Текст книги "Демон государственности. Роман"

В Петрограде продолжались стихийные аресты «приспешников царского режима». Студенты в подворотнях расправлялись с обнаруженными полицейскими агентами. По улицам мимо перевернутых трамваев с битыми стеклами и праздношатающихся толп свободных граждан проносились автомобили с вооруженными солдатами, обывателями и гимназистами в обнимку. Мостовую усыпала всякая дрянь и шелуха от семечек, которую крестьяне в серых шинелях могли отныне свободно бросать на брусчатку. Муж Анастасии Андреевны отсиживался дома, потому как дворников и управляющего могли приравнять к подозрительным личностям, вроде как низшим полицейским чинам, так что на работу лучше не высовываться. Она извелась от переживаний за старшего сына, который целыми днями пропадал неизвестно где. Объявленный в начале войны «сухой закон» был сорван: солдаты громили винные склады, в употребление пошли спирт и политура, это привело к первым «жертвам революции».

В мартовскую оттепель на улицах столицы войска и группы демонстрантов месили мокрый снег. На перекрестках сквозняки топорщили обрывки газет с трескучими статьями. Как знамения всечеловеческого братства над толпой на кумачовых растяжках реяли лозунги о мире без аннексий и контрибуций. На папертях церквей невесть откуда выползшие калеки перехожие тянули сектантские стихи про Голубиную книгу и про человека Божия, а ликующие толпы с алыми бантами проходили мимо, не обращая внимания на заунывные заклинания. Под гвалт митинговых речей в честь свободы и демократии столичный люд восторженно чаял наступления всечеловеческого братства. Под нависшим тусклым небом мир выглядел ирреальным, и на фоне блеклых городских стен выделялась только черная масса толпы с красными пятнами там и сям, словно предвестиями крови. Ранние сумерки сгущались во дворах-колодцах и выползали из подворотен, как призраки грядущей смуты.

Семена зла

Тем не менее, обычная общественная жизнь, взбаламученная несколькими днями неопределенности и волнений, по инерции вошла в колею и как будто даже успокоилась. Даже домовые в одну из ночей в конце марта собрались в башне в привычном составе. Филя в ходе голодного бродяжничества одумался и осознал опрометчивость своего безумного побега. Он сбивчиво повествовал, как извелся в бесприютных скитаниях, зато временное помрачение рассудка начисто прошло. Был свидетелем душераздирающей встречи в могилевской Ставке царя с матерью, вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, специально приехавшей повидать сына из Киева. Николай счёл своим долгом направиться в Могилев, чтобы попрощаться с оставшимися верными войсками. Прощальный приказ Николая по армиям с призывом «сражаться до победы» и «повиноваться Временному правительству» был передан в Петроград, но под давлением Петросовета не опубликован. Там же Алексеев объявил Николаю об аресте по постановлению Временного правительства. Полковника Романова, бывшего императора, решили доставить к семье в Царское Село. Со многими приключениями и немыслимыми мытарствами Филе кой-как удалось добраться обратно до Петрограда и вернуться в покинутое пристанище в багаже одного из думских комиссаров. Из дымоходов доносилось завывание – то ли ледяного метельного ветра, то ли скорбных духов. Он подытожил историю своих страданий в кругу удрученных сородичей.

– Времена разверзлись. Кажется, всем империям суждено рано или поздно рухнуть под собственной тяжестью, будто земля не может носить этих гигантов, и оттого, должно быть, это происходит в одночасье и внезапно. Семена зла и предательства посеяны. Легионы бесов, вырвавшись из бездны, обольстили толпу, и народ ликует. Дорога Тьме открыта.

– Так ведь и вы, не сочтите за бестактность, – не ангелы Света. Может, царство Тьмы – не катастрофа для вашего племени? – мурлыкала, охорашиваясь, Сара. Кошка состояла при музее смотрителем от грызунов и, когда на ночь оставалась в здании, удостаивала своим присутствием собрания домовых. Сара выглядела безупречно в длинношерстной черной шубке, с симметричными белыми отметинами наподобие перчаток, сапожек и жабо; фосфоресцирующие изумрудные глаза и нежный розовый носик дополняли элегантное обличье.

– В этом вы не совсем правы, – назидательно пояснил Фома, слывший большим знатоком духовных вопросов, потому как перебрался на невские берега из Парижа с иеромонахом доминиканского ордена. Фома переехал с ним в жилое здание при новом костеле Лурдской Божией Матери относительно недавно, на заре века, после того, как царь дал разрешение на строительство в столице католической церкви для французской диаспоры, и молодой иеромонах-француз согласился возглавить новый приход.

