Текст книги "Краски. Путь домой. Часть 5"

97

Если бы год назад кто-то сказал ей, что день рождения супруга можно полностью доверить неведомому ей доселе потоку, Мелани бы презренно фыркнула наглецу в лицо. Для сегодняшнего спокойствия ей потребовалось пройти путь длиною в вечность, прежде чем женщина начала спокойно воспринимать действительность – без надрыва, усердия и боли. Сейчас быть «правильной во всех отношениях» ей стало вдруг неважно. Измученная годами бесконечных стремлений все сделать верно, выпускница школы, немного недотянувшая до золотой медали, успокоилась и ослабила хватку на собственном горле, с упоением вдыхая целительный кислород.

Покупку подарка она доверила детям, зная, что те не подведут. И была ничуть не удивлена, когда к концу недели на задворках гаража встал восхитительный мустанг, так похожий на тот, с которого они с Оливером упали когда-то в детстве, только гораздо более массивный и современный. Идеальный выбор! Мотоцикл прикрыли брезентом, чтобы вездесущий именинник не нашел его раньше положенного срока, и оставили дожидаться важного дня.

И вот, наконец, он наступил. Мелани проводила супруга на службу, с которой тот обещал вернуться не позднее обеда, и в поместье началась сутолока. Кухню взяли на себя Дороти Льюис и Джулианна Траст. Женщины быстро нашли общий язык, обсуждая попеременно то детей, то рецепты праздничных угощений, и вскоре стали настолько свободными в разговоре друг с другом, что не верилось в их относительно недавнее знакомство. Улыбнувшись дорогим ее сердцу женщинам, Мелани вышла с восточной кухни к палисаднику, где уже кипела работа.

Дениэл с Алексой, взяв в помощники своих, как называла их шутливо Мелани, тетю Кению и дядю Дакарея, приводили в порядок задний двор, гараж и мотоотсек в нем, освобождая на выезде еще одно парковочное место для новой техники. Девушки развешивали украшения и праздничные транспаранты по стенам гаража и близлежащим кустам, а молодые люди изучали системы управления многочисленных агрегатов. Кения прекрасно ладила со своей «племянницей», прислушивалась к ее авторитетному в доме мнению, но не теряла своего статуса Королевы Африканского континента.

Отношения же ее брата с женихом Алексы складывались иначе. Дениэл, будучи самым старшим в их компании, взял на себя роль предводителя команды, имея подобный статус в собственном бизнесе. И, если девушки оценивали поведение начальника как нечто странное, параллельно существующее вместе с их творческим замыслом Повелительниц цветов и шариков, то Дакарей воспринял лидерство бородатого мужчины с восторгом. Парнишка впивался взглядом в каждый жест габаритного типа, смотрел в рот, проглатывая всякое слово, и вообще всем своим видом показывал полное признание Дениэла безапелляционной главой клана. И выглядело это весьма потешно, особенно на фоне того, как старший подыгрывал мальчику с крайне серьезным видом.

Мелани с интересом наблюдала за их дуэтом, отметив, что из Дениэла выйдет прекрасный отец. Она вдруг осознала, что совсем скоро ее дочь станет с этим человеком одной семьей, чему порадовалась и расстроилась одновременно, ведь время так быстро летит. Неужели, еще недавно смирившись со званием молодой мамочки, ей вскоре предстоит мириться со званием молодой бабушки?

Ее разрозненные эмоции прервали вышедшие из-за угла здания представители старшего поколения с внуками на руках. Так вышло, и Мелани заметила это не впервые, что тихий меланхоличный малыш Джо больше тянулся к уверенному в себе и стойкому мистеру Трасту, тогда как активный проказник Крис предпочитал себе в компаньоны ее смиренного и простодушного отца. Противоположности воистину притягиваются.

С лучистой улыбкой она двинулась к сыновьям, сидевшим на руках у дедушек.

– Кто у нас тут проснулся? – Ворковала она. – Что за сладкие щечки?

