Текст книги "Без суда и следствия"

Глава 7

26 февраля.

Полтора года назад…

– Наташа, выйди!

– Ты совершенно ненормальный! Мне через десять минут в эфир. Как я пойду с такой головой! Наташа, останься!

– Заткнись! Наташа, выйди, пожалуйста, на три минуты.

Мой стилист Наташа бросает на меня удивленный взгляд и выходит из комнаты. Димка подходит сзади и двумя ледяными руками сжимает мне шею.

– Значит, хитренькая, да? Самая умненькая? Ты, гадюка, подслушала мой разговор и все продала…

– Дима, ты что? Мне же больно!

– Больно? Сука! Это еще приятно по сравнению с тем, что я с тобой сделаю! Ты мужу продала идею?

– Я не понимаю, о чем ты!

– Отвратительная, лживая сука! Ты знала, что я хотел купить эту галерею на Перевальной, выкупив долю Виталика. И пока я копался во всех юридических проволочках, ты побежала докладывать супругу!

– Димочка, честное слово, я тут ни при чем, это случайность!

– Случайность? Ну да, как же! Я читал его интервью сегодня. Прекрати делать из меня идиота!

– Мне больно, прекрати!

– Да тебя убить мало! Я читал интервью твоего мужа!

Я пытаюсь встать, но Димка силой придавливает меня к креслу. Мое тело покрывается неприятной, липкой испариной. Стараясь, чтобы голос не дрожал, я говорю как можно спокойнее:

– В таком случае тебе повезло больше, чем мне, потому что я еще не читала никаких интервью. Странно, что ты не знаешь, что Интернет в большей своей массе – сборище лживых сволочей! Но, как бы то ни было, я тебе клянусь, что совершенно тут ни при чем. Это покупка моего мужа, а не моя, ведь это он купил галерею на Перевальной. Я не подслушивала никаких разговоров и не собиралась перебегать тебе дорогу. Подобные вещи не в моем характере.

Хриплым от ненависти голосом Дима произносит:

– Мне следовало бы тебя задушить! Знаешь, почему я этого не сделаю? Потому что синие следы удушья будут слишком уродливо смотреться на твоей шейке. – И выходит из гримерки, громко хлопнув за собой дверью.

Я вздыхаю глубоко, с невероятным облегчением. Нервное напряжение выматывает все силы. Прическа свисает липкими от пота прядями. Наташе придется начинать все сначала. Конечно, я была виновата и совершила подлый, бесчестный поступок. Но другого выхода у меня не было, я должна была жить иначе. Карьера моя на телевидении только-только начиналась. Одна из газет в крохотной заметке назвала меня несравненной (это сделал Филипп Евгеньевич, чтобы услужить человеку, который устроил меня на «Городской канал», – конечно же, он и оплатил эту заметку). Но я очень хотела действительно стать такой.

Существовало много причин, по которым я не могла этого достичь. Андрей не вылезал из депрессий, которые уже стали обычным делом – как насморк или головная боль. Они были вызваны тем, что Андрей все знал. Знал, что он посредственный художник. Обладая прекрасной интуицией и нерушимой логикой, с самого начала Андрей понимал, что свалившийся подобно снегу на голову успех не что иное, как признание миром его посредственности, красиво окрашенная ложь, которая так нравится ограниченным людям. Он прочувствовал до мозга костей, что означает полное отсутствие таланта, когда очень многое хочешь выразить, но не можешь. И впал в депрессию. И настал день, когда я тоже поняла, что Андрей – бездарность. А значит, не может быть никакой уверенности в завтрашнем дне: когда ажиотаж вокруг имени Каюнова спадет, люди перестанут покупать его картины. И придется нам обоим ходить по краю.

А я хотела иметь много денег, я всегда хотела много денег и уверенности в завтрашнем дне. Я чувствовала – необходимо что-то предпринять, только понятия не имела – что.