– Мы – из рода тех сущностей, которые в пору самой древней духовной брани смалодушничали, не заняли определенной позиции, за что обречены делить с тварным миром и падшим человечеством его муки и радости до скончания веков. Наши ряды пополняются душами, которые не способны ни на добро, ни на зло, а к этому миру привязаны. Иногда это некрещеные младенцы и человеческие выкидыши. Наша судьба зависит от того, чем закончится «духовная брань» у людей, или то, что зовется Армагеддон. Если человечество просветлеет, то наша сфера преобразится. Если в силу каких-нибудь катастроф неверный и лукавый людской род сгинет, нам не останется надежды на возвращение в горний мир. Если добро восторжествует, то мы спасемся вместе с людьми и всем творением. Поэтому мы – союзники благого начала. В древнем Риме нас, между прочим, называли пенаты и очень почитали. Да и участь вашего хвостатого племени, с тех пор как вы согласились делить с людьми кров и стол, чрезвычайно сходна с нашей участью. Вы тоже делите их скорби, страдаете от неразумия и погибаете от человеческой жестокости. Странно, почему у них существует фигура речи «нечеловеческая жестокость». Зверская жестокость не идёт дальше потребности выжить. Кто, кроме человека, так изобретателен в бессмысленных извращённых истязаниях? Ваша участь тоже зависит от степени их благополучия!

Здесь Фома остановился, бросил взгляд на Сару, и ему как существу тонкоматериального плана, порой способному улавливать образы грядущих событий, привиделся ее жребий. Стылый темный Петроград года через два…. Шайка оголодавших уголовников у костра…. Нет, лучше не думать, что с нею будет, когда она попадется им в безжалостные лапы… Добрый старичок часто заморгал, сделал долгую паузу, после которой медленно продолжал:

– Россия – страшная, страшная страна, пожирающая своих детей, причём, лучших. А какое ещё грядёт опустошение городов и сел! Все революции на моей памяти неизбежно заражались злом прошлого. Смуты пробуждают в людях мрачные стороны натуры; потому, если человек не преобразится духовно изнутри, рано или поздно случится последняя смута и конец истории.

Порыв вьюги рванул неплотно притворенную форточку; что-то звякнуло и грохнуло об пол. В заоконной тьме, казалось, промелькнул чей-то профиль со вздернутым носом, проплыл отсвет то ли дальних фар, то ли какого блуждающего огня, потянуло нежилым холодом, словно в башню в вихре колючего снега ввалился призрак. Сара почувствовала такой страх и звериную обреченность, что подскочила, прижала от страха уши назад, выгнула спину дугой, вздыбила шерсть и истерично зашипела, как будто воочию узрела неслыханные бедствия в сумеречном проеме окна.

Кеша был очень юным домовым, примерно того же возраста, что и Дом Романовых. Ему представлялось концом света падение самодержавия с последовавшим разложением законности, экономики, социальных устоев, армии, притом в условиях продолжающейся войны с Германией. В войсках отменили смертную казнь, началось дезертирство. Тем временем Североамериканские штаты объявили войну Германии, чьи подводные лодки в ходе тотальной войны на морях и океанах безжалостно топили суда союзников и американцев, включая пассажирские.

Однако столичный дом стоял, как и прежде; люди продолжали хлопотать по хозяйству и беспокоиться о насущном хлебе, который теперь выдавали по норме. Из разговоров обитателей дома и их гостей Кеша никак не мог взять в толк, что творится во внешнем мире. Анастасия Андреевна больше заботилась о пропитании детей, продолжительных отлучках из дома старшего сына, уже юноши, о приданом для подрастающих дочерей. С мартовского переворота в бывшей империи пошла мода на всевозможные заседания и съезды партий, профессиональных объединений, религиозных конфессий, государственных и общественных деятелей. Вся страна заседала, выносила резолюции, избирала президиумы. Бесы, о которых говорил Филя, и которые привиделись в горячечном сне осуждённому на каторгу студенту-убийце, герою Достоевского, будто вселились в народ. Люди договаривались служить общему делу, но чем больше голосовали и постановляли, тем яростнее, до братоубийства, спорили, и не только с другими объединениями, но и внутри собственных организаций. Их лидеры то воодушевлялись идеями свободы и братства, то под общую сумятицу норовили схватить что-нибудь от обломков трона и власти, а обыватели передавали друг другу все более устрашающие новости и опасливо жались по углам. Одни ожидали созыва Учредительного собрания и политических свобод и верили, что нормальное течение жизни относительно скоро восстановится. Другие, указывая на падение производства, локауты, инфляцию, безработицу, грабежи, поджоги усадеб в деревне, убийства господ и массовый самовольный захват земель крестьянами, предрекали гражданскую войну и крах империи. Третьи, причем таких противоположных по убеждений, как монархисты и большевики, говорили о необходимости взятия власти с оружием в руках. В головах людей произошел тектонический сдвиг. Всего за год до войны империя праздновала трехсотлетие дома Романовых, и народ повсеместно являл государю обожание и самые что ни на есть верноподданнические чувства. И вот – от полного равнодушия к политике народ скоропостижно перешел к безудержному анархизму.

