Текст книги "Проклятое наследство"

– Я все-таки не понимаю, о ком вы говорите. В своей жизни встречала я разных Вишневских, но среди них Станислава не было. И почему он должен был жить у меня?

– Не исключено, что с именем ошибка. Назовите ваших знакомых Вишневских.

Я послушно назвала ему всех известных мне Вишневских, потом достала записную книжку и продиктовала ему их адреса и номера телефонов. Участковый переписал их, не скрывая разочарования. И объяснил:

– Все дело в корреспонденции. Видите ли, Станислав Вишневский писал нам, а обратный адрес сообщил ваш. Я знаю, что тут вы живёте, но подумал, что вы что-нибудь о нем знаете. Может, он все-таки пребывал здесь пару недель назад?

Я ещё раз торжественно заверила его, что ни пару недель, ни пару месяцев, ни даже пару лет назад никакой Станислав Вишневский здесь не пребывал. Тем более не жил.

– Разве что, – предположила я, – так зовут парня, который снимает показания электросчётчика. Вот он действительно пребывает у меня регулярно раз в месяц уже много лет. Вы можете это легко проверить.

– Нет, счётчик тут ни при чем, – вздохнул участковый. – Жаль, а я так надеялся, что наконец можно будет ответить. Ну, раз нет…

Вишневского я тоже не брала в голову, занятая своими делами, и вспомнила о нем лишь тогда, когда мне позвонила одна из моих приятельниц, секретарша в одном серьёзном учреждении. Захлёбываясь от волнения, она сообщила:

– Слушай, это как раз для тебя! Ты любишь такие вещи, а тут настоящая сенсация! Какой-то человек пересылает доллары на Польский национальный банк. В ценных письмах.

– Какой человек?

– Неизвестно! Его никто не знает. Какой-то Вишневский. Адрес отправителя пишет вымышленный.

– А как его зовут? – вскричала я. – Случайно не Станислав?

– Да, Станислав. Он уже прислал на банк около шестидесяти тысяч долларов. Небольшими порциями. Весь банк гудит. А ты уже слышала о нем?

– Пока не слышала, но очень хочу услышать. Еду к тебе!

Я тут же помчалась к ней и узнала все подробности. Дело было так.

Несколько месяцев назад секретарша председателя Польского национального банка расписалась в получении ценного письма и вошла в кабинет начальника с ворохом корреспонденции. Начальник был занят. И, не прерывая телефонного разговора, жестом велел ей самой заняться почтой. Секретарша вернулась к себе, просмотрела письма и зарегистрировала, а напоследок вскрыла большой, серый, аккуратно заклеенный конверт.

В конверте было две тысячи четыреста долларов в купюрах по десять и пятьдесят долларов и записка – три слова на полях клочка газеты: «В пользу государства». Написано шариковой ручкой, печатными буквами, явно с помощью линейки.

Секретарша перевернула конверт, чтобы взглянуть на адрес. Отправителем оказался Станислав Вишневский, проживающий в Варшаве по улице Олькусской, д. 86. Обычный адрес, но само послание, конечно, необычное: не каждый день граждане дарят государству такие подарки.

Полюбовавшись на доллары, секретарша опять вошла в кабинет к начальнику.

– Видимо, какой-то патриот, – отреагировал начальник. – Передайте с сопроводительной в валютный отдел.

Секретарша выполнила указание. В валютном отделе сумму заприходовали как дар гражданина Вишневского и передали в казну. Секретарша начальника валютного отдела как-то не проявила особого интереса к столь щедрому патриоту.

Второй раз серый конверт пришёл в банк через месяц. Он был больше первого и битком набит долларами в банкнотах всех калибров, от одного до ста, на круглую сумму в шесть тысяч. Конверт вскрыл сам председатель банка, изумился и вызвал секретаршу.

– Кажется, что-то такое у нас уже было, – сказал он. – Вы не припомните?

– Был, точно такой же, – подтвердила секретарша, осмотрев конверт. – Отправитель Станислав Вишневский, проживающий по улице Олькусской. Кто такой этот Вишневский?

