Текст книги "Демон государственности. Роман"

Марина умолкла и выразительно посмотрела на Софью. К ним на скамейку подсел с отсутствующим видом испитой замызганный мужичок – вероятно, спутник той дамы, которая в дальнем углу сквера хозяйственно изучала содержимое мусорных урн, явно с той самой подходящей для тоталитаризма почвы. Он явно порывался чего-то попросить – денег или сигарет, но пока соображал, как лучше начать разговор. Солнце почти закатилось за дома, сразу захолодало. Приятельницы, не сговариваясь, поднялись и решительным шагом направились к Литейному проспекту.

– Сколько же их таких, совсем не старых еще мужичков, шурует теперь по помойкам! Целая армия. В годы великой депрессии в Штатах, чтобы население напрочь не опустилось, не отвыкло работать, власти придумывали масштабные работы при минимальной механизации, вроде рытья каналов кирками, строительства дорог или лесопосадок, чтобы занять как можно большее количество людей и дать им возможность кормиться. При этом семейным людям за ту же работу платили больше, чем холостякам. С дорогами у них проблем нет. И с прописками тоже, – на ходу продолжала Туманова. – Меня оскорбляет штамп в паспорте о месте жительства, как привязка к тоталитарной распределительной системе. Теперь это называется деликатным словом «регистрация», но без этого не сунешься в государственные учреждения. На собеседовании по поводу моей новой работы мне настоятельно рекомендовали оформить ещё и здешнюю регистрацию. Для официального оформления регистрации в коммунальной квартире у моей хозяйки, кажется, требуется особая бюрократическая процедура, не хочу её втравлять в эту мороку. Ладно, предположим, милиция вдруг вознамерится проверить мои документы на улице, они едва ли станут выяснять, нахожусь я в городе долго или просто проездом; шанс быть оштрафованной за отсутствие регистрации минимален, но как всё это мерзко! Они говорят, что подобным образом, якобы, борются с терроризмом. А в то же время на каждом столбе и во всякой рекламной газете в объявлениях какие-то посредники предлагают оформление регистрации и гражданства кому угодно за умеренную плату. Регистрация приезжих при таком раскладе не имеет смысла, кроме откровенного системного мздоимства как практически легального бизнеса. Ненавижу этих упырей!..

– Не горячись по пустякам; мне как частной домовладелице не составит труда зарегистрировать тебя на моей даче у Финского залива. Я в прошлом году регистрировала у себя семью из Украины. Приезжай при случае, сходим в поселковый паспортный стол, – предложила Софья. – Имей в виду, гнев, невежество и привязанность – причины страдания.

– Отечественная бюрократия, казённая ложь и повальное мошенничество служат причинами гнева и страдания для подавляющей части населения.

– Согласно буддизму, быть счастливыми или нет – в наших собственных руках, поскольку гасить и устранять гнев, привязанность и ненависть – в наших силах и на нашей совести. По закону причинно-следственной связи мы будем пожинать плоды своих мыслей и, соответственно, поступков не только в этой жизни, но и на протяжении многих последующих. Например, если ты злишься и при этом осознаешь вред гнева и преимущества спокойного ума, ты гасишь свой гнев. Сосредоточившись на том, кто или что вывело тебя из равновесия, и, поразмыслив о предпочтительности любви и добра, ты сможешь изменить своё отношение к ситуации. Если подумаешь о том, что вызывающий твое неудовольствие человек подобен тебе в желании счастья и в нежелании страдания, ты сможешь почувствовать к нему искреннее сострадание. Отрицание преобразуется в любовь. Это очень трудно, но так чудесно. Это и есть практика дхармы.

– Ну-ну, наше счастье и несчастье зависит от интерпретации. В теории чудесно. Только на практике я пока не способна преобразовать отрицание в любовь к сучьей системе.

За такими разговорами не заметили, как проделали весь путь до съемного жилья Тумановой.

– Производит гнетущее впечатление, да? – в своей комнатке она усадила Софью в кресло, принесла из кухни чашки, кофейник, выложила пирожные на письменный стол, а сама села на кровать.