И только Филя продолжал приносить сородичам более или менее достоверные известия из Таврического дворца. Под конец апреля, когда в Германии ведьмы устраивают шабаш в Вальпургиеву ночь, он поведал шпионскую историю:

– Из всех либералов и смутьянов, которых я перевидал, большевиков можно считать самой серьезной силой, потому что их вожди абсолютно беспринципны и циничны, и призыв их обращен к людям без совести, готовым громить государство и грабить сограждан. У них есть организованные отряды боевиков, деньги, политическая воля, умение управлять толпой и подготовленные агитаторы. Они бросаются безответственными лозунгами и посулами, чтобы вовлечь простонародье в смуту. Их подпитывает деньгами германское правительство, кровно заинтересованное любой ценой разложить Россию изнутри и вывести из войны.

– Ты их, поди, переоцениваешь, сгущаешь краски. Во-первых, их мало, влияние незначительно; во-вторых, не может Временное правительство с достойными министрами быть настолько безмозгло и совсем бездействовать, – усомнился Гоша со своим военным уважением к дисциплине. – Кто бы им позволил сотрудничать с немцами? Не могут же они так ненавидеть Россию!

– Не то как бы, Ленин, прослышав про неожиданную революцию в России, в начале апреля беспрепятственно проехал из Швейцарии, где сидел в эмиграции, в Петроград – через Германию, Швецию и Финляндию в специальном закрытом вагоне, да ещё в компании десятков трех сообщников? На другой день по приезде на заседании партийного руководства он докладывал об обстоятельствах своего чудесного путешествия, без остановок и паспортного контроля, по враждебной территории. Я слышал, как он в узком кругу со своими договаривался, как они представят эти щекотливые обстоятельства товарищам. Переброску, де, организовали немецкие социал-демократы через небезызвестного Парвуса, благодаря его старым связям. Ленин не рассказывал, что русские революционеры в Швейцарии провожали его с попутчиками криками «Предатели! Немецкие агенты!», что поезд останавливался на некоторое время в Берлине на запасном пути, что в купе ему нанесли визит какие-то высокопоставленные лица из германского правительства… Он ехал, якобы, секретно и нелегально, а на Финляндском вокзале его встречал броневик и организованная толпа. С башни броневика, как с рояля в кустах, политэмигрант выступил с заготовленной речью. Кто и на какие деньги устроил торжественную встречу партийному теоретику, которого здесь никто не знал, кроме узкого круга леворадикальных революционеров? Ленин называет войну грабительской и империалистической исключительно с нашей стороны, требует её прекратить, словно запамятовал, что Германия напала первой, а Россию втянули со всеми за компанию. Парвус переправляет из-за границы деньги для финансирования большевиков и сети шпионов, да и сам зарабатывает на контрабанде немецких товаров через Скандинавию и подставные компании. Все получают свой интерес.

– По закону военного времени их надо немедленно перестрелять, как бешеных собак, а лучше вздернуть на фонарях! Это же люди без чести и отечества! – взвился Гоша. – Да как же сподвижники по партии, совсем слепы или безумны, что приветствуют предателей?

– У пролетариев нет отечества, как считали основатели их учения. И чести нет – партийная мораль допускает любые средства ради торжества идеи. Объяснения Ленина были приняты товарищами, его ввели в состав руководства, Исполнительного-комитета-петроградского-совета-российской-социал-демократической-рабочей-партии. Они, наверное, специально выдумывают длиннейшие названия, чтобы вводить людей в транс. Иногда урезают слова, чтобы выговорить, и получаются как бы закодированные названия тёмных иерархий. Так вот, после заседания с главарями шайки Ленин выступил в Таврическом дворце на совещании Советов эсдеков, с докладом насчет дальнейших действий партии. Он привез из-за границы план действий – вместо обычной буржуазной парламентарной республики обратиться к массам с призывом установить «республику Советов», то есть, как он это объясняет, вместо завершения первого буржуазно-демократического этапа революции партия должна взять курс на переход ко второму, социалистическому этапу. Поэтому «захватническая империалистическая война должна обратиться против эксплуататоров внутри страны». Значит, война против германского блока должна обратиться во внутреннюю войну против своих граждан. Товарищи по борьбе смутились. Ленинские «апрельские тезисы» не вызвали одобрения даже в той печати, что сочувствует большевикам. Сами марксисты говорят, что Россия не готова к социалистической революции по причине экономической отсталости, неорганизованности трудящихся, а также низкой культурности и малочисленности пролетариата. Мол, при этом неизбежен раскол революционных сил и гражданская война всех против всех. А Ленину будто того только и надо. Он все же получил поддержку большинства партийных организаций – не то по причине болезненного закипания их возмущенного разума, не то благодаря магической энергии денег. Пришли времена великого беснования, – обречённо подытожил Филипп.

