Текст книги "Опасный возраст"

Приятель, как я сказала, был спортсмен. Уклонился и врезал сам, не успев сообразить, что делает. От скочил к стене, обеспечив себе тыл, битва закипела, услышал топот: со всех сторон площади Вильсона на подмогу фраерам мчалась окрестная шпана.

Приятель использовал свои данные и кондицию, съездил по уху одному, второму, двинул в живот третьему, очистил себе путь и рванул домой, за ним погоня, но он успел влететь в дверь. Гости и жена оторопели: хозяин дома ввалился весь в крови, с разорванным пакетом сахара, молча схватил топор и ринулся обратно. Гости и жена перехватили его уже на лестнице, с трудом привели в человеческое состояние.

На ночь согласился оставить хулиганов в покое, а с утра отправился в отделение милиции, изложил суть дела и потребовал разрешение на ношение оружия. Разумеется, не получил. На отказ разразился громовой тирадой:

– Ставлю в известность! – драл глотку так, что на улице было слыхать. – С сегодняшнего дня ношу с собой обрезок трубы, залитой свинцом, нападут – за последствия не отвечаю!!!

И точно, раздобыл обрезок трубы, разгуливал с ним по своему району специально поздним вечером и ночью. Никто к нему не цеплялся – хулиганов больше не видывал даже издали.

С того времени прошло лет пять, возможно, нравы изменились, во всяком случае я ходила без трубы – никто не напал. Не знаю почему. Характерец мой, видно, издали давал себя знать или ещё что?..

Одновременно в моей жизни происходили всяческие жуткие дела и все норовили свиться в один клубок.

Приблизительно через год я рассталась со своим дорогим хахалем. Нет, он не бросил меня – необходимость припёрла: подписал контракт на работу в дальних краях. По размышлении я пришла к выводу, что событие оное весьма романтично, прямо крестовые походы, не иначе. «На крестовые походы он коня нещадно гнал, ночью, в лунные восходы, он все Ванду вспоминал» – такую песнь до войны распевали в поварнях, и очень она подходила к случаю. Вот я и переживала свою версию этой песни, стоя в аэропорту Окенче…

Не столько с горя, сколько из-за беспокойного и буйного характера начала через «Польсервис» добывать контракт в Сирию. Подала необходимые документы, отправилась на дополнительный курс французского – Господи Боже, и когда я только все успевала?.. Сдала экзамен, и привет, на сём заклинило, сунуть взятку не пришло в голову, да и денег на взятку не было. В Ирак собрались двое моих приятелей, Пётр и Юрек, Петру тоже пришлось сдавать экзамен по английскому, язык он знал, но в польсервисовской комиссии сидел старый хрен, на дух его не переносивший.

– Слушай, помоги, – взмолился Пётр. – Надо этого прохвоста как-нибудь изъять, не могу ему сдавать, завалит, как пить дать. Там ещё сидит нормальная баба, если его унесёт, сдам ей. Изыми ты гада, Христом-Богом прошу.

Фамилию назвал, я поехала, снизу позвонила, хрен спустился. Пётр, понятно, стреканул наверх. Повела беседу насчёт преподавания иностранных языков – мне, дескать, необходимо именно у него поучиться; лингвистика исчерпалась быстро, пришлось черт знает что молоть, неожиданно поймала себя на том, что мы говорим про кулинарные рецепты. Какие деликатесы лучше в жару, а какие зимой. В итоге уж придумать не могла, как из этой процедуры выпутаться. Сияющий Пётр давно сошёл вниз, а я все ещё вела изысканную салонную беседу, и сдавалось, буду вести её до Судного дня.

Как видите, не веду, удалось вывернуться. Пётр с Юреком уехали, всякое у них там случалось, а мне осталась регистрация в «Польсервисе», на том мои успехи кончились.

Избавившись от роли жены, я возобновила некоторые знакомства институтских лет. Ирэна Любовицкая, уже давно вышедшая замуж и носившая другую фамилию, предложила устроить общие именины у меня. Мебели в моем доме маловато, зато места хватало, детей на сутки удалось сплавить. Я с радостью согласилась на предложение – ещё бы, выдались единственные именины, где обошлось без тёток и без бабок. И вообще, похоже, это мероприятие я от семейства скрыла.