– Понятия не имею. Передайте опять в валютный отдел и попросите проверить, не фальшивые ли. Может, он их печатает?

Доллары оказались самые что ни на есть настоящие. Сумма не вызвала особого потрясения среди сотрудников банка, привыкших оперировать большими числами. Конверт выбросили, как и в прошлый раз.

Недели через две таинственный Вишневский прислал две тысячи, на сей раз мелкими купюрами. Надпись печатными буквами на полях клочка газеты информировала, что и эти деньги передаются в пользу государства. Когда затем одно за другим пришло несколько ценных писем, содержащих в сумме семь тысяч двести долларов, секретарша начальника валютного отдела наконец-то проявила интерес к таинственным посланиям и позвонила своей подруге, секретарше председателя:

– Кто такой этот Вишневский с долларами?

– Понятия не имею. Ненормальный, наверное.

– А что говорит председатель?

– Что патриот. А я считаю, что патриот обменял бы их по официальному курсу на польские злотые. Нет, просто богатый псих.

– Если бы он посылал хотя бы на восстановление Королевского замка, ещё можно понять. Но вот так, просто в пользу государства?

– Ах, милая, я и сама удивляюсь.

Несколько недель было тихо, а потом Вишневский словно с цепи сорвался. Чуть ли не каждый день в банк стали приходить толстые серые конверты, набитые иностранной валютой. Общая сумма перечисленных в государственную казну долларов уже превысила пятьдесят тысяч.

Дарственные в пользу государства не являются служебной тайной. Сотрудники Польского банка поделились со своими близкими интересными новостями. Потрясённые близкие, не привыкшие к крупным суммам долларов, раструбили по всему городу о благородном поступке Вишневского. Потрясённые в свою очередь многие тысячи варшавян ломали головы, что бы это значило.

Вишневский же после первых хаотичных посылок несколько систематизировал свою деятельность и стал присылать деньги каждые две недели. Так продолжалось некоторое время, потом деньги перестали поступать, а потом сразу пришло пять тысяч самыми мелкими купюрами. На сей раз они были запакованы в коробку из-под шоколадных вафель производства Чешинской фабрики «Ольза».

А ведь мой кузен Вишневский проживал именно в Чешине…

Как раз в это время муж секретарши начальника валютного отдела отправлялся в трехнедельную служебную командировку в ГДР. Поскольку в их машине вышел из строя сигнал, он, укладывая чемодан, давал жене инструкции:

– На такой машине ездить нельзя, первый же гаишник тебя остановит. Я уже не успеваю, тебе придётся самой заняться машиной. Поезжай в мастерскую на Олъкусскую, она работает до пяти, дашь в лапу электрику, он тут же сделает.

Жене совсем не улыбалось заниматься не своим делом, и она спросила недовольно:

– А где эта Олькусская?

– На Мокотове. Пулавскую знаешь? Она на неё выходит, между Дольной и автовокзалом. А если он скажет, что надо обязательно покупать новый…

– Постой, постой! – спохватилась жена. – На Олькусской?

– На Олькусской, а что?

– Так ведь на Олькусской живёт тот Вишневский, который прислал в банк почти семьдесят тысяч долларов. Да, я помню: Олькусская, восемьдесят шесть.

– Скажи пожалуйста, – рассеянно отозвался муж, запихивая в чемодан бритвенный прибор, и вдруг выпрямился:

– Как ты сказала? Восемьдесят шесть?

– Да, восемьдесят шесть.

– А ты не ошиблась? Восемьдесят шесть? Да там не может быть такого номера, вся улица – несколько домов, ну вот как от нас до этого фонаря. Наверняка ты что-то перепутала.

– Да нет, я прекрасно помню, у меня же хранятся его конверты. Может, просто там такая нумерация?

У мужа через два часа отправлялся самолёт в Берлин, и ему некогда было заниматься посторонними тайнами. Он вернулся к чемодану очень довольный: теперь жена уж непременно поедет на Олькусскую, хотя бы из любопытства.

– Только обязательно поезжай в рабочее время, – попросил он, – тогда наверняка застанешь электрика.