В тот вечер я задержалась допоздна. В съемочном павильоне давно погасли огни, все начали расходиться. Город уже спал. Я закрыла за собой дверь гримерки, вышла в пустой коридор и вдруг услышала голос Димы – он говорил по телефону. Несколько фраз, произнесенных на повышенных тонах, меня заинтересовали, и я стала внимательно прислушиваться к разговору. Стараясь двигаться бесшумно, подошла совсем близко и услышала все достаточно хорошо. Из разговора я поняла, что два приятеля Андрея вместе с незнакомым мне третьим собираются купить частную художественно-антикварную галерею, но неизвестный мне третий собрался уезжать из страны и решил продать свою долю. Эту долю и собирался купить Димка. Документы должны были оформить через десять дней. Я дождалась конца разговора, вышла из своего укрытия, вежливо попрощалась и поехала домой.

План сложился в полупустом автобусе (у меня тогда еще не было машины). Антиквариат, недвижимость, частная галерея – деньги, хоть какая-то перспектива благополучия. И этим двум наверняка приятнее будет видеть рядом с собой Андрея, а не Димку с его скверным характером.

Короче, все выходило проще простого, следовало только убедить Андрея оформить документы и договориться раньше Димки. Деньги одолжу у сестры, потом отдам. Юля мне не откажет.

Я убеждала Андрея всю ночь, приводила разные доводы – естественно, не раскрывая свой источник информации. Узнай Андрей о нем, он возмутился бы до глубины души бесчестным моим поступком и, уж конечно, никогда не согласился бы так поступить. Может быть, я и совершила подлость, но я не видела другого выхода. Ровно через семь дней Андрей стал полноправным владельцем галереи. В честь открытия владельцы дали интервью местной прессе, и Андрей сказал, что идею о художественной галерее подала ему жена. Димка все прочитал и пришел в дикую ярость. Я боялась, что он действительно меня задушит. Но обошлось. Андрей же был счастлив, как ребенок, получивший игрушку, а значит, была счастлива и я.

Через три месяца мы купили квартиру и выплатили весь долг моей сестре. Удивительно четко помню тот день… Когда я впервые поднялась на третий этаж красивого восьмиэтажного дома старой постройки и вошла в свою квартиру.

Внутри пахло свежей древесиной и масляной краской. До этого я была здесь только один раз – осматривала вместе с Андреем и представителем фирмы будущую покупку. Но наконец сделка совершилась, бумаги оформлены, и я впервые в жизни вошла в свою собственную квартиру. В ней еще не было мебели. Потоки ослепительного солнечного света вливались в большие окна, и все три комнаты вместе с ванной и кухней были залиты этим светом. Трудно передать словами, чем была для нас с Андреем эта квартира. Ни он, ни я никогда не имели своего дома, жили на чужих территориях, словно два бездомных бродяги, слоняющихся из угла в угол, не находя того единственного угла, который стал бы нашим и только нашим жилищем. Я помню то удивительное ощущение свободы…

Сегодня же можно только пожалеть, что потеряли мы теплоту этих стен, ослепительные потоки света, открывающие для нас каждое новое утро. Мы не знали, что через некоторое время эта квартира уйдет от нас навсегда и такое долгожданное, нужное, живительное счастье, словно стеклянный хрупкий цветок, будет растоптано на асфальте.

Я помню первую ночь в необжитой квартире. Сидя на полу, мы пили шампанское и были счастливы так, как больше не будем.

Наверное, труднее всего мне было расстаться с иллюзией нашего обетованного дома. Но тем не менее я бережно храню в своем сердце те ночи и дни, те самые дорогие часы и минуты, которые невозможно вернуть назад. Чем бы ни согласна я была заплатить – все это уже никогда не вернется.

Через три месяца мы купили машину для меня. Андрей же устроился работать учителем рисования и черчения в школу. Сейчас я так спокойно и просто пишу об этом, а тогда его поступок стал для меня настоящей трагедией. Он поверг меня в ужас, в кошмар, в шок, я сходила с ума, я думала, что убью, нет, убить за такое – мало, я совершу что-то еще более ужасное.

Это было не по-зимнему теплым днем, вернее, вечером. Андрей вернулся поздно и сказал:

– А я устроился работать учителем рисования и черчения в 237-ю школу на полставки.

Я выронила из рук тарелку, и она с грохотом разбилась об пол на множество мелких осколков.

– Тебе плохо? – спрашиваю. – Ты заболел? Грипп, лихорадка, белая горячка, шизофрения в последней стадии?

