной воды в открытой бутылке. Все девятнадцать мест лежали кучей в запертой на ключ комнате таможенного контроля. Пирамиду венчала моя несколько помятая шикарная шляпа.

Первое, что я сделала, – сняла с вещей и нахлобучила на себя шляпу: голова показалась мне более подходящим местом для такого роскошного головного убора. Только после этого приступила к мыслительному процессу.

Ближайший поезд на Варшаву только вечером. Отпадает, семья о моем приезде извещена, явятся встречать, меня нет. Забеспокоятся, позвонят Алиции. Алиция поклянётся – лично утрамбовала меня в прямой вагон Копенгаген – Варшава и я уехала на её глазах. Что может случиться с человеком, едущим в вагоне без пересадок?..

Самое главное – моя мать, я ничуть не сомневалась, в чем она тут же будет уверена: утонула в море во время переправы паромом; упала из вагона, прямо из окна, и мои размазанные останки валяются на железнодорожным полотне в неопределённом месте; посажена в каземат на границе по неизвестным причинам. Придумает она все это и свалится с печенью, отравляя жизнь всем остальным членам семейства. Этого допустить нельзя, необходимо сейчас же позвонить в Польшу!

Из Франкфурта позвонить не удалось, опять не хватило денег, заплатила за такси, и осталось у меня десять марок пятьдесят пфеннигов. Сколько стоит разговор, сколько придётся ждать, никто поручиться не может. Выхода нет, надо ехать на родину. Отечественных злотых тоже не Бог весть сколько, всего двадцать три злотых пятьдесят грошей, но у себя деньги не проблема.

– Ich muss gehen nach Poland![39]39
  Я должна идти в Польшу (искаж. нем.).


[Закрыть] – энергично и, пожалуй, довольно неделикатно потребовала я.

Пожалуйста, «gehen» сколько угодно, виза транзитная, документы в порядке, никаких препятствий, идите в любую минуту, Польша рядом.

Я поспешно сменила мнение и начала выкрикивать:

– Ich muss fahren nach Poland![40]40
  Я должна ехать в Польшу (искаж. нем ).


[Закрыть]

Ну а с «fahren» уже труднее. Замялись – чем ехать? Я потребовала такси. Таможенники глянули на багаж и выразили опасение – в такси, пожалуй, не влезет. Но ведь есть и пикапы, и я продолжала требовать «fahren nach Poland». Каким-то чудом заказали пикап, не знаю, кому удалось, но занимались мною абсолютно все служащие таможни.

Такси мы ожидали вместе с дружественным таможенником, я разгуливала по кошмарному франкфуртскому вокзалу в элегантном платье-костюме, в новых туфлях из змеиной кожи, в длинных перчатках и чёрной шляпе и возбуждала всеобщее любопытство. Оглядывались на нас все, советские солдаты даже шли задом наперёд, лишь бы не потерять меня из виду, люди останавливались, вокзальные служащие бросали работу и глазели на непривычную картину. Таможенник никак не мог решить, не то гордиться моим обществом, не то сгореть от стыда, бормотал что-то невразумительное – меня, мол, здесь считают кинозвездой.

В конце концов он решил свою дилемму, попросту сбежав от меня. Правда, перед этим договорился с носильщиками насчёт погрузки багажа. Такси прибыло, носильщики ждали, перетащили всю мою тяжёлую амуницию, я дала им два доллара, вроде остались довольны, в свою очередь информировали водителя пикапа. Сообщение насчёт меня передавалось эстафетой: ясное дело, едет дура, языка не знает.

Водитель пикапа ужасно шепелявил, но ехать в Польшу согласился.

При въезде на мост нас задержал солдат. Все осмотрел и заявил, я могу отправляться дальше, ко мне претензий нету, транзитная, ну а водитель останется тут. Границу не перейдёт.

Взглянула я на мост и сразу представила себе весь наш пограничный пост, сбежавшийся поглазеть, как нечто тремя частями ползёт по мосту, а как ещё можно переволочь девятнадцать мест? Картина показалась мне столь несимпатичной, что с разбегу я ощутила прилив нечеловеческих умственных резервов и заговорила по-немецки. Вымолила у пограничника разрешение проехать пикапу со всеми «местами», получение такого разрешения потребовало многочисленных звонков, писания всевозможных бумаг и, сдаётся мне, разрешение воспоследовало просто по необходимости выдворить из страны неудобоваримого гостя, во всяком случае, мы поехали.