Секретарша съездила на Олькусскую даже два раза, посетила электрика и твёрдо убедилась в том, что дом под номером восемьдесят шесть – чистая фикция. Взволнованная своим открытием, она позвонила подруге:

– Слушай, надо сказать председателю, что этот Вишневский вообще не существует. А если и существует, то не на Олькусской. Я проверила, там вообще нет такого дома.

Весть молниеносно разнеслась по банку и вызвала всеобщее волнение. Благотворитель, как видно, пожелал остаться неизвестным и сообщил ложный адрес. Кое у кого благородный Вишневский вызвал подозрения.

– Может, следует сообщить в милицию? – спросила секретарша начальника валютного отдела.

Начальник задумался.

– Зачем? Никакого преступления тут нет, каждый имеет право передавать в казну государства что пожелает. Может, он не хочет, чтобы знали родственники? Хотя, с другой стороны, вдруг эти деньги добыты нечестным путём? В любом случае действовать надо осторожно и тактично.

Осторожно и тактично сообщили в милицию о странных дарственных. Так, на всякий случай. Милиция, тоже на всякий случай, занялась ими. И обнаружила, что один раз, в самом начале своей благородной деятельности, Вишневский сообщил другой адрес. Мой…

Моя приятельница знала все подробности происходящего, потому что в свою очередь была приятельницей обеих секретарш. Узнав подробности, я решила, что мой адрес Вишневский сообщил по чистой случайности. Вот если бы только не сущий пустяк – коробка из-под вафель кондитерской фабрики «Ольза» и кузен в Чешине…

Подумав, я решила – милиции надо знать об этом. Не потому, что кузен мог оказаться валютным миллионером – смех! Но здесь, несомненно, была какая-то тайна, и её надо разгадать. А всем известно, для милиции каждый пустяк может оказаться важным, и не следует решать самому, какая информация ценная, а какая – пустяк. Что ж, пожалуй, скажу.

Участковый принял информацию с благодарностью, но без особой радости.

– Коробку из-под вафель найдёшь в любом магазине, – сказал он со вздохом. – И вообще во всем этом деле нет состава преступления. Глупое дело…

Я по-прежнему была очень занята, много работала и решила наконец отдохнуть – собрать друзей на бридж, Павел вывихнул ногу, хромал, и я обещала после бриджа отвезти их с Баськой домой. Закончив игру за полночь, мы все вместе спустились к машине. На ветровом стекле за «дворником» была засунута какая-то бумажка. Я подумала – милицейская квитанция на штраф, и ещё удивилась – за что? Ведь машина стоит на специально для этого предназначенном месте. Развернув бумажку, я прочла: «Рябой ездит в Залесье». Накорябано кривыми каракулями, ни подписи, ни даты, лишь непонятная информация о неизвестном Рябом.

После неприятностей с баллонами такие мелочи уже не могли мне испортить настроения. Я лишь проверила, не испорчены ли стеклоочистители.

Всю дорогу мы ломали голову, что может означать записка, и пришли к выводу: просто ошибка. Нормальное дело, ошибки случаются на каждом шагу.

* * *

А потом позвонила Лялька. Нет, не так. Потом позвонил Гавел. Или Лялька? Ну вот, начинается путаница в хронологии. Конечно же, потом позвонил Гавел, а Лялька звонила намного раньше. Итак, по порядку. Шёл дождь со снегом, зима кончилась, я вообще не заметила, как она прошла, не до неё мне было, столько вокруг странных событий, с которыми у меня ничего общего. Ой, так ли уж ничего?

Моя подруга Лялька позвонила и попросила, чтобы я немедленно отвезла её в Мокотов.

– Моя машина в ремонте, а такси вызвать невозможно! Всех знакомых обзвонила – никого нет дома, и где они бегают в такую погоду? – тараторила она в страшном возбуждении. – Не могу же я его вынести на улицу в такую мразь!

– Кого ты не можешь вынести?

– Да Самсона же! Ради бога, приезжай, меня ждут!

Самсон – это её кот, сиамский, необыкновенной красоты. Но вот зачем тащить этого красавца на улицу в такую мерзкую погоду – никак не могла понять, хотя жутко взволнованная Лялька и пыталась мне что-то втолковать о свадьбе.

