Текст книги "Демон государственности. Роман"

Антикварные страдания

После Крещенья, утомившись холодами, Мамонтова засобиралась отбыть почти на полгода в Индию. На прощание она навестила подругу:

– Ты ещё как-то связана с виртуальным заведением?

– Я, кажется, достаточно поразвлеклась в этой специфической сфере. В процессе очередной рассылки резюме по объявлениям в Интернете я, вроде, нашла более благопристойное – в общепринятом понимании – занятие. Недавно откликнулся толстый глянцевый ежемесячный журнал «Отечественный антиквариат». У них было заявлено как бы несколько вакансий – переводчика, корректора и журналиста. Я ходила в редакцию на собеседование, и мне предложили переводить статьи по искусству для англоязычного раздела.

– Звучит неплохо. Мне думается, эта сфера тебе подходит больше. Снова «на круги своя». Надеюсь, все получится, – удовлетворенно кивнула Софья.

– Как будто приличный журнал; коллекционирование и антиквариат – дело познавательное и увлекательное, – согласилась Марина. Хотела было что-то добавить, но оставила опасения при себе: «Лишь бы они не оказались из тех, чьи объявления о работе не сходят со страниц газет, кто не любит платить за работу или у кого люди из-за плохих условий не задерживаются надолго!»

Туманова поступила на работу в «Отечественный антиквариат». Заместитель редактора, извивающаяся молодая дама в декадентском стиле, с длинными пальцами в серебряных перстнях и широко посаженными очами, тут же снабдила ее статьями для перевода, показала компьютер в крохотном помещении и представила полудюжине сотрудников, сидевших перед старыми мониторами по периметру комнатушки лицом к стене, почти плечом к плечу. «Тесновато, однако! И с числом громоздких мониторов на квадратный метр явный перебор, сверх всяких нормативов; ладно, хоть молодежь за спиной вполне симпатичная», – отметила про себя Марина.

Через неделю деятельности в новом качестве она узнала дополнительные условия найма, которые повергли ее в растерянность и черную меланхолию. Переводчику непременно надлежало работать в редакционной конуре все офисные часы. Англоязычная часть нужна была журналу, главным образом, для видимости, чтобы производить впечатление на владельцев арт-салонов и антикварных лавок – те должны сознавать, что реклама в красочном журнале «с выходом на международную арену» не дешева. Как выяснилось по ходу дела, новому сотруднику на время так называемого испытательного срока в течение двух месяцев полагалось жалованье на треть меньше обещанного. Это изначально были небольшие деньги, а неполноценная плата за работу во время «испытания» означала откровенно нищенское существование. Дело было нечисто. В трудовое законодательство недавно были введены поправки, по которым недобросовестные работодатели получили возможность нанимать людей на испытательный срок за частичное жалованье; при этом на безропотных новичков взваливается непосильный объем работы, – якобы, в целях испытания. Обреченные на заклание жертвы, не считаясь со временем и усилиями, стараются проявить себя с лучшей стороны. По окончании испытательного срока с ними расстаются под надуманными предлогами и – набирают свежих доверчивых соискателей. Вдобавок, в контракте с редакцией «Отечественного антиквариата» значился символический оклад, в три раза меньше официального прожиточного минимума; а основную часть суммы выдавали неучтённой наличностью, чтобы не платить налоги. В случае проблем с нанимателем у сотрудника не оставалось реальной возможности доказать своё право на честно заработанные деньги.

Постепенно выяснив, в какую сомнительную историю впуталась по недоразумению, Туманова сообразила, что нужно бросать это дело незамедлительно. В середине рабочего дня, когда коллеги обычно выходили перекусить, она пошарила в пустом кармане, забросила сумку на плечо и, не привлекая лишнего внимания, направилась к выходу. На обледенелом крыльце редакции курила менеджер по персоналу, красивая увядающая женщина с прической в стиле «вамп». Внимательно взглянув на Марину, та почему-то принялась уверять ее, что не нужно опасаться обмана со стороны администрации и что месяц – не такой уж большой срок. Испытательный срок составлял два месяца, но ценному работнику может быть уменьшен до месяца по усмотрению администрации. Женщина казалась участливой, искренней и как будто верила в то, что говорила. Марине самой хотелось верить; она поколебалась в своей решимости и вернулась-таки в офис.