Стоил мне этот пикап как раз десять марок пятьдесят пфеннигов, баба в обмене валюты оказалась просто-таки провидицей, в порыве эйфории я попыталась всучить водителю ещё один доллар, он перепугался насмерть, так что едва не удрал пешком, бросив свою машину. Пришлось оставить его в покое, вылезла я на нашей стороне, счастливая – наконец-то у себя, лучезарная и радостная; таможенница передо мной проверяла чей-то автомобиль, я радостно бросилась к ней:

– У меня тут багаж. Добрый день, пани, я как раз въехала, что мне теперь делать?

Она подняла голову и посмотрела на меня. Возможно, мой энтузиазм – явление на границе редкостное.

– Вы едете машиной? – осведомилась она.

Я несколько сбилась.

– Нет, знаете ли, еду поездом…

Поскольку находилась я на автомобильном пункте таможенного контроля, сообщение прозвучало странновато, железнодорожная линия далеко.

– Не понимаю, что вы хотите сказать? – заколебалась таможенница.

– Ох, боюсь, я тоже не понимаю…

– Она разрешила проблему подобно немецкому таможеннику.

– Знаете, сперва пройдите паспортный контроль…

Я последовала её совету. В это время водитель

пикапа выскочил и побежал к нашей погранчасти – ему ведь было велено сообщить обо мне. Весь взъерошенный из-за доллара, он пытался объяснить, в чем дело, – дама отстала от поезда в Берлине и потому так странно добралась до границы. От волнения он начал шепелявить сильно, и наши поняли так: везёт он труп. То есть покойника. Дело житейское, всякое случается, спросили, запломбирован ли. Ответил – нет, какое там, много всего, к тому же мелкими частями.

Это уже показалось подозрительным. Обалделые таможенники начали лихорадочно соображать, где случилась ужасная катастрофа, почему им ничего не известно и кто эти мелкие части покойника собирал, вылетели они из помещения на улицу и узрели меня в чёрной броской шляпе. Все подтверждалось: вдова везёт тело покойника мужа, ладно, но почему все-таки частями?!!!..

Уже после всех выяснений и объяснений обещали на ближайшие двадцать лет запомнить меня и приглашали приезжать почаще – такого развлечения что-то не упомнят. Напоили меня кофе и купили колбасы. А таможенный досмотр совершенно растрогал меня: разнокалиберная кладь, сваленная у подъезда, походила на цыганский табор, таможенница к нему даже не подошла, выглядывала из окна и начинала хохотать, корректируя некоторые пункты таможенной декларации.

От одной пожилой особы для другой пожилой особы я везла луковицы и корневища растений, выкопанные в саду у Алиции. Вписала полтора килограмма.

– А вы взвешивали? – осведомилась таможенница.

– Да что вы, какое там, на глаз…

Попробовала мою ручку на клочке бумаги.

– Вы этим писали?

– Ага.

– Ну так замените единицу на ноль, разрешается до одного килограмма.

Затем без особого интереса осведомилась, есть ли новые вещи. Из-за всей этой кутерьмы вези я живого слона, и то забыла бы про него. Естественно, везла много новых вещей, а вспомнила про одну.

– Знаете, – посетовала я грустно, – все перезабыла, помню только про большой пластмассовый малинового цвета горшок для младенца. Не мой, гарантирую, совсем новый…

Отцу позвонила в кредит – двадцати трех злотых и пятидесяти грошей на разговор не хватило. Он один находился на службе, остальных где-то носило. К счастью, хоть его застала.

– Папа, я в Швецке…

– Где ты? – изумился отец.

– В Швецке.

– А почему в Швецке, где это?

– На границе.

– Ты же едешь поездом. Зачем вышла в Швецке?

– Так просто. Я вовсе не вышла.

– А почему там оказалась?

– Господи прости, все равно. Отстала от поезда в Берлине и еду другим путём.