– Погоди, успокойся, я сейчас приеду, хотя ничего не поняла. Зачем тебе на свадьбе обязательно кот?

– Вот непонятливая! Так ведь это не моя свадьба, а его, Самсона! На сегодня я договорилась отвезти его к знакомой кошке, а проклятая машина сломалась, я потеряла бумажку с их адресом и телефоном, а ехать надо обязательно сегодня, о господи боже мой, нет времени на разговоры, умоляю тебя, приезжай немедленно!

Мне передалось волнение Ляльки, и, не требуя больше никаких объяснений, я бросила трубку и в спешке выскочила из дому. Ради кошек я и не на такое способна. Вот только как она найдёт кошкин дом, если потеряла бумажку с адресом?

Хоть адреса не было, но дорогу и дом Лялька помнила. Привыкший к машине Самсон не пожелал сидеть в корзине, вылез и развалился на заднем сиденье, недовольным мяуканьем реагируя на сильные толчки.

– Он не любит, когда резко тормозят, потому что съезжает с сиденья, – объяснила Лялька. – Помедленнее, пожалуйста, сейчас его нельзя нервировать, сама понимаешь.

Трудно было ехать ещё медленнее, я и так еле тащилась из-за погоды, претензии Самсона не имели оснований. Мы легко нашли резиденцию невесты – роскошную виллу на Гощинского.

– Мне ждать окончания свадебного обряда или как? – спросила я. – Ведь надо же отвезти вас обратно.

– Ты с ума сошла – ждать! Меня отвезут хозяева невесты. Она девица, неизвестно, как встретит жениха. Забыла её имя, кажется, Малъвина, а хозяйка – Кася. Или наоборот? Они бы сами приехали за мной, да я потеряла телефон. Ну, спасибо. Вечером позвоню.

Лялька позвонила около полуночи и дала подробный рапорт о Самсоновой свадьбе. Все прошло замечательно, Кася оказалась совершенно очаровательной кошечкой, даже чуть ли не красивее Самсона, они сразу понравились друг другу, а пани Мальвина очень похожа на свою любимицу, такой же дымчато-бежевой масти. Домой их отвёз пан Кароль на своей машине, Самсон хорошо перенёс путешествие и не реагировал, когда машина тормозила. Ему было где развалиться, так как ехали они в «опеле-комби».

«Опель-комби»!

* * *

Часы показывали шесть тридцать. На работу Ляльке было к восьми, так что все равно пора вставать.

– Послушай, какого цвета был «опель-комби», которым пан Кароль отвозил тебя с Самсоном домой? – спросила я без предисловий. – Ну помнишь, тогда, зимой, после женитьбы на Касе?

– Спятила ты, что ли? – хриплым со сна голосом спросила перепуганная Лялька. – Какого это пана Кароля я женила на Касе?

– На Касе ты женила Самсона. Ну, тогда, на Гощинского, вспомни? Домой вас доставили на «опеле-комби». Какого он был цвета?

Лялька постепенно просыпалась.

– Господи боже мой, ты что, никогда не спишь? Откуда мне знать, какого он цвета, если уже стемнело и шёл дождь со снегом? Машина вся была грязью заляпана. На кой черт тебе её цвет? Ненормальная!

– Вспомни, прошу тебя! Может, хоть что-нибудь запомнила? Не злись, тебе все равно на работу.

– На работу, но я могла ещё до семи спать. Погоди, мне вроде что-то вспоминается. Когда он выехал из гаража, остановился под фонарём. Светлый. Что-то яркое. Вроде жёлтый. Да, кажется, жёлтый. А что?

– Ничего. Так просто интересуюсь.

– Ты что? – заорала разъярённая Лялька. – Будишь меня чуть свет, чтобы просто поинтересоваться?!

– Да нет… Ладно, так уж и быть, скажу. Тут, рядом в доме, совершено преступление, в нем замешан «опель-комби». Так что, сама понимаешь…

Преступление Ляльку вполне удовлетворило, она перестала меня ругать и потребовала подробности. Я выдала ей наскоро придуманные подробности, она с интересом выслушала, а потом вдруг вспомнила:

– Да, знаешь, он, наверное, свой «опель» давно продал.

