Текст книги "Не бойся, я рядом"

11

Парамонов всю пятницу был под впечатлением встречи с Лазманом. Что не мешало ему активно рыскать в своей огромной домашней библиотеке.

Как всегда, готовясь к написанию нового материала – то есть, по сути, к погружению в новый, дотоле неведомый (правда, в данном случае это было не совсем так) пласт жизни – Олег внимательно изучал имеющуюся информацию об объекте возникшего интереса. Тем и была прекрасна научно-популярная журналистика, что таким образом удавалось вместо одной прожить как минимум двенадцать жизней каждый год – таков был статейный план у младших редакторов.

Двенадцать – это собственных статей. А еще следовало отредактировать двадцать четыре чужих. А предварительно выбрать темы, найти авторов, уговорить их написать материал за те смешные гонорары, которыми располагало издание. В общем, довольно муторное дело. Но опять-таки позволяющее проникнуть в очередные новые кластеры бытия.

Потому-то и не мог Парамонов понять Серегу Рахманина, который делал вроде бы все то же самое, но без кайфа для читателя и, главное, без кайфа для себя.

Вот же придурок!

На сегодня, субботу то есть, у него тоже планировалась работенка. Примерно такого же свойства: поиск и проверка данных. Интернет, конечно, существенно облегчил жизнь, подложив под руку все знания мира, но и усложнил одновременно: теперь требовалось звериное чутье, чтобы не захлебнуться в море информации. И еще не нарваться на некорректную инфу, активно сливаемую в сеть миллионами дилетантов.

Поэтому, когда раздался звонок и в трубке послышался Олин голос, он испытал два чувства одновременно.

Приятно, что позвонила. С ней, в отличие от других, можно говорить обо всем.

Тем более что других не было.

А досада возникла оттого, что обещанная даме субботняя прогулка за город нарушала его рабочие планы.

Но ничего не поделаешь. Парамонов не относился к людям, обещанное которыми следовало ждать три года.

– Куда поедем? – спросил он Ольгу.

– А куда хочешь, я нигде не была, – беззаботно ответила та.

Олег уловил скрытый смысл – не была с тобой. Его все же смущало это очевидное покушение на его свободу. Но не настолько, чтобы отказываться от совместных прогулок.

– А поехали в авиационный музей, в Монино? – вдруг предложил Парамонов.

– С удовольствием, – откликнулась Ольга.

«Нет, определенно надо на ней жениться», – ухмыльнулся Олег. Ну где еще найдешь девушку, с удовольствием направляющуюся в музей авиации?

Правда, сначала все равно следовало подлечиться у Марка Вениаминовича: нехорошо строить матримониальные планы с полуневестой-полувдовой.

Парамонов планировал добраться до Монино на такси, но все решилось иначе: Ольга подкатила к его дому на своей «жигулиной» «шестерке», и пересаживаться в другую машину показалось ей глупым.

Зато успела окинуть глазом дом, из которого вышел Олег. Дом удивил: в ее представлении низкооплачиваемый младший редактор должен был жить в чем-то типа пятиэтажной «хрущевки».

Олег улыбнулся: это она еще не видела его пятикомнатной квартирки на Профсоюзной! Он уже много лет сдает ее через управление по обслуживанию дипкорпуса, благодаря чему Парамонову неважно, есть в нынешнем квартале премия в редакции или нет. Более того, даже если зарплата в этом квартале отсутствовала бы, он тоже бы не сильно заметил изменения своего материального положения.

А еще есть дача в Крыму.

И дача под Москвой.

Обе потихоньку отступают под натиском джунглей – одному туда ехать совсем не хочется.

И даже «Волга» имеется, светло-голубая «двадцать первая», с оленем на капоте, на отличном ходу и с еще черными номерами.

Олег ее не использует. Но тратит сто долларов в месяц, чтобы Сашка – сын бывшего папиного водителя дяди Димы и тоже водитель – содержал ее в порядке и полной готовности к выезду.

Да, спасибо отцу. Если б не он, младший Парамонов лишился бы значительной части своего нынешнего олимпийского спокойствия – и в отношении денег, и в отношении карьеры. Он отдает себе в этом отчет: легко гнуть свою линию, когда все материальные проблемы решены за тебя папой. Причем на всю жизнь.