– Ничего не понимаю…

– Неважно. Потом объясню, а теперь слушай и запоминай. Правда, немного сложновато…

Мне наконец удалось упорядочить свои намерения и объяснить отцу, что приеду в Варшаву каким-нибудь поездом из Познани, не знаю каким, времени прибытия тоже не знаю, на какой вокзал, тоже не знаю, но все семейство пусть встречает, у меня пропасть вещей. Ошарашенный отец, так и не уразумев моих странных капризов, обещал все выполнить.

Затем мне взяли такси марки «Варшава», багаж поместился, и я доехала до Познани. В Познани варшавский поезд отходил вот-вот. Повезло – носильщики околачивались без дела, не только галопом перенесли моё достояние, успели по дороге извлечь меня из поезда на Рачибож, куда я настырно лезла единственно из тех соображений, что поезд очень близко стоял. Свалили они все бремя около уборной и повыскакивали на ходу, на ходу же поймав гонорар. Я всем платила только долларами, и, если учесть все расходы, это оказалась самая дорогая поездка в моей жизни.

На этом несусветная кутерьма не кончилась. Я поискала купе, не загромождённое вещами, и попросила помочь типа, сидевшего у дверей. Молодой человек выглядел симпатично, помог, перенёс, часть засунул за полки, а часть пришлось оставить в коридоре – в купе не влезло, после чего пришёл другой тип, сел напротив первого, посмотрел на мои «места», заявил:

– Прошу прощения… Я тут сидел и видел, вы тоже сидели, а когда поезд тронулся, вдруг вижу: вы идёте и несёте два чемодана… И опять несёте два чемодана, а поезд идёт. Господи Боже, думаю, и откуда у этого человека так много чемоданов, из других купе или как?.. Я собирался было вам помочь поначалу, да засомневался… Извините, пожалуйста…

Пришёл проводник и долго не мог уразуметь, почему с международным билетом я еду внутрипольской трассой. Но билет оплачен, к тому же датскими кронами, высадить меня из поезда не удалось. Зато доплачивала за багаж: количество превышало все допустимые нормы на одно лицо. Долларов не взял, поехала в кредит.

Семейство поджидало меня, рассредоточившись по всем вокзалам, ибо поезда из Познани приходили в разное время и на разные вокзалы, и едва не оставили они меня со всем скарбом на волю Божию – вышла я в этой треклятой шляпе, и родная мать меня не узнала. Пошла уже с вокзала, убеждённая, что дочь не приехала, я высмотрела её издалека и чудом успела догнать.

А самое удивительное – все мои пожитки влезли в горбунка. А вот для пассажиров места не осталось.

Я ведь всегда подмечала: только поезда меня не любят…

* * *

Сразу же после моего возвращения начались сцены мерзкие и мучительные.

На вокзале – Войтек ждал на стоянке – я сказала:

– Рада тебя видеть.

– Да что ты говоришь? – ответил он.

Primo, сидел в машине, не вышел мне навстречу, и вовсе не потому, что был плохо воспитан. Secundo, я сказала правду. Tertio, с такими словами я могла обратиться ко многим людям, и «да что ты говоришь» могли мне ответить Аня, Пётр, Алиция, Ежи, Эва, мой экс-хахаль, Люцина, Мартин и многие другие. И прозвучало бы это шутливо, доброжелательно, весело, растроганно, по-разному, но всегда позитивно. «Да что ты говоришь» в устах Войтека ядовито кусалось.

Возможно, такой ответ стал последней каплей, и я потеряла терпение, да и по всему видать, время приспело. До меня дошло – обманывал он меня во всех отношениях и во всех сферах безобразно, от подробностей не уклонюсь. Кадрил не только чужих баб, но и моих приятельниц, а уж это бестактность неприемлемая, и наконец-то я поняла, этот человек совсем меня не любит.

Ладно, не любит так не любит, где записано, что обязан любить, но в этом случае зачем мне сосед по квартире? Я понимала, легко мне от него не отделаться, и пустилась на подкуп. Потребовала серьёзного разговора.

– Ты недооцениваешь Зосиной глупости, – объявила я вежливо и ядовито. – Она проговорилась, ты с ней спишь. Пожалуйста, спи с кем угодно, только подальше от меня, ибо я брезглива. Живи где-нибудь в другом месте. Наслышана, у тебя долги, я заплачу твои долги…

Я положила на стол сто долларов. Войтек надулся.