– Почему ты так думаешь?

– По дороге он сказал, что собирается продать и купить другую машину. Жене цвет не нравится. Или продам, сказал, или перекрашу.

– Так сразу и продаст! Мало ли что жене не нравится!

– Продаст! Насколько я успела заметить, на жене он форменным образом помешан, все для неё сделает. Я у них была ещё раз, когда у Касюни котятки появились. Четырех принесла. Чудо! Их сразу разобрали…

* * *

А теперь все хорошенько обдумать и разложить по полочкам, Лялька малость запутала хронологию непонятных событий. Итак: Лялька с Самсоном, информация о Рябом, Гавел…

Гавел позвонил неожиданно, спросил, покончила ли я со святым Георгием, и заявил, что у него ко мне дело. Через пятнадцать минут он был уже у меня с громадной банкой кофе, так как чай не выносил и на всякий случай подстраховался.

Я заварила кофе, мы сели за стол, и он вдруг начал настраивать меня против Баськи:

– Заводишь какие-то подозрительные знакомства… Послушай меня, будь осторожнее с этой Маковецкой.

Естественно, я потребовала объяснений. Ничего не объясняя толком, он лишь повторял как попугай, чтобы я была с ней осторожней, что это плохое знакомство, что она умная, а я глупая и что это добром не кончится. Все попытки узнать, в чем именно мне следует проявлять осторожность, ни к чему не привели. На вопрос, знаком ли он с Баськой, ответил, что не знаком, однако это отнюдь не уменьшает его глубокой убеждённости, что из-за Баськи мне грозят неприятности. Уходя, повторил ещё раз, что Баська – неподходящее для меня знакомство, следует держаться от неё подальше и быть осторожной.

Пожалуй, я догадывалась о причине такого отношения к моей подруге. Время от времени, когда мы Баське надоедали, она собирала своих прежних дружков, шофёров и механиков, и устраивала с ними вечер встречи в одной из самых подозрительных забегаловок. Причём именно в забегаловке, решительно не желая встречаться в порядочном ресторане – не та атмосфера; по её словам, в ней просыпался некий зов предков и, если не дать ему выхода, жизнь вконец осточертеет. Обычно вечер встречи приносит полное удовлетворение его участникам, а я не вмешивалась в профилактическую Баськину деятельность, считая это личным делом Баськи и её предков. Павел тоже. Увидев, что протесты ни к чему не приводят, он стал рассматривать такие встречи как удобный случай хорошенько выспаться.

Непонятно только, при чем здесь Гавел? И почему мне надо быть осторожной? Естественно, сразу после его ухода я позвонила Баське и потребовала объяснений. Баська сказала, что никакого Гавела не знает, в чем дело – не понимает, а что до забегаловки, то она уже давно там не была и спасибо, что напомнила. То-то Павел будет мне благодарен…

Я чертыхнулась, пожелала Гавелу лопнуть и повесила трубку.

* * *

А затем ко мне пришла расстроенная Янка и пожаловалась на Доната. Он стал какой-то странный, вечерами уходит из дому, возвращается совершенно трезвый, ничего не говорит, и больше она этого не вынесет.

– В том, что он ничего не говорит, странностей не вижу, – заметила я. – Было бы странно, если бы он вдруг стал разговорчивым.

– Да он не только сам ничего не говорит, но и не выносит, когда с ним говорят!

Я хотела было сказать, что те же самые симптомы наблюдались у моего мужа перед разводом, но вовремя прикусила язык. Может, у Доната появилась другая женщина? Но об этом я тоже Янке не сказала, она же продолжала анализировать душевное состояние мужа:

– Он как будто все время чем-то расстроен. Или из-за чего-то нервничает. Или чем-то недоволен. Или ещё что-то в этом роде. Нет, я больше не выдержу, он меня в гроб вгонит.

Я предположила, что Донат запутался в какой-нибудь афёре.

– Но тогда должна же быть от неё хоть какая польза! Я ещё не слышала, чтобы у аферистов с начала до конца были только неприятности. Да и какую афёру он может проворачивать в своём НИИ пространственного планирования? Пространство крадут, что ли?