– Неплохой дом, – сказала Ольга, почему-то не порадовавшись за друга.

– Да, – безразлично подтвердил ее пассажир.

– Как в Монино ехать? – спросила она.

– По Горьковскому шоссе.

На удивление, на выезде из города было беспробочно. До места тоже добрались быстро – не так это и далеко находилось от столицы.

Да и музей оказался нестандартным: прямо под открытым небом на бетонных дорожках стояла вся гордость советской и российской авиации.

Нестандартность музея заключалась и в том, что в летний солнечный выходной день он был… закрыт.

Ольга уже обдумывала «запасной аэродром» – не монинский то бишь, – но выяснилось, что Олег успел порешать все проблемы.

Похоже, его тут знали.

Смотритель кивнул уважительно. А вызванный на разговор какой-то полковник с голубыми просветами в погонах – так тот вообще радостно тряс младшему редактору руку.

– Ты что, замаскированный генерал ФСБ? – рассмеялась Ольга, когда полковник даже предложил им индивидуального экскурсовода. Олег, правда, отказался, но его дама уже понимала, что далеко не каждому в этом полугарнизоне-полумузее оказывается такой прием.

– Нет, – коротко ответил Парамонов.

– А кто?

И тут Олег сказал. Сам не ожидая, как это часто с ним случалось в беседах с Ольгой:

– Папин сын.

– В каком смысле?

– В прямом. Ситуацию с мамой папа мне не объяснил, а сам я, когда отец умер, не стал ничего раскапывать. Раз он при жизни этого не сделал.

– Так ты вообще без мамы жил?

– Да. Папа во второй раз не женился.

– А кто же вас кормил-поил?

– Домработница. Тетя Паша. Она и сейчас жива. А на объектах, меня отец часто с собой везде таскал, так там генеральская столовка была получше современного ресторана.

– Он был генерал? – Ольга становилась все менее оживленной.

– Инженер-генерал-лейтенант.

– Вот почему у тебя квартира в таком доме.

– А что, мне должно быть стыдно? Тогда должен сообщить: у меня еще есть не заработанная мной огромная квартира на Профсоюзной, пара дач и машина. А еще эллинг в Завидово. Даже вроде с яхтой, не знаю точно. Так что, Оль, я должен умереть от стыда?

– При чем здесь ты? – печально спросила Ольга.

– Я тебя не понимаю, – сказал наконец остывший Парамонов. – А кто тогда при чем?

– Я при чем, – грустно сказала женщина. – Я ж хотела тебя захапать. Женить на себе умного и доброго младшего редактора. И нищего к тому же. Вдвоем мы бы вели радостную, пусть и не шикарную, жизнь. А тут получается принц натуральный. А принц, боюсь, мне не по зубам.

– Дурила ты, Оль, – сразу успокоился Олег. – Во-первых, я жениться никогда не собирался. В том числе на тебе.

– Спасибо, милый, – галантно поблагодарила Ольга.

– А во-вторых, – как ни в чем не бывало, продолжил Парамонов, – извини, что завелся. Это у меня, можно сказать, родимое пятно прошлого. Я ж сам собой ничего не представляю. Всё – папино. И когда мне об этом напоминают, я злюсь. Хотя, – после паузы добавил он, – чего злиться на правду?

– А то, что ты – талантливый журналист, этого мало?

– Маловато. По сравнению с генерал-лейтенантом.

– Ладно, – обидно быстро согласилась Ольга. – Пусть журналист – мало. Даже талантливый. А как насчет поэта? Немножко, конечно, мрачновато – но ведь сильно:

 
Мы стоим на узком пятачке.
И твоя рука – в моей руке.
И твои глаза – в моих глазах.
Хорошо не думать о делах.
Хорошо не думать ни о чем.
Ощущать плечо своим плечом.
И не знать о том, что через год —
Эта явь, как смутный сон, пройдет…
 

– Это юношеский период, – слегка смутился Парамонов.

– Давай взрослый, – легко согласилась Ольга. И выдала:

 
Вместо двери – кусочки бамбука
На висячих шнурках.
В эту дверь ты входила без стука,
Аксиомы поправ.
 