– Ничего особенного, типичный питерский вариант, – осмотрелась гостья. – Сколько по городу похожих коммуналок! Впрочем, зная твои умеренные потребности, я уверена, ты вполне сможешь прижиться здесь на первое время. Меня всегда поражала твоя способность время от времени резко менять жизнь и, если можно так выразиться, карьеру. Раньше людям требовался полный цикл существования, чтобы прожить один сценарий, отработать свои кармические связи. В современную эпоху, когда в людях оскудела любовь и возрос эгоизм, время уплотнилось. Отношения людей развиваются в несколько раз быстрее. Браки и профессии перестали быть пожизненными. Забавно, что при всей твоей внешней медлительности и сонливости ты прожила несколько сценариев за один срок существования. Причем, цикл еще закончен. Ты всякий раз появляешься в новом качестве. Снова настало время перемен?

– Не знаю, – потёрла лоб Марина. – Как ты правильно понимаешь, карьера в житейском смысле меня не интересует. Я живу с чувством, что уже вчерне, в общих чертах реализовала свои задатки и амбиции в этом мире, а все остальное – добавочная игра в ожидании срока, когда будет позволено вернуться в родное измерение. Проигрыш или выигрыш уже почти безразличен. Ну, лукавлю… Все-таки, предпочту выигрыш, и чем больше – тем лучше.

– И каким тебе представляется родное измерение? – улыбнулась Софья.

– Блаженным. Сколько помню себя, всегда ощущала, что не вполне принадлежу этому миру. Детство мне представляется довольно неприятным периодом земного существования. Старик Кант тоже считал, что детство – гадость изрядная. Ты слишком зависишь от прихотей взрослых и от обстоятельств рождения – никакого выбора и почти никакой возможности изменить ситуацию, если что-то пойдет не так. Ты, кроме того, вынужден водить компанию с толпой галдящих несмышленых сверстников. Помню, едва научившись говорить, я заявляла близким, что я – кошка. Эти независимые существа всегда вызывали у меня симпатию. В подростковые годы я ощущала себя котенком, за неудачную шалость выброшенным из теплого уютного дома во внешний холод и грязь. Самое отвратительное, здесь люди не только бьют друг друга по головам, но и бессмысленно убивают. По мере взросления и накопления болезненных опытов я кое-как привыкла к существованию в социуме; из растерянного котенка превратилась в существо, способное пускать в ход когти и зубы, но мир людей по-прежнему кажется мне диким и чужим.

– Это экзистенциональный страх бытия, происходящий из невозможности понять и принять грубый мир, как есть. А впрочем, это древняя история. Платон говорил, что наша земная жизнь – падение и наказание. Заключенный в грубую телесную оболочку дух смутно припоминает былое блаженство до рождения и томится по возврату. Причём, это вовсе даже не его идея была, Платон утверждал так вслед за бесчисленными предшественниками. Платон, как всякий мудрец, был маргиналом. Маргиналы живут вне конвенциональных рамок общества; среди них есть аристократы духа, поднявшиеся над верхней планкой, и есть люмпены, которые существуют под нижней планкой. И хотя буддисты считают, что воплощение в мире людей – не самый удачный вариант, всё равно человеческое рождение драгоценно, поскольку, в отличие от, скажем, животных, люди располагают относительной свободой выбора, могут практиковать дхарму и достичь освобождения из колеса сансары. Многие просветленные по собственному выбору из сострадания возвращаются в мир людей, чтобы помочь освободиться существам из всех других миров, страдающим по причине невежества, гнева и привязанности. Жаль, ты вряд ли пожелаешь на данном этапе жизни практиковать дхарму. Тебя пока единственно интересует собственная система ценностей – самореализация вне зависимости от внешних признаков успеха, но это тоже шаг к свободе.

Исторические места

На другой день, пока стояла теплая погода, Марина отправилась из облупленных коммунальных дебрей любоваться осенними городскими пейзажами. Над куполами соборов и поновленными кровлями старого города золотилась лёгкая дымка. Помедлив на ближайшем углу, направилась в сторону Таврического сада. По пути у музея Суворова увидела скопление припаркованных автомобилей и людей. Оказалось, как раз попала к открытию обновленной экспозиции. Событие было приурочено к столетнему юбилею музея. Внутри толпились журналисты с телекамерами и диктофонами, выступала с торжественной речью дама с начесом, губернатор города. Такие прически в своё время были популярны у солидных партийно-чиновных женщин, потому назывались «политначёс». Присутствующие угощались шампанским.

