Текст книги "Краски. Путь домой. Часть 5"

Редкие гнутые лиственницы и кедры чуть качали ленивыми лапами, приветствуя женщину. Та присела возле одной из одинаковых плит и с нежностью погладила ее.

– Здравствуй, родной мой, – произнесла она со всей лаской, на которую была способна. – Прости меня за все, я была никчемной матерью. Мне очень жаль, что ты выбрал такой путь ухода от меня, лучше бы сбежал из дома со своей ненаглядной Беллой и расписался втихую, я бы смирилась. Вероятно, ваши дети уже могли бы окончить школу, но что уж теперь говорить. Былого не вернешь.

Речь лилась рекой без боли и самобичевания, лишь запоздалая любовь и светлые воспоминания о неугомонном сыне теплились в сердце женщины. Она провела возле бездушного камня на ярко-зеленом газоне порядка часа, когда поняла, что это место содержит в себе Нила намного меньше, чем его комната в доме. Попрощавшись, Офелия двинулась к выходу из парка надгробий, но вспомнила о еще одних родственниках, захороненных тут. Гостья кладбища вернулась к административному зданию и уже спустя четверть часа двинулась по указанному маршруту к сестре.

Прах Фелиции и Адама Викуния лежал под одним камнем, на котором было выгравировано «с любовью», будто гранит мог передать ее хоть толику. Та, которой Офелия так рьяно завидовала при жизни, таковой и осталась, даже покинув этот мир. Так было бы намного проще – прожить свой путь для себя, не рожать детей, не мучиться из-за них невыносимыми эмоциями, уйти в один день с любимым человеком, зная, что тут нет никого, о ком нужно было бы заботиться. О ней же Фелиция даже не подумала!

– Ты бросила меня! – Выплюнула она злобно, но тут же прикрыла рот ладонью, будто слова могли выпрыгнуть снова, не спросив разрешения.

Откуда у нее такие требования в сестре? Фелиция с ног сбилась, чтобы хоть немного помочь ей с детьми. Она всеми силами пыталась найти общий язык с обиженной младшей сестрой, но та лишь строила из себя осужденную и покинутую всеми страдалицу, боже, как удобно! Офелия вспомнила доброе круглое лицо сестры, так непохожее на их с матерью строгие и вытянутые, и улыбнулась.

– Прости меня, милая моя. Видимо, я все еще злюсь на маму.

Пожелав им счастья в загробном мире, посетительница усопших покидала кладбище в слегка приподнятом настроении. Похоже, она научилась смиряться со смертью, по крайней мере, позволила ей присутствовать в своей жизни на отведенном ей пьедестале, что уже неплохо. Смерть ведь не была антиподом жизни, но являлась ее частью.

В автобусе по дороге к дому Офелия очень крепко и искренне задумалась, почему же ей была так ненавистна сестра все эти годы. Начнем с того, что Фелиция была всегда примером для мамы! Это уничтожало Офелию с самого раннего детства, ведь когда она родилась, старшая сестра уже пошла в школу. Абсолютно недостижимая, как бы ни старалась малышка угнаться за победами сестры, первая дочь везде была отличницей и умницей. И школу закончила с медалью, и университет поразила своей точностью и эрудированностью, и мужа себе нашла «вовремя», на радость матери вышла замуж невинной, и еще сто один признак идеальности, которыми есть повод гордиться. Любое же событие из жизни младшей дочери воспринималось как «детский лепет», «незрелость», «безалаберность». Офелия в глазах матери всю жизнь лавировала между званиями «прелесть, какая дурочка» и «ужас, какая дура», сама же Жаклин воздерживалась от комментариев, в кого пошла такая девочка, как две капли воды похожая на мать. Неудивительно, что их бросил отец еще до рождения малышки Лии, такую жену вытерпеть было крайне сложно.

– Кто бы говорил, – усмехнулась женщина горько, осознав, что сама была не очень завидной супругой все эти годы.

Получается, их брак с Джонатаном держался не за счет того, что женщина была идеальной и следовала всем правилам, а за счет терпения и смирения мужа. Даже собственное совершенство не казалось ей теперь поводом для гордости!

За окном плыл город, согретый лучами летнего солнца. Пальмы махали ей в окно своими иссушенными, лишенными какой-либо ласки и любви лапами, бесконечные потоки машин ползли по дорогам и эстакадам, горожане спешили по своим делам. Миру и дела не было до ее выводов и чувств, он не остановился лишь потому, что остановилась она. Но эта остановка требовалась Офелии.

За всю ее жизнь женщина не смогла вспомнить и минуты покоя, постоянно какая-то кутерьма: школа, университет, дом, работа, дети, смерти, похороны, снова работа, снова дом. Казалось, она застряла в каком-то чудовищном колесе, плененная иллюзией движения, а сама не сдвинулась с места ни на дюйм. Она училась жонглировать сотней предметов, сперва роняя их, а потом и кичась тем, что на последнем издыхании продолжает это цирковое представление, больше похожее на смертельный номер.

Но в этом беге Офелия успевала далеко не все. Например, ни сил, ни времени не хватало на то, чтобы поиграть со своими детьми. Да и смысла она в этом не видела, те неплохо справлялись сами, а когда нет, звали в гости любимую тетушку. Стоит ли удивляться, что Фелиция стала для них со временем лучшей подружкой и человеком, кому можно доверять? Это было вторым пунктом, за что сестра ненавидела ее – она отобрала у нее радость материнства! Как чернорабочий, Офелия выполняла все грязные дела по дому, а самые счастливые моменты и яркие улыбки детей доставались не ей.

Впрочем, если подумать, то мать троих детей сама была виновата в том, что и в материнстве она не преуспела. Это никогда не было в почете в их семье, где все достижения исчислялись цифрами и результатами. И лишь став женщиной, женой, матерью Офелия поняла, что плюшки от жизни могут быть иными – душевными, сердечными, счастливыми. Но привычка по-мужски решать проблемы укоренилась в ней с ранних лет. Хотя, если подумать, то и раньше она стремилась к победе лишь для того, чтобы получить в обмен на нее довольство родительницы, пока та скоропостижно не умерла ни с того ни с сего, оставив дочерей ни с чем.

Этим все и закончилось тогда. Офелия вдруг обнаружила, что никто не оценил ее жертвы замужества, что ничего общего у нее с сестрой нет и быть не может, что она вдруг оказалась беременной, несмотря на все способы предохранения с ее стороны.

Автобус остановился в знакомом районе, и женщина сошла на тротуар, залитый солнечным светом. Странный день длиною в вечность. Из дома она вышла сердечно счастливой и радостной, а вернулась несчастной и в ожидании третьего ребенка. Возможно ли такое в ее возрасте? С ее складом разума в последние полгода возможно все.

Трагедия всей жизни под именем «Мелани» началась с самых первых дней задержки. Как эта прыткая девица обошла противозачаточные таблетки и прерванный акт, известно одному богу, который, вероятно, так посмеялся над их парой. В то самое время, когда следовало устраивать Эмму на подготовительные занятия к школе, Офелия поняла, что пора устраивать себя к очередному декретному отпуску. Отчужденно-смиренная реакция супруга по этому вопросу вбила первый гвоздь недовольства в ее храм ненависти. Джонатан долго хлопал глазами, будто был не причастен к казусу, а потом улыбнулся и сказал: «будем рожать».

– Будем?! – Вскипела тогда жена. – Кто же это, интересно, «будет», если не я?

Он так легко относился к беременности и родам, словно Офелия ходила за ребенком в супермаркет! А как же нагрузка на тело и психику? А как же реабилитационный период, который она никак не могла себе позволить сейчас? Это не ешь, то не бери, одно не трогай, другое не поднимай. Не жизнь, а каторга!

Вероятно, в доказательство мужу, что беременность – это непосильно тяжкий труд, начался адский токсикоз, которого с двумя первыми детьми не было. Поплыла психика, возникла невероятная сентиментальность, слезы текли по самому пустяковому поводу. На границе двенадцати недель была угроза выкидыша, и Офелии пришлось оставить детей с отцом, чтобы лечь в клинику на сохранение.

«Ненадолго», – сказали врачи.

Вышла она из нее уже с малюткой в кювете, потому что поднимать ее на руки не разрешали, швы могли разойтись. На родах Мелани собрались в кучу абсолютно все врачебные ошибки, которые вообще можно было допустить! Роженицу искромсали со всех сторон, куда смогли подобраться скальпели и операционные ножницы, обкололи всеми средствами, на которые могли быть аллергические реакции, и они, конечно же, были, и промыли все возможные полости, которые смогли найтись в ее теле, даже те, которые и полостями-то до этого не считались. Большего кошмара в жизни Офелии еще не было. По крайней мере, она так считала, и – о, боже! – как же она заблуждалась!

Несварение желудка от бесконечного множества медикаментов, отказ работы кишечника после эпидурпальной анестезии, невозможность сидеть на стуле из-за швов в промежности, откуда малышка наотрез отказалась выходить в конечном итоге, и запрет поднимать что-то, тяжелее чайника, потому что шов на животе от кесарева сечения тут же отдавал болью, сопровождались расстройством отвыкшей от общества психики. В нагрузку к этому, начались проблемы с грудным вскармливанием – строптивая малютка отказывалась есть правильно, причиняя женщине при каждой кормежке адскую боль! И, чтобы довести ее мироощущение до полного кошмара, у Мелани начались колики, которых не было ни у одного из ее детей до этого. Новорожденная орала денно и нощно, отравляя новоявленной мамочке и без того невыносимую бессонную жизнь.

Джонатану пришлось уволиться с одной из работ и пересмотреть кредитную историю дома, чтобы хотя бы иногда присутствовать в семье. Все его рабочее время рядом с ней были Фелиция с Адамом, взявшие на себя быт и двоих детей, включая подготовительные занятия Эммы и приготовление пищи. Но и этого было мало, потому что Офелия все равно не спала ночами от боли в животе, промежности и груди, от бесконечных криков малышки, которую не могла взять на руки и покачать, от равнодушия мира к ее вселенской трагедии. Супруг лишь молча гладил ей голову, когда приходил с работы, убаюкивая Мелани на второй свободной кисти.

К четырем месяцам дочери, когда, казалось бы, должно в полной мере уравновеситься пищеварение, у той полезли зубы. Болезненно, изматывающе и громко. Слишком громко. Мелани орала так, словно ее обливали кислотой, до вздувшихся венок на висках и отвердевшего животика. Девочка глодала все подряд, что попадало ей в рот, от игрушек, сосок, пеленок и ложек до собственных рук, ног, пальцев родителей и груди матери. Последняя не успевала заживать, прикушенная в двух или трех местах, кровоточила и вынуждала прервать вскармливание хотя бы на время выхода резцов.

Но Офелия была сильной! Она так просто не сдается! Не зря же она училась жонглировать сотней предметов однажды. На морально-волевых началах она дотащила вскармливание, истекая кровью, до полутора лет, всякий раз жалуясь равнодушному мужу на боль и раздражение.

– Может быть, нам стоит найти консультанта в этой области, Лия? – Обеспокоено вопрошал он, оглядывая обглоданные груди супруги.

Но та лишь раздражалась еще больше, ведь ее снова признавали неумехой и несмышленышем, будто у нее родился первенец. Вместо того чтобы помочь и поддержать, Джонатан давил на больное! Мужчина, что с него возьмешь?

Третий ребенок стал для нее сущим кошмаром. Не закончив свои вопли на прорезывании зубов, Мелани продолжала вопить по любому поводу, случись что не по ее нраву. Конечно, она была не по возрасту эрудированной и сообразительной, так что к четырем годам даже попыталась выучить стихотворение ее любимого Джеймса Лоуэлла, хоть и не смогла рассказать его на память, не важно. Вероятно, малютка знала гораздо больше, чем могла объяснить, и при несогласии окружающих заливалась оглушительным ором. В этом была вся Мелани.

Сейчас, находясь в пустом доме, где разразился однажды весь этот балаган, Офелия старалась увидеть ситуацию с другого ракурса, но пока тщетно. Эмоции захлестнули ее полностью. Несогласие, жалость к себе, признание себя жертвой, но героиней, ненависть к чужому равнодушию, отчаянный крик о помощи, когда рядом не было никого. Почти рыча от гнева, она натолкнулась в прихожей на свое отражение – резкие черты лица, узкий рот, излишне напряженные мышцы верхней губы, хищно оголяющие белоснежные искусственные зубы. Амазонка, не иначе, так похожая на свою мать.

Офелия направилась в ванную комнату, желая смыть ужасную гримасу с лица, но, как бы не старалась, гнев не уходил. Она разъяренным зверем металась по дому, не зная, куда себя деть, удивленная своему состоянию, но беспомощная перед ним, словно открылась дверца с неудержимым водопадом чувств. Бушующим смерчем она понеслась по ступеням на второй этаж в комнату дочери, но не смогла уравновеситься даже там. Напротив, казалось, эти стены несут какую-то насмешку над ней! Нет, не стены, сама Мелани. Ее так любил Джонатан, уму непостижимо! После всех тех ужасов, которые пришлось пережить Офелии, супруг любил виновника страданий больше нее!

Ошалелая открытием, она, наконец, осела на пол.

Зависть. Липкая тягучая зависть к собственной дочери руководила ею все эти годы. Но почему? Муж у Мелани так себе, разгильдяй и проказник, сынок богатых родителей. Дочь – и того хуже, связалась с каким-то уголовником-мотоциклистом, вдвое старше нее. Тогда что же?

У Мелани был отец. Добрый, всепозволяющий, откровенный, сердечный, смешливый, любящий, мудрый и совестливый, он всегда был открыт на диалог и контакт, готов был обсуждать часами всякую школьную чепуху, на которую Офелия бы даже ухом не повела, никогда не осуждал и не приказывал, что делать. Неужели она сейчас описала своего непутевого мужа? Того самого, которого все эти годы считала обузой в жизни?

И тут ее сокрушило осознание, в миг разбившее всю аналитическую способность.

– Вот, кто меня бросил, – прошептала Офелия, присаживаясь на пол комнаты Мелани, и слезы капнули из ее прикрытых глаз. – Не Нил, и не Джонатан, а отец.

Он сбежал от беременной Жаклин, не взглянув на своего второго ребенка. Даже не дал ей шансов доказать ему, что Офелия достойна внимания! Оставил одну. Разбитая и плачущая, брошенная престарелая девочка доползла до кровати своей младшей дочери и, улегшись на ней калачиком, как спала в детстве Мелани, расплакалась горько и безутешно, позволяя боли выйти наружу.

Дни отречения от мира снова потекли кисельной пленкой. Офелия неплохо освоилась в заказах еды на дом, потому что на улицу выходить не хотелось совсем. Последние открытия об ее ужасных чувствах по отношению к мужу и младшей дочери загнали женщину в угол, утопив в вине настолько, что стыдно было высунуть нос в приличное общество. Она невыносимо страдала от одиночества, но в то же время упивалась своей болью брошенности, наказывая себя за проступки душевным страданием. Время от времени она заходила в комнату Мелани, чтобы попытаться понять эту самовольную девицу, преодолевая пропасть непонимания между ними, но выдерживала там не более четверти часа. Младшая дочь воистину была самым тяжелым испытанием в ее жизни! И ключик не подбирался.

Офелия, как голодная лиса, подходила к этой ситуации со всех сторон, пытаясь отщипнуть кусочек так, чтобы найти точку входа, но все было тщетно. Эмоции нарастали, а решения так и не изыскивалось. Злость и несогласие забивали время от времени печаль и острую обиду на семью, и тогда женщина металась по дому запертым в клетку зверем, не находя иного выхода чувствам, кроме как в движении. Это было крайне странно для ее прагматичного склада ума: до ситуации с Мелани она не имела привычки расходовать энергию на лишние движения, а тут будто ею руководил иной разум. Вообще рациональное мышление отключалось при мыслях о дочери. Обыкновенная, как любые другие дети, она была иной, странной, невыносимой! И, несомненно, она имела над своей матерью некую власть, словно пришла к ним в семью, чтобы проучить родительницу, заставить ее страдать, измучить ее до изнеможения!

Сил не хватало. Август подходил к концу, лето неизменно заканчивалось, как и в любой другой год, а прошлое, схватившее ее за горло мертвой хваткой, не отпускало. В эту черную дыру зависти, обид, строптивости и досады утекала почти вся ее энергия, оставляя лишь крохи мужества на существование в тихом одиноком доме. Офелия страдала сейчас сильнее, чем когда Мелани была с ней рядом. Там она хотя бы могла показать свое недовольство дочери, попытаться обвинить ее в несовершенстве, заставить взять на себя ответственность за чувства матери! Хоть что-то! Только не равнодушие и пустота. Что с ними обеими было не так? Почему в третий раз стать матерью для нее оказалось так убийственно?

Офелия взяла лист бумаги и принялась писать все причины своей боли. Ей пришлось стать чертовски честным и отчасти бессердечным хирургом, чтобы вскрыть свои нарывы и промыть их осознанным обличением эмоций. И почти каждый раз она проходила мимо той, которую считала виновницей своих мук, изыскивая настоящую причину совсем не в ней, но в собственном детстве, в неумении строить отношения с миром и людьми, а так же в своих обидах, не имеющих к дочери никакого отношения.

На четвертом листе, заполненном мелким ровным почерком, одинокая женщина поняла, что все это время она видела в дочери с сотню чужих людей, но не ее саму. А на вопрос, кто же тогда есть Мелани, она не смогла ответить ни слова. Дочь оказалась «темной лошадкой», совершенно незнакомой ей женщиной, что странно.

Начало сентября вновь заполнило улицы возле ее дома стайками школьников. Они галдели и смеялись, проходя мимо светло-зеленого дома, так похожего на сотню других вокруг, и не знали, что оттуда за ними наблюдают пытливые глаза. Офелия, глядя на детей и подростков, пыталась вспомнить, какая была Мелани когда-то. И не смогла. Нил и Эмма не вызывали такого напряжения, она прекрасно помнила своих детей в любой момент их жизни рядом, но не младшую дочь.

– Чертовщина какая-то, – пробурчала она.

Первая неделя осени подходила к концу, когда женщина, измучавшись, приняла решение, стоящее ей буквально здравого смысла. Она должна во что бы то ни стало заново познакомиться со своей дочерью!

Совершенно случайно память выдала, что в воскресенье у супруга Мелани, о котором она, очевидно, тоже ничего не знала, был день рождения. Прекрасный повод наведаться в гости без приглашения, раз уж разум полностью распрощался с ней за много месяцев одиночества. Почему нет? Она ничего не теряла.

Но с пустыми руками завалиться на праздник она не могла, а поэтому оказалась вынуждена выйти на улицу за подарком, впервые за три недели добровольного затворничества. В ближайшем магазине косметики она выбрала первый попавшийся набор средств из духов, дезодоранта и мыла и тут же снова вернулась назад в свою конуру. Улица стала невыносимой для нее, Офелия совсем не знала, кто есть она сама, чтобы преподнести себя миру. И ей почему-то казалось, что часть ключей от ее личности находится у младшей дочери, каким бы безумием это не казалось.

Ей вдруг захотелось сделать Мелани что-то приятное, чтобы начать знакомство с нового более позитивного листа. Но что же хотелось этой загадочной незнакомке?

– Разреши мне забрать их фотографии, мама! – Раздался в голове голос девушки, когда она уезжала из отчего дома в съемное жилье со своим гитарным обалдуем. – Обещаю, они никогда не попадутся тебе на глаза!

Но тогда Офелия не позволила ей даже шага ступить в сторону кладовки. Да и сейчас отдать ей все фотографии мать готова не была, но поделиться частью вожделенных картинок – вполне.

Женщина выволокла коробки из каморки под лестницей и принялась перебирать альбомы с многочисленными изображениями смеющихся лиц, лелея надежду собрать для дочери ее собственный фолиант с детством. В конце концов, глупо было возомнить себя монополистом того, что принадлежало всей семье. На этой мысли Офелия закусила губу, присвоив себе дом, за который выплачивал взносы ее безропотно пашущий на двух работах муж. Как она смела в одиночку распоряжаться тем, что было общим?

Не желая думать дальше принятого собой же решения, Офелия предпочла усыпить на время свой разум, чтобы он не передумал относительно запланированного на воскресенье визита. Она добрела до ближайшей телефонной будки и раскрыла увесистый справочник номеров города. Никакого труда ей не составило найти там свою дочь: Мелани Траст не скрывала своего места жительства. Женщина перенесла ее адрес в свою записную книжку и, собираясь уже вернуться назад, вдруг замерла над справочником. Руки сами потянулись к страницам с именем бывшего мужа, но Джонатан Портер так и «проживал» по старому адресу, ничего не изменилось. Может быть, Мелани что-то знает о его местонахождении? Не будет же Офелия искать его по всему городу!

В обусловленный день, щурясь от яркого солнца, она вылезла из недр старенького такси по переписанному из книги адресу. И обомлела. Перед ее взором раскинулся богатый особняк за высоким кованым забором, так напомнившим ей недавнюю ограду кладбища. Офелия приблизилась к воротам с раскрытым ртом, не в силах поверить, что там живет ее дочь, и вцепилась в прутья, словно арестант.

– Слушаю! – Гаркнул справа от нее домофон мужским басом, и женщина вздрогнула, до того неожиданным оказался для нее этот звук.

– Мне нужна Мелани Траст, – сообщила гостья, соображая, что сказать дальше безликому блюстителю спокойствия, и, откашлявшись, добавила: – я ее мать.

Перед воротами повисла тишина. За ее спиной проехала пара машин, но в целом Офелия замерла в статичной картинке, ожидая вердикта незнакомого мужчины из динамика. Домофон молчал, а вместо голоса раздался металлический щелчок затвора ворот, и те медленно начали отползать в сторону, освобождая ей проход к зданию.

Чувствуя себя чернью, пропущенной на аудиенцию к королю, посетительница медленно побрела вперед, внимательно оглядывая все, что попадалось на пути. Каменистая дорожка с растущими вдоль нее свечками невысоких кипарисов подвела ее к темнеющим под послеобеденным солнцем стенам двухэтажного дома шоколадных тонов, и Офелия замерла в его тени, внезапно оробев. А что если ее там не ждут? Конечно же, не ждут, что у нее в голове, честное слово. А если выгонят? Но нет же, ей ведь открыли ворота, значит, Мелани уже оповещена о ее визите. А вдруг…

– Добрый день, миссис Портер, – почтительно поприветствовал ее знакомый мужчина, вышедший из-за угла здания с ее дочерью под руку.

– Здравствуй, мама, – выговорила дочь, чуть ошалело глядя на родительницу.

Гостья уставилась на пару и обмерла, как сильно они изменились за год расставания. Оливер заметно постройнел и осунулся, но возмужал и помудрел. Мелани же округлилась и смягчилась, стала более плавной и улыбчивой, так похожей теперь на своего отца. Офелия невольно залюбовалась детьми, но вовремя осознала, что глазеет на них уже слишком долго для рамок приличия.

– С днем рождения, Оливер! – Произнесла она, протягивая зятю подарочный пакет с содержимым, о котором она уже почти забыла. – Могу я присоединиться к вам?

Кивнув, дети проводили ее за угол здания, где на заднем дворе раскинулся веселый праздник. Шарики, цветные транспаранты и банты, казалось, украшали торжество подростка, но никак не взрослого мужчины, разменявшего пятый десяток. Однако, решив для себя не осуждать больше кого бы то ни было, Офелия лишь улыбнулась незрелости зятя, пусть быть ему таким, раз это приемлемо в их доме.

– Миссис Портер, если Вы помните, это мои родители – Джулиана и Кристофер Траст, – начал Оливер знакомство тещи с гостями.

На нее смотрела длинноволосая женщина в цветастом платье, темноглазая и улыбчивая, показавшаяся Офелии немного знакомой. Посетительница вспомнила ее по стоящему рядом супругу, седовласому, высокому и громогласному. Он возглавлял пару лет родительский комитет, когда Мелани училась в школе, пока их пара не уехала в Канаду. Странно было осознать, что именно эти люди являются ее сватьями.

На руках у старшего мужчины восседал младенец, смиренно таращившийся на гостью огромными карими глазами. Он показался ей мимолетно знакомым, но зять уже двинулся дальше по гостям.

– Алексу Вы, наверное, помните, – указал он ладонью на взрослую худощавую девушку в узких джинсах и огромной футболке, обрезанной по линии талии, с серьезным лицом и каскадом густых каштановых волос, так непохожую на ту несмышленую хохотушку, которая приезжала к ней в гости год назад. – Ее жених, Дениэл, Вам тоже уже знаком.

Жених? Рядом с повзрослевшей на целую вечность внучкой стоял высокий бородатый мужчина, стройный, серьезный, подстать своей невесте, но добродушный. Его знакомые до боли зеленые глаза пришпиливали ее к месту, словно считывали по всем параметрам, изыскивая точки соприкосновения. Брр, мурашки по коже.

В этой паре не было ничего общего от тех ребят, которых она встретила в своем доме однажды. Или это в Офелии ничего не осталось от той хозяйки дома?

– Мои брат и сестра, Дакарей и Кения Траст, – продолжал зять, указывая на смольно-черных подростков.

Девушка, едва ли достигшая возраста ее внучки, с гордо поднятым носом и осанкой богини, и паренек лет десяти с миллионом афро-кос на голове поклонились ей уважительно, а Офелия не нашлась с иным ответом, кроме как кивнуть. Уж очень странно было осознать родство этих личностей с ее дочерью.

– Эмму с Алистером Вы знаете, – махнул рукой на ее старшую дочь Оливер, усмехнувшись.

Офелия вздрогнула и обомлела. Она не верила своим глазам. Приблизившись к стоявшей в обнимку паре, женщина невольно опустила взгляд на их руки.

– Так и не женаты, мам, если ты об этом, – прочитала ее мысли дочь, и Офелия вдруг ощутила жар на щеках от собственной предсказуемости.

– Это не важно, дорогая, – прошептала она и сжала дочь в объятиях.

Эмма, заметно округлившаяся до смягчения черт лица и тела, несмело ответила ей на жаркий жест, но и это уже не волновало Офелию в той мере, что раньше. В полном одиночестве она научилась любить своих детей просто так, не ожидая ничего взамен.

– Мам, это наш сын Нил с супругой, – произнесла Эмма, чуть отстраняя мать.

Думавшая, что она готова ко всему, Офелия вскрикнула от неожиданности и ужаса, когда увидела тех, с кем ее знакомит дочь. Женщину затрясло крупной дрожью, а речь вдруг пропала совсем. Она не смогла бы ответить, что ужаснее – реинкарнация сына в лице внука или их связь с той, с которой не получилось однажды составить пару, но этого и не требовалось, ее мнения тут никто не спрашивал. Пытаясь найти поддержку хоть в ком-то, она стала шарить взглядом по приглашенным, и тут увидела его.

Джонатан стоял поодаль с кареглазым младенцем на руках, тем самым, что восседал недавно на ее свате, только выражение младенческого личика сменилось. Малыш освоился, его взгляд наполнился хитрецой и азартом, а маленькие пухлые руки то и дело лезли Джонатану в нос и уши. Мужчина смиренно вынимал детские пальчики из полостей своей головы, никак эмоционально не отвлекаясь на это дело.

Мелани подскочила к отцу и приняла у него из рук младенца.

– Это наши сыновья, миссис Портер, Джонатан и Кристофер, – сообщил Оливер, указывая на второго точно такого же младенца, который, оказывается, никуда не уходил с рук Траста-старшего.

Малышам с виду было месяцев восемь, не меньше. Крепкие бутузы, один очень подвижный и бойкий, второй задумчивый и тихий, они были явным продолжением своих родителей, теперь Офелия увидела их сходство с семьей.

Но, получается, дочь была глубоко беременна во время своего последнего визита, чуть ли не двадцать недель срока, и ничего ей не сказала! И Офелия не заметила, где только были ее глаза? Укол обиды почувствовался в сердце пожилой женщины, но она оставила его без гневных тирад в адрес Мелани, лишь осознав, что понимает нежелание дочери делиться сокровенным с такой паршивой матерью.

– Добро пожаловать в семью, миссис Портер, – закончил знакомство с родственниками Оливер и улыбнулся ей тепло.

Удивленная Офелия вдруг поняла, что все эти странные люди, обступившие ее вокруг, и есть ее близкие! Темнокожие африканские дети, незнакомые младенцы-близнецы, худая девушка с бородатым мужчиной, восставший из мертвых сын и ненавистная проститутка-подружка Эммы, не ставшая ей в своей время невесткой, так прилипшая теперь к ее семье в качестве внучки, а также незамужняя старшая дочь и собственный бывший муж – все-все были частью ее жизни, ее сердца. И все они принимали ее такой, какая есть, без условий и требований. Слезы сами навернулись на глазах женщины, и первым ее утешать бросился тот, кого она прошлой осенью собственноручно выставила вон из их дома. Теплые суховатые ладони обхватили ее плечи и прижали к надежному торсу, которого она не обнимала с таким счастьем, пожалуй, никогда, безмерно радостная его возвращению.

– Прости меня, – только и смогла пискнуть Офелия, обливаясь слезами.

Он, никогда не слышавший подобных слов от нее за годы совместной жизни, отстранил бывшую супругу от себя и впился внимательным взглядом в ее лицо, так, что женщина ненадолго растерялась. Они стояли так довольно продолжительное время, достаточное, чтобы Офелия поняла: мягкотелого хлюпика Джо Портера больше нет в этой жизни. Перед ней стоял сильный, уверенный в себе мужчина, но снисходительный и справедливый. А может, того Джо и не было никогда, и Офелия все выдумала, лишь бы иметь причины ненависти. Ведь ненавидеть гораздо проще, чем любить.

– И ты меня прости, Лия, – проговорил, наконец, он. – Я во многом виноват перед тобой.

Пара сплелась в объятиях, и женщина позволила себе расплакаться в руках у бывшего супруга, не переживая, что скажут стоявшие вокруг родственники на то, что она «потеряла лицо». Это уже было не так важно.

Спустя время люди вокруг них расслабились и стали двигаться, общаться, смеяться и жить свою жизнь, а Офелия так и стояла, сжимая родное тело, боясь снова потерять его хоть на секунду. Она испытывала огромное счастье от того, что Джонатан так долго был вместе с ней. И пусть они теперь не были женаты, совсем как Эмма с Алистером.

– Без тебя дом такой пустой, – сообщила она, надеясь на отзывчивость бывшего мужа, но тот лишь оценил ее внимательно, не более, и отвел взгляд. – Мне очень одиноко. Ты ведь вернешься, Джонатан? Вернись, пожалуйста.

– Мелани нужна помощь с парнями, – ответил он туманно, убирая взгляд от ее пытливых глаз, но не в пол, как все эти годы, а на близнецов, к которым, очевидно, успел привязаться. – Они шумные, особенно Кристофер. Да, и помимо них у нее забот много: к Рождеству она хочет выпустить новую коллекцию украшений, а весной Благотворительный бал. Скоро свадьба у Алексы с Дениэлом. Кроме того, их кухарка вскоре уходит в декретный отпуск, и Мелани останется совсем одна, Лия. Я нужен тут.