Собралось двадцать семь человек. И здесь-то наконец появился "Клин клином " – моя первая книга.

Я познакомилась с паном из комнаты триста тридцать шесть. Приятелем Ирэны с детства. Фигура эта в моем творчестве сугубо принципиальная. Обаятельный, в ту пору только что разведённый и, возможно, чуть-чуть недовольный жизнью, подвыпил в меру, почти незаметно. Твёрдо решил остаться, когда гости разойдутся. Ну и оставайся, мне-то что. Я была омерзительно трезвая, все ещё рюмки водки в рот не брала, а спать и вовсе не хотелось – к бессонным ночам привыкла. Гости ушли, Януш остался, я водворила на место мой уникальный стол с древесноволокнистой столешницей, вздохнула и предложила чай. По-английски, ранний – одну заварку с небольшим количеством молока. Он согласился. Попробовал, похвалил и с лёгкой досадой упрекнул:

– Знаешь, ты создала такую атмосферу, что и поцеловать тебя боюсь.

Я сразу воспрянула духом: после всего именинного гвалта только эротических эксцессов недоставало. Да и вообще начинать знакомство с постели по-прежнему не любила, тем более знакомству нашему всего-то менее суток, нечего и дурака валять. Всю свою жизнь, учёбу и работу я проводила в основном среди мужнин, товарищеские отношения были просто необходимы, иначе спятишь; никаких различий полов, все добрые приятели, и точка. Будь ещё страшна как смертный грех, так вовсе нет, понятно, не Бог весть какое чудо красоты, но могла нравиться, и что же, с каждым спать?!.. Озвереть можно! Или отказом каждого восстанавливать против себя?.. Ещё того хуже! Следовательно, все отношения приходилось строить на общечеловеческом уровне, и я быстро этому научилась.

Януша мне удалось не обидеть, попили чайку, он вышел за газетой, проболтали, пока не вернулись дети, все оставалось в норме; кажется, я даже прибралась и приготовила поесть. Потом он ушёл – видимо, хотел побриться, а ведь у меня все бритвенные принадлежности от мужа остались. А потом он позвонил…

Рекомендую «Клин клином». Из книги явствует, влюбилась я по уши. Не скроешь – весь город знал, что бегала за ним, совсем ошалела; да, бегала, факт, а он сумел наши отношения поддерживать так, что я не въехала по новой во всевозможные неврозы. Был хорошо воспитан и очень умен.

Жил он не в Варшаве, а в Лодзи, это благодаря ему я возлюбила милицию.

Ума не приложу, как связно описать разные перипетии, ведь все происходило почти единовременно, как раз тогда в голове у меня прокручивались ещё и дома культуры. Читатели постоянно допекают меня, где беру замыслы и прочее. А откуда мне их брать и зачем – жизнь доставляет все в количествах, превышающих человеческие возможности.

Пожалуй, попробую по порядку, начну с милиции.

Моя мать с детьми поехала в Подгуже. Нет, минутку, это было летом. А перед тем был Новый год…

Ну вот, опять-таки ничего не поделаешь – без отступлений не обойтись. И на очереди мощное, разветвлённое во все стороны новогоднее отступление.

С Новыми годами меня преследовала сплошная невезуха. Ещё и сейчас питаю надежду: кто-нибудь когда-нибудь пригласит меня на нормальную встречу Нового года, с танцами, с мазуркой, с шампанским, без всяких недоброжелателей, с партнёром, который умеет танцевать и не станет грызться во время бала. Надежда, как известно, мать дураков, и сдаётся, лишь подтверждаю сию истину, воздвигаю ей монумент в железобетоне, граните и даже в иридоплатине. Окажись в моей голове хоть крупица ума, прогнала бы эту надежду метлой и скалкой для теста.

Последний Новый год, который с некоторой натяжкой можно оценить удовлетворительно, случился, когда мне минуло семнадцать лет и мы с Янкой упились в целях экспериментальных. Но у меня огромный реестр треклятых новогодних мероприятий, из него явствует: несколько существенных деталей прошляпила. Я тогда и в самом деле отправилась чистить зубы, но Янка не осталась лежать в постели, а увязалась за мной – спасать от незапланированного падения.