– Подумаешь, сто долларов, меня это не устраивает.

– Ну что ж, насильно мил не будешь, – я забрала деньги и завелась. – Устраивайся сам. Была бы честь приложена, а там как знаешь. Ты прекрасно осведомлён, машину купила я, черт с ней, отказываюсь от машины. Если выедешь завтра со всеми потрохами и инвентарём, забирай горбунка.

– Завтра не успею.

– Если не завтра, горбунка на получишь.

Подумал, поторговался и согласился на предложенный вариант. На следующий день удалился смертельно оскорблённый, явно ожидая: верну его с порога. Но даже моя дурость не бесконечна. И я не поверила, что ему придётся спать под мостом.

Через полчаса мне сообщили: новое местожительство давно предусмотрел, устроился у своей постоянной любовницы. Пассия его жила в том же доме, где мои знакомые, приезжал к ней, псякрев, машину беззаботно оставлял под окнами на всеобщее обозрение и делал из меня полную идиотку. Это уж слишком, я позвонила Ане.

– И ты отдала ему машину? – с ужасом осведомилась Аня. – Ошалела совсем? На каком основании?!..

Я вышла из ступора, умственное затмение прошло, глупенькое благородство улепётывало свинячьей трусцой, проливая слезы стыда. Признаюсь в этой глупости сама, дабы никто не мог шантажировать угрозой рассказать о моем позоре. На следующий день позвонила в прокуратуру и потребовала разговора. Войтек охотно согласился явно в надежде на мольбы о прощении.

Почему-то поехали в кафе в аэропорт Окенче, сейчас только догадываюсь: город был битком набит его обманутыми зазнобами и в ближайшем кафе боялся кого-нибудь встретить. К разговору я отлично подготовилась.

– Я передумала. – Сообщив это, я уселась за столик. – Оказывается, ты устроился в жизни великолепно и в моих услугах не нуждаешься. Я не требовала вернуть деньги за «шкоду», горбунка тоже купила на собственные деньги, к тому же заплатила половину пошлины. Ты пользовался машиной более двух лет. Теперь буду пользоваться я. Перерегистрируешь и доставишь машину завтра.

– Нет, – ответил Войтек.

Мегера во мне взвилась и с триумфом брызнула ядом.

– А у меня тут бумажка, – холодно и безжалостно сообщила я, предусмотрительно откопав документ в своих залежах. – В ней чёрным по белому написано, ты взял у меня взаймы тридцать тысяч злотых и не только не вернул мне, но и не декларировал займа в финансовом отделе. Я с удовольствием положу эту бумажку на стол судье.

Войтек побледнел.

– Это шантаж! – возмутился он.

– Шантаж, – охотно согласилась я. – Единственный способ справиться с тобой.

Выторговал вернуть машину в понедельник, через три дня, собрался отвезти вещи к семейству в Лодзь. Я уступила. В понедельник не объявился, я опять позвонила в прокуратуру, подъехала к суду, вышел, отдал одни ключи и регистрационное свидетельство.

– Вторые ключи, – потребовала я холодно.

– Вторые отдам после.

– Очень хорошо. Сейчас же еду на шестой этаж к твоему шефу и спрошу у него, кто из нас прав…

В том-то все и дело, что Войтек прокурор. Существовало правило: в случае займа с тридцати тысяч начинается приобретение имущественных прав и с заимствованной суммы следовало платить налог. Обычный человек мог и не знать, не доглядел, и все тут, в случае чего заплатил бы налог со штрафом и процентами, больше ничего не грозило. Иное дело прокурор. С грохотом вылетел бы со службы, а прокурору, выброшенному с работы, лёгкая жизнь в будущем уже не грозила – вынужден был бы отказаться от профессии. Войтеков шеф имел лёгкий бзик на пункте законности, и моя жалоба вызвала бы ужасные последствия. К тому же у Войтека и раньше случались мелкие неприятности: продавая «шкоду», он конфликтовал с покупателем – упрямым мельником, и сейчас одна пушинка могла бы переломить хребет верблюду. Глубоко убеждённая, что поступаю по-свински, я тем не менее использовала все, и Войтек сдался.