Как аккомпанемент к отставкам и перетасовкам «облеченных народным доверием» министров, в Петрограде все лето гудело многоголосье митингов и демонстраций, хлопали выстрелы, ширились погромы и разбои. В армии тем временем нарастала анархия, участились убийства командиров и случаи повального дезертирства. На военных заводах гремели взрывы. Не обращая серьезного внимания на дебаты левых партий об образовании коалиционного правительства, Ленин объявил о готовности большевиков взять власть с оружием в руках. Он заявлял, что готов тотчас уйти, если увидит, что народ не поддерживает его.

В июле анархисты под лозунгом «безвластие и самоорганизация» призвали солдат, рабочих, солдат и кронштадтских моряков на мирные, однако вооруженные демонстрации против Временного правительства и Петросовета «для защиты от контрреволюции». Большевики, после некоторых колебаний, присоединились к демонстрантам и направили толпу из десятков тысяч человек к Таврическому дворцу, где размещался Исполком Совдепов, состоявший из меньшевиков и эсеров. Договориться им ни о чем не удалось, только устроить некоторые бесчинства; в итоге верные правительству войска подавили выступления. Большевиков, наконец, официально объявили германскими агентами, назначили расследование. Спасаясь от ареста по обвинению в государственной измене и подготовке вооруженного мятежа, Ленин перешел на нелегальное положение и тайно поселился за городом, в конспиративном рыбацком шалаше на берегу Финского залива. Итогом мирных демонстраций стала гибель нескольких сот людей, дальнейшие грабежи частных квартир и магазинов. Позднее при обыске особняка Кшесинской, где большевики устроили свою штаб-квартиру, была найдена разработанная схема захвата важнейших пунктов Петрограда. Одновременно с этими событиями на фронтах началось немецко-австрийское контрнаступление, что усиливало предположения о связях большевиков с немцами. Над столицей нависла новая угроза, пошли разговоры об эвакуации учреждений. Большевики были полностью дискредитированы в глазах населения. По итогам политического кризиса подал в отставку глава первого состава Временного правительства князь Львов, а его место занял военный министр Керенский. Эсер, член тайной масонской организации, Керенский оказался единственным из министров февральского набора, кто удержался у власти в ходе четырёх перетасовок, последовательно занимая посты министра юстиции, военного и морского министра, министра-председателя. Он был по профессии адвокатом, борцом за демократию и республику, хотя втайне вынашивал наполеоновские амбиции; кроме того, по призванию был актером-любителем с гениальной интуицией, и последнее обстоятельство немало способствовало его непотопляемости, вплоть до безвременного конца Временного правительства.

Тогда же, в июле, столичные обыватели приветствовали правительственное сообщение о назначении генерала Корнилова, командующего Юго-западным фронтом, Верховным главнокомандующим вместо генерала Брусилова. Офицеры говорили о Корнилове с любовью и уважением, как о человеке, обладающем железной волей и способном вывести страну из тупика, куда завело её Временное правительство. Корнилов в записке для доклада Временному правительству настаивал на введении на всей территории страны в отношении тыловых войск и населения юрисдикции военно-полевых судов, с применением смертной казни, восстановлении дисциплинарной власти военных начальников и введении в узкие рамки деятельности комитетов в воинских частях. Ему удалось ослабить засилье комитетов, пресечь братанье и дезертирство на фронте. Промышленники, купцы и либеральные политики в едином порыве обещали ему поддержку. Керенский побаивался популярной в армии фигуры, но чувствовал, что должен сделать эффектный жест.