– Куда ты прёшься, дура, ведь свалишься, – стонала она яростно.

– Что ты? – Я просто источала презрение. – Вон сколько стен кругом…

Когда я вылезла из ванной, Янка сидела в прихожей на полу, привалившись к стене и вытянув ноги, и удовлетворённо качала головой.

– Вставай! – требовала я.

– Не хочу.

– Встань, не будь идиоткой.

– Не хочу. Не встану.

– Всю жизнь здесь не просидишь!

– Просижу. Не встану.

При мысли, как утром мамуля выйдет в прихожую и увидит эту картину, меня охватило отчаяние. Хитростью удалось Янку убедить: у меня, мол, живот болит, надо принести с кухни капли Иноземцева. Движимая самаритянскими чувствами, Янка поднялась, долго возилась в кухне, принесла валерьянку, йод, лак для ногтей и пустой флакон из-под камфарного масла: не включала свет и искала на ощупь. Я вылакала валерьянку, дабы её успокоить, только тогда, с сознанием выполненного долга, мы отправились спать.

Очередной Новый год пролетел мимо, мне вот-вот предстояло родить. Следующий тоже миновал невыразительно: годовалый ребёнок, теснотища, развлечения отпадали; я лишь надеялась дождаться двенадцати часов, выпить с мужем по бокалу вина, но муж, во-первых, всячески лелеял абстиненцию, а во-вторых, улёгся спать и проспал двенадцать мёртвым сном. Я страх как переживала – молодая была и глупая.

Далее три Новых года подряд выпали из памяти и в реестре пропущены, видимо, за полной безнадёжностью. В следующий раз состоялось семейное увеселение с обильной жратвой, по возможности безалкогольной, с играми и развлечениями. Игры организовала Люцина, большая специалистка по этой части. Сейчас вспоминаю тот вечер с удовольствием, между прочими забавами Донату и моему мужу пришлось съесть без помощи рук два яблока, привязанных шнурком к дверной притолоке, и торжественно заверяю – это была потеха столетия. В гомерических взрывах хохота совершенно потонули горькие рыдания страждущих душ, Янки и моей, ведь мы все ещё были молоды и предпочитали танцы.

В следующий Новый год нас пригласили на бридж к другу моего мужа. Более серьёзные мероприятия отпадали: у мужа не было приличного вечернего костюма, в камерном же кругу друзей мог себе позволить появиться. Жизненное пространство у хозяев оказалось почти довоенное, у меня затеплилась тихая надежда на танцы. Надежда померкла с ходу: хозяин дома принял нас в тапочках и без галстука, а танцевальную музыку ненавидел до кровомщения. Музыке предпочитал вино, для разнообразия муж питал отвращение к вину. Скрыть разочарование стоило мне неимоверных усилий.

Ещё через год все наше семейство выбралось на новогодний сеанс в кинотеатр «Москва». На эстраде перед экраном в полночь должны были поднять тост – а мы что, хуже?! – и запаслись мы бутылкой и восемью рюмками, напиток украдкой разливали под стульями. И снова мой муж испортил настроение, отказавшись допустить хоть каплю алкоголя в свой организм.

На кой черт я вышла за него?.. Ах да, мне же его Галина передала с рук на руки!

К очередному Новому году у нас уже появилась квартира на Охоте, маленькая и противная, новогодний вечер, самый обыденный, провели в семействе, и муж, не имея возможности завалиться спать на постель, заснул на стуле.

Затем мы переехали в квартиру на Мокотове, там состоялась мощная, на двадцать четыре человека, новогодняя складчина. Места хватало, магнитофон и плёнки из студии Польского радио были, но именно этот вечер мой муж-абстинент выбрал для опыта в научных целях и упился.

Затем мы снова отправились на новогодний бридж к другому приятелю мужа. У меня забрезжила надежда, вдруг да сойдёт неплохо. Я знала этих людей и не ошиблась: хозяин дома был безупречно элегантен, хозяйка, весьма талантливая в такого рода делах, придумала очаровательное освещение, в котором божественной показалась бы и самая богомерзкая физиономия, торжественно настроенная тётушка создавала атмосферу, все очень мило, только, к несчастью, я тогда начала понемногу курить. Муж всячески искоренял мой порок и ради этого бросил курево как раз накануне. Злой и вздрюченный, он промаялся весь вечер, а вместе с ним маялась и вся компания.