Такое предположение мне показалось сомнительным, а поведение Доната обеспокоило. Будь у меня побольше времени, я предложила бы Янке вдвоём организовать за ним слежку, чтобы выяснить, какие у него неприятности. Но времени не было, а мои попытки успокоить Янку ни к чему не привели.

А потом опять появился Гавел. Я поехала в филателистический магазин и хотела оставить машину на стоянке на улице Хожа. Тут я увидела, как с неё выруливает Гавел. При виде меня он затормозил, выскочил из машины и бегом кинулся ко мне.

– Что ты тут делаешь? – с возмущением крикнул он. – Там твой дом горит, а ты себе разъезжаешь по городу?!

На минуту окаменев, я тут же рванула с места и со скоростью пожарной машины помчалась к дому. Гавел не из тех, кто способен на глупые розыгрыши, а в доме у меня все-таки были дорогие моему сердцу вещи. Проделав путь за рекордное время, я убедилась, что дом стоит себе спокойно и вообще ничего поблизости не горит. В ответ на высказанные по телефону претензии Гавел холодно заявил, что ему так показалось и я ещё должна быть благодарна за заботу. А я вдруг уверилась: врёт, видимо, ему нужно было, чтобы я уехала, вот только зачем – неизвестно.

Просто удивительно, но всем этим странным событиям я не уделила должного внимания, отметая их в сторону, чтобы не мешали моей главной задаче – космическим лучам. Подсознательно, однако, уже чувствовала, что вот-вот не выдержу. А тут ещё позвонила Баська и слёзно просила разыскать для неё гуцульский узор вышивки со старой подушки моей бабушки, который я когда-то срисовала на миллиметровку. Не подействовали никакие отговорки, и мне пришлось перевернуть вверх дном всю квартиру, чтобы разыскать этот узор. Уже тогда я подумала, что, видно, над космическими лучами тяготеет какое-то проклятие, ведь никогда до этого на моем творческом пути не вставало столько непонятных или совершенно идиотских преград.

Ну а через два дня мой сын запустил вонючку, а потом позвонил светлой памяти покойник Дуткевич…

Вот что вспомнилось мне перед визитом к майору. Но я понимала, что не могу поделиться с ним ни одним из своих воспоминаний, пока сама в них не разберусь, пока сама не выявлю связи между всеми этими странными событиями…

* * *

За утро майор провернул гигантскую работу и теперь знал обо мне абсолютно все: о баллонах, о битве под киоском, о Лёлике и Вишневском. Сколько живу на свете, ещё никто не проявлял ко мне такого интереса. Майор так дотошно изучил меня, что теперь его вопросы, без сомнения, преследовали лишь одну цель: убедиться в моей правдивости. Уверена, ответы на них он знал и без меня.

– Да, вот ещё что, – небрежно бросил он. – Кто такой пан Ракевич? Чем он занимается?

Не зная толком, чем Гавел занимается, я дала расплывчатый ответ:

– Он, знаете ли, деловой человек, я уже говорила. Большие дела делает. А по специальности фармацевт. Кажется, работает на предприятии, где производят на экспорт косметические товары. Но не уверена.

– И это, по-вашему, большие дела?

– Не о том речь. О торговых сделках, которыми пан Ракевич очень гордится. И хвастается передо мной, потому что доверяет. Сомневаюсь, впрочем, надо ли вам о них говорить.

Майор заметил с лёгким укором:

– Я не занимаюсь хозяйственными преступлениями, я расследую убийство. И меня интересуют все причастные к нему лица. И пожалуйста, не пытайтесь меня убедить, что вы лучше знаете, кто причастен, а кто нет.

Я обиделась.

– И не собираюсь! Возможно, с виду я полная идиотка, но вы ведь знаете, внешность иногда обманчива! Что же касается пана Ракевича, то, насколько я его знаю…

– Уточните, насколько именно. И сколько времени?

– Ну, знаю, и все тут. Что значит «насколько»? Знакомы много лет, а встречаемся по-разному-то каждый день, то раз в два года. Знаю, где он живёт, но не знаю, чем занимается. В одном лишь уверена твёрдо: в его делах все чисто, ничего незаконного. Уж об этом он заботится особенно.