Если бы кто-нибудь однажды сказал Мелани, что можно так сильно влюбиться в мужчину, или даже в двоих одновременно, она бы хохотала над человеком до слез. Но тут слезы могли возникнуть разве что от умиления. Женщина подхватила на руки маленького Джонатана, который уже вовсю тянул руки к ее декольте, и, кивнув отцу двигаться следом за ней, отправилась кормить сыновей в уютные недра своей спальни.

Там в царстве присыпок и сладковатого запаха молока она позволила себе расслабиться и полностью забыть о громком празднике. Материнство стало ее самым главным шагом к себе и собственному спокойствию.

Когда она вернулась к бассейну, вид заднего двора полностью преобразился! Пучки шариков и флажков украшали все свободное пространство, а там, где раньше стояли шезлонги на открытой площадке перед гаражом, раскинулся огромный стол под белой скатертью. И гостей прибавилось.

Возле громогласного свекра стояли заинтересованные Эмма с Алистером, вероятно, уже познакомившиеся с отцом Оливера. Мистер Траст вещал об архитектурном отделе, Торонто и имениннике, радостный новым слушателям. А поодаль толпилась молодежь, если так можно было назвать три пары людей, общающихся обо всем на свете.

– Дедушка, это моя супруга, Белла, – подскочил к отцу Мелани счастливый Нил.

Светловолосая женщина зарделась до корней волос и постаралась спрятать кисть с обручальным кольцом, но все было тщетно: от ошалелого взгляда Джонатана Портера не укрылось ни единого ее движения.

– К-кто? – Заикнулся он, шаря круглыми глазами по лицам дочерей в поисках поддержки, и, не изыскав, лишь обессилено выдохнул в голубое осеннее небо. – Боже, мы знакомы. Очень приятно, Белль, давно не виделись.

– Рада Вам, мистер Портер, – прошелестела женщина смущенно.

Мир собирался воедино. Разрозненные кусочки ее вселенной постепенно стекались на задний двор поместья, знакомились, оттаивали и принимали невероятные факты родства друг с другом. Мелани была счастлива в этом движении любимых лиц.

К обеду из домика охраны выбежал Луи Кроненберг с громогласным:

– Приехал! Стоит у ворот!

Толпа гостей бросилась по местам, а Дениэл направился в гараж, чтобы выкатить подарок. Мелани же поспешила встретить именинника возле главного входа, чтобы он не ворвался во двор, испортив весь сюрприз. Но, казалось, Оливер и не думал этого делать, потому что, завидев жену, остановил черную «БМВ» под козырьком подъезда и выбрался наружу с небольшой коробкой в руках. Его смущенный, но довольный вид неоднозначно намекал ей о том, что муж придумал сегодня для себя свой праздник.

– Купил, – улыбнулся он ей, поджав на секунду губы. – Мечтал последние пару лет, часто вспоминал дедушку, а сегодня решился.

Недоуменная Мелани приняла из его рук коробочку и раскрыла ее. В мягком коричневом велюре покоилась пухлая лакированная трубка из рыжего дерева со сменными мундштуками и крошечными ершиками для гигиены приспособления.

– Ты планируешь начать курить? – Удивилась она.

– Ни в коем случае, – рассмеялся Оливер, примирительно обнимая жену. – Я ее поставлю в кабинете в память о предке, не более. Но я рад, что и у меня теперь есть символ мудрости нашего рода. Нужно будет показать отцу, он поймет мой восторг.

– Но сначала ты идешь со мной, – нарочито безапелляционно сообщила ему собеседница, доставая из кармана тонкий воздушный шарф.

Когда прохладный материал лег на глаза именинника, а Мелани удостоверилась, что он не подглядывает, мужчина смиренно двинулся за супругой. Та же специально водила его лишними кругами по территории поместья, чтобы запутать, несколько раз минуя собравшуюся толпу родственников на заднем дворе. Все стояли тихо по ее просьбе, едва сдерживая смех, пока виновник торжества проходил в паре футов от них.

На очередном круге Оливер не выдержал:

– Можно мне уже открыть глаза? Ведешь как маленького!