Я упёрлась всеми четырьмя – надо же хоть раз провести новогоднюю ночь прилично – и взяла в оборот Янку, у неё проблема весьма напоминала мою. В обществе мы показаться не могли – то мой, то её муж не имели вечернего костюма, – и мы решили ещё раз отправиться в кинотеатр «Москва», а на остаток волшебной ночи закатиться к нам и провести время в танцах под музыку на коротких волнах. Удавалось поймать Люксембург. До сих пор удивляюсь, как не укоренилось во мне вечное отвращение к кинотеатру «Москва».

В кино мой муж заснул всего лишь дважды, а по возвращении домой немедленно заснули оба – один в кресле, другой на тахте. А мы с Янкой, вспомнив наш юношеский эксперимент, вылакали со злости целую бутылку шерри-кордиал. Нет, не целую, остатки вылили на головы мужьям.

Первая новогодняя встреча после развода прошла в обществе Янки в печальных откровениях и чёрных пророчествах, а в очередную новогоднюю ночь предстояло шумное завлекательное веселье. Целой компанией мы собрались в дом лесничего в Гужно, и снова надежда расцвела во мне пышным цветом, хотя в то время я уже бегала за Янушем и его отсутствие ныло занозой в моем сердце.

Сложностей обрушилось на меня великое множество, и с ними необходимо разобраться, ибо последствия этих сложностей были весьма разносторонние.

А поэтому теперь следует читать "Бесконечную шайку". Откровенно говоря, сомневаюсь, не слишком ли я развернулась – взять в оборот сразу четыре книги – «Клин», «Подозреваются», «Шайку» и«Автобиографию», – но, уважаемые читатели, решайте сами, ведь не обязательно же выполнять все мои рекомендации. Правда, читатели тысячу раз спрашивали меня, насколько правдивы мои книги и кто из героев на самом деле существует. Пожалуйста, начинаю наконец отвечать на вопросы.

Из друзей по архитектурно-проектной мастерской я встречалась с Ирэной Любовицкой. Ханя-спортсменка вышла замуж за Тадеуша и вела семейную жизнь, Баська с Анджеем уехали работать в Германию, а другая Ханя подвиглась на мощную взятку и получила контракт в Сирию. Не знаю, сколько отвалила «Польсервису», потому как при малейшем упоминании об этом Ханя просто зеленела и твердила, что сумму до конца жизни выговорить не сможет. Я не настаивала – когда она уехала, мне в наследство осталось проектирование больницы в Люблине, к этому проекту она делала технологию и сорвала все сроки. А свой «вартбург» Ханя оставила Михалу.

Михал, в свою очередь, дружил с Ханей и с Ирэной, кажется, с детства, Ирэну обожал рабски и был её верным рыцарем, а с Ханей все так и обстояло, как я описала в «Шайке». Дружил Михал и с мужем Ирэны, Анджеем, и вообще это была очень тёплая компания

Так вот, на упомянутый Новый год мы собирались ехать с Михалом тем самым «вартбургом», оставленным Ханей, с нами на заднем сиденье ещё одна дружественная пара, которая в последнюю минуту отказалась, и мы поехали вдвоём. За нами три машины: «симка» Ирэны, «Варшава» Леопольда, тоже Михалова приятеля, и «фиат» не помню чей.

Несколько раньше произошли две крупные аварии. Одна железнодорожная – под Валбжихом. Путь шёл несколько в гору, пассажирский поезд не сумел одолеть подъем; чтобы взять разгон, попятился. Мчавшийся за ним экспресс из-за этой же горки набрал скорость и налетел как раз в тот момент, когда пассажирский уже остановился и собрался разогнаться. Экспресс стремительно врезался в него на полной скорости, протаранил четыре вагона, и оба состава сошли с рельсов Голова второго поезда и хвост первого превратились в сплошное месиво.