– Можно сказать, на бал попали, – прозвучал над плечом Марины глубокий голос с чарующим тембром, похожим, как ей подумалось, на приглушенный клавесин.

Она обернулась. Говоривший оказался невысоким человеком с круглой тёмной головой, остриженной ёжиком; он был один. У него и глаза были под стать голосу – темные, глубокие, бархатистые, почти немигающие – на некрасивой, подвижной, умной физиономии. Взгляд проницательный и обволакивающий. Судя по неформальной одежде, темному пуловеру и вельветовым штанам, он не принадлежал к губернаторской свите или здешним служащим. Скорее всего, из каких-то околомузейных кругов. Он смотрел на Марину, как бы приглашая к разговору; впрочем, фраза, брошенная в пространство, к продолжению разговора не обязывала. Она ответила взглядом и полуулыбкой, что можно было расценить как поощрение к продолжению разговора.

– Я в своё время часто здесь бывал, встречался с коллегами. Неплохая экспозиция, хотя в прежние времена душевнее было…

– Вы здесь раньше работали?

– Ну, не совсем… У нас было что-то вроде исторического клуба, – чуть заметно развеселился собеседник. – Я увлекаюсь историей; кроме того, живу в двух шагах отсюда. Судя по вашему досужему независимому виду, вы гуляете сама по себе. Наверняка в такой славный день намеревались взглянуть на Таврический дворец и прошуршать сухими листьями под ногами в парке. Я знаю живописные места неподалеку. Если позволите составить вам компанию, постараюсь быть ненавязчивым спутником или, если повезёт, занять вас разговором. Меня зовут Филипп. Марина покосилась на него оценивающе, подумала: «Чего-то не договаривает. Непонятного возраста, так называемого среднего, некрасив почти до уродства, и, поди, изрядный прохвост и женолюб. Впрочем, такие типы обычно приятны и обходительны в обращении с женщинами. Он мне совсем не нравится, однако волнует, прямо демоническая натура! Ладно, пусть, коли есть охота, развлекает; отшить никогда не поздно». Едва толпа начала расходиться, они вышли на Таврическую улицу. Филипп последовал за Мариной. Он мило шутил и непринужденно к месту молчал. Когда дошли до пересечения с одной из улочек, он указал на дом с угловой башней:

– Вы, конечно, знаете это место, коль скоро раньше бывали в Питере. Там в начале века жил поэт Вячеслав Иванов. Тогда это был, пожалуй, самый известный столичный литературный салон. У него на квартире по средам собирались многие знаменитые поэты-символисты, весь цвет литературно-художественной и интеллектуальной России. У этой братии в чести были артистические импровизации и сократические диалоги, поэтические чтения и мистицизм, в том числе, спиритические сеансы. Такие среды «на башне» проходили на протяжении всего трех лет, однако и после окончания магия сохранялась. Здесь образовалось Общество ревнителей художественного слова, культовое место, как теперь принято выражаться, с которым связано становление многих литераторов Серебряного века. Хозяин дома особенно погрузился в мистику и теософию после смерти своей второй супруги. Ради него она, мать троих детей, в своё время развелась с мужем; Иванов тоже оставил первую жену и дочь. Оба прошли через скандальные бракоразводные процессы, прежде чем смогли заключить новый брак. Как-то летом они выехали на дачу, и там она скоропостижно умерла от скарлатины. Безутешный поэт ощущал мистическую связь с ушедшей, записывал связанные с ней сны и видения; он был убеждён, что именно покойная супруга велела ему жениться на её дочери от первого брака, то есть, его падчерице. С юной супругой они уехали в длительное путешествие по Италии. Вернулись в Россию перед Первой мировой, с младенцем на руках. После революции он пытался сотрудничать с новой властью на ниве культуры; правда, ему не нравилась, по его выражению, «внерелигиозность» революции. У него стряслось другое горе – молодая жена в голодном Петрограде умерла от чахотки, как тогда называли туберкулез. В начале двадцатых годов ему, с дочерью от первого брака и сыном от второго, удалось вырваться на Кавказ, потом в Баку. Он тыл там профессором классической филологии, ректором в университете, работал в Народном комиссариате просвещения Азербайджана. После многих мытарств окончательно перебрался в Италию, зажил уединенно, переводил древних поэтов, принял католичество, причем, не отрекаясь от православия – по специальному, с трудом добытому разрешению Папы. В последние годы жизни иногда писал философские, литературоведческие статьи и даже, по заказу Ватикана, вступление и примечания к Псалтири. Так и закончил дни в Риме, через несколько лет после Второй мировой войны.