 
Свет от солнца, ползущего низко,
На бамбуке блестит.
На столе, на обрывке – записка:
«Улетаю. Прости».
 
 
Выгнув к солнцу зеленые руки,
Тощий кактус растет.
В занавеске суставы бамбука
Исполняют фокстрот.
 
 
Нити щелкают сухо и нервно.
Играют лучом.
Ты ушла, торопясь, и, наверно,
Их задела плечом.
 

– Это тоже ближе к юности, – махнул рукой автор.

– А что ближе к настоящему? – спросила женщина.

– Ближе к настоящему? – задумался Олег. – Ну, например, это.

Он уже приготовился прочесть, как вдруг замолк.

– Ну, так что же ты?

– Боюсь, тебе не понравится.

– А это уже, милый, не тебе решать, – неожиданно серьезно сказала Ольга.

– Хорошо, – согласился Парамонов, извлекая из кармана смятый листок бумаги:

 
Мне б нарваться на пулю
В злой холодной ночи.
Как в бою, не почуяв —
Через край проскочить.
 
 
Через край самый дальний,
Что нормальных людей
Угнетает печалью
От начала их дней.
 
 
Унижает печалью
До дней их конца.
Проскочить бы, не чая,
Не меняя лица,
 
 
Через край окаянный,
Не сжимая виски.
Эх, нарваться б на пулю!
Чтоб не сдохнуть с тоски.
 

– Ты и в самом деле хороший поэт, – тихо сказала Ольга. – Только…

– Только лечиться надо? – нехорошо улыбнулся Олег.

Некоторое время они шли по асфальтовой дорожке молча.

– Кстати, – вдруг спохватился он. – А откуда ты вообще знаешь, что я пишу стихи? Да еще наизусть шпаришь.

– А тебе что, неприятно? – лукаво улыбнулась Ольга.

– Не знаю, – честно ответил Парамонов. – Еще не решил.

– Про то, что ты поэт, все знают. Раньше в редакции был только один компьютер, в общей комнате. А ты не всегда уничтожал за собой файлы. Сейчас еще проще: твой комп в сети.

– И ты лазишь в мои личные файлы? – поразился Парамонов.

– Регулярно, – мгновенно раскололась Ольга. – Я же не могу залезть в твою голову. Так что хоть так.

– Ну ты даешь! – восхитился Олег.

За такой волнующей и полной открытий беседой они уже дошли до первых самолетных стоянок.

Да, здесь сыну инженер-генерал-лейтенанта действительно не требовался экскурсовод.

– Это машина Мясищева. – Он уважительно погладил стойку шасси огромного четырехдвигательного реактивного монстра. – Обогнала свой век. Потому и не была в большой серии. Хотя служила очень долго: еще детали к «Бурану» по воздуху таскала. Да и сейчас, я думаю, после небольшого ремонта наверняка взлетит. А вот эта – «Ту-144», первый сверхзвуковой пассажирский.

– А я думала, «Конкорд» первый, – то ли спросила, то ли сказала Ольга.

– Нет, первым взлетел наш. Идея была хорошая: у них – за три часа пересекать Атлантику, у нас – долетать до Владика.

– Значит, мы выиграли тот раунд?

– Никто не выиграл, – вздохнул Парамонов. – Нефть подорожала, и скорость стала слишком накладным удовольствием. Правда, «Конкорд» еще полетал на трансатлантических линиях. Но в большую серию не пошел.

– А наш?

– Наш, первый, разбился в Ле-Бурже. В коммерческую эксплуатацию эти машины так и не поступили. Возили что-то по мелочи из Средней Азии. Короче, с точки зрения экономики – тупиковый проект. Хотя с точки зрения развития техники – прорывный.

– А мне больше нравятся старые самолетики, – призналась барышня, показывая на покрашенный зеленой краской небольшой моноплан. – Они какие-то… наивные, что ли. Крылья, как у бабочки. Винт красивый. Милые очень.

– Ну, этот милый самолетик много жизней погубил, – улыбнулся Олег. – «Як-3», последняя машина бюро Яковлева, участвовавшая в войне. Самый легкий истребитель того времени. И один из самых маневренных.

– Лучше «мессеров»? – Ольгины познания явно были ограничены художественной литературой.

