Текст книги "Без суда и следствия"

– Как это зачем? Конечно же, чтобы самой выглядеть выгоднее на его жалком фоне. Вы до сих пор не догадались?

– Вы его полная противоположность… – продолжал свою трагедию Роберт, пока моя последняя ирония не сломала ее. Он сразу как-то осекся и перешел снова к обстоятельствам свидания с подзащитным. – Андрей мне ничего не сказал, в том-то и дело. Странная смесь: он ужасно уверен в себе и в то же время до ужаса сломан. Никогда не думал, что два таких разных состояния могут как-то смешиваться. Это очень странно. Он даже не намекнул мне, что собирается сказать.

– В суде? – уточнила я.

– Да. Я попытался его настроить, кое-что объяснить, но он резко оборвал меня, заявив, что и сам все знает. Вообще, разговаривал со мной очень резким тоном. Правда, открытым текстом не заявил, что не нуждается в услугах адвоката, но косвенно дал мне это понять. Его тон потеплел только один раз – когда я заговорил о вас. Я заметил, что о вас он не может говорить в жестком или злом тоне. Да неужели же он способен кого-то любить? – Роберт помотал головой, как спаниель. – Знаете, он даже не спросил, почему ваш выбор остановился на мне, – намеренно демонстрирует, что ему никто не интересен, кроме вас. Единственное, что он соизволил сказать, – это передать вам то, что он просит прощения за все. Он так и сказал, дословно: «Передайте, я раскаиваюсь в том, что сломал ей жизнь. Я сам во всем виноват. Я прошу у нее прощения – за все».

Накануне суда, 14 сентября, Роберт явился ко мне и задал странный вопрос:

– Что вы собираетесь надеть?

– С каких это пор вы стали интересоваться модой и моими туалетами в частности?

– Не иронизируйте! Долг адвоката – продумать все до мелочей, а одежда – совсем не мелочь! Как известно, встречают по одежке. Важно первое впечатление, которое вы произведете на судью…

– Я не обдумывала этот вопрос и потому выслушаю, что вы мне посоветуете.

– На вашем месте я бы надел темное платье и шляпку с вуалью. Да-да, именно плотная вуаль. У вас есть? Пусть судья, и обвинитель, и все, кто будут находиться в зале суда, думают, что вы глубоко во всем раскаиваетесь.

– Разве меня будут судить?

– Не перебивайте! Что вы раскаиваетесь публично в своем неудачном замужестве. Стыдитесь общественного мнения, осуждения, заранее носите траур по своему супругу и своей жизни, не можете смотреть людям в глаза. Я вас уверяю, это произведет благоприятное впечатление.

– Я не раскаиваюсь, не стыжусь, не ношу траур и могу спокойно и честно смотреть в глаза всем. Суд и толпа – вот кто должен опускать глаза передо мной! Пусть все видят мое лицо. Я буду смотреть в глаза этим убийцам.

– Вы сделаете ошибку…

– Не собираюсь больше выслушивать ваше мнение по этому поводу.

– Вы чудовищно непреклонны!

– Может быть.

– Что ж, тогда увидимся прямо в суде.

Накануне ночью пошел дождь. Это был первый осенний дождь в году. Я достала из шкафа легкое и нарядное красное платье: никто не должен был видеть моих страданий. Я была обязана найти в себе силы пережить то, что мне предстоит.

Глава 2

А накануне ночью пошел дождь… Лежа в кровати, я смотрела в потолок и представляла свою жизнь. Мельчайшие обрывки мелькали в темноте, словно отрезки немого кино. Я наглоталась успокоительных таблеток, чтобы не плакать. Таблетки вызвали страшную слабость. Может быть, потому что смесь – валериана, капли от сердца, что-то еще… Завтра самый изматывающий и страшный день. Решающий все. Когда я начинала об этом думать, даже руки мои дрожали. Я так боялась!

Явиться в суд предстояло в девять часов утра. Но по всем признакам ожидалось столпотворение, поэтому следовало выехать заранее. В половине восьмого позвонил Роберт. Он уже находился там.

– Беседую с вашим неразговорчивым супругом, – доверительно сообщил Роберт. – Будьте готовы ко встрече со всем городом, да и не только.