– А почему особенно?

– Потому что любит путешествовать. И значит, должен быть чист как стёклышко, иначе не получит загранпаспорта. Мне он многое порассказал в приступе откровенности, боюсь, не повредить бы ему. Очень не хочется.

– Все-таки когда вы с ним познакомились?

– О, ещё в довоенные годы. Правда, тогда я была девчонкой, он старше меня лет на десять. Его родители были знакомы с моими. Через несколько лет после войны мы случайно встретились – и вот время от времени видимся.

Майор закурил сигарету и, откинувшись, принялся задумчиво раскачиваться на задних ножках стула. Вперёд-назад, вперёд-назад. Ну, точь-в-точь как мои сыновья, которые таким образом вывели из строя два стула у мамы и три в собственном доме. Тут же за разрушением чужой мебели я наблюдала с искренним удовольствием.

Майор размышлял, уставившись куда-то в пространство за мной. Наконец очнулся.

– Покойный знал его. Знал также и Барбару Маковецкую. А они знакомы? Пани Маковецкая и пан Ракевич?

Я и сама уже думала над этим. Ведь не случайно же Гавел ябедничал на Баську, предупреждал, что у меня будут из-за неё неприятности. Как в воду глядел! Неужели знал, что Дуткевича прикончат, а Баська даст покойному номер моего телефона? Ясновидец он, что ли? Может, Гавел предвидел и то, что покойный позвонит мне за минуту до смерти? Смешно говорить майору о таком, но обманывать милицию я тоже не хотела, поэтому, взвешивая каждое слово, сказала все-таки правду:

– Не знаю. И не скрою от вас, пан майор, Маковецкую я прямо спросила об этом. Ответила, что не знает. Я же хорошо помню, как сама ей его показала. На улице. Издалека.

Майор перестал ломать мебель и взгляд из пространства перевёл на меня.

– Давайте говорить откровенно. Вы наверняка и сами догадались – сейчас меня интересуют все связи, все контакты людей из вашего окружения. Что вам известно о них? Кто из ваших знакомых поддерживает связь друг с другом и знакомы ли они между собой? Например, знает ли Ракевич Рокоша? Знает ли Рокош Маковецкую? Знает ли Тарчинский Ракевича?

Вот уж не ожидала! Майор явно переоценил мою сообразительность.

– Ничего не понимаю! Ведь не меня же убили, а Дуткевича! Я вот она, перед вами, пан майор! Живёхонькая! При чем тут мои знакомые?

Взгляд майора стал загадочным и непроницаемым.

– Все говорит о том, что именно вы – центральный пункт афёры. Как вы сами этого не понимаете? Ну, подумайте хорошенько. Ведь вы неоднократно утверждали, что милицию любите…

– Люблю!

– Вот и прекрасно! Раз любите, помогите следствию.

Уходила я из Управления милиции в состоянии полной прострации, получив задание составить список всех моих знакомых – и ближних, и дальних, – а также пометить, кто из них с кем знается. Интересно, как это сделать? Пронумеровать их, что ли? А может, лучше разметить цветными карандашами, а стрелочки провести фломастером? Оригинальные все-таки методы расследования применяет майор.

В голове у меня был полнейший сумбур. И ещё я с грустью подумала, что расстанусь с моими физиками надолго, ибо придётся заняться совсем другой деятельностью. Сама разберусь, что кроется за всеми событиями, кто из моих знакомых и почему связан с ними. А то ненароком подведу кого-нибудь…

* * *

Составив и вручив майору требуемый список, я собиралась немедленно кинуться в разведку, но тут из Копенгагена позвонила Алиция, чтобы узнать, как готовят утку по-пакистански, о которой я ей с восторгом когда-то рассказывала.

Странно, ведь утку меня научили готовить у Эвы, а Эва была, можно сказать, у Алиции под носом, в Роскилле. Узнав это, Алиция обрадовалась и кончила разговор.