– Так нельзя сказать. Французы, например, из эскадрильи «Нормандия – Неман», выбрали в качестве оружия именно его. И даже после войны улетели на подаренных им самолетах во Францию. Те немногие, кто остался жив, – уточнил он.

– Значит, хорошая машина?

– Конечно, хорошая. Достаточно скоростная и очень маневренная, особенно у земли. А большинство боев второй половины войны – массовые драки, «собачьи схватки» – происходили именно у земли. То есть требовали от аппарата максимальной маневренности. Вооружен он был, правда, слабовато – маленькая пушка и пулемет. Однако практически все приехавшие к нам воевать французы были опытными летунами. Большинство имело боевые навыки. Так что «Як-3» в их руках представлял грозную опасность.

– Но… – сказала Ольга.

– Что «но»? – не понял Олег.

– По интонационной окраске твоего повествования дальше следует «но»…

– «Но» тоже были, – согласился Парамонов. – Про слабое по сравнению с «мессерами» и «фокке-вульфами» вооружение, я уже сказал. А этот самолетик – еще и фанерный.

– Из обычной фанеры? – ужаснулась слушательница.

– Из авиационной. Но это ничего не меняет. Любое попадание, как правило, было фатальным. Это не «Ил-2», в котором по возвращении из боя дыр могло быть больше, чем неповрежденной поверхности. Один залп – и ты факел.

– А у немцев?

– «Ме сто девятые», все серии, дюралевые. Баки обтянуты сырой резиной, у асов – лосиной кожей. И, конечно, несравнимо более сильное вооружение. В одиночном бою с немецким истребителем «Як-3» еще имел неплохие шансы. А теперь представь, что он летит на перехват строя бомбардировщиков. Или на штурмовку пехотных позиций. И в него, в фанеру эту, палят десятки, а то и сотни, разнокалиберных стволов. Просто у нас была другая концепция ведения войны. К сожалению.

– Почему к сожалению?

– Потому что в России люди всегда были не более чем расходным материалом, – горько сказал Парамонов. – Фанерные самолеты можно было шлепать десятками тысяч. На них сажать те же десятки тысяч необученных пацанов. Их учили взлетать и садиться, остальное они должны были получить в боях. Средний срок службы – три-пять вылетов. Одноразовый самолет, одноразовые пилоты.

– А как же Покрышкин, Кожедуб? – Нет, все-таки Ольга была гораздо более подкована, чем можно было ожидать от барышни.

– Это, несомненно, настоящие асы и герои. Покрышкин – кадровый пилот, пятьдесят девять сбитых лично. Прошел всю войну. Воевал в основном на «аэрокобрах», американских истребителях, поставлявшихся нам по «ленд-лизу». Кожедуб, шестьдесят два сбитых лично, воевал на «лавочкинах», относительно тяжелых советских истребителях. Причем во второй половине войны, когда численный перевес нашей авиации уже был заметен. У немцев же количество пилотов, сбивших более ста самолетов противника – десятки. Среди них – женщины. В конце войны в Люфтваффе воевали два типа серийных реактивных истребителя. Это просто другой уровень техники.

– Почему же тогда мы выиграли? – Вопрос был провокационный.

– Потому что кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет, – улыбнулся Парамонов. Но улыбка быстро исчезла: – Мой дед на «Як-3» как раз и совершил один боевой вылет. Хорошо, успел родить до армии моего отца.

Некоторое время они молча шли по бетонным стоянкам. На них – как птицы с подрезанными крыльями – стояли самолеты. Многие из них по техническим параметрам еще могли бы взлететь. Но немногим доведется это сделать…

Ольга решила слегка расшевелить атмосферу.

– Смотри, как очки чудовища, – сказала она, показывая на хищный, приземистый, развернутый к ним высоченным хвостом-килем и соплами моторов, силуэт реактивного истребителя восьмидесятых.

– Эта схема, двухдвигательная, так на сленге и называется: «очки», – пояснил Парамонов.

– Какие же они здоровенные! – восхитилась Ольга. – А туда залезть можно?

– Не советую, – честно предупредил Олег.

– Из черной пещеры нету выхода?

– Есть.

– Ну, тогда пока. – Ольга оказалась девушкой вполне спортивной, да и шасси грозного истребителя не было высоким.