Утро было сумрачным, тоскливым и суетным. Серый асфальт слепил глаза, и снова надо мной опускался непробиваемый черный туман.

Андрей всегда был раненой птицей. Во мне горел какой-то странный огонь, только вот за этим огнем ничего не было. Словно сердце, захлебнувшись моей судьбой, не вынесло боли. Запеклось, почернело, рассыпалось в прах. Я так и шла в суд, повторяя: «Запеклось, почернело, рассыпалось в прах…»

Накануне вечером я морально приготовилась ко встрече с родителями Андрея и своими тоже. Решила к ним не подходить, просто поздороваться, кивнуть, подчеркивая свое хорошее воспитание, и не говорить ни слова.

В четверть девятого у входа уже собралась толпа. Роберт предупреждал меня раньше, чтобы я подошла к полицейскому у двери, назвала свою фамилию, а если он потребует, то показала бы паспорт. Но этого не потребовалось. Роберт уже встречал меня.

– Где можно столько ходить? Я вас уже полчаса жду! Кстати, все ваши близкие на месте.

Мы вошли внутрь.

– Вы видели Андрея? – спрашиваю.

– Да. Не понимаю таких людей. Роет себе могилу. Как вы с ним столько лет общались? Знаете, впечатление, что он не соображает, куда его сегодня повезут, совершенно не понимает, что его будут судить, и вообще, что такое суд.

Я тоже понимала это с трудом. Зал был почти пуст. В первых рядах сидела моя мать с Сергеем Леонидовичем и Юлей, чуть дальше – семья Андрея в полном составе и несколько незнакомых мне людей. При моем появлении семья Андрея демонстративно отвернулась, Оксана даже поджала в недоумении губы. Я кивком поздоровалась с матерью и ее мужем, дав им понять, что подходить к ним не намерена, и заняла место в первом ряду.

– Вы сели в опасный ряд, – прокомментировал Роберт.

– Почему же?

– Потребуется слишком много выдержки. Вы сможете?

Я ничего не ответила. А Роберт, очевидно, понял, что сказал глупость.

– Я вас покидаю. Иду снова к вашему мужу. Этот суд просто обязан войти в историю криминалистики. Держитесь!

Без четверти девять в зал впустили толпу, начавшую с шумом рассаживаться по местам. Сквозь туман мне все это показалось похожим на цирк. Две женщины сели рядом со мной. Одна из них меня разглядела, узнала, шепнула что-то своей подруге – они демонстративно поднялись и ушли, хотя уже некуда было втиснуться. Потом подсесть ко мне попытались пожилые муж и жена, но, узнав меня, тоже встали и ушли. Зал был переполнен, люди стояли в проходе плотной стеной, хотя рядом со мной по-прежнему пустовали два места.

Сейчас я пишу эти строки совершенно спокойно, а тогда мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не убежать из зала. И за пять минут до начала (словно в театре после третьего звонка… о господи!) я увидела, как Юля, моя сестра, встала со своего места, протолкалась через весь зал и демонстративно села со мной рядом, сжав мою руку и прошептав: «Успокойся!» Толпа зароптала, потом смолкла. На протяжении всего суда Юля держала мою руку.

Тут раздалось:

– Встать, суд идет!

Дальнейшее помню смутно. Все происходило как в тяжелом сне. Темном, безумном, не мне приснившемся. Я была в суде первый раз в жизни и чувствовала себя бесконечно одинокой, несмотря на Юлю, сжимавшую мою руку.

Ввели обвиняемого. Андрей был в джинсах и темной майке – в той же одежде, в которой его арестовали полтора месяца назад. Выглядел он еще хуже. Смотрел на меня, словно больше никого в зале суда не было. А я отвела глаза, отвернулась, не в силах выдержать этот последний взгляд.

– Таня, он же на тебя смотрит! Ты слышишь, что я говорю? Таня! Так некрасиво, неприлично – ты должна на него взглянуть!.. Таня, он отвернулся и уже больше не смотрит.