– Да, любопытно, что в этой башне происходит теперь, что за люди живут, чем дышат, – замедлила шаги Марина, разглядывая окна наверху.

– Ну, это чрезвычайно символично по нашим временам. Теперь квартира, набитая антиквариатом, принадлежит очень известному в определенных кругах персонажу, ночному губернатору Петербурга.

– Я несколько лет здесь не была, и, кроме того, к определенным кругам не принадлежу. Это криминальный авторитет? Откуда вы знаете, что там творится, могу полюбопытствовать?

– О, просто видел по случаю, как-нибудь расскажу. Я не следил за всеми деталями, потому как вращался в иных сферах, но в общих чертах знаком с историей нынешнего владельца знаменитой квартиры. Он начинал свою карьеру в качестве, как теперь принято деликатно выражаться, лидера неформального мира, а попросту сказать, главы земляческой бандитской группировки. В Питер приехал до развала Советского Союза – после армии обучался здесь в институте, кажется, по специальности, связанной с холодильным оборудованием; кроме того, профессионально занимался боксом. Вероятно, увлечение спортом помешало ему получить диплом. Парень пошел работать швейцаром, потом барменом в местных питейных заведениях. Было дело, сидел за хулиганство, незаконное хранение патронов, подделку документов, в начале перестройки – за вымогательство. Освободился в лихие девяностые, когда уже Союза не стало. Тогда и развернулся. Правда, в ходе криминальных разборок после покушения потерял правую руку, а его телохранитель погиб. После этой неприятной истории он уехал лечиться в Германию, пожил там некоторое время… Вернулся приличным бизнесменом. Журналисты приписывают его окружению сомнительные деловые отношения с нынешним президентом в бытность того заместителем мэра Санкт-Петербурга, главой городского комитета по внешнеэкономической деятельности. Но не будем пока отклоняться от основной линии сюжета! Говорят, он теперь контролирует топливный сектор, какие-то бензозаправки, крупное мясное предприятие, несколько ресторанов, торговые точки; по слухам, отмывает деньги, вкладывает в строительство бизнес-центров. Как бы то ни было, наш авторитет стал весьма уважаемым человеком, посещает церковь, занимается благотворительностью, шефствует над подводной лодкой, которая носит имя его родного города. Вот только дотошные журналисты успокоиться не могут. Пишут, что соратники почтенного бизнесмена стараются завладевать акциями, долями, движимым и недвижимым имуществом крупных коммерческих предприятий города, а после легализации добытого имущества норовят перепродать его. Каким образом? Как угодно. Могут, например, при участии налоговиков подделать регистрационные документы – изменить данные о владельце в государственном реестре юридических лиц. Или обходятся без лишних формальностей – к примеру, где-нибудь на Невском проспекте бритоголовые ребята в кожаных куртках однажды поутру встречают сотрудников магазина и деловито сообщают, что отныне у магазина новые хозяева, и по-доброму так, по-хорошему рекомендуют убираться домой. У торговой точки ради юридической чистоты меняется несколько владельцев, она перепродается через цепочку фирм. Таким образом, закрываются все судебные претензии, пока, наконец, не объявится добросовестный приобретатель. И ведь что бы ни писали в прессе, прокуратура не возбуждает уголовных дел. Есть тому, говорят, веские причины – у питерских «лидеров неформального мира» давно налажены связи во властных и силовых структурах, свои люди сидят в городском законодательном собрании и в Госдуме. Местные правоохранительные органы, конечно, знают о бандитах куда больше журналистов, но по собственной инициативе не смеют трогать уважаемых предпринимателей с миллионными состояниями, пока вышестоящие инстанции не велят. Конечно, здесь нет уверенности, как все обернется завтра, поскольку наверху постоянно идет передел собственности. Рейдеры могут ненароком не на того напасть… Может статься, их объекты заинтересуют более влиятельных любителей чужих активов… Однако пока они процветают «от Москвы до самых до окраин».