– Ты хоть сфотай меня! – Она уже выглядывала из сопла реактивного двигателя.

Парамонов пару раз добросовестно щелкнул «мыльницей».

– Вылезешь – я тебя еще раз щелкну, – пообещал он. – Кадры занятные будут.

– А что такое? – Ольга, опершись на протянутую руку, уже спустилась на бетонку.

– Посмотри на себя, – невозмутимо сказал Парамонов.

– Ой! Ой! О ужас! – запричитала барышня. Ее белое обтягивающее тело платье – равно как и кофточка того же цвета – все покрылось серыми и черными пятнами. Сажа от когда-то сгоревшего в двигателях керосина. – Что ж ты не предупредил?

– Я не предупредил? – Парамонов изо всех сил сдерживался, чтобы не расхохотаться. – Я ж сказал: не советую!

– Сказал бы «запрещаю»! – чуть не плакала Ольга. – Как я теперь домой поеду? Да даже до машины дойду?

Олег наконец пожалел неудачливую экспериментаторшу.

– Я знаю как, – сказал он и в лес девицу поволок.

Выйдя – с предварительным звонком – через боковой КПП, они оказались в настоящем лесу. Высокие сосны, небольшой еловый подрост. Но идти можно было спокойно, даже не по тропам, что Парамонов и делал. Ориентировался он в этом лесном массиве прекрасно.

– Сейчас здесь будет озерцо. Не Коктебель, конечно. Но искупаться можно. К тому же тут не бывает людей.

– Ты уверен? – Меньше всего Ольге нужны были свидетели ее позора.

– Уверен. Сюда нет подъезда. А современный народ пешком не ходит.

Так и оказалось.

Озерцо было еще меньше, чем когда Олег его видел в последний раз: и без того недлинные берега постепенно заболачивались и зарастали осокой. Лишь в одном месте – там, где раньше был пляжик, – сохранился небольшой, метра в три, песчаный заход в воду. И то его нашли не сразу – место со всех сторон уже было окружено буйной растительностью.

– Слава богу, – выдохнула барышня. И тут же смутилась: – Только я без купальника.

– Ты б лучше переживала, что без стирального порошка, – усмехнулся Парамонов.

– Тоже мне, умник! – буркнула Ольга, хотя раздеться так и не решилась.

– Не переживай, я могу отвернуться, – сказал Олег.

– Да можешь и не отворачиваться, – сказала Ольга. – Мне после такого все равно.

И тут же – не вполне, конечно, логично:

– А вдруг кто-нибудь на нас еще смотрит?

– Наверняка смотрит, – спокойно сказал Парамонов.

Ольга от ужаса мгновенно опустила уже было приподнятый подол когда-то белого платья.

– Кто?

– Не знаю, как сейчас, а раньше постоянно спутники американские здесь торчали, фотографировали. Вот разденешься, а твои снимочки – на стол ихнему президенту.

– Ихнему! – передразнила барышня. – Тоже мне редактор.

– «Ихнему» лучше звучит, чем «их». Кроме того, мое авторское право. Как хочу, так и говорю.

– Ладно уж, автор. Ты лучше действительно отвернись. – Она все-таки подняла двумя руками подол, собираясь стащить платье через голову.

– А ноги у тебя красивые, – тихо сказал Олег.

Минуту назад он точно не собирался этого делать – тем более, безо всяких средств предохранения, – но сейчас как будто кто-то его подтолкнул.

Он в два шага подошел к Ольге, и та свое платье в итоге так и не сняла.

Хотя и обратно не натянула.

Земля была теплая. А трава была мягкая. И даже если бы были здесь какие-то колючки – Парамонов успел подложить Ольге под, скажем так, спину свою спортивную курточку.

Ольга не сопротивлялась, наоборот, сделала так, чтобы ему было удобнее, и, пока он не насытился ею, нежно гладила его ладонями по спине, по затылку.

– Вот такая у нас была экскурсия, – наконец, минут через пять, сказал он.

– Мне понравилось, – просто сказала она.

– Мне тоже, – опять не сразу, секунду подумав, отозвался Парамонов. И спросил: – Что дальше делать будем?

– Не парься, Олежек, – тоже не по-редакторски ответила Ольга. – Если и будут заботы, то только мои. И я была бы счастлива…

– Если бы они были?