Вторая авария произошла на шоссе при участии персонала «Блока». Стефан, проектировщик-сантехник, и Казик, архитектор, возвращались из Зеленой Гуры машиной Стефана в пять утра. Стефан, по-видимому, заснул за рулём: правым бортом своей «сирены» долбанулся в кузов стоящего на обочине грузовика. Казик спал на пассажирском месте, проснулся много времени спустя в больнице, врачи сомневались, удастся ли его спасти. Стефан в шоке сидел на корточках в больничном коридоре под дверью, где лежал Казик, и стонал: «Ох, что я наделал, что я наделал!» Оба выкарабкались, но первое время к лицу Казика привыкнуть было тяжело. Позже, сверх всяких ожиданий, его физиономия пришла почти в норму.

Ну так вот, ехали мы себе с Михалом в Гужно встречать Новый год первой машиной в кавалькаде

– Постой-ка, погляжу, не скользко ли, – притормозил Михал.

Тронулись, нас занесло сразу же, откуда-то взялась гололедица, но Михал выровнял машину.

– Давай где-нибудь пропустим их вперёд, поедем за ними, пользуясь светом «симки». У этого «вартбурга» плохие фары. Поймать бы какую-нибудь станцию с лёгкой музыкой. А пока что смотри вперёд и говори, что видишь, в четыре глаза всегда надёжней.

Проехав более восьмидесяти тысяч километров на мотоцикле, смотреть вперёд я привыкла. И была основательно выдрессирована: за машину отвечает водитель, а пассажир, как болельщик, должен сидеть тихо и не пудрить ему мозги. Не учить, не придираться, не морочить голову, самое большее изречь: «Поворот направо», и вся недолга. Дрессировка въелась в меня накрепко.

Вообще-то, сознаюсь, люблю поболтать, но в дороге всегда молчу. Тоже привычка – на мотоцикле не поговоришь. Некоторое время мы оба молчали, пока я не заметила далеко впереди две красные искры.

– Михал, впереди что-то стоит, – сообщила я согласно договорённости.

Михал кивнул – значит, принял к сведению. Мы продолжали двигаться с той же скоростью – пятьдесят пять километров в час. Искры превратились в задние огни стоящего на обочине грузовика, и тут впереди нам навстречу замаячило ещё что-то, конечно, надо это что-то, по-моему, пропустить, но дрессировка въелась в меня основательно – я промолчала. Уже отчётливо виднелся тёмный кузов грузовика, правыми колёсами стоявший на обочине, левыми – на шоссе, а нечто навстречу приближалось, и вдруг я поняла: мы не разминёмся. Тормозить следовало начинать раньше, скользко, а теперь – хоть тресни – ничего не поделаешь…

В восьми метрах от грузовика Михал заорал: «Боже милостивый!» – только тут я поняла, что он грузовика все-таки не видел, успела сказать: «Господи прости!..» – а перед глазами мелькнуло лицо Казика.

Божьим промыслом Михал специально обучался вождению в гололёд. Не затормозил, повернул руль и нажал на газ. Нас боком несло на препятствие, но Михал сумел чуть-чуть свернуть к середине шоссе, и первый удар пришёлся на кузов прямо за моей головой. Следующих ударов не считала – воцарился хаос. Грузовик получил от нас такой дубль, что проехал метра полтора вперёд, мы начали вращаться, сколько раз – не знаю, казалось, мечемся и ударяемся обо что-то бесконечно долго – не то месяц, не то неделю. Какая-то деталь сверху долбанула меня по башке. Наконец мы остановились, уткнувшись носом в грузовик, задом к кювету на противоположной стороне шоссе, с работающим двигателем. Михал выжимал сцепление. Мне вдруг сделалось как-то сладко и страшно. Услыхала Михала:

– Господи, ты жива?!!

В этот миг я вспомнила железнодорожную катастрофу. Навстречу кто-то едет, пляску мы исполнили без подготовки, этот кто-то, вовсе не ожидая такого, мчится, вот-вот врежется, как тот экспресс. Слабость улетучилась в мгновение ока, эмоция вызволила поток слов, которые не стану цитировать, хоть они и представляют собой весьма популярное приглашение покинуть помещение в драматических обстоятельствах. Эти слова я ещё дополнила разъяснением, что с нами сделает этот встречный.