В середине августа Корнилов выехал из могилевской Ставки в Москву на государственное совещание. Москва торжественно встретила его цветами на вокзале и банкетом в Большом театре. Его с готовностью приветствовали представители Антанты и США, опасавшиеся непредсказуемости русской революции и, главное, преждевременного выхода союзника из войны. Под знамена Корнилова в Ставку стекались люди, видевшие в нем спасителя отечества. Верховного главнокомандующего просили двинуть с фронта к столице надежные воинские части для наведения порядка. По согласованию с Керенским, в конце августа верные войска потянулись к Петрограду в связи с очевидной угрозой большевистского переворота. Через два дня Керенский заметался, впал в истерику, сообразив, что в ходе наведения порядка главнокомандующий с помощью армии воздаст по заслугам не только большевикам, но и ему самому, за компанию с прочими левыми. Керенский был замешан в деятельности Советов, у него были подозрительные источники финансирования, он всячески заигрывал с большевиками и встречал Ленина из эмиграции, так что не без оснований опасался ответственности. Если Корнилов, за которого армия горой, получит властные полномочия, то Временное правительство, в лучшем случае, останется не у дел, а о худшем страшно подумать. Глава правительства решил нанести упреждающий удар – направил в Ставку телеграмму с указанием сместить Корнилова с поста Верховного главнокомандующего и остановить войска на пути к Петрограду. Тот принял решение не подчиниться приказанию Временного правительства и оставить за собой верховное командование армией и флотом. Принимая на себя всю полноту ответственности, он обещал спасти Великую Россию и «довести народ путем победы до созыва Учредительного Собрания». Керенский объявил Корнилова мятежником вне закона, хотя сам накануне публично чествовал генерала как славного защитника отечества. Советы приветствовали такой оборот событий и начали спешное формирование отрядов Красной гвардии в рабочих районах Петрограда. Так большевики получили возможность легально вооружиться и впоследствии развернуть это оружие в другом направлении. По городу взвились плакаты «Смертная казнь врагу народа Корнилову!» и призывы в том же духе. Переброска корниловцев к столице по железной дороге была задержана из-за саботажа железнодорожников; тем временем среди казаков поработали агитаторы. Посланные Корниловым дивизии встретились с защитниками революционного Петрограда под Лугой. Выяснилось, что корниловцы идут «защищать Временное правительство» и высланные навстречу войска тоже идут «защищать Временное правительство». Ничего не поняли, постояли друг против друга, недоуменно принялись брататься. Вероломное и, главное, неожиданное предательство Временного правительства деморализовало офицеров. Один из главных участников, генерал Крымов, вызванный Керенским в Петроград, застрелился – России больше нет, жить незачем. Иные поспешили явиться с повинной. Корнилов отказался от предложений покинуть Ставку и скрыться; во избежание напрасного кровопролития он призвал своих сторонников к спокойствию. Его и ближайших сподвижников из числа высших офицеров арестовали и поместили в здании бывшего католического монастыря в городе Быхове, оставив, однако охрану из преданных казаков-кавказцев.

Филя под конец лета уже не мог передавать досконально, как там все происходило, поскольку Советы из Таврического дворца съехали в Смольный институт, а Временное правительство из Мариинского дворца в Зимний, бывшую царскую резиденцию. Как и все обитатели столицы, теперь домовые, вконец очумелые, чуть не дрались между собой, поскольку узнавали о политической кухне из слухов, сплетен, из митинговых призывов, уличных лозунгов, и в их неискушенных умах кипела та же каша, что у окрестных обывателей. Кешиных жильцов, впрочем, больше беспокоила нарастающая хозяйственная разруха, безработица и дороговизна.

– У меня домашние говорят, будет в Питере резня и пальба, непременно будет, это только вопрос времени, – сообщил Кеша по осени. – И у футуриста много говорят, обсуждают всякие политические партии да программы. Что больше всего беспокоит, Советы потребовали освободить своих товарищей в обмен на поддержку Керенского против Корнилова. Большевики теперь изображают из себя спасителей революционной демократии от мятежников и немцев. Из тюрьмы под залог выпустили Троцкого. Он теперь председатель в Петросовете, организовал при нём Военно-революционный комитет. Комитет занимается, якобы, разработкой плана работ по обороне Петрограда; на самом деле там большевики всем заправляют. Они обособились от других партий, держат город в трепете, собирают матросов, дезертиров и погромщиков на генеральное выступление с призывом «Вся власть Советам!» Ленин совершенно открыто наставляет в своей газете на этот погром, говорит, как о деле решенном.

– Да ведь другие газеты пишут, что правительство собирается Ленина арестовать, – возразил Кеша.

– Это они только обещают в угоду публике. А Ленин с лета на нелегальном положении, скрывается у товарищей в Финляндии. Погром непременно будет – кто же теперь станет защищать Керенского!