– Ага, – честно ответила она. Ольга так и лежала, даже подол не опустив, только теперь с закрытыми глазами.

– По-моему, спутник прилетел, – сказал Олег. – Фоткает нас.

Женщина вскочила, поправила платье.

Потом рассмеялась:

– Ты как это установил?

– Вспышки видел.

Они расхохотались.

Она была откровенно счастлива.

Он не был несчастлив. И это в его положении уже было хорошо.

Потом стирали ее одежду. Песок сыграл роль стирального порошка. Плоховато сыграл, но до машины добежать стало можно.

Потом поехали в Москву.

У его замечательного дома остановились.

– Может, зайдешь? – спросил он. – У меня и стиральная машина есть.

– Нет, Олежек, – тихо сказала она. – Не зайду. Мне еще надо переварить новости про принца.

– А ты никогда не хотела быть принцессой? – улыбнулся Парамонов.

– Никогда, – серьезно ответила женщина. – Мне больше нравилось представлять себя женой дровосека. Хотя, – смилостивилась она, – женой поэта – тоже неплохо.

И еще раз повторила, как тогда, на озере:

– Только ты не парься по этому поводу. Это точно не твои проблемы.

– Я подумаю над этим, – пообещал Олег.

12

Марк Вениаминович застал свою бывшую жену в легкой хандре.

Она открыла ему дверь, обернутая в неплотный полупрозрачный плед, накинутый на голое тело.

Он уставился своими большими выпуклыми глазами на то, что хоть и не сильно, но все же просвечивало сквозь материю.

– Ой, извини, Марконь, – сказала она, убегая в другую комнату. – Такая духота, что только душ спасает. Сейчас переоденусь.

– Да ходи как хочешь, – делано равнодушно произнес Лазман. – Можно подумать, я тебя не видел.

Логинова ничего не ответила, но уже через минуту появилась в более чем приличном, бесформенных очертаний, темном платье.

– Зачем ты такую фигню носишь? – возмутился Марк. – У тебя же фигура отличная, а ты балахон напялила.

– А перед кем фигуру-то демонстрировать, Марконь? – грустно спросила женщина, накрывая на стол для легкой трапезы.

– Ну, не знаю, – сказал Марк, – какие там у тебя планы на личную жизнь.

– Нет у меня никаких планов, – вздохнула Логинова. – И личной жизни нет. Да и остальная жизнь – сплошной театр. Анатомический.

– Давай я тебе все устрою, – усмехнулся Марк. – Муж для тебя уже заготовлен. Достойный, с деньгами и степенью. Не пьет, не курит, не дерется.

– Ты опять за старое? – улыбнулась Татьяна. – Хотя если б еще и ты исчез – мне бы было совсем плохо.

– Вот видишь, без меня тебе плохо, – обрадовался Лазман. – Значит, со мной будет хорошо.

– Было бы хорошо, мы бы не разошлись, Марконь, – сказала она, разливая по тонким фарфоровым чашкам – его подарок на очередной день рождения – зеленый китайский чай.

– А я и не расходился, – парировал доктор. – Это на тебя затмение нашло. Время пройдет – и затмение тоже.

– Твоими бы устами… – усмехнулась бывшая жена.

Некоторое время они молча наслаждались чудесным напитком – его специально привозил из Китая один серьезный Марков пациент.

Потом Марк спросил:

– Так что там с грузчиками? Какие проблемы?

– Ох ты, я опять все забыла! – подхватилась Логинова. – Мне к пяти-шести часам должны привезти новый диван.

– Вот это правильно, – одобрил бывший муж. – На нынешнем еще твои прадеды спали.

– Меня он вполне устраивал, – слегка огрызнулась Логинова.

– Так чего ж меняешь? – не повелся Марк Вениаминович. – Если устраивал?

– Развалился, – честно сказала Татьяна.

– Вот! – удовлетворенно отметил непьющий и некурящий человек со степенью.

– Что «вот»? – не поняла Логинова.

– В этом ты вся! – сказал Марк. – Диван не надо выкидывать, он отличный. Разве что спать на нем нельзя. Дальше продолжать?

– Валяй, – улыбнулась бывшая жена.