Все вместе подействовало столь впечатляюще, что Михал, видевший встречного, видевший, как тот успел затормозить и остановился, тем не менее поверил мне, а не собственным глазам, и мы вихрем вылетели из машины.

Хоть процедура и оказалась сложноватой: левую дверцу заклинило намертво, правую сорвало, через эту правую мы и вывалились, предварительно преодолев препятствие в виде лежавших в машине наискосок лыж. Вокруг неподвижно застыли люди, человек пять из грузовика, лиц не помню, зато никогда не забуду выражения бесконечного ужаса и ошеломления. Всех сковал столбняк, ни один не пошевелился, не протянул руки, чтобы помочь. Боялись взглянуть на нас, боялись, что из кучи раскромсанного железа появятся искромсанные трупы – ладно хоть не сбежали в панике. Мы вылезли самостоятельно, живые и невредимые; случай абсолютно необъяснимый.

Начали подъезжать наши, мы остановились в свете фар, чтобы их удар не хватил. Машина – бесформенная куча металлолома, крыша распорота по всей длине, какие-то стержни пробили спинку заднего сиденья, если бы та пара поехала с нами, были бы мертвы – отказались, судьба их хранила. Мой чемодан вылетел из багажника и лопнул, содержимое собирали сообща на двадцати метрах дороги, отчасти в канаве. Сзади в машине стояли два или три ящика с банками огурцов, с водкой и яйцами, разбилась одна бутылка и два яйца, хотя Михал сознательно пожертвовал задней частью машины, дабы спасти переднюю.

– А у меня и страховки нет, – сообщил он уныло. – Позавчера кончилась, собирался возобновить после Нового года…

– Это она тебя заморочила, – вопила перепуганная Ирэна. – Все из-за её болтовни…

– Ничего похожего, – честно опроверг Михал. – Словом не обмолвилась!

– Сказала же я тебе – стоит что-то, – упрекнула я. – Ты что, не заметил? Ведь кивнул мне!

– Не заметил, честное слово! Я видел метров на сто, мне казалось, дальше и ты не увидишь, просто ошиблась. Передняя машина слепила!

– Я же дальнозоркая, вижу на километр…

Наша компания начала строить догадки: похоже, я вела машину, потому и авария. Михал снова скорректировал:

– Веди она машину, не влипли бы. Она же видела грузовик…

Я пересела в «симку», не обижаясь за попытки свалить вину на меня. И все-таки слегка загрустила: виновата я – промолчала, а надо было снова сказать про грузовик и спросить Михала, какого дьявола собирается делать на таком гололёде. Да, дрессировку следовало переломить и отшвырнуть.

«Вартбург», несмотря на внешний вид, оказался вполне дееспособен. Вместе с Михалом сел кто-то из мужиков и поддерживал бороздившую по земле дверцу; отправились в Плонск, в авторемонтную мастерскую. В мастерской глянули на машину и сочувственно спросили:

– А пассажиры где? В морге или в больнице?

Не поверили, что Михал – тот самый пострадавший субъект – стоит перед ними.

«Вартбург» оставили чинить, расселись кое-как по машинам и добрались до Гужно на треклятый Новый год. На следующий день у меня разболелась голова, чувствовала себя скверно и не приняла участия в приготовлениях, но вечером мой темперамент снова дал себя знать, потому как рассердилась на Леопольда. Уж так я ему понравилась, тут же решил на мне жениться и охмурение начал, давая волю рукам. Взбесилась я с пол-оборота. Леопольд был недурён собой, правда едва среднего роста, настырный, а во мне всегда преобладали моногамные склонности, и в это время моя голова как раз была занята Янушем. Благосклонность упрямого Леопольда имела продолжение. Ладно уж, расскажу сразу, если отложу, то забуду.

Вот так и нанизывается отступление на отступление, того и гляди, начну писать «Рукопись, найденную в Сарагосе»[04]4
  Этот роман Яна Потоцкого (1761—1815) отличается многочисленными отступлениями и вставными новеллами, которые в целом создают причудливую композицию.


[Закрыть].