– Минуточку, еще несколько шагов, – промурлыкала Мелани и остановилась ровно перед толпой приглашенных, за спиной которых прятался подарок. – Можно!

Оливер снял с глаз повязку и тут же был оглушен громогласным хором:

– С днем рождения!

Каждый, сжимавший в руках подарок, двинулся к нему, вручая коробочку или пакетик, а последним к Оливеру подошел отец с самым большим свертком.

– Поздравляю, сынок! Расти большой, – пробасил он.

В руки ее супругу перекочевала блестящая гитара с алой лентой на грифе, та самая, судя по виду и возрасту, на которой Оливер бренчал Мелани серенады под окном. Женщина залилась краской смущения, вспоминая молодые годы, но тут же собрала свои чувства в кулачок, потому что гости разошлись в стороны и раскрыли взору главный презент этого дня.

На входе в гараж красовался новый оранжевый «Харлей Девидсон Электра Глайд» с огромным бантом на руле. Именинник уставился на него, словно на стену наткнулся, и стал скользить растерянным взглядом по поздравляющим, пока не уперся им в жену. Мелани мягко улыбнулась и, приблизившись, нежно поцеловала родного мужчину.

– С днем рождения, мотоциклист!

Растерянность в его глазах уступила место дикому необузданному восторгу, лицо вспыхнуло огнем азарта, а щеки – жаром, и супруг, забыв обо всех гостях вокруг, схватил любимую авантюристку в охапку и наградил страстным благодарственным поцелуем под грохот оваций и улюлюканье родственников.

98

Получив на руки свидетельство о разводе, Офелия почувствовала себя победительницей! Теперь, она была уверенна, весь мир у ее ног, любая задача по плечу, даже самая безумная и невероятная. Можно было без зазрения совести отправиться в кругосветное путешествие, океанический круиз, утроить гуляние по ночным клубам с мужским стриптизом, купание нагишом в октябрьском океане, что угодно!

Можно было пойти на вечеринку и остаться где-то на ночь, не задумываясь о том, что о тебе скажут люди! Вернуться под утро, сообщив, что «была у подруги». Она дико расхохоталась в потолок гостиной, понимая, что ей теперь не перед кем отчитываться, и это прекрасно! Свобода в полном ее проявлении.

Скидывая на ходу опостылевший деловой костюм, который так нужен был на служебном месте, и расшвыривая по пути предметы туалета, она двигалась летящей поступью к ванной, оставаясь в белоснежной невесомой комбинации. После этого чудаковатого жеста она принялась вынимать из прически шпильки и невидимки, готовая впервые за много лет распустить свои шикарные густые каштановые волосы. Тугая волна гордости рассыпалась по ее плечам, и Офелия взбила каскад пальцами у корней.

Теперь все изменится. Она не позволит больше держать себя в тюрьме. Никаких больше «должна» или «а можно я?…», только «себе» и только «во благо». Никогда больше она не позволит над собой издеваться. Никому.

Сердце радостно трепетало в груди, предвкушая жизнь без кандалов. Можно теперь освоить макраме, так интересовавшее ее в школьные годы, или приготовить целую гору эклеров, которые не оценил бывший муж, но так сильно любила она сама. И не испытывать при этом чувства вины, что потратила столько времени на их приготовление «для себя». Вообще замужество оказалось для нее накладным событием, что и говорить. Она явно выбрала не того.

Вспомнив свой поспешный выбор, Офелия едва сдержала рык гнева. А во всем была виновата мать, кто же еще! Узнав, что дочь лишилась невинности, она закатила грандиозный скандал и заставила немедленно предоставить ей парня, с которым произошел инцидент. Педантичная и неумолимая Жаклин Адамс, растившая в одиночестве двух дочерей, тут же затребовала виновника казуса ко двору, даже не дав младшей дочери времени выбрать из троих на то время партнеров более достойного. Она нависла над девушкой непробиваемой скалой, пока та набирала номер телефона парня, который смогла вспомнить. Им оказался Джонатан Портер, бесхребетный тихий хлюпик из старших классов, мягкий и нежный, словно девушка. Как кандидатура в рыцари ее бы больше устроил Барт, высокий, широкоплечий и властный, которому невозможно было сказать «нет» там, на школьном стадионе. Уж он-то позаботился бы о ней должным образом. Или Митчел с его непревзойденным чувством юмора! Они смеялись с ним постоянно, находясь вместе, отвлекаясь лишь на любовные утехи. Но память выдала номер этого чудака Джо, смиренного, примитивного, совершенно лишенного амбиций, какое убожество. С тех пор Офелия наизусть заучивала все нужные ей цифры, не желая больше попадать в такую чудовищную ситуацию.

Джо тут же все бросил и приехал в их убогий домишко. Молодой человек повинился, согласился с доводами строгой родительницы и сделал Офелии предложение на глазах разъяренной матери, не оставив девушке ни единого шанса на отказ. Состоялась безрадостная свадьба, странная первая брачная ночь, а дальше потянулись годы совместной жизни, похожие один на другой. Молодой жене пришлось тащить на себе ответственность не только за своего недотепу-муженька, не умевшего даже выбрать лучший хлеб в лавке, но и за троих детей, которые зачались в их семье с легкой руки не умеющего предохраняться мужчины. Их могло быть гораздо больше, если бы не маленькие хитрости вроде внутриматочных спиралей и оральных контрацептивов, которые тут же взяла в оборот женщина, сообразив о «маленьком» недостатке супруга.

Безответственность. Насколько этот недостаток можно было считать маленьким, Офелия не знала, но устала от него так, словно это был самый большой недуг в человеке. Лучше бы бил, ей богу! Неумение брать на себя принятие важных решений и недальновидная разнузданность в быту за годы совместной жизни настолько достали женщину, вынужденную отрастить стальные яйца под строгой юбкой, что супруг стал для нее невыносим. Любое его движение стало раздражающим, любое слово – провокационным, любой диалог с ним – взрывоопасным. Столько претензий скопилось к этому жалкому подобию мужчины, аморфному и желеобразному, которого даже поколотить было жалко, настолько тщедушненьким и вымученным он был, что заявление на развод стало спасением. Обнулив все отношения, женщина, наконец, обрела покой и ясность разума.

Счастливая, радостная и расслабленная она вошла в ванную комнату и улыбнулась.

Из зеркала на нее смотрела сухощавая поседевшая шестидесятисемилетняя женщина, у которой все лучшие годы остались позади. Чуть сутулая, в повисшей на костлявых веснушчатых плечах комбинации, Офелия уставилась на свое изможденное временем и обидами лицо, не желая признавать свой возраст. Ей так и было внутри те самые замершие девятнадцать лет, кода мать вынудила ее выйти замуж, но оболочка говорила совсем иное. Разочарование и отчаяние мелькнули внутри, прежде чем женщина поймала неугодные эмоции и, чтобы не терять лицо, упаковала их поглубже.

Никаких купаний в океане нагишом. Никакого мужского стриптиза. Жизнь потеряна безвозвратно, она уже не нужна тем, кто был нужен ей.

Совершенно не собираясь сдаваться, Офелия со свойственной ей гордой осанкой сделала вид, что ничего не произошло, и поплыла потрепанным лебедем дальше по волнам своей одинокой жизни. Ее полностью устраивала свобода от этого никчемного человека, нечего и рассуждать!

Чтобы немного развеяться, она поехала на уикенд в парк Йосемити, который посещала последний раз с Фелицией много лет назад. Топча тропинки неудобными для походов туфлями, Офелия вспоминала свои отношения с сестрой. Счастливая и довольная жизнью та жила в свое удовольствие, наслаждаясь супругом и путешествиями по миру, без каких либо обременений в виде двойной порции ответственности. Младшая сестра, вышедшая замуж по принуждению и наплодившая уйму детей, безмерно завидовала ей, пока Фелиция с Адамом не разбились в автокатастрофе. К тому времени женщины не общались уже с десяток лет, потому что цветущий вид и свет в глазах сестры стал оглушительной насмешкой над убогой жизнью Офелии Портер. Она даже не пошла на похороны этой зазнайки, чтобы лишний раз не испытывать зависть к ее судьбе.

Не желая продолжать подобные прогулки по воспоминаниям, Офелия свернула Йосемитский поход и следующим же ранним утром возвратилась в город.

Первые ласточки, что мир не стал лучше после развода, посетили ее в декабре. В то время, когда весь Сан-Франциско готовился к Рождеству, Офелия трудилась на работе. Служба счетоводом в профсоюзе бухгалтеров железнодорожного депо внушали ей важность своей профессии и значимость себя, потому что раз в месяц она представляла отчеты самому́ директору, имея честь входить в его богато убранный кабинет на последнем этаже здания.

Не то, чтобы ей необходимо было работать в ее возрасте, нет. Но Офелия не могла даже позволить себе подумать, как это возможно – сидеть в четырех стенах круглосуточно со своим убогим муженьком. Уж лучше сбежать на работу, глаза б его не видели.

Но в этот месяц при посещении высокого начальника все пошло наперекосяк. Поцокав языком над ее ведомостью, мистер Гилмор протянул что-то об издержках и недопустимых расходах, и уже на следующий день на ее столе лежал приказ о сокращении. Офелия была разбита. Предана в лучших чувствах! Отвержена, как отходивший механизм. Тот самый профсоюз, который защищал бухгалтеров штата от несправедливости, выкидывал ее на улицу, использованную и истасканную, уплатив положенные женщине деньги с полным пакетом компенсаций, будто они могли закрыть образовавшуюся в груди дыру.

Однако было в увольнении и позитивное. Офелии хотя бы в предстоящую весну не придется нервничать, злиться и крутиться волчком, как в последние тридцать лет, составляя годовой отчет. Но тогда, топая домой некрепким шагом, она даже не подумала, что пару месяцев назад перед самой годовщиной свадьбы она так же выставила за дверь Джонатана, как ее выставили сегодня накануне Рождества. Повсюду мигали лампочки и горели украшенные ветви елей, а ей некому было теперь готовить капустную запеканку.

– Хо-хо-хо! – Прокричал громогласно стоящий возле магазина с праздничными товарами Санта, и Офелия презрительно на него зыркнула, словно он предложил ей непристойности предстоящей ночью.

Нет, она не сдастся. Она все равно испечет запеканку, назло судьбе!

И она испекла. Правда, запеканка вышла не такой вкусной, как обычно, видимо, Офелия не очень-то умела делать что-то хорошо исключительно для себя. И пусть женщина не осилила ее целиком, выбросив половину, лежалую и заветренную, сам факт видимости, что у нее все в порядке, тешил сердце сладкой иллюзией.

После Рождества наедине с собой дни поползли один за другим. Ей никто не звонил, никто не заходил в гости, никому не было дела до одинокой женщины. Тогда и закрались в ее голову мысли, что неплохо было бы с кем-нибудь встретиться и пообщаться, помимо продавщицы на кассе ближайшего продуктового магазина. И Офелия принялась искать поводы для разговоров с первыми встречными. Дообеденные парки набивались гуляющими с малышами мамочками, а вечером школьники заполняли дорогу перед ее домом, покидая учебное учреждение невдалеке. Женщина подлавливала самых опрятных и прилично одетых молодых людей, чтобы не было так противно говорить с маленькими разбойниками, и пыталась передать им свою житейскую мудрость.

Что она делает что-то не так, ей объяснил полисмен.

– Простите, мэм, Вы нарушаете общественный порядок, – доложил он, представившись. – На Вас поступают жалобы. Необходима ли Вам помощь специалиста?

– Что? – Возмутилась Офелия, горделиво вздернув нос. – Какой вздор! Вы что меня за умалишенную приняли?

Препирания ничего не дали, и женщине пришлось оставить затею найти себе собеседника в кругах несовершеннолетней молодежи.

Следующей партией стали клубы по интересам. Офелия освоила игру в нарды и шахматы, чтобы посещать хоть какие-то сборища людей, научилась плести долгожданное макраме, оказавшееся до безумия скучным занятием, и взяла в руки кисть, которую не держала со времен школьных уроков рисования. Лишь бы общаться хоть с кем-то, она согласна была на минуты позора, ведь ее художества напоминали откровенную мазню.

Мимо начали проплывать предложения о волонтерстве в разных домах престарелых, клиниках для малоимущих и подобных социальных организациях для бездомных и немощных. Офелия фыркала, считая это выше ее статуса, до самой весны, когда от одиночества готова была лезть на стену. Ни один собеседник не выдерживал с ней больше пяти минут, и женщина не могла понять, почему.

Наконец, отчаявшись, она наведалась в одну из социальных столовых с желанием сделать доброе дело для мира. Там-то она и встретила его. Нет, не мужа, о котором ничего не знала с того самого момента, как врезала во входную дверь новый замок. А мужчину своей мечты, Барта Коэна, плечистого капитана школьной футбольной команды, убогого, обездоленного, облитого всеми видами грязи с головы до ног, ощипанного и бездомного. Всклокоченный, с плохими зубами, он вел себя так вызывающе небрежно к персоналу, что Офелия ужаснулась, не осмелившись приблизиться к тому, кого считала более достойной пассией, чем хлюпик Джонатан Портер. Она молча налила ему в миску похлебки, молясь в глубине души, чтобы мужчина ее не узнал. Подобие мужчины.

Как он докатился до такой жизни? Как позволил себе из амбициозного и властного парня превратиться в немытого бомжа? Обескураженная и убитая Офелия смотрела вслед удаляющейся сутулой фигуре с алюминиевым подносом в руках. Она поглядывала, как посетитель жадно уничтожает второсортную еду без столовых приборов, ужасаясь трансформации сознания бывшего любовника. На выходе из помещения Барт толкнул себе подобного и рявкнул на него, раскрыв бурый беззубый рот, после чего удалился из жизни женщины навсегда.

Больше в ту столовую Офелия не ходила. Картинка Коэна не шла из ее головы. Как бы сложилась ее жизнь, согласись она быть с этим злобным, уверенным в своей непогрешимости человеком? Страшно представить.

Одинокое существование, о котором грезила женщина с момента свадьбы, теперь сводило ее с ума. Забытые лица детей пытались ворваться в ее мир бестелесными призраками, а однажды Офелия даже услышала голос одной из своих дочерей.

– Мамочка! – Звала Мелани сквозь натужную боль. – Мамочка, помоги мне. Боже, я не могу больше, не хочу.

Офелия в ужасе вскочила с дивана, на котором успела задремать. Пустой дом с голыми стенами в идеальном порядке, даже носок возле ванны не валяется.

Ее мир побрел дальше, как арестант на прогулке вдоль тюремной стены. Она думала, что освободилась, когда развелась, но теперь вдруг начала сомневаться, потому что холодные безжизненные комнаты давили похуже бесконечного дергания ее по чужим делам и заботам.

Но Офелия Портер не сдается под гнетом сложностей, нет, сэр! Не на ту нарвались!

Однажды, в угрюмый пасмурный день где-то в середине апреля, когда выйти на улицу не позволил проливной дождь, устав от невыносимого видения Барта Коэна, она отважилась на преступление. Открыв кладовку, озираясь по сторонам, будто кто-то мог ее застать за недостойным занятием в собственном доме, Офелия влезла в одну из коробок с фотографиями и вынула их с Джонатоном выпускные альбомы. И тут же вылетела из подсобки под лестницей, хлопнув дверью в прошлое.

Отдышавшись и успокоившись, насколько это было возможно, она устроилась на диване в гостиной с картонными папками контрастных цветов – бордового и синего. Будучи старше своей супруги на два года, Джо Портер имел альбом выпускника старого образца: синий дерматин, черно-белые лица хмурых выпускников и скромное обрамление всего этого безобразия простыми синими линиями. То ли дело ее бордовые корочки с золотой гравировкой! И фотографии – цветные! Мать тогда последние деньги отдала на этот шик, но оно того стоило.

Женщина раскрыла бордовую папку и нашла свое молодое лицо среди трех десятков выпускников. Миловидное худощавое личико с круглыми удивленными глазами, две косы, заканчивающиеся лентами, пухлый чуть приоткрытый рот, и ни намека на морщины! Вернуться бы в то время… В четырех овальчиках правее она заметила фотографию одноклассника Митчела Пирса, с которым так весело было проводить время. Кудрявый серьезный тип с асимметричным веснушчатым лицом – совсем не тот Митч, которого она запомнила. Лишенный улыбки он был совсем несимпатичным.

Скользнув взглядом по остальным лицам одноклассников, с которыми Офелия общалась мало, она закрыла альбом и взяла следующий, синий. Женщина буквально впилась взглядом в Барта, не дававшего ей покоя уже третью неделю с той встречи в социальной столовой. Красивый статный парень с уверенной ухмылкой, чуть более вздернувший нос, чем следовало, с чуть более злобным взглядом, чем хотелось бы. Он уставился на нее с нецветного фото лицом уголовника или вора в законе. Посмотрев на него с полминуты, женщина закрыла папку.

За окном плакал близкий ей с рождения город. Струи дождя всеми оттенками серого, от графитового и ртутного до расплавленной платины лились по окну, облизывая тусклое, немытое со времен замужества стекло. Нестиранные с прошлого октября тюли имели мертвенно серый оттенок, хотя некогда искрились безупречной белизной. Дом не видел влажной уборки уже довольно давно, ибо незачем мыть ненаселенное пространство. Да что там дом? Офелия взглянула на свои руки, полгода не видевшие маникюра, а следом и на свое отражение в стеклянных створках шкафа – тусклая, неухоженная, всеми забытая, никому не нужная старуха – и снова раскрыла школьный фолиант.

Взглянуть в глаза тому, с кем прожила большую часть жизни, оказалось сложнее, чем тому, о ком втайне грезила эту же часть. Джонатан глядел на нее с черно-белой фотографии открыто и искренне, словно снова готов был разделить с ней всю свою жизнь, не смея обидеть ни одним своим словом, ни единым жестом. Офелия до рези в глазах всматривалась в фотократочку бывшего мужа, не понимая, кто этот человек. Она оглядела весь его класс и заметила, что такой доброты и усердия на лице нет ни у одного из его одноклассников. Даже девушки не имели тех мягкости и тепла, идущих из самого сердца молодого Джо, подсвечивающих его благородное лицо.

– Ну, хватит, довольно! – Встрепенулась вдруг женщина и, схватив оба выпускных альбома, вернула ненавистные корочки назад в кладовую, захлопнув дверь.

Еще не хватало жить прошлым! Она и так слишком долго им жила, пропустив всю свою жизнь. Что было, того уже не вернешь, и нечего тут слезы лить.

А город между тем отрыдался и зацвел. Майские карнавалы подошли к концу, уступив место странному во всех отношениях лету. Где-то в его начале Офелия вспомнила о дне рождении своей единственной внучки Алексы. По крайней мере, единственной, о существовании которой она знала. Странно было родить троих детей и не иметь более внуков, кроме одной вздорной девчонки. Но тем лучше, меньше забот.

С началом июня она начала засматриваться на дома престарелых, ужасно устав от гиперактивной детворы, шедшей бесконечной вереницей мимо ее дома из школы, клуба интеллектуалов и столовых для бомжей. Хотелось делать что-то полезное, когда нет обратной связи, сложных отношений, угрозы жизни или излишнего шума. Стариканы с едва шевелящимся челюстным суставом в кислородных масках как нельзя лучше отвечали ее потребностям в подвиге.

Волонтерская контора, офис которой оказался недалеко от ее дома, распределила женщину на северную окраину города. Светлое двухэтажное здание с голубоватым тюлем на кристально-чистых окнах звонкой пощечиной стыда ударило ее по лицу. Даже тут стекла были чище, чем в ее доме! Офелия поднялась на низенькое крыльцо и вошла в крошечную прихожую с одним столом и полной дамой за ним. Миссис Грэхем, как представилась она, проверила ее карточку волонтера и отправила с провожатой в дезинфекционную комнату, выдав комплект одежды.

О серьезности дела Офелия явно не догадывалась. Ее приняли со всеми почестями и уважением медицинского персонала, хотя она всего лишь двигала перед собой тележку с инструментами и «утками» вслед за дежурным доктором. Обход по обитателям не должен был вызвать у нее никаких усилий или эмоций, непыльный труд с едва живыми существами, добивающими свои дни в последней обители.

В этом доме царила смерть. Она витала в помещениях, надраенных до абсурда, будто людям внутри, едва дышащим, кряхтящим и даже иногда недвигающимся, было до этого дело. Полутрупы копошились на койках дома престарелых из последних сил, готовые в любой момент все бросить и уйти в мир иной. Они застряли, встали на паузу, чтобы не развалиться, безынтересно исполняли веления более активных и адекватных людей, не особо цепляясь за свою жизнь. Или за то, что от нее осталось.

Офелия же считала себя кем-то более отличным от них по социальному статусу или возрасту, в ней теплилось что-то еще, что было уже утрачено во всех этих людях. Они не жили, но существовали. Не пытались, не сопротивлялись. Будто все уже исполнили, прошли и завершили. Она же была совсем не такой, как они, еще полная энергии, благородства и гордости, да и моложе на порядок, что и говорить.

– Эй, киска-малышка, иди-ка ко мне, я стисну твои булочки, – отвлекло ее от мыслей скрипучее кряхтение типичного жителя этих мест, и волонтерка вздрогнула, узнав знакомые с давней молодости слова.

Офелия резко обернулась и впилась взглядом в престарелого типа, почти своего ровесника, похотливо засматривающегося на женщину-врача лет тридцати пяти, которую сопровождала. Весь изрезанный сеткой морщин и капиллярных трещин, изрядно состарившийся и потрепанный, он был забыт богом и заброшен в место, куда может прийти только медсестра с «судном» или, на крайний случай, смерть.

– Митч? – Ошалело проговорила она, не поверив своим глазам.

Он уставился на женщину оторопелым взглядом сизых водянистых глаз, и лицо его потекло вниз, мигом обвиснув в некрасивую асимметричную гримасу. От кудрявых волос остался лишь седой пух за ушами, макушка же лоснилась под лампами дневного света большим ослепительным бликом.

– Офелия Адамс? – Просипел он, собираясь с силами.

– Портер, – поправила его посетительница и надменно приподняла бровь, чувствуя явное превосходство над этим невзрачным мужичонкой.

– Да, хоть Клинтон! – Хохотнул одноклассник. – Ты ужасно постарела, детка, а раньше была ничего. Помнишь, как мы развлекались на…

– Очнись, Митчел, мы взрослые люди! – Прервала его речь женщина, и щеки ее залились малиновым румянцем. – Как ты смеешь?

– Ох, ты хуже моей прабабки, Офелия! – Отмахнулся мужчина. – Я не претендую на твой дряблый зад, не строй трагикомедий. Займись лучше моей «уткой», кря-кря!

Глубоко вздохнув, Офелия принялась делать то, что требуется. Ощущая жар преисподней на своих щеках, она дала себе обещание никогда больше не соваться в подобные заведения, только бы закончился этот день!

Митчел ничуть не изменился. Его сальные шуточки и вульгарный тон в школьные годы казались планкой возрастных достижений, но на пороге семидесятилетия выглядели хамством и неуважением. В конце прошлой осени Офелия сокрушалась, что ее пожилое тело не соответствовало добрачному складу мозга, когда ее жизнь замерла в развитии, но она ошиблась. Разум был гораздо старше, потому что он наотрез отказывался терпеть неуважение ее статуса замужней дамы и преклонного возраста.