– Продолжаю. Без бывшего мужа – как без рук. Без него было бы совсем плохо. Но вернуться к нему никак невозможно.

Улыбка с Таниного лица сошла.

– Никак невозможно, Марконя. Никак.

– Но почему?! – в ярости возопил профессор. – Почему?

– А ты не понимаешь? – спросила Логинова.

– Нет! Я честно этого не понимаю. Объясни, если сможешь. Ты ж ушла вообще молча!

– Я не молча ушла, Марконь! Я с тобой долго по разным вопросам беседовала. Только без взаимопонимания.

– Ну например?

– Например, Софья Лазаревна, – грустно сказала Логинова.

Тема не обрадовала профессора, но он не был готов отказываться от дискуссии.

История случилась действительно неприятная.

Жила в их поселке, прямо по соседству с домом самого Маркони, старенькая вдова известного в свое время в Москве профессора-гинеколога. Тоже врач, правда, уже лет двадцать как не практиковала. В силу преклонного возраста.

Жила себе тихонько. В маленьком домике с удобствами на дворе. С крошечным огородиком – лучок, петрушка, морковка, – который по старой памяти обрабатывала их тоже старенькая домработница.

Цветы перед домиком – немного, но очень красиво – обихаживала сама Софья Лазаревна.

Так и жили. До самых тех пор, пока не грянули ветры перестройки.

Дома в их поселке, а точнее, участки, большие, по пятнадцать, а то и двадцать соток, с соснами, прежние хозяева стали продавать хозяевам новым – тем самым пресловутым «малиновым пиджакам». А у кого еще на тот момент водились серьезные деньги?

Один из таких, хоть и пиджак на нем был обычного цвета, сделал предложение Софье Лазаревне.

Кстати, не бандитское, за адекватные по тем временам деньги. На них вполне можно было построить такой же, а то и получше домишко с удобствами – только по другому направлению. Ну и, может, километров на десять-пятнадцать подальше от Москвы. А разницы хватило бы еще на машину, пусть и отечественную. И на водителя. Если оплачивать только выезды на дачу, можно было протянуть лет двадцать, то есть гораздо больше, чем ожидаемый «срок доживания» Софьи Лазаревны – имеется такой гнусный термин у экономистов социальной сферы.

Несмотря на столь щедрые условия, старушка от предложения отказалась: именно здесь она прожила лучшие годы с покойным мужем, именно отсюда упорхнули в большой мир ее дети и внуки, все поголовно пошедшие той же дорогой Гиппократа, но ныне исполняющие свой врачебный долг кто в Канаде, кто в Израиле, кто в Америке.

Они, кстати, по телефону уже сказали бабушке, что пусть продает все и наконец едет к ним: любой член семьи готов был взять ее с радостью.

Казалось бы, отказала старуха потенциальному покупателю участка – и ладно.

Но не таков был потенциальный покупатель.

Прямо обидно мужчине стало: он же не как бандит подошел, все по понятиям. И вдруг – нелепый отказ.

Приехал его человек, объяснил бабушке, что отказывать таким людям не стоит. Себе дороже.

Объяснил максимально мягко, однако и этого хватило на серьезный сердечный приступ у не привыкшей к посткоммунистической коммерции старушки.

Часть разговора случайно услышала зашедшая по соседским делам Логинова.

В итоге ассистент «нового русского» вылетел с бабкиного участка, как пробка из шампанского – могла Лога в таких случаях быть максимально неприятной. В ход пошла даже палка от дворовой метлы.

И колесо закрутилось.

Марконя уже тогда набрал определенный авторитет, поэтому от идеи сводить счеты с его женой обиженные потенциальные покупатели бабкиного участка отказались. Несмотря на «легкие телесные», полученные в ходе общения с помощником, как выяснилось, действительно серьезного персонажа.

Но выдвинули встречные условия: уговорить глупую бабку.

Это, пожалуй, была первая по-настоящему серьезная размолвка в течение их спокойного, без каких-либо потрясений, брака.

Марконя искал ходы, как удовлетворить бандита-бизнесмена-депутата, не ущемляя бабкиных интересов.

А Логинова требовала драки, иначе, как она говорила, жить в этой бандитской стране отказывается.