Жалкие события и жалкие слова…

Я внимательно изучала судью – женщину лет пятидесяти, со строгой прической, суровым выражением лица и в очках. Обвинителем был прокурор Драговский. Речи обвинителя и Роберта помню смутно. В самом начале запомнились лишь страстно-жалобные слова, исполненные первобытного чувства мести, произнесенные Драговским. В память врезались лишь несколько особо красочных эпитетов, клеймящих Андрея, но потом постепенно стерлись совсем. Настолько же, насколько речь прокурора была хорошо отрепетированной, ярко эмоциональной, умелой, речь Роберта звучала тускло, бесцветно, бессвязно, нелепо. Даже Юля удивилась и все время шептала: «Боже, что он говорит! Что он говорит…» Все это выглядело так, словно Роберт вовсе и не был защитником.

Первым вызвали Ивицына. Он весьма логично и четко, без лишних комментариев, в двух словах охарактеризовал суть дела. Его выступление произвело очень правильное впечатление – я почувствовала это по реакции толпы.

Потом были вызваны эксперты. Графологи, спецы по отпечаткам пальцев и пр.

Зал заметно оживился, когда выползла молоденькая девица с прокуренным голосом и кривыми ногами, объявленная как доцент мединститута (она была таким же доцентом по своему уму, как я негром – по цвету кожи), и зачитала заключение комиссии.

Юля побледнела (наверное, не слышала раньше, как читают подобное вслух), потом спросила:

– Как ты можешь выносить все это?

Я пожала плечами.

Тут вновь был вызван Ивицын, так же кратко сообщивший о фотографиях, якобы подложенных женой обвиняемого в дело, и о том, что судебного разбирательства по этому поводу не будет. Зал зашумел, мой муж позеленел, а я гипнотизировала пол, стараясь, чтобы ничего не отражалось на моем лице. Ни экспертам, ни Ивицыну Роберт ни одного вопроса не задал.

Наконец суд перешел к разбирательству первого убийства. Судмедэксперт сообщил о времени и причине смерти, о характере нанесенных жертве повреждений и т. д. Графолог пробубнил что-то – должно быть, историю с записной книжкой.

Потом вызвали Кремера. Сцену его допроса запомнила хорошо. Вернее, только его ответы. Кремер в подробностях рассказал о жесточайшем давлении, которое оказывал на него обвиняемый (сквозь стены тюрьмы!), заставляя дать ложные показания, о скромной честности охранника и наконец дал показания:

– 26 июля Каюнов вышел из галереи в десять часов, а предварительно – около половины десятого, – предупредив охранников, что к нему должен прийти ребенок: чтобы его пропустили. Да, я точно знаю, что он вышел ровно в десять часов утра, и я готов отвечать за свои слова. А вернулся он в половине двенадцатого.

Роберт несколько оживился и задал свой первый вопрос:

– Какого рода давлению вы подвергались со стороны обвиняемого?

– Он предлагал мне крупную сумму денег, – ответил Кремер, – настолько большую, что я не смог устоять.

– И деньги вы получили?

– Нет. Тогда я не сомневался, что Каюнов в силах дать такую сумму: он очень богатый человек. Но потом я понял, что мне лгали.

– Через кого давление оказывалось?

– Это делал один из его дружков. Кто именно, я не хочу говорить.

– У вас были причины ненавидеть Каюнова?

– Нет. Я считал его своим другом. До тех пор, пока он меня не обманул.

Выходя из зала суда, Кремер бросил на меня взгляд, который я поймала совершенно случайно. Столько подлости и приниженности было в его глазах, что меня чуть не стошнило.

Давать показания вышел охранник Виктор Попов. Он рассказал, что первым заметил обман Кремера и растолковал ему, что это неправильно. Что он сам лично видел Каюнова, выходящего из галереи в десять утра. Роберт не задал ему ни одного вопроса.

После этого были зачитаны показания Агаповой Ксении Васильевны, которая по состоянию здоровья не смогла присутствовать в суде. Она сообщала, что столкнулась с Андреем в подъезде на Перевальной, где произошло убийство, в половине двенадцатого. Андрей был в состоянии полной невменяемости.

Заседание шло уже четыре часа. Я уже прислушивалась к происходящему даже с интересом.