– Н-да, знакомая тема… А в Таврическом дворце уже закончили реставрацию? Там по-прежнему штаб-квартира Межпарламентской Ассамблеи? Выставки и фуршеты? Тусовки с заверениями в лучших намерениях?

– Реставрация идет практически постоянно. Теперь вот собрались торжественно отпраздновать столетие первого блина, – кисло усмехнулся Филипп. – Хотя на самом деле для торжеств нет никаких оснований.

– Это блин, который всегда комом? Это что за блин?

– Я говорю о юбилее первого заседания Государственной думы весной 1906 года. После поражения в Японской войне царь испугался революционного подъёма в стране и учредил парламент. А как народ в империи ничего не смыслил в выборах, как, впрочем, не смыслит и до сих пор, так состав Думы первого созыва представлял из себя совершенно никчёмное сборище. Июльским утром народные избранники явились позаседать и увидели на запертых дверях Таврического царский манифест о роспуске. Вторую Думу опять избрали неудачно, депутаты перескандалили между собой и с правительством. Только с третьей попытки удалось собрать представительный орган, который способен функционировать. Оттуда вышли многие деятели четвертой Думы, которые возомнили, что способны управлять Россией. Николай II из-за беспорядков в столице в семнадцатом году подписал очередной манифест о роспуске Думы 25 февраля по старому стилю, но на этот раз безнадёжно опоздал. Думцы совершенно неожиданно для себя одержали историческую победу над одряхлевшим самодержавием. Довольно скоро это обернулось печально известной катастрофой в виде большевистского переворота. Тогда российский парламентаризм закончился на четвёртой Думе. И вот новый виток – в Москве Дума четвёртого созыва. Нет, эти не устроят дворцовый переворот, а только подготовят системный кризис. Там есть несколько человек приличных, а остальные статисты назначены президентским окружением, и народ воспринимает депутатов как клоунов и криминальных лоббистов. Нормальное законотворчество в этой компании по определению невозможно, это симулякр. Но, простите меня, это все несвоевременно. У меня часть жизни связана с Таврическим дворцом… – Филипп запнулся.

Марина посмотрела на него испытующе:

– По виду не скажешь, что вы заседали в дореволюционной Думе.

– Ой, нет, помилуйте, ни в коем случае! Вы, конечно же, правы, – дурашливо вскинулся чудаковатый спутник. – Правда, в силу обстоятельств, так сказать, исторической неизбежности, довелось обретаться при Высшей партийной школе. Там, случалось, выступали необычные лекторы. В Таврическом из слушателей делали служителей коммунистической Доктрины, иногда с использованием парапсихологических способов влияния. Гипнотическое внушение действует на собрание в аудитории сильнее, чем в индивидуальном порядке. Вам это, наверное, представляется, гм-м, дремучим бредом?

– Не слишком дремучим. Но вы, как будто, явно не из работников идеологического фронта? Когда мне по роду занятий доводилось общаться с чиновниками из бывших партийных функционеров, мне казалось, они сознательно или бессознательно используют гипнотические техники. Так и норовят усыпить бдительность и пробуравить мозги. Каким образом они сидят во власти – это иначе, как только мистикой, не объяснить. Иногда после общения по работе с этими зомби меня разбивала депрессия на два-три дня, настолько всё выглядело безнадёжно. А, может, вы шаман? Дух здешних мест?

– Как это вы пришли к такому заключению? – изобразил он крайнее недоумение.

– Ох, неудачная шутка! Это вы затеяли разговор о магии.

– Хорошо, хоть не за черта меня принимаете. Вы с таким подозрением на меня смотрите! Неужели я так… страшен? – он заглянул, как показалось, прямо в душу тёмными немигающими глазами, так что ее тело стало невесомым, сердце на миг замерло, пульсация крови почувствовалась от головы до пяток. «Вот это да! Только этого мне не хватало! Бежать скорее от этого непонятного существа! Однако он совершенно неординарен. Разобраться бы для начала получше, что он действительно из себя представляет», – закружилось в ее голове.