Ну что ж, продолжим. Несколько позже состоялся бал прессы, за мной заехал Михал и в такси изрёк:

– Послушай, я очень извиняюсь, да он вцепился словно клещ, спрашивает, какова ты в постели. Богом поклялся – не знаю, так он не поверил. Ты, мол, конечно, джентльмен, но сугубо между нами, будь человеком, скажи, а? В общем, совсем он меня заморочил, я и ляпнул: очень, мол, хороша, только один недостаток. Он пристал, какой да какой, я и выдал: в такие, мол, кульминационные мгновения кусается. Ох, прости, пожалуйста, достал он меня просто.

– Эх ты, фраер, – ответила я. – Надо же было сказать, что ещё и лаю.

– Как это?

– А так, обыкновенно. Как собака. Гав, гав, гав!

– Вот здорово, – обрадовался Михал. – Смотрика ты, а мне и в голову не пришло…

Бал гремел, я чудесно развлекалась, Леопольд потрафил мне в народных танцах, в обереке встал на колено – любо-дорого, оркестр не успевал за нами. После танцев пошли отдохнуть. Наша компания из двенадцати человек сидела за общим столом, бестактность Леопольда и нескромность Михала уже обсуждали, говорили все разом, и вдруг Михал объявил дружку:

– Слушай, я тебе не все сказал. Она не только кусается…

– Да, да, – заинтересовался Леопольд. – А что ещё?..

– Она лает…

– Что?..

– Лает.

– Как это – лает?

– Да так, обыкновенно. Как собака. Гав, гав, гав…

– Гав, гав, гав, – невольно повторил остолбеневший Леопольд.

И надо же, как раз в этот момент разговоры утихли и «гав, гав, гав» прозвучало на весь стол. Все прекрасно ориентировались, о чем речь, я думала, все просто лопнут, подавятся, изойдут слезами, расчихаются и вообще помрут. Один Леопольд не имел понятия, почему разразился такой хохот, однако на всякий случай все-таки от меня отрёкся.

А теперь вернёмся снова к новогоднему вечеру в Гужне. Вечер, понятно, не удался. В три ночи мужчины отправились разогревать моторы: ударил мороз. Попытались проскользить по снегу в лакировках, из попыток ничего не вышло, а настроение пошло к черту. Злые как фурии дамы пошли спать.

– Мы, Ирэна, её муж Анджей и я, ночевали в одной комнате. Я проснулась рано и услышала нежное воркование Анджея:

– Малышка, тебе не холодно? Иди сюда, под одеялко, я тебя укутаю, золотая моя, не замёрзнешь…

– Ирэна, как он тебя любит! – растрогалась я при виде такой заботы, говорила с пиететом и даже чуть-чуть с завистью.

– Меня!!! – заорала она в ярости. – Совсем спятила! Как бы не так, мне он скажет!.. Посмотри, что у него в руках!!!

Анджей заботливо обнимал и укутывал одеялом аккумулятор, снятый с машины…

И честно говоря, он ворковал, пожалуй, по делу: на следующее утро его «фиат» взял с места как ни в чем не бывало, «симку» пришлось тащить на тросе, а за «Варшавой» уговорили свернуть «Волгу» с шоссе.

На следующий год…

Нет, следующий год оставим пока в покое. Много разных разностей за это время приключилось, да и пора вспомнить про хронологию. От Новых годов пока что отвяжусь, вернусь к ним когда понадобится, потому что невезениям вовсе не пришёл ещё конец. Добавлю только одно: много лет спустя Михал смертельно обидел меня, из мести я вывела его в "Бесконечной шайке".

* * *

Так вот, если придерживаться хронологии, то ещё раньше я познакомилась с очередным Юреком. Познакомилась при самых обыденных обстоятельствах: ранним утром мчалась Дольной по направлению к Пулавской, за руку волокла Роберта и отчаянно махала рукой всем средствам передвижения. Обычно что-нибудь да попадалось – такси, левак, «скорая помощь», грузовик – разнообразия хватало, не ездила лишь угольным фургоном. И на сей раз остановилась машина, я села, объявила: ребёнка надо срочно на Аллею Неподлеглости, после на Кредитовую на работу, водитель согласился, поехали. Позже он сам признался, оценил меня позитивно и сразу начал прикидывать, на что клюну. На ужин в «Гранде» – ясно, нет. Очень быстро вышел на явь – клюю на моторизацию.