На другой месяц работы в «Отечественном антиквариате» Тумановой вообще ничего не заплатили – у журнала, якобы, вдруг случились временные затруднения с деньгами, и в этой связи придется подождать, но зато сократили испытательный срок. Это была катастрофа, потому что она уже некоторое время вела полуголодное существование и выискивала по карманам последнюю мелочь на метро, чтобы добраться до работы. Она чувствовала себя совершенно подавленно, и вся прожитая жизнь начинала представляться ей лишь чередой недоразумений и проигрышей.

После нескончаемой питерской зимы настала короткая пыльная весна, когда деревья обнажены, травы нет, подсыхающие дороги изъязвлены колдобинами и выбоинами от перенесенного ненастья, а прошлогодний мусор обнаруживает всякие мерзопакостные и неприличные, как грязное белье, подробности повседневного убогого существования. За зиму город порядком полинял. Снова обнажились обветшалые углы, которые были залеплены и подмазаны краской к приезду гостей на юбилей города. Лица людей на фоне облупленных городских стен в такую пору выглядят серыми и скучными, как прошлогодний картофель, извлеченный на свет из погребов.

В редакции постоянно невнятно обещали скорую выплату денег, но вот пошел третий месяц, а Марина все перебивалась по знакомым мелкими займами на текущие расходы. Она растерянно наблюдала, как сотрудники смиренно пожимали плечами по поводу редакционной финансовой политики, – мол, ничего не поделаешь, кому сейчас легко. Ей намекали, что она невоздержанная на слова, конфликтная личность, хотя с глазу на глаз коллеги неохотно признавались, что задержка жалованья на два-три месяца – вовсе не временная проблема, а обыкновение. Одних содержали близкие, и они привыкли считать, что лучше хоть такая работа, чем вообще никакой; а кому нужно было выживать самостоятельно, те просто не задерживались в журнале надолго. Менеджер по персоналу наедине по-доброму увещевала Туманову, мол, возмущением делу не поможешь, нехорошо иметь такой тяжелый характер, следует быть гибче, и в жизни бывают куда более серьезные драмы, чем несвоевременная выплата жалованья. Так, рассказывала несчастная женщина, у нее самой жилище накануне сильно пострадало в результате пожара у соседей этажом ниже, а двадцатипятилетний сын болен раком крови. Туманова была не из тех, кого утешали чужие беды. В то же время, просто взять и уйти было слишком поздно, принимая во внимание перенесенные лишения; и потом, редакция все-таки задолжала ей какие-то деньги. Однако жить стало совсем не на что – и это при напряженной нагрузке за двоих! Она понимала, что от нее не избавлялись немедленно лишь потому, что рассчитывали выжать по максимуму. Когда верстался очередной номер журнала, и при подготовке выпуска помощница редактора по собственной оплошности попала в зависимость от благорасположения переводчика. Накануне сдачи номера в печать Марина сбавила темп работы до разумных пределов, и руководство вдруг чудесным образом нашло средства выплатить ей, а также нескольким сотрудникам долг по зарплате за позапрошлый месяц.

Редакция отыгралась после выхода журнала, когда расставанье стало очевидным. Тумановой изрядно недоплатили при окончательном расчете, под тем предлогом, что работа была закончена лишь вплотную к сроку. Впрочем, она ожидала ещё худшего оборота событий, и в ответ на откровенную фальшь нервно рассмеялась: «Я не сомневалась, что вы обманете, только была не уверена, на какую сумму!» Заместитель редактора развела широко посаженные глаза еще больше в стороны, переложила бумаги с одного края стола на другой и по-доброму покивала головой, словно говоря: «Ну, вот и славненько, что мы так хорошо друг друга поняли! А все-таки мы, как хозяева положения, обставили тебя, а не ты нас!» Туманова даже не испытывала особого негодования, только огромную усталость и уныние от слишком частого «дежавю». Ведь сразу было понятно, во что ввязалась.

Распрощавшись с редакцией «Отечественного антиквариата», она свалилась в жесточайшей депрессии в своём съемном углу. День за днем проходил в апатичном бездействии; она только немного читала, о чем-то размышляла в ночи и спала до обеда. Посреди одной из таких ночей, в час между волком и собакой, она, засыпая, размышляла в полудреме: «Как странно у меня сложился этот год в Питере. Домовой что ль на меня в обиде?» – «Полагаешь, мне самому сладко живется? Я пособлял по мере своих возможностей. Как ты думаешь, благодаря кому жильцы квартиры были расположены лояльно по отношению к тебе, хотя не всегда ладили между собой? Разве это моя вина, что среди нынешних людей жульничество стало нормой жизни, а то даже неизбежным способом и условием существования?» – это не был голос, прозвучавший в комнате или в голове; это чем-то напоминало волновой сигнал без звука. Марине сквозь смеженные ресницы показалось, что над деревянной спинкой кровати в ногах возвышается белесое полупрозрачное пятно, словно на спинке сидит огромная нахохлившаяся птица. Иннокентий! Она тотчас устыдилась, что могла худо подумать о домовом. «Я, почитай, век живу в этом доме, и всего-то благополучно существовал лишь несколько лет поначалу, – продолжал он. – Мои лучшие годы совпали с последними годами царской империи! А с тех пор – с мимолетными просветами – тоска. И надежды, кажется, нет никакой до конца истории. Демон государственности исподволь зомбирует и высасывает души людей, не замечает в упоении, что скоро сожрёт сам себя. Ты-то скоро съедешь отсюда, уедешь далеко. Тебе лучше, чем мне – у тебя больше возможностей для передвижения, а мне самому не так просто перебраться в другое пристанище! Я любил слушать ваши разговоры с подругой. Ваши речи мне некоторым образом напоминали об одном выдающемся друге, который теперь пребывает на ином плане бытия, в другой форме. А скоро я останусь здесь один среди кикимор. Надеюсь, Софья заглянет к тебе на прощанье? Мне нравились ваши речи!» – «Стало быть, к добру домовой явился, – заключила она. – Вот только к чему это было насчет прощанья?»

Прыжок в пустоту

Питерское лето перевалило за половину, и Марина осознала, что уже много недель не встречалась с Филиппом. Ей нестерпимо захотелось с ним повидаться. А он почему-то все не появлялся. На этот раз она решила сама подняться к нему. Верхняя площадка, два лестничных марша к чердачной двери. Домом, что ли ошиблась? Быть не может! Дверь с висячим ржавым замком опутана древней паутиной и пылью, которую явно не тревожили несколько месяцев, если не больше. Она в замешательстве, желая убедиться, что это не сон, подергала замок. Проушина вылезла из трухлявого дерева вместе с ржавыми гвоздями. За дверью оказался явно необитаемый чердак без пола поверх трухлявых деревянных балок, со старыми дымоходами, с гниловатыми перекрытиями и несколькими дырами в кровле, сквозь которые просвечивало небо. Может, все-таки промахнулась подъездом? Она выбралась на улицу, прочесала весь квартал и убедилась, что такой дом только один, и ошибки быть никак не могло. Что такое? Галлюцинация? Душевное расстройство? Наваждение? Петербургский морок? Если ему вздумалось скрыться, каким образом можно было привести чердак в художественно нежилой вид? Она еще раз поднялась в лифте на верхний этаж, ступила на лестницу к мансарде. Из-за квартирной двери с накинутой цепочкой высунулась старуха, как воскресшая процентщица из романа Достоевского, и заскрипела:

– И что вы тут шаритесь по чердакам? Лазят всякие, не то бомжи, не то наркоманы или ворюги, – осмотрела Марину с головы до ног, – а с виду приличные вроде. Идите отсюда, а то милицию вызову, там разберутся…

– Заткнись, карга, – обрубила Марина, чтобы старушка успокоилась. – Там, наверху, никогда не было жилой мансарды?

– После войны жили, так с тех пор времени пятьдесят лет прошло! Нечего мне тут заливать, уходите по-хорошему, не то щас пойду звонить в милицию!

«Неужели так сходят с ума?» – размышляла Марина несколько дней, пока к ней не заглянула Мамонтова, возвратившаяся некоторое время назад из Индии. По приезде Софья с месяц пребывала в уединенной медитации, затем приводила в порядок дела со недвижимостью, так что не сразу нашла время для звонков и визитов.

Они снова сидели у Тумановой в каморке, говорили об Индии. Марина на всякий случай не стала рассказывать приятельнице о своей как будто приснившейся романтической истории. Только присматривалась, так ли подруга её воспринимает, как обычно, так ли непринуждённо держится. Мамонтова по-прежнему принимала в ней деятельное участие.

– Скажи, тебе не бывает иногда одиноко? Зная тебя достаточно, думаю, тебя навряд ли посещает такое чувство. Тебе не давит на психику неопределенность и отсутствие стабильного дохода? Ты встречаешься со знакомыми? Выходишь в последнее время куда-нибудь развлекаться?

Марина нахмурилась и отвела взгляд в угол:

– Все больше отсиживаюсь в своей норе. После ухода с последней работы у меня не осталось ни особого желания, ни денег для развлечений. Ты права – мне никогда не бывает одиноко. Разумеется, сам факт существования близких по духу людей греет сердце, помогает в минуты слабости и скорбных раздумий о собственной несостоятельности. Да ведь в этом мире всякий человек неизбывно одинок. Он может думать, что у него есть любящие родители; но они стареют и уходят. Дети вырастают и отдаляются; они живут своей жизнью и ценностями другого поколения. Любовные страсти перегорают; любимые могут изменить или, того прискорбнее, умереть. В силу эфемерности бытия, разрыв, разлука или смерть – неизбежный конец всех человеческих отношений. Но в духе не может быть одиночества – это царственное уединение, когда только и возможно быть собой. Уединение – праздник духа. Если как следует поразмыслить и отсеять все субъективное и второстепенное, что на самом деле человеку нужно для счастья? Всего два элемента – иллюзия безопасности и самореализация. Я говорю, иллюзия, потому что, как ни старайся уберечь себя от реальных или мнимых угроз, мир полон бед и катаклизмов. Я имею в виду ту или иную степень физической, продовольственной, экономической безопасности, которая избавляет от беспокойства о завтрашнем дне. Самореализация – в каком-либо деле, искусстве, науке, религии – это уже сугубо личное дело; вернее, высший долг. Всякий человек рождается в мир со своей неповторимой сущностью, и обязан реализовать ее, чтобы привнести во вселенскую картину бытия недостающий штрих. Люди навешивают на себя и ближних уйму выдуманных долгов и обязательств, тогда как есть один главнейший долг – перед собой, своим высшим Я. Есть ещё, чем без крайней необходимости не следует пренебрегать – забота о старых да малых. Все остальное – условно и относительно.

– Ну, да, это, пожалуй, самое достойное, чем можно заняться в этом мире, не считая практики дхармы, – Софья взглянула на нее искоса испытующе. – Но если всякий человек неизбывно одинок, и земным отношениям неизбежно сужден конец, что на твоих одиноких заснеженных вершинах с любовью?

Туманова взглянула на нее растерянно, кашлянула, и быстро перевела разговор в абстрактную область:

– Любовь – прежде всего духовная потребность. При этом физическое влечение – лишь отражение высшей потребности души на уровень тела. Секс не является необходимостью, такой, как воздух и пища, – пока, насколько мне известно, никто не умер от воздержания. Эту энергию можно прекрасно сублимировать в творческой или духовной жизни. Разве что, когда потребность в любви никак не реализуется, хотя бы в замещающем виде, человек может тронуться умом, впасть в физические или душевные расстройства, вплоть до самых диких, вроде бессмысленного убийства случайных встречных и поперечных. Вместе с тем, что мы можем знать о духовной жизни, если никогда не испытали человеческой любви? Любовь мужчины и женщины – только частная манифестация любви, хотя мощнейшая. Любовь, как и Бога, никто никогда не видел, но для любящего ее действие совершенно бесспорно, вне зависимости от того, верят тому окружающие или нет. У апостола Иоанна все заключено в одной фразе: «Бог есть любовь; пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем». По недоразумению многие люди называют любовью ту ограниченную эгоистическую привязанность, какую они только и способны испытывать. Решив, что они любят, они начинают требовать ответного чувства, ревновать, беситься; с большим или меньшим успехом пытаются манипулировать объектом своей истеричной страсти. Любовь в духе ничего не требует взамен, не интригует и не ревнует. Ничего нового – эти свойства совершенной любви перечислены в Новом Завете. Любовь —дар свыше. Я, как ты понимаешь, не принимаю во внимание дежурные влюбленности, которые посещают нас время от времени…

– Любопытно, с чего бы такие речи? Разочарование в очередной влюбленности? Или даже более тяжелый случай? Ты помалкиваешь с таким загадочным видом, что можно подумать невесть что! – подозрительно посмотрела на нее Софья, но, заметив, что Туманова замкнулась, деликатно перевела разговор на другую тему, начатую по телефону, – И что у тебя за очередная плутовская история?

– Ничего особенного. Некоторое время назад меня пригласили на собеседование в фирму, якобы специализирующуюся на переводах, и предложили сыграть очередную роль. То есть, сдать языковой экзамен за одну даму, которая в поисках лучшей жизни очень хотела вырваться с постылой родины в Канаду по программе профессиональной иммиграции. Как ты догадываешься, мне не составило труда благополучно сдать экзамен. Деньги в размере трех-четырех месячных окладов в этом несчастном журнале словно с неба свалились. После раздачи мелких долгов и текущих издержек у меня в даже осталось немного денег.

– Ты внешне похожа на эту даму?

– По правде говоря, не особенно. Пришлось по этому поводу пойти на невинную проделку с переклейкой фотографии в её паспорте.

– Как так, вы переклеивали фотографию!? Ничего себе, невинная проделка. Рискованное дело!

– Ну, вообще-то, не мы сами. Это можно сделать через паспортный стол милиции. Это у них дополнительный бизнес. Все сопутствующие бумаги были оформлены, как следует, паспорт настоящий, просто с другой фотографией. Даме, конечно, пришлось понести дополнительные расходы в связи с такой процедурой. Потом паспорт, в результате прискорбной бытовой случайности, приходит в безнадежную негодность, и дама получает взамен новый документ с фотографией, более похожей на себя…

– Неужели все до такой степени прогнило? Огорчительно это слышать, – вздохнула Софья.

– Собственно, в данном случае ничего страшного, никто не пострадал – просто даме недосуг перед отъездом совершенствовать английский язык. Надеюсь, у нее все сложится благополучно, и она быстро восполнит пробелы в лингвистическом образовании в аутентичной языковой среде…

– Чем думаешь заняться? Насколько я понимаю, ты не останешься в Питере на другую зиму?

– Нет. Вернусь в провинцию у моря. Там при скромной жизни смогу растянуть эти деньги на какое-то время.

– Ну, коль скоро тебе надоели питерские плутовские сюжеты, думаю, это правильно. Я, кажется, начинаю с тобой соглашаться – в стране все сдано на откуп проходимцам и ворюгам разного пошиба. И в городе в последнее время совершенно мрачно, народ такой озлобленный и придавленный, что здесь долго находиться невыносимо.

Здесь и сейчас

Под конец лета, вскоре после православного праздника Преображения, или по-простонародному яблочного Спаса, Марина, пробегая мимо Таврического сада, нечаянно встретила Филиппа. С утра стояла безмятежная ясная августовская погода, но во второй половине дня на солнце набежали тучи. Задул порывистый ветер, крупные частые капли дождя прилепили к мокрому асфальту первые жёлтые листья. Под деревьями ещё было сухо, а по обочинам Таврической улицы уже бежали ручейки с радужной маслянистой плёнкой. У нее не оказалось с собою зонта, и легкое платье начало липнуть к плечам и коленям. Она почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд и едва не упала, поскользнувшись на ровном месте, тотчас угодив в лужу. Босоножки превратились в купальные тапочки. Он словно материализовался из очередного дождевого шквала и вовремя подхватил ее под руку.

– Вы… вернулись? – выдохнула она. По лицу катились дождевые капли. Тотчас попыталась напустить на себя равнодушный вид, однако, без особого успеха. Ее задело за живое неожиданное, без руки и слова, исчезновение Филиппа, и в то же время в этой истории было столько загадок, что она не посчитала нужным опуститься до заурядных упреков, и разговор о чувствах как будто было затевать не к месту.

– Я слишком привязан к этим местам. Вы даже не представляете, как. Но сейчас не вполне подходящая погода для прогулок в таком легком наряде. Вы уже промокли. Пойдемте под крышу?

Она с подозрением глянула на него: «Интересно, и куда же он собирается меня вести? Спрашивать, однако, не стану, чтобы продемонстрировать своё полное безразличие. Посмотрим, как сам объяснится». Он повел ее в направлении дома, где находилась его мансарда. Она в замешательстве и недоумении двинулась за ним. Все верно, тот дом. Они, как прежде, поднялись на лифте в верхний этаж. Из-за двери на цепочке снова высунулась бабка, и, увидев Филиппа, тотчас со страхом и бессильной злобой на вытянутой физиономии скрылась и громыхнула чем-то вроде засова. И старуха та же самая…

– Кикимора здешняя, бросается на людей, на досуге по старой пролетарской памяти строчит доносы.

– Что стало с вашим пристанищем? Я хотела вас видеть, заходила недели три назад – там царило полувековое запустение. Ни следа человеческого присутствия. Мистика какая-то!

– Мистика, если угодно, – с кроткой готовностью согласился он, – возможно, мне следовало все рассказать вам раньше.

Он повернул ключ в чердачной двери, не новой, но вовсе не такой трухлявой и заросшей паутиной, какой она увиделась Марине в последний раз. От ржавого навесного замка не было следа. За дверью обнаружился прежний темный коридорчик, как тамбур между разными мирами, за ним – обжитая мансарда с тлеющими углями в камине. Вообще на улице было не холодно, но сыро и ближе к вечеру чуть зябко, так что живой огонь и стук дождя по крыше дополняли очарование уюта и тепла.

– Пока ваша одежда сохнет, советую воспользоваться этим одеянием, оно совершенно новое, – проворно вынырнул Филипп из другого угла с пушистым махровым халатом в руках и снова исчез. – Вот ваше кресло и подушка для ног. Ноги сырые? Здесь полотенце, позвольте, я вытру, располагайтесь комфортнее – я тем временем приготовлю кофе.

Марина закуталась в сухой теплый халат, завалилась в кресло и, развернув босые ступни к огню, закурила. Филипп расторопно подал пепельницу, следом принес поднос с горячим кофейником, фляжкой старого коньяка, фруктами на блюде, бисквитами.

– Вы ведь курите довольно редко, так что едва ли страдаете табачной зависимостью. Почему бы вам вовсе не бросить?

– Мне нравится легкий запах табака. Я пока позволю себе эту причуду. Однако ценю вашу заботу, которую вы неизменно проявляете, несмотря на довольно длительное отсутствие, – без особого успеха попыталась съязвить Марина.

В чердачном окне затянутое тучами небо постепенно темнело. Дождь как будто прекратился, оставив в память о себе сырость и порывистый ветер. Он зажег свечи на камине и бросил на подернутые пеплом красные угли несколько тонких поленьев. Сухая осина сразу вспыхнула. Придвинув низкий столик, он уселся на ковер лицом к огню. Отблески пламени высвечивали его осунувшееся лицо, невыразимо печальное и показавшееся ей теперь почти красивым. «Да, – подумалось ей, – обаяние личности имеет мало общего с красотой. Шарм – это тембр и модуляция голоса, это что и как говорится, это куртуазность, это опрятность и небрежный изыск».

– Вы не оставите меня сегодня? Вы не уйдете? – сказал он не то вопросительно, не то утвердительно. – Я должен вам все рассказать. Раньше не мог, и нельзя было. И теперь нельзя, но другого шанса уже не будет. Мое время истекает.

– Объясните же, наконец, что все это значит, – кивнула она в знак согласия, обвела вопросительным взглядом помещение и застыла в напряженном внимании.

– Я это все материализовал для вас. Иными словами, доставил из другого измерения. Мы с вами существуем в разных сферах и не можем долго быть вместе.

– Я чувствовала, что-то здесь нечисто, – опустив голову, сдавленно отозвалась она.

– Каким образом?

– Не знаю. Не так вот, как вы сейчас сказали, а сердцем. Мы ведь никогда друг друга особо не расспрашивали. Подразумевалось, что каждый скажет сам, что считает нужным и важным. До сегодняшнего вечера я не стремилась непременно выяснять, какой вы природы. Ваша нечеловеческая чувствительность всегда вызывала у меня подозрения.

– Древние римляне называли наш род genius loci, природный дух каждого места или вещи. Они непременно делали возлияния вином и молоком, подносили цветы и плоды гениям дома, или ларам, и гению места. На Руси до сих пор выставляют блюдце с молоком для простых выходцев из домового сословия, особенно в деревнях. У греков это был даймон, или демон. Один немецкий исследователь древних религий называл нашего брата «богом данного мгновения», который дает знать о себе внезапно и так же неожиданно исчезает, способен наслать беду или вещий сон, или мысль, вдохновение; может направить на путь – благой или не очень… Этот немец говорил, что демон связан с представлениями об истории и судьбе. Якобы, сюжеты событий, их тип и характер направляются демоном. Это чрезвычайно лестно, но не совсем так; мы все-таки не бесы, мы не из сонма восставших против творца, а из сумеречных существ. Мы из древних охранителей. Не бывает места без своего гения, а город состоит из великого множества мест. При определенных условиях, скажем, при соприкосновении с возвышенными натурами из человеческого рода, мы можем перемещаться на другие планы бытия. А ещё иные из нас могут даже перерождаться в ангелов природных местностей, источников, рощ…

– Вы бессмертны?

– Нет. Планета не остается неизменной. Мы, как правило, погибаем, когда в силу социальных или природных катаклизмов лишаемся сферы своего обитания. К примеру, в результате опустошительных войн или землетрясений. Хотя мы тоже можем переселяться, если перемещаются люди, там обитающие. Любовь для нас – огненное крещение; мы сгораем и возрождаемся в иных мирах. Я рад, что меня скоро ожидает такая участь. Большинство из нас от века никого не любило, и – ничего, существовали благополучными обывателями в своём незамысловатом околочеловеческом мирке. Я скоро совсем исчезну из вашего мира; лишь изредка, быть может, промелькну в ваших снах, и вам будут напоминать обо мне осенние листья или угли в камине. У меня в этом мире осталось совсем немного времени – до завтрашнего полудня. Вы покинете меня чуть раньше, не оглядываясь. Никогда не оглядываясь. Вы ведь… – он выдержал значительную паузу, – не любите меня? Не хотелось бы, чтобы воспоминание было для вас сопряжено с болью или печалью.

– Переживу, – хрипло бросила она и надолго уставилась в огонь, чтобы осознать сказанное и сохранить самообладание.

Ей казалось, что она проваливается в пустоту. Кисти рук сжались на подлокотниках кресла. Выдавила из себя, наконец, спокойным чужим голосом:

– И у вас нет выбора?

– Нет. У существ нашей природы – нет. В этом отношении рождение в человеческом теле предпочтительнее – у вас чуть больше выбора. Хотя людей одолевают страсти и желания, из-за неосуществимости которых жизнь исполнена страданий и скорбей; но осуществление того пуще распаляет томление духа.

– Крайне сомнительное преимущество. Насколько велика разница в свободе выбора?

– Примерно, как между ребенком и взрослым человеком. Ребенок куда больше зависит от внешних обстоятельств; тогда как взрослый волен выбирать место обитания, род занятий, образ жизни, социальные связи, духовные ориентиры. Однако далеко не все человеческие существа реализуют это великое преимущество, и оно с годами постепенно утрачивается за ненадобностью. Так большинство людей проживает мимолетную жизнь машинально, со многими горестями и сиюминутными радостями, без всякой свободы выбора. Я верю, вы воспользуетесь своими возможностями реализации.

– А если?.. – встрепенулась Марина.

– Нет, – решительно оборвал он ее на полуслове. – Вам пока надлежит оставаться здесь. В вашей истории будут неожиданные повороты и возможности; не надо ими пренебрегать.

Потом что-то говорилось, что в её памяти осталось, как обрывки сна. Было это забытье или выход в другую реальность? Время изменило обычное течение, и вечность вместилась в одну ночь неявленным подспудным знанием. Придет время – и вспомнится именно то, что нужно. В миг испытания? В минуты страсти? В смертный ли час? Уж наверняка в одно из тех мгновений, когда вспоминаются запредельные вещи и приходят пророческие видения.

2006