Неожиданно был вызван благообразный молодой человек, названный коллегой Каюнова по работе в школе, – учитель физики. Давая показания, молодой человек ни капли не нервничал, и его слова я запомнила лучше всех. Они прозвучали резким диссонансом на фоне всего остального.

– С Андреем Каюновым я познакомился, когда он пришел работать в школу. Я был классным руководителем Димы Морозова, Алеши Иванова и Тимура Кураева. С Каюновым у нас сложились очень хорошие отношения. И я могу сказать только одно: Каюнов – удивительный и очень порядочный человек.

В зале раздался ропот.

– Я могу с уверенностью сказать, – продолжал коллега Андрея, – что для своих учеников Каюнов был хорошим взрослым другом, и ничего более выдумывать не следует. Я не знаю, что произошло на самом деле, не знаю, кто убил этих детей, но я уверен, что Каюнов невиновен в их смерти. Он очень добрый, порядочный и честный человек. Я очень надеюсь, что суд разберется во всем, и настоящий убийца будет наказан.

– Кто это? – зашептала над ухом Юля. – Ты его знаешь?

– Вижу в первый раз, – ответила я, проглотив горький комок в горле. Молодой человек сел на свое место в зале суда, и я подумала, что до конца жизни сохраню память об этом незнакомом человеке – единственном, кто нашел в себе силы, мужество и порядочность сказать правду.

Выступление парня настолько расшевелило зал, что судья вынуждена была призвать к порядку. В половине второго объявили часовой перерыв. Юля предложила пойти перекусить в кафе напротив, чтобы потом вернуться в суд снова.

– Ты не пойдешь с матерью? – спросила я.

– Ты ведь знаешь, – поморщилась Юля, – я тебя очень люблю. Нет сил постоянно выслушивать то, что они про тебя говорят.

Впереди к выходу шли две пожилые дамы, неизвестно что забывшие в этом суде, и разговаривали, конечно же, об Андрее.

– Типичная бандитская морда, – сказала первая, – ты заметила? Удивляюсь, как он мог быть художником.

– Да уж, – отозвалась вторая. – А как ты думаешь, почему этот тип, его компаньон, изменил свои показания?

– Да не сошлись в цене, – пожала плечами та. – Эта его супруга, Каюнова, с телевидения, наверное, слишком скупая. Не удивлюсь, если через месяц она вновь выскочит замуж. Стоит только поглядеть, как она разрядилась на процесс собственного мужа – слов нет!

– Но ведь свидетель из школы, тот, который хорошо говорил…

– А, это она так, для очистки совести – чтобы было видно: она хоть что-то для муженька сделала. Но ты посмотри на адвоката… Она специально такого тупого выбрала?.. Вон, вон она, гляди! – услышала я сдавленный шепот позади, когда мы обогнали этих кумушек. – Я все время ее разглядывала – типичная шлюха. А как морду раскрасила! Вот скажи, ты бы пришла в суд над своим мужем в красном платье, да еще накрашенная?

– Да нет, конечно! Видно, она весьма легкомысленна.

– Типичная проститутка! Шлюха она, эта Каюнова, и муженек наверняка все знает.

А «типичная шлюха Каюнова» шла неподалеку, прислушиваясь к их разговору.

В кафе мы заняли столик у окна. Народу было немного: это кафе считалось очень дорогим, немногим по карману в нем пообедать. Денег у меня уже не было, так что платила Юля.

– Знаешь, в течение этих двух месяцев я тебя не понимала, – сказала Юля, – признаюсь честно. Но теперь, побывав в самом средоточии этого кошмара – так же, как и ты, – я не понимаю, откуда в тебе столько сил, чтобы вынести…

– Не надо, – попросила я.

– Ты прости, если говорю что-то не так, ладно?

– Я не сержусь. У тебя вид, словно ты сейчас заплачешь.

– Нет. Я ведь твоя сестра. И если ты держишься отлично, я тоже буду держаться. Скажи лучше, ты специально надела красное платье, чтобы поддразнить народ?

– Не знаю. Не думала об этом. Я часто веду себя вразрез с тем, что я должна.