Соблазнил меня «ситроеном» с автоматической коробкой передач. Я согласилась – хотя вовсе не рвалась – на экскурсию этим «ситроеном» в Желязову Волю – сама буду за рулём. От Юрека в восторг не пришла – на мой вкус, в нем было многовато лишнего веса, все прочее, правда, в порядке, и я рискнула, предупредив, что возьму детей.

И сегодня не понимаю, почему он не порвал со мной сразу же и навсегда, ибо мои дети для этого сделали все.

Начал Ежи:

– Мать, а кто такой Шопен?

– То есть как кто? – возмутился было Юрек. – Твой сын не знает Шопена?

– Дитятко, расскажи пану, кто такой Шопен, – попросила я, ни на что уже не надеясь.

Дитятко не подвело, изрекло не задумываясь:

– А это испытатель реактивных самолётов, здесь в пруду ноги мыл.

Меня на такой финт не поймаешь, но Юрек отреагировал с подозрением. Подключился Роберт, который, несмотря на свой юный возраст, номера отмачивал дьявольские, сообща мои детки высказали множество всяческих соображений, а изобретательностью обладали неисчерпаемой. Чтобы более или менее представить устроенное ими шоу, придётся опять сделать малюсенькое отступленьице.

Шестилетний Роберт часто ходил за покупками в магазин, где работала родственница. Как-то она спросила:

– А почему твоя бабушка не пришла?

– Собиралась, – грустно сообщил ребёнок, – да не могла, вдребезги пьяная под столом лежит.

– Слушай, не знай я тебя, поверила бы, клянусь, – рассказывала потом родственница моей матери. – Он так сказал, что все покупатели поверили, честное слово, я аж вся покраснела…

Подобные заявления Роберт делал постоянно, да ещё комментировал разные происшествия. Я перепугалась насмерть, пока не услышала про Йолю. Йоли я не знала, но не в том дело.

Йоля ходила в детский сад, мать дежурила в больнице, отец ушёл на какое-то совещание, и за ребёнком делегировали бабушку.

– Йоля, за тобой бабушка пришла, – сообщила воспитательница.

– Бабушка?.. – переспросила Йоля с таким сомнением, что воспитательница забеспокоилась.

– Ну что же ты, ведь это твоя бабушка…

Йоля отступила и прижалась к обескураженной воспитательнице:

– Какая бабушка? Я эту пани не знаю…

– Йоля, что ты говоришь? Как ты меня не знаешь? – обалдела бабушка.

– Не знаю я эту пани…

Воспитательница всполошилась и увела девочку в другую комнату.

– Йоля, а это мама твоей мамы или твоего папы?.. – коварно поинтересовалась она.

Но Йолю на мякине провести не удалось.

– Какая мама, что вы, я эту пани совсем не знаю…

Мать с дежурства из больницы уйти не могла, выволокли с совещания отца: возникли опасения, что ребёнка собираются похитить. Перепуганный отец примчался, дело выяснилось.

– Йоля, почему ты сказала, что не знаешь бабушку? – упрекнул девочку отец.

– Да так просто…

Другую девочку – имени не помню – бабушка взяла с собой на службу в Страстную Пятницу в костёл Святою Креста, где страсти Господни отличались большим реализмом: Христос лежал, а из-под тернового венца сочились капли крови. Бабушка опустилась на колени, начала молиться, расчувствовалась и всплакнула. Девочка подозрительно поглядывала то на бабушку, то на Христа.

– Что ты плачешь, – решительно потребовала она. – «Скорую помощь» вызывать надо!

А один мальчик из знакомой семьи оказался достойным соперником моего Роберта. Ехал с родителями в переполненном трамвае, родителей оттеснили вперёд, а мальчик остался где-то в середине вагона, над ним сжалилась дама.

– Иди сюда, мальчик, встань тут, а то тебя совсем затолкают. Ты едешь один?

– Да, один, – вздохнул ребёнок.

– А где же твои родители? Мама и папа?

Застрявшие на передней площадке родители вдруг услышали несчастный голос своего ребёнка: