Текст книги "Демон государственности. Роман"

Хозяин Таврического дворца

Кеша ощутил себя в водовороте событий, которые изменили судьбу империи, его лично, да и всего мира, благодаря совершенно необычному персонажу. Тот время от времени появлялся в собрании домовых и слыл на редкость продвинутым в политике существом. Сфера его интересов разительно отличалась от их житейских забот, и рассуждал он по-мудрёному. Несмотря высокое положение – его правильнее назвать дворцовым, нежели домовым – Филипп Таврический отличался благородной простотой манер и мягкостью в обращении. Безыскусные духи домашнего очага считали его малость блаженным, сдвинутым от всякой зауми, и потому не испытывали особой неприязни, какую сообщества подчас питают к существам, отличным от них. Над ним снисходительно посмеивались, однако с уважением относились к его рангу, государственному кругозору и, если можно так сказать о невербальном общении, внимали, как старшему, хотя едва понимали.

Екатерина II приказала построить дворец как подарок Светлейшему князю Потёмкину-Таврическому после успешных походов на юг и благополучного присоединения Тавриды, или Крыма. Столичные домовые поговаривали, что Григорий Потёмкин вывез Филю из Тавриды, и доселе неизвестно, пошло название дворца от домового по его прежнему жительству или же от титула, присвоенного фавориту императрицей. Вселение Филиппа ознаменовалось грандиозным празднеством, устроенным Светлейшим во дворце по весне 1791 года в честь Екатерины, а также по случаю взятия Измаила у турок. Во всём городе был скуплен свечной воск, однако и того не хватило, пришлось закупать в Москве. На торжестве присутствовало всё знатное сословие Санкт-Петербурга, три тысячи человек. Для простого люда перед входом во дворец и поблизости расставили бочки с вином, столы с закуской. Было то пышное прощание Потёмкина с молодостью и былой страстью или попытка отвоевать сердце императрицы у нового молодого фаворита? А жизни князю оставалось всего полгода – он скончался от лихорадки во время очередной поездки на юг. Екатерина II, должно быть, в память о славнейшем периоде своего царствования выкупила дворец в казну и перестроила под летнюю резиденцию. Не без своеобразного юмора в боковом флигеле устроила церковь, во флигеле с противоположной стороны – театр.

После кончины императрицы её сын Павел I отдал строение, связанное с памятью любовника матери, под манеж и конюшни лейб-гвардейцев. В центральной зале Таврического дворца, семидесятиметровой галерее в виде грандиозной двойной колоннады, способной вместить три тысячи человек, устроили стойла. Филя самозабвенно любил лошадей, поэтому нисколько не опечалился, что во дворце не осталось былой роскоши и восточных ковров, а наборные паркеты увезли для отделки интерьеров Михайловского замка, новой императорской затеи. Император-романтик, приняв титул Великого магистра Мальтийского ордена, взялся за строительство резиденции-цитадели с залом для рыцарских церемоний. Он опасался дворцовых переворотов, не доверял даже сыновьям, и очень спешил с окончанием строительства. О скорой гибели Павлу I поведала юродивая, да и сам он незадолго до того рассказывал сыну Александру, что видел своё отражение в зеркале со свернутой шеей. Работы велись даже ночью при свете факелов и фонарей. Стены новой резиденции не просохли после постройки, как туда въехала августейшая семья. Ровно через сорок дней после вселения император в своей спальне был убит заговорщиками. Сын знал о заговоре и молчанием согласился на отстранение отца от власти, хотя едва ли желал его гибели. Романовы с тех пор оставили Михайловский замок и никогда не использовали как резиденцию. Призрак убиенного, по слухам, не смог покинуть своей цитадели и порой с горящей свечой в руке являлся в окнах или окрестностях, обычно накануне великих потрясений.

По смерти отца на престол вступил Александр I. Он уважал свою любвеобильную венценосную бабушку и заново восстановил Таврический дворец как резиденцию. Впоследствии там жили члены императорской фамилии, именитые гости, устраивались торжества, балы и выставки. Когда в Таврическом жил писатель и историк Карамзин, работавший над окончанием «Истории государства Российского», Филя в полночной тиши почерпнул немало учености из его рукописей и книг. Там же историк почил вечным сном, простудившись на Сенатской площади во время восстания декабристов. Именно в ту пору Филипп погрузился в хитросплетения дворцовых интриг, политики, человеческих амбиций и государственных интересов. И хотя дворцовый дух привык вращаться в высшем свете и дипломатических кругах, он ничуть не заносился перед своими сородичами.

Однако блестящей светской жизни Филиппа пришёл конец после высочайшего манифеста о свободах. Николай II в октябре 1905 года подписал указ, которым возложил на правительство обязанность «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы» – неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов; привлечь к выборам в Государственную думу все классы; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу. В декабре царь подписал закон о выборах. Таврический начали ремонтировать и готовить под заседания вновь учреждённого парламента.

Дворцовому духу надо бы радоваться, а он скорбел в собрании домовых рождественской порой:

– А ведь цесаревич у смертного ложа отца дал слово хранить самодержавие от либеральных начинаний вроде парламента. Александр III говорил, не хватало, чтобы безответственные демагоги и радикалы указывали, как ему править государством. Дескать, представительное правление вредно для российского народа и вообще губительно для империи. У народа не хватает культуры, империя слишком разнородная по характеру наций, земель и по развитию; самодержавие только и служит скрепляющим началом. Демократия не всякому народу к лицу. Сначала нужно образование и подготовка общества, потом реформы – иначе, при отсутствии парламентской традиции, начнётся либеральный хаос, и государственность рухнет прежде, чем завершатся перемены. По завету отца Николай II по вступлении на престол объявил перед публикой, что ради блага вверенного ему народа намерен неуклонно охранять начала самодержавия, и до недавнего твердил: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь…». Да вдруг взял и согласился, изменил слову, данному умирающему. Испугался революции, которую сам накликал, да бросил либералам, как кость, манифест о свободах – мол, ради прекращения смуты и умиротворения общественной жизни. Да, не ко времени этот манифест! Народ даже не понял, к чему это всё, какую такую Думу понадобилось выбирать, и власти на местах в толк не возьмут, как себя вести. Не к добру это. Несчастливый он, наш молодой государь; ох, беда будет с этой Думой!

– Да уж, сколько у него было недобрых предзнаменований! – хором соглашались домовые старожилы, прокручивая события, как кадры хроники.

– Ещё при покойном государе, когда цесаревич с морским вояжем путешествовал по восточным странам, его торжественно встречали в Японии, и из толпы на него тогда бросился безумный самурай с мечом, успел ударить два раза по голове, пока изувера не схватили. Раны, к счастью, оказались неглубоки, но с тех пор Николай жалуется на головную боль. Должно быть, оттого сильно невзлюбил японцев и вовсе считал за обезьян. Он тогда предостерегающего знака не понял и преждевременно оборвал визит.

– Перед вступлением на престол требовалось спешно венчаться – менее, чем через неделю после похорон отца. Люди говорили, плохая примета – немецкая принцесса пришла за царственным гробом. Медовый месяц новобрачных пришёлся на время траура с панихидами, словно их заранее отпевали.

– Следом случилось великое несчастье, когда праздновали коронацию в Москве, чтобы всё обставить в историческом стиле в напоминание о временах воцарения династии Романовых. Народ с вечера съехался на Ходынское поле на гулянья; и как с раннего утра огромные толпы ринулись к обещанной раздаче царских подарков, сотни человек передавили насмерть и изувечили. Романовы продолжили намеченные торжества; к приезду Николая II место катастрофы расчистили, трупы свалили в телеги, прикрыли рогожей и свезли на Ваганьковское кладбище. Поле прибрали, играл оркестр. Вечером император с супругой присутствовали на балу у французского посла; вроде, затруднительно отменить бал после многих приготовлений. Несколько дней длились банкеты, балы и концерты, а народ скорбел и недоумевал…

– Долгожданный наследник, цесаревич Алексей, родился с неизлечимой болезнью, а до того всё дочери рождались…

– А в прошлом году на Крещенье11
  Двунадесятый православный праздник Крещения Господня, или Богоявления, отмечается 19 (6) января в память крещения Иисуса Христа в реке Иордан Иоанном Предтечей.


[Закрыть]? Царю как будто тогда повезло. Только надо же случиться такому совпадению, что картечью смертельно ранен единственно полицейский по фамилии Романов, словно как предупреждение царствующему дому. После выстрела на третий день – Кровавое воскресенье и смута во всём государстве, – напомнил в свой черёд Кеша.

Он слышал о происшествии во всех подробностях от своих домашних. Анастасия Андреевна по первому году жизни в столице праздничным утром пожелала сходить на водосвятный молебен «на Иордани». На льду Невы перед Зимним дворцом поставили временный царский павильон; выстроились военные со знамёнами, в парадных мундирах, множество духовенства с хоругвями, всё было очень торжественно, сверкало золотом сквозь тусклый январский день и пар от дыхания толпы. Едва начали петь тропарь праздника, прогремел выстрел. Во время погружения креста в прорубь из Петропавловки дают салют. А здесь выстрел со стрелки Васильевского острова. В лёд ударила картечь, перебила древко знамени морского корпуса, сколола щепки с царского помоста, звякнула несколькими разбитыми стёклами на фасаде Зимнего дворца. Царь остался стоять на месте. В свите – замешательство, пока не выяснилось, что пострадал один человек. Молебен продолжили, и, как водится, присутствовавшие испили святой воды из проруби. Венценосное семейство к вечеру благополучно отбыло в Царское село. Анастасия Андреевна вернулась домой в страшном волнении. Власти не стали производить следствие по делу; списали происшествие на заряд, по недосмотру оставленный в пушке от учений, что прошли два дня назад. А муж усомнился, что на учениях используют боевую картечь, заявил, это было покушение на государя, и велел не выходить без крайней надобности из дому – рабочие бастуют, вроде, замышляют идти к Зимнему дворцу, если их не отговорят. Город стоит, повсюду разъезжают казаки, на пути к центру выставлены воинские кордоны. Полиция не получила приказа чинить препятствия движению народа, но предупредила дворников об осторожности. Говорил, всё общество неспокойно из-за неудач в нынешней войне с Японией. Все винят чиновников-казнокрадов, бездарных генералов и правительство, что сдали Порт-Артур, тысячи русских воинов попали в плен после тяжёлой осады, что погибла Тихоокеанская флотилия…

На третий день после крещенского инцидента, в воскресенье 9 января 1905 года, рабочие с мирным шествием вознамерились обратиться к царю с петицией о своих нуждах, просить у него заступничества и, с подачи социал-демократов, политических свобод. Хотели, чтобы царь-батюшка вышел к народу. Правительство на предварительном совещании решило не допускать стихийного скопления толп в центре города, при необходимости задержать шествие силой. Николай II ознакомился с петицией рабочих и счёл её недопустимо дерзкой по тону. Ему доложили о принятых мерах, он согласился и, во избежание провокаций, остался в Царском селе. Накануне ночью из-за всеобщей забастовки город погрузился в промозглую ледяную тьму, озаряемую солдатскими кострами и огромной кроваво-красной луной над горизонтом. С утра принаряженные рабочие с семьями двинулись от городских окраин к центру столицы. Над колоннами вздымались хоругви и царские портреты. О стрельбе речи не было, но коль скоро в верноподданную толпу затесались боевики с оружием, а на пути толпы стояли армейские части, то не предвидеть трагических последствий было непростительной оплошностью. Предупредительные ружейные залпы в воздух задели мальчишек, влезших на деревья. В разных местах на подходе к Зимнему дворцу войска стреляли в растерянную толпу с иконами и портретами. Конные казаки разгоняли группы побежавших людей. Погибли несколько сотен рабочих и зевак, более тысячи ранены. В небе над столицей до полудня светило солнце, а потом наблюдалось редкое явление, словно апокалиптическое – мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и казалось, на небе три солнца; затем вдруг засветилась необычная яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, разыгралась метель. Буря раскачала самодержавный трон, прогремела по империи беспорядками и погромами, разнесла плевелы революции по всем слоям общества от крупных городов до национальных окраин, взметнула красные флаги на баррикадах.

В мае того же года война с Японией закончилась потерей русского флота в морском сражении при Цусиме. Георгий, он же Гоша, домовой из нового здания Николаевской академии Генштаба, вращался в армейской среде, так что был сведущ в военных делах даже больше Филиппа. Он тяжело переживал военные поражения и разделял угнетённое состояние дворцового:

– По вступлении на престол молодой государь говорил о «большой азиатской программе» как главной задаче своего царствования, хотел усилить влияние России в Корее и Манчжурии в пику Японии. Не понятно, на что он рассчитывал, при такой удалённости от центра и слабом развитии края. Чтобы иметь незамерзающий порт на Дальнем Востоке, на Ляодунском полуострове, взятом у Китая в аренду, начал было строить крепость Порт-Артур и военно-морскую базу. Думал, японцы никогда не решатся напасть первыми, а нападут, так только мокрое место останется. Самураи думали иначе. Разведка назвала даже примерное время нападения японцев – никто толком не подготовился. В итоге война с позором проиграна по всем пунктам – Россия признала Корею сферой влияния Японии, уступала Японии Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний; и смута в империи набирает обороты. Уж если государь хотел возвеличить Россию, лучше бы заботился о благополучии населения. А он довёл дело до кризиса и решил отделаться манифестом о свободах. А свобода во время смуты – как прямое попадание снаряда в артиллерийский склад!

Тем временем в мечтах о более совершенном мироустройстве последователи графа-литератора Льва Толстого в коммунах единомышленников пытались воплотить идею о надгосударственном ненасильственном обществе, приобщиться радостей простого труда на земле, следовать великой заповеди «не убий» – хотя бы в вегетарианском исполнении, и вселенской любви. В очередной раз подтвердилось, что, несмотря ни на какие нравственные убеждения, человек отличается сугубой избирательностью и непостоянством по части любви к ближнему. Пока адепты учения занимались обустройством быта, дело с переменным успехом продвигалось, но как доходило до общности имущества и складчины, проявлялись разногласия и склоки. Идеал совершенной жизни по заповеди разбивался о несовершенство человеческой природы, и коммуны рушились, как замки на песке.

А на Западе в Брюсселе и Лондоне русские социалисты в эмиграции обсуждали схемы радикального переустройства общества и подгонки сознания пролетарских масс под новомодные социальные теории, яростно спорили и грызлись между собой. По Европе стлался гуманистический туман, в котором бродил призрак коммунизма. Запах крови подавленных народных волнений в начале века привлёк внимание безродного призрака к России.

Из-за вынужденного сожительства с Думой дворцовый хранитель Филипп стал до того желчным и несдержанным, что его можно было принять за порождение мрака, не будь он по большей части прав. Он постоянно возмущался, бесился по поводу происходящего в Думе, и с его подачи домовые словно сами присутствовали на заседаниях. Они, конечно, едва понимали, о чём там говорилось, но с беспокойством относились к развитию отечественного парламентаризма.

Депутаты никак не приживались в Таврическом надолго, и Филя, словно оправдываясь перед сородичами, доказывал свою непричастность к провалу демократических начинаний:

– Нет, увольте, господа почтенные, – не моими стараниями их разогнали всего через семьдесят два дня после открытия. На первом же заседании они впали в ребяческий радикализм и противостояние правительству. Они приняли обращение к трону, потребовали отобрать землю у помещиков и поделить между крестьянами, освободить всех политических заключённых, отправить в отставку всех министров и назначить новое правительство, ответственное перед Думой. У депутатов разыгрались страсти и невероятные фантазии насчёт устройства государства – что у деревенских недоучек, которые собрались похлопотать насчёт землицы, что у образованных либералов, которые возмечтали показать, как следует управлять страной. Перед ними трижды очень дельно выступал министр внутренних дел Столыпин, но они слушать ничего не хотели, устраивали крик, гвалт, орали с мест «Долой!» и просто бесчинствовали. Так и не приняли ни единого закона и не смогли ни о чём договориться. Шайку избранцев пришлось разогнать по неготовности к работе и свободе. Депутаты однажды пришли на заседание – а двери заперты и рядом на столбе царский манифест о роспуске. Заодно царь отправил в отставку прежнее правительство, а Столыпина в дополнение к прежней должности назначил премьер-министром и поручил сформировать новый кабинет. Пётр Аркадьевич – бесстрашный человек. Двоих его предшественников на посту министра внутренних дел убили террористы; он понимает, что его, скорее всего, тоже убьют – уж несколько раз покушались, – только он от служения отечеству не отступится, даже если его решимость вменят ему же в вину. Он и в завещании в первых строках наказал: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».

Опасения Филиппа, к несчастью, скоро оправдались. В следующем после разгона Думы месяце, в августе, столицу потрясло кровавое злодеяние. На казённую дачу Столыпина на Аптекарском острове, где он жил с семьёй, явились во время приёма посетителей два террориста-смертника, переодетые жандармскими офицерами, с тяжёлыми портфелями в руках. Что-то в мундирах оказалось не так, и генерал охраны метнулся к ним в приёмной, но не успел предотвратить подрыв бомб в портфелях. Мощным взрывом убило и ранило несколько десятков ни в чем неповинных просителей, обрушило стену с балконом. При этом четырнадцатилетняя дочь и трехлетний сын Петра Аркадьевича получили серьезные ранения, погибла няня детей. Самого его только обрызгало чернилами.

Будучи одновременно министром внутренних дел и председателем Совета министров, Столыпин инициировал создание военно-полевых судов как временную чрезвычайную меру для борьбы с терроризмом. Обычные суды тянулись долго, и приговоры бывали по-отечески мягкими. А в военно-полевых судах рассмотрение дела длилось не более двух суток; приговор приводился в исполнение в течение суток. Закон о военно-полевых судах применялся к боевикам, схваченным на месте преступления, и распространялся на политические убийства, а также на вооруженные «экспроприации» ценностей «на нужды революции» с человеческими жертвами. Нужды революции, главным образом, заключались в содержании партийной верхушки в эмиграции в Швейцарии и Лондоне, где беглые лидеры благополучно вели на досуге мировоззренческие дискуссии и выпускали печатные агитационные издания. Часть средств использовалась для финансирования курьеров, тайно перевозивших подрывную литературу в Россию; часть шла на поддержку забастовочного движения, закупку оружия и подготовку боевиков. За время действия закона о военно-полевых судах было вынесено несколько тысяч приговоров, из них порядка тысячи смертных, через повешение; от рук же террористов погибло в несколько раз больше людей, среди них, помимо полицейских и представителей власти, множество случайных жертв. И хотя проповедник непротивления злу насилием Лев Толстой в силу давней дружбы писал Столыпину, что грешно, ошибочно насилием бороться с насилием, решительные меры в короткое время принесли успокоение. Волна терроризма, захлестнувшего было страну, улеглась, и действие закона о военно-полевых судах прекратилось.

Вторая Дума тоже не прижилась в Таврическом надолго. Она оказалась ещё более радикальной и проработала немногим дольше – всего сто два дня. Дворцовый снова чувствовал себя неловко:

– Это вовсе не моя оплошность, что в Екатерининском зале после третьего заседания обрушился потолок с лепниной в места для депутатов и ложи для публики. Я, наоборот, постарался удержать обвал до пяти утра, чтобы в зале уже никого не оставалось. Никто, заметьте, не пострадал при обрушении. А случись оно несколькими часами раньше, сотни три человек могли пострадать. Сторожа сначала подумали, это взрыв. Депутаты как обрадовались, увидели в обрушении очередной повод возмутиться работой правительства и гневно заклеймить негодных министров. Другие, правда, организовали благодарственный молебен об избежании жертв. Неспроста это – великая проруха грядёт!

Филипп проникся горячим сочувствием к деятельности премьер-министра Столыпина:

– А я ведь незадолго до разгона второй Думы слушал заседание, где премьер произнёс знаменитую речь «Дайте России покой!» Он начал с того, что по деревням прокатился голод и волна погромов помещичьих усадеб, что село оскудело, настали смутные времена, и что, действительно, нерешенный земельный вопрос питает смуту. Кое-где сами крестьянские общины мешают развитию земледелия, потому что применяют один для всех способ ведения хозяйства, круговую поруку и постоянный передел полос. И решение давно известно – нужно дать крестьянам землю в частное пользование. Левые радикалы для этого требуют национализации всей земли, перекроя и уравнительного передела – словом, всех и всё уравнять, землю сделать общей. Столыпин считает, что это привело бы к страшным общественным потрясениям. Суть его доводов в том, что стимул к труду, пружина, которая заставляет людей трудиться, будет сломлена. Кто тогда станет улучшать землю, прилагать к ней свой труд, если результаты этого труда достанутся неизвестно кому? Каждый гражданин – а между ними всегда были и будут тунеядцы – будет знать, что он имеет право заявить о желании получить землю, а если занятие это ему надоест, бросить все и пойти бродить по белу свету. Нельзя приравнять ленивого и трудолюбивого, тупоумного и трудоспособного. Перекроенная и уравненная страна не станет более могущественной и богатой. Культурные хозяйства будут уничтожены, и культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный, самою силой вещей лишится возможности приложить свои знания к земле. Так хозяйство рухнет, придет голод, неслыханное беззаконие и разорение, а потом снова придется восстанавливать запущенные поля. А партия конституционных демократов, то есть, кадеты, вроде и признают за крестьянами право постоянного пользования землей, но толкуют о возможности отчуждения земли за выкуп у кого её много, чтобы продать тем, у кого мало; при этом предлагают, что бы государство при продаже приняло на себя половину стоимости земли. А кто тогда станет вкладывать средства в землю, если ее могут отчудить? Он не одобряет идею не то полунационализации, не то полуэкспроприации. Суть предложений правительства в том, чтобы создать условия способным, трудолюбивым земледельцам приобрести землю на льготных условиях, установить порядок выхода крестьян из общины – но лишь там и тогда, когда это надо – и обеспечить закрепление наделов в личную собственность. Премьер так им прямо и заявил, что закон не для того, чтобы навязывать крестьянам партийные теории и учить их жить, а чтобы помочь собственнику-хозяину советом и кредитом, при сохранении, где надо, стародавних полезных традиций – в этом смысл государственности и оправдание государства, а иначе оно разрушится. А где у народа достаток – там и просвещение, и настоящая свобода, и все в таком духе. Он объяснил, каким образом правительство может предоставлять крестьянам кредиты под небольшие проценты – словом, заявил на всю страну, что правительство обозначило вехи постепенного и осторожного аграрного проекта. Он просил для проведения реформ лет двадцать покоя. Ведь если реформу доведут до конца, это будет означать новый этапа в жизни государства. Там же премьер изложил правительственную декларацию, которая намечала продвинутое рабочее законодательство, законы о неприкосновенности личности и свободе вероисповедания, выборы мировых судей, расширение земского самоуправления и тому подобную либерализацию.

– Эк ты складно всё излагаешь, будто участвовал в подготовке реформ! Тебе впору самому в парламенте выступать! – восхищался Кеша.

– Я, конечно, рад Столыпину помогать, как могу, но пока только учусь. Я за чернильным прибором прятался и подсматривал в рукопись. Так увлекся, что нечаянно чуть не измарал заключение чернилами, – простодушно сознался Филя. – А ведь как красиво и мощно сказано: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия!»

– Красиво! И чем ответили избранцы?

– Переругались насчет земли и свободы. Их назвали «думой народного гнева и невежества». Один депутат из приличных людей так прямо и сказал, что просто поражен невежественностью, никчёмностью собрания. Правым депутатам не по нраву само нелепое сборище, они докатились до откровенного саботажа. Левые как будто поставили себе целью накалить обстановку, опорочить правительство, мол, чем хуже, тем лучше. Заседания выглядели, как сборища помешанных. Премьер не смог с этой публикой провести никаких разумных начинаний, только нажил завистников и врагов. Социал-демократы взялись вести агитацию среди солдат, чтобы поднять новое восстание. Полиция выследила и арестовала заговорщиков на тайной сходке, всю партийную фракцию. Вот и распустили эту Думу со скандалом из-за излишка радикализма и недостатка здравого смысла.

– Так что же, по неготовности публики решено отказаться от представительного правления? – понадеялся Гоша.

– Столыпин всё-таки считает, что не следует отменять дарованные царём свободы и думский манифест; придётся работать с теми людьми, какие есть. Других нет, – разочаровал его Филя.

Правительство внесло в закон о выборах поправки, которые сделали систему выборов многоступенчатой и позволили существенно увеличить в Думе представительство имущих классов. Дума третьего созыва оказалась достаточно благонамеренной и консервативной, чтобы сотрудничать с правительством и работать положенные пять лет. Столыпину, однако оставалось жить четыре года. В своей деятельности он остался одинок. Старая аристократия из царского окружения недолюбливала премьера из-за его влияния на Николая II, решительного курса реформ и независимой позиции. Царицу раздражало, что венценосный супруг слишком часто оказывался в тени решительного председателя правительства. Она была крайне недовольна, что её оскандалившийся духовный наставник Григорий Распутин в результате конфликта со Столыпиным вынужден был покинуть Санкт-Петербург, и не смел показываться в столице под страхом уголовного преследования. Левые считали программу реформ Столыпина недостаточно радикальной, а методы борьбы с терроризмом – неслыханно жестокими. Правые, напротив, обвиняли в чрезмерном либерализме. Революционеры боялись его и ненавидели как «самого сильного и энергичного врага революции». Он был смертельно ранен в Киеве, в городском оперном театре в антракте торжественного юбилейного спектакля в присутствии государя, при стечении публики, и скончался несколькими днями позже. Это было одиннадцатое покушение. Стрелял сын богатого адвоката Богров, склонный к неврастении, связанный, будто бы, и с революционерами-боевиками, и с охранным отделением, так что, вероятно, сам запутался, чьим агентом был. Убийца был схвачен на месте, приговорён военно-окружным судом к смертной казни и через несколько дней повешен. Двадцати лет покоя не случилось.

У Кешиных жильцов как-то останавливался проездом старый приятель, с чьей подачи они перебрались в Питер из Бологого. Он работал инженером по строительству железных дорог, много разъезжал по стране, порядком разбогател на казённых подрядах, но вовсе не возгордился. Мужчины вспоминали юность, гость рассказывал о разъездах до поздней ночи. Только диву давался, как быстро страна выправлялась после несчастной войны с Японией, как шло обустройство окраин, и ругал Думу:

– Сколько Столыпину, Царство Небесное, пришлось биться, чтобы убедить думцев в необходимости Амурской железной дороги, которая станет окончанием Транссибирской магистрали! Это богатейший край, и дальневосточные владения – единственные наши колониальные владения, даже не заморские, как у других стран, а с доступом по суше, с выходом к восточным морям. Если его не соединить дорогами с метрополией, если не начать настоящее освоение, он может запросто отвалиться, и чужестранцы его завоюют, а то и мирно займут. Таковая опасность очень велика, это очевидно, а край уже десятилетия во власти России! И при всём том депутаты выступали против постройки дороги, упрекали правительство, что нет достаточных изысканий, что трудно решиться на такой значительный расход, на такое колоссальное предприятие, когда они не знают, на что отпускают деньги.

– Думаю, и в том Столыпин был прав, что начинать надо с просвещения и благосостояния народа – тогда и другие государства будут смотреть на нас не свысока, не с опаской, а с уважением, – вздыхала Анастасия Андреевна. На Руси вечно ради великого и сильного государства, ради каких-то невнятных исторических задач приносят в жертву благополучие и жизни людей. Народ сам по себе, государство само по себе. Вроде как, сначала мы станем могучими, а потом заживём припеваючи. Будет ли когда-нибудь простым людям на Руси жить хорошо, тем, конечно, кто захотят? Кому какая судьба, а ведь иных, одичалых от бесконечной нужды, ничем не заставишь обустроить даже собственную жизнь. Вспомните историю про того помещика на Волге, который выстроил своим крестьянам каменные дома, обеспечил новыми хозяйственными орудиями и племенным скотом. Мужики упёрлись, мол, деревянный дом здоровее, снова перебрались в свои закопчённые лачуги, а каменные дома превратили в отхожие места. Орудия у них скоро переломались, племенной скот передох от неправильного ухода, а помещик в конце концов разорился.