– Я сказала глупость, прости. Это не так важно. Как ты думаешь, чем все закончится? Лично я почувствовала смутную надежду, когда услышала этого молодого человека…

Я молча пожала плечами. В кафе ворвался Роберт.

– Где вы запропастились? Я вас искал!

– Что-то случилось?

– Все слишком плохо. Драговский настаивает на пожизненном, и судья склоняется к этой мысли. Вообще, эта старая стерва пляшет под дудочку Драговского.

– Не похоже.

– Только внешне. На самом деле Драговский здесь главный. И он требует пожизненного заключения. Теперь все зависит только от вашего мужа, от того, что он скажет.

– Вы объяснили ему это?

Роберт махнул рукой:

– Давно! Но вы же сами знаете, что разговаривать с ним бесполезно, – бросил Роберт и убежал.

– Что теперь будет? – спросила Юля.

Что я могла ей сказать… В кафе вошел молодой человек из школы. Увидев нас, подошел к столику.

– Я не знаком с вами лично, – обратился он ко мне, – но часто видел вас по телевизору. Я работал вместе с вашим мужем, меня зовут Евгений Сикоров.

– Спасибо за ваши слова об Андрее.

– Да я просто сказал правду. Я действительно хорошо к нему относился. Очень уважаю его. И хочу сказать вам: какой бы приговор суд не вынес, я не поверю в его вину. И еще. Я всегда буду вашим преданным другом. Если когда-нибудь вам понадобится помощь, сразу же обращайтесь ко мне.

Этот жест благородства был так неожидан, что у меня на глазах выступили слезы.

– Спасибо вам большое, – тихо сказала я. Он попрощался и отошел от нашего столика.

– Вот видишь, видишь! – горячо реагировала Юля. – В него верит хоть один человек! Верит потому, что хорошо его знает. Значит, есть какая-то надежда. Значит, не все потеряно.

– Не стоит об этом думать. Это слишком слабый признак надежды. Надеяться не стоит.

Час пролетел очень быстро, и мы вернулись в зал суда.

Слушание, касающееся двух других убийств, закончилось быстро. Еще до начала суда общепринятым героем стал маленький Дима Морозов, поэтому основной акцент делался на это убийство. Двое других детей оставались как бы в тени. Все словно забыли, что они убиты таким же зверским способом.

Выступил с показаниями Ивицын, потом – всевозможные эксперты. Показания давала и кассирша с вокзала, не заметившая с Андреем двоих детей. Допрашивали также уборщицу с Белозерской и тех, из пьяной компании, кто обнаружил тело. Свидетелям вопросов не задавали. Сложилось впечатление, что в зале суда просто разыгрывался дешевый спектакль, в то время как все давным-давно было ясно. Роберт хотел задать вопрос эксперту, обнаружившему отпечатки пальцев Андрея на орудиях убийств, но ему не дали это сделать. Все скомкали и ускорили – поскорее закончить надоевшее действие трагикомической пьесы с известным финалом.

В зале суда стало холодно: на улице вновь пошел дождь – казалось, что холодный влажный воздух просачивается сквозь стены. Кто-то приоткрыл входную дверь, и легкий сквозняк растрепал прически сидевших в первом ряду. На потолке вдруг затрещала, замигала лампа, и это показалось чем-то необыкновенным – словно в зале суда все уже подошло к концу и ничего более не могло произойти.

Андрей выглядел всего лишь нелепым серым пятном на деревянной обивке стен. Встав, он сказал:

– Я признаю себя виновным в смерти Димы Морозова.

Зал замер. Вцепившись в подлокотник кресла изо всех сил, я сломала ноготь, но не почувствовала боли.

– Я виновен, и это все, что я могу сказать. Существует множество обстоятельств, заставляющих меня говорить то, что я произношу сейчас. И я признаюсь в своей вине. Можете занести мои слова в протокол, или как там у вас принято.

В зале стояла мертвая тишина, слышен был только треск лампы на потолке.

Рядом охнула Юля, по-бабьи ухватившись за щеки. Я смотрела широко раскрытыми глазами на Андрея и чувствовала, что умираю.

Андрей признался, что он убийца?

Я думала, что никогда не переживу этой минуты…

Первым нарушил молчание Роберт. Он вскочил и дико завопил:

– Что он говорит?!

Это разрядило обстановку. Зал вздрогнул и раздался шум. Но Андрей выглядел так, словно ничего уже не ждал.

Судья призвала к молчанию. Суд удалился для вынесения приговора.

Я ничего не видела перед собой. Вскоре в окружающем тумане прояснилось лицо Юли, которая усиленно трясла меня за плечи и что-то кричала, только я не слышала – что… Возмущался Роберт. Я разобрала слова:

– Он же ненормальный! Псих! Больной, больной!

– Встать, суд идет! – раздалось снова.

Я не знала, сколько прошло времени после их ухода.

– Согласно статьям Уголовного кодекса номер… – Слова терялись, я разбирала только обрывки, – в предумышленных убийствах с особыми, отягчающими вину обстоятельствами… – Или все это было не так? Другие слова? Не на самом деле? – …суд постановил… признать виновным по статьям… признать виновным… виновным… к высшей мере наказания – пожизненному заключению, без права выхода по амнистии.

Удар молотка.

– Нет! – Крик брызнул под потолком сотней маленьких пронзительных криков.

– Нет! – Со стороны доносился мой голос, и незнакомая женщина с обезумевшими глазами отражалась в полированном деревянном барьере впереди. – Нет! Это неправда! Он невиновен! – кричала она в замершем зале суда.

Тысячи, тысячи чужих глаз со всех сторон…

Я не помню, как упала на свое место. Кажется, Юля крепко держала меня (я хотела броситься к Андрею), именно в тот момент я поняла, что это был именно мой крик…

Брезгливо глядя на меня, судья поправила на носу очки и бесцветным голосом подвела черту:

– Приговор обжалованию не подлежит.

Я не видела, как уводили Андрея. Видела толпу, расступавшуюся перед конвоем, и множество человеческих спин отгораживали его от меня.

Потом был только дождь, бесконечный осенний дождь и темные комнаты моей квартиры. Я болела несколько недель. Каждый день ко мне приходил молоденький врач и делал внутривенные вливания. Устоявшийся запах камфары стал неотъемлемой частью моего существования на земле. Юля не отходила от меня ни на минуту. Врач запретил мне включать компьютер, он считал, что от этого приступ мог повториться вновь (когда я почитаю, какими комментариями пестрит Интернет), и Юля строго выполняла его распоряжения. Когда мне стало чуть лучше, явился Роберт.

– Мне очень жаль, что не смог вам помочь.

Как будто все могло пройти от его слов!

– Единственное, что теперь остается, – ходатайство о помиловании. Приговор должен утвердить Верховный Суд страны, Генеральная прокуратура. Если они утвердят, тогда – комиссия по помилованию и, наконец, президент…

Я ответила:

– Не могу точно сказать почему, но больше никогда в своей жизни я не хочу вас видеть!

– Вы можете повторять это сколько угодно, но я все-таки пробьюсь к вашему мужу и заставлю его подать кассацию…

Роберт выполнил свое обещание. Позже я узнала, что Андрей от своего имени подал прошение о помиловании.

И я принялась писать кучи бесполезных бумаг, не вставая с постели. Я писала, куда только можно и куда нельзя. Писала под диктовку Юли и по собственному усмотрению, оставляя тысячи копий, которыми была завалена вся квартира, направляя свои письма и прошения трижды, четырежды в одну и ту же инстанцию…

Я не получила ни одного ответа. Ответы приходили в прокуратуру, и буквально через день Юля ходила туда узнавать новости: сама я не выходила из квартиры.

Все мои надежды давно почернели, засохли, рассыпались в прах.

К концу октября Юля узнала, что Верховный Суд и Генеральная прокуратура утвердили приговор суда. Высшая мера наказания – пожизненное заключение. Комиссией прошение о помиловании было отклонено. Президент помилование не подписал. Единственное, чего удалось добиться, – отсрочки исполнения приговора на три месяца. Через три месяца Андрея этапируют в колонию, где он будет отбывать срок. Это произойдет в феврале. Три месяца: декабрь, январь, февраль…