Часа через два Алиция позвонила снова. Эва не знала. Она видела, как я записывала рецепт, и сама не стала записывать – сочла это достаточным, а помнит лишь, что для приготовления данного блюда требуется множество ингредиентов, из которых теперь ручается только за утку. Пришлось мне вытащить старый блокнот и продиктовать рецепт, после чего я посоветовала ей приготовить лучше говядину по-пакистански – эффект тот же, а намного проще. А потом спросила, зачем ей вообще это нужно. В ответ Алиция нервно расхохоталась.

– Я должна отметить юбилей. Десятая годовщина моего приезда в Данию и работы в нашей конторе. К тому же мне повысили зарплату. Будут все родственники мужа, коллеги по работе, ну и здешние поляки. Нет, не вся эмиграция, только знакомая. Нет, это безнадёжно, отвертеться никак нельзя.

Услышав такое, я с ещё большим жаром стала настаивать на говядине. Мы с ней обсудили меню, я обещала выслать посылкой московский борщок и спиртное.

– Только прошу тебя, не отправляй больше чем по одной бутылке, – попросила Алиция. – Лучше сделай несколько посылок и в каждую по пол-литра, хоть одна проскочит без пошлины. А то здешние мерзавцы меня уже запомнили и проверяют каждую посылку, специально за ними охотятся. Представляешь, выучили наизусть названия всех польских водок!

Мне пришла в голову гениальная идея.

– А ты мне скажи, как по-датски малиновый сироп. Я напишу на бутылке и в декларации, у нас никто не поймёт, а у вас, как всегда, поверят написанному. Может, и проскочит.

Алиция пришла в восторг и продиктовала, что требовалось. Мы расстались.

Тут же позвонила взволнованная Зося и спросила, умею ли я готовить рольмопсы.

– Конечно, умею, – ответила я, удивлённая сходством катаклизмов. – А у тебя что, тоже юбилей?

– А, ты уже знаешь! – обрадовалась Зося. – Ну да, все дело в её дурацком юбилее. Вот я и хочу выслать Алиции рольмопсы, а то она там загнётся с готовкой. Знаешь, она ведь ещё собирается делать вареники с капустой!

– Успокойся, не сделает, у них капусты нет.

– Есть! Позавчера в Данию выехала делегация Аре Полоны, так Анита отправила с ними четыре килограмма квашеной капусты. А грибы у неё ещё с осени остались.

Я тоже встревожилась и расстроилась из-за Алиции, представив подругу в эпицентре кухонного циклона. Тем более что она никогда не проявляла способностей в области стряпни.

– Вот я и подумала, – продолжала Зося. – Вышлю ей хоть рольмопсы – уже легче, не надо думать о закуске. Даже здорово получится. Польский фольклор обеспечен: рольмопсы, вареники…

– …борщок, – дополнила я, – а главным блюдом будет мясо по-пакистански. Может, меню составлено и не очень удачно, зато экзотично. Датчане подумают, что так принято у поляков, поляки же набросятся на селёдку и забудут про все остальное. Ты права, гони рольмопсы!

– Легко сказать, я же не умею их делать! Потому и звоню тебе. Помоги, а? Я куплю селёдку, очищу, замочу, а потом вместе сделаем, ладно? Они ведь могут лежать?

– В маринаде, конечно, могут. А успеет ли Алиция их получить? Я не спросила, когда торжество.

– Через три недели. Времени у нас немного. Я завтра же куплю селёдку.

Даже ради лучшей подруги я не стала предлагать свою помощь по очистке селёдки. О нет! И ограничилась лишь инструктажем по изготовлению гвоздя Алициного юбилея: селёдку очистить от костей, нарезать на тонкие длинные полоски и вымачивать сорок восемь часов, причём половину этого срока – в воде, а вторую половину – в молоке. Но тут я вспомнила, что в список для майора не внесла кое-кого из знакомых, и переключилась на другое.

* * *

Через пять дней в хвост очереди на главпочтамте пристроился один из Зосиных знакомых, некто Соколовский. Зося узнала, что он собирается отправить в Швецию коробку шоколадных конфет, и, воспользовавшись случаем, попросила его заодно отправить в Данию и наши рольмопсы.