Поначалу Лазман даже обрадовался: он предложил супруге на выбор с десяток небандитских стран. С учетом его квалификации, известности и свободного владения тремя европейскими языками (и здесь угадал-таки в свое время умница-свекор!) он не сомневался в своем будущем ни в одном из названных государств.

Но Лога, как это часто с ней бывает, начала сама же себе противоречить: страна, конечно, бандитская, однако никуда она из нее не уедет, а если Марконя боится этих ублюдков, то она и сама сумеет постоять за себя и бабку.

Короче, тяжелый был для Маркони период. В котором, как ему виделось, он показал себя с наилучшей стороны. Договорился с оппонентом об увеличении, и поначалу немалой, суммы. Да еще намерен был доложить свои собственные. В сумме точно, с запасом на длительную ежемесячную дотацию, хватило бы на покупку небольшого участка в их же поселке. Не совсем удачно расположенного, с крошечным домиком, зато с удобствами внутри, то есть даже получше того, что Софья Лазаревна имела.

А что участок меньше – так бабка свой, действительно большой, все равно почти позабросила.

Как Марк считал, в схеме имелись только плюсы.

Бабуля продолжала жить в родном кооперативе. С ней оставалась и ее домработница, испокон веков жившая в соседней деревушке. И кроме того, выпадали еще серьезные деньги сверху, никак в старости не лишние – не на пенсию же от родного государства ей жить? Тем более что бабка решительно отказывалась от помощи заграничных родственников.

В общем, Софья Лазаревна скрепя сердце согласилась – по телевизору она уже насмотрелась на проблемы, связанные с отношениями «хозяйствующих субъектов». А Марконя впахивал в три смены, чтобы добрать бабушке недостающие для придуманной им схемы деньги.

И что же? Вместо того, чтобы восхититься его щедростью и деловой сметкой, Татьяна Ивановна смотрела на мужа чуть не волком!

Это было обидно и очень-очень непонятно.

Хотя, казалось, история рассосалась сама собой.

Софья Лазаревна облегчила всем жизнь, в одночасье уйдя за супругом.

Домработница после скромных похорон удалилась в свою деревню, а наследники мгновенно продали дачу, увезя с собой то ли в Америку, то ли в Израиль урну с прахом бабушки. Они и деда к себе перевезли – в этой семье не бросали ни живых, ни мертвых.

И думалось Марку Вениаминовичу, что супругой эта неприятная история уже забыта.

Ан нет.

– Ну, и в чем я был перед Софьей Лазаревной виноват? – тихо спросил Лазман. – Мне надо было войну устроить с этой бандой?

– Марконь, я тебя не виню, – сказала Логинова.

– Не винила бы, не вспомнила. Еще какие мины есть в нашем совместном прошлом?

Натолкнувшись на молчание бывшей жены, сам же и продолжил:

– С ребенком я действительно виноват. Мне тогда казалось, что так правильнее – аспирантура, докторантура и так далее. Сейчас вижу: виноват. Но я же не знал, что будут проблемы! Да и не пробовали мы их по-настоящему решать! Сегодня такие серьезные методики появились! Хочешь, я тебе все разрулю, лучших врачей приведу? Да там за пять последних лет – прорывы настоящие! В крайнем случае, можно приемного взять…

– Нет, Марконечка, – тихо сказала Логинова. – Уже не хочу. Не надо ничего мне разруливать.

В полной тишине допили чай.

Потом Лазман спохватился:

– Так что за диван ты купила?

– Обычный. Два метра в длину, чтоб можно было спать, не раскладывая.

– Давай я тебе кровать куплю. С матрасом. Неполезно на диване спать.

– Не нужно. Я полжизни на диване проспала – и ничего, существую.

– А ширину не замеряла? А то двери у тебя…

– Что? Не пролезет? – испугалась Логинова.

– Не бойся, – успокоил бывший муж. – Раз я взялся – пролезет. Может, только придется дверной блок разобрать.

Потом Марк начал названивать по телефону.

С первым не устроила цена.

Второй не мог приехать к сроку.

Третий согласился и по приезде оказался улыбчивым таджиком с высшим техническим образованием. Бойцов своих в квартиру не впустил, они ожидали грузовик внизу. А сам с удовольствием повторил с хозяевами чайную церемонию.