Они долго бродили по Таврическому саду. У Марины осталось впечатление живейшей беседы, хотя на самом деле вслух обменивались редкими репликами. По аллеям скакали черные галки, неодобрительно косились на прохожих и, чуть отлетев, делились впечатлениями, судя по звучанию, вовсе даже не лестными. Птицы с любопытством рассматривали эту парочку и каркали озадаченно. Наверное, прошло несколько часов – начало смеркаться, потянуло зябкой сыростью с реки.

– Как было бы славно заглянуть в какой-нибудь погребок и согреться стаканчиком горячего глинтвейна… – вкрадчиво проронил Филипп.

– Я именно так сейчас подумала.

– Но здесь нигде поблизости не предложат ничего подходящего, и горячительные напитки теперь все больше дрянного качества. Я бы мог предложить вам достойное выдержанное вино из Тавриды у горящего камина, если вы решитесь заглянуть в гости в мою мансарду – это недалеко, всего в паре кварталов отсюда. Поверьте, это вас ни к чему не обяжет, – продолжал он проникновенно.

Он по-прежнему не внушал ей особого доверия, настораживал недомолвками и вроде как притворством. Однако при этом он держался подчёркнуто почтительно – ни жеста, ни слова, которые могли бы вызвать ее неудовольствие. И потом, совершенно не хотелось спешить в свою коммунальную конуру.

– Звучит заманчиво. Что же, загляну, если не обяжет.

Они подошли к одному из старых доходных домов и поднялись на лифте на самый верх, затем пешком на два лестничных марша, к чердачной двери. Марина шагнула за своим провожатым, и ей показалось, что она выпала из обычного измерения. За дверью оказалось небольшое темное пространство вроде коридорчика. Тотчас хозяин распахнул дверь и зажег огонь в светильнике на стене. В неярком свете открылось низкое, казалось, чуть захламленное помещение, вместе с тем, достаточно чистое и просторное, устроенное наподобие студии. Посреди мансарды в камине белели березовые поленья. Хозяин чем-то чиркнул, и по дровам побежали проворными саламандрами языки огня, потянуло ароматным берестяным дымком. По стенам мансарды под скосами потолка стояли антикварные диваны с подушками и что-то вроде сундуков, темный деревянный пол устилали восточные ковры. Из смотрового окна открывался вид на подсвеченные луной городские крыши.

– Выбирайте себе место поудобнее. Как вам кресло-качалка? Кофе? Чёрный, немного сахара? Располагайтесь, сейчас всё сделаю, – юркнул Филипп за камин, через четверть часа ловко пристраивая на низкий столик у ног гостьи круглый поднос с причудливым восточным кофейником, нарезкой из сыра, красной рыбы и холодной телятины, с пыльной тёмной бутылкой крымского вина, хрустальной вазой с фруктами и виноградом, круглыми бокалами, столовым серебром. – Здесь ничего особенного, но в окрестных заведениях и этого не предложат.

– Едва ли они держат серебряные подносы, – провела пальцем по орнаменту Марина.

Филипп уселся по-восточному на ковер напротив неё. В кресле-качалке оказалось неловко пить горячий кофе, и Марина оглянулась, подыскивая более удобное расположение. Хозяин принёс несколько подушек и вернулся на своё место: «Располагайтесь!» Как ему удаётся так чутко реагировать на её желания, даже раньше, чем сама поймёт? «Чертовски проницателен, словно мысли читает», – думала она. Филипп продолжал развлекать её местными историями, да рассказывал с такими живейшими деталями, словно сам принимал участие в некоторых эпизодах. Ближе к полуночи она всё-таки поднялась, чтобы двинуться домой.

– Прошу вас, останьтесь, – прочувствованно попросил хозяин чарующим голосом, сам, однако, не двигаясь с места.

«Что же это такое, совсем не хочется идти, сердце так странно колотится… Что же, бывают приключения в жизни женщины. Галантный эпизод в романтичный осенний вечер. Может, и не встретимся больше никогда», – промелькнуло у нее в мыслях перед тем, как развернулась от двери.