– Да не воспринимай ты все так трагично, Таня! Что в этом плохого? Просто мне стало в жизни тесно.

– Тесно? А работа в галерее? А картины? Аукцион на следующей неделе! А… а я?

– Все это остается без изменений. С галереей я отлично справляюсь, к тому же я в ней не один. Но хочу увидеть жизнь и с другой стороны.

– Ублюдок! Кретин! Сволочь! НЕНАВИЖУ!

– Успокойся, – говорит он. – Я ведь уже устроился на работу, чего разоряться-то?

– Еще бы! Какая сенсация для захудалой школы! Сам Каюнов ведет уроки рисования для первоклашек. Дерьмо вонючее! Несчастный козел! Псих пришибленный!

– Мне очень жаль, что ты меня не понимаешь. Но ничего, настанет время – поймешь. А если нет – что ж, тем хуже для тебя. Я в тебе не так уж и заинтересован.

С точки зрения обыкновенного человека, поступки Андрея были необъяснимы. Мне казалось, что весь мир будет смеяться надо мной. И не без оснований – ведь я связала свою жизнь с полным придурком! Я пошла черт-те на что, лишь бы устроить его в галерею, это стоило мне таких моральных усилий – и вот, все коту под хвост… Помню, в тот день я заперлась в ванной и долго плакала от обиды.

Потом решила пойти в гости к Юле и посоветоваться с ней. Сестра была настроена более оптимистично:

– Ну и что? Учитель в школе – подумаешь, трагедия. Да, он придурок, идиот, безусловно, но тебе придется с этим смириться. В конце концов, бывает и хуже. А если бы он с бандитами связался, тебе было бы легче?

– Откуда я знаю, что он с ними не связан?

– Но ведь он не дает тебе об этом знать? Он – особенный человек, не такой, как я или ты, значит, к нему нужен особый подход. Творческая личность, художник (от слова худо), кретин, да, но это твой кретин. Ты же знала, что он за штучка, когда выходила за него замуж. И всегда любила его именно таким. Этот поступок лишь проявление еще одной его грани, вот и все. Глупая, не дергайся, лучше гордись своим мужем!

– Гордиться?! Мне?!

Сестра вздыхает:

– Посмотри на все это с другой стороны. По крайней мере, у тебя муж не такой как у всех, он – другой, понимаешь?.. Короче, – махнула она рукой, видя, что до меня ничего не доходит, – возвращайся домой. Можешь от души плюнуть в супруга, только прекрати корчить из себя дуру! В конце концов, главный его заработок – галерея, и ее он не бросит. Вот интересно, как тебе удалось его туда устроить? Молчи, я и так знаю, что это была ты. В общем, не вздумай снова (уже в который раз!) с ним разводиться. Господи, если бы не я, ты, наверное, не вылезала бы из бракоразводных процессов! Иди уже домой. И хорошенько подумай о моих словах.

Постепенно и размеренно, своим тихим ходом прошла неделя работы Андрея в школе, и я смирилась.

И вот однажды Андрей вернулся домой непривычно рано и в необыкновенном нервном возбуждении.

– Танюш, – говорит он с сияющими глазами, – у меня сегодня был один разговор. – В этом месте следует смех без причины. – Право же, я не знаю, как начать, – закрывает он глаза ладонью.

– Сначала, – предлагаю я. – Слушаю тебя внимательно, говори.

– В общем, мне предлагают персональную выставку с презентацией и телевизионным эфиром. Конечно, это будет стоить бешеных денег, но я мечтал об этом всю свою жизнь. Таня! САМАЯ БОЛЬШАЯ и хорошо представленная выставка!

Никто из нас еще не знал, что за этими бессвязными словами начнется самый страшный кошмар.

Глава 8

«Невероятная сенсация!»

Можно подумать, бывают сенсации вероятные…

«Убийцей оказался известный художник Андрей Каюнов».

Я выключила компьютер и осталась сидеть в полной темноте. Застыв перед погасшим экраном, я думала, что именно так разливается пустота – в каждой трещинке необитаемой квартиры, в каждой клетке моего тела. Пустота.

И почему-то заледенели руки.

«Убийцей оказался Андрей Каюнов…»

– Бедная! – Кажется, ни в один разговор со мной сестра не вкладывала столько чувств. Огромная масса, мировой океан тех чувств, которые, по мнению моей сестры, следует вкладывать, словно в банк, в женщину, обманувшуюся в жизни.

– Бедная моя девочка! Бедная! – Отвратительное слово резью отдавалось в моих ушах. Было около семи утра. Накануне я заставила себя лечь в постель только в четыре.

– Танечка, милая, я звонила тебе весь вечер, до часу ночи. Это ужасно, чудовищно! Бедная, представляю, сколько тебе пришлось пережить! Как это, должно быть, ужасно, понять однажды, что ты живешь с убийцей, маньяком и психом… Ты зачем отключила телефон?

Вечером я действительно выключила телефон. Никогда в жизни меня не предавали по-крупному. Конечно, было как у всех: какие-то сплетни подруг, неурядицы с мужем, сестрой, коллегами по работе. Пожалуй, самое крупное из всех – предательство родных. Но так бесчеловечно, нагло, в лицо – никогда. Благо, выключить телефон силы воли хватило. Если бы я не сделала этого, я не вынесла бы всех человеческих голосов, по-звериному орущих мне в душу.

А потом, как и множество раз, как сотни раз – потому что больше ничего не оставалось делать, – я ходила по пустым комнатам, широко раскинув в стороны руки, и мне казалось, что я кричу в пустоту этих стен изо всех сил, но на самом деле, как я поняла уже потом, я не издавала ни звука…

– Таня, я понимаю, удар слишком жесток. Но ты сильная, ты переживешь. Когда его арестовали?

– Позавчера вечером.

– Ты видела это?

– Да. Вернулась со студии, застала полицию в квартире.

– Ты уже хоть что-то выяснила?

– Предумышленное убийство. Это пожизненное заключение, если все эпизоды докажут.

– Господи… Ты веришь?

– Нет.

– Так я и думала. А я тебя предупреждала!

– О чем?

– О том, что твой муж – псих! Маньяк! И что ты теперь собираешься делать?

– Не знаю.

– А я знаю. Первое – подать на развод. Второе – разменять квартиру. Третье – поехать в круиз по Средиземноморью. Четвертое – начать поиски нового мужа.

– Извини, я сейчас не могу говорить, спешу.

– Ты обиделась, да? Считаешь, что я сволочь? Но кто, как не я, предсказала все, что произойдет? Вспомни мои слова, я говорила тебе: твой муж – сумасшедший, маньяк, я ни секунды не сомневаюсь в том, что он убийца.

– Я сейчас снова выключу телефон.

– Я к тебе сегодня вечером приеду.

– Меня не будет дома.

– Да? И где же ты будешь?

– В прокуратуре. Или у следователя. Целыми днями – только там.

– У тебя есть адвокат?

– Нет.

– Что-нибудь придумаем. Ладно, топай в свою прокуратуру. И не сердись на меня, хорошо? Лучше подумай о том, что я тебе сказала.

Я отключилась и подумала: завтра их будет больше, через дней пять – целый город, ко дню суда – вся страна. А пока только еще один человек, свято верящий в вину Андрея…

Телефон снова взорвался звонком.

– Говорит следователь Ивицын.

– Я понадобилась вам так скоро?

– По-моему, это в ваших же интересах, чтобы следствие поскорее закончилось.

– Вы слишком красиво говорите. Если б вы еще правду говорили.

– Вы можете сейчас ко мне приехать?

– По закону, я в полном вашем распоряжении!

– Оставьте иронию. Я жду вас через полчаса: РОВД, кабинет 317. – Он подробно объяснил адрес.

Моя машина по-прежнему ржавела на стоянке. После ареста Андрея я не решалась сесть за руль. Боялась разбиться, не справившись с управлением, еще не хотела скоропостижной смерти. Знала, что, если со мной что-то случится, Андрею уже никто не сможет помочь. Надо было думать об адвокате, и надо бы прямо сейчас, но я не знала, где его искать. Наверное, следователь Ивицын предполагал, что при нашем достатке адвокатов у нас должно быть пруд пруди, и ждал, когда я приведу хоть одного за руку, хоть и радовался, что его до сих пор нет.

Шел первый день после того, как Андрея объявили убийцей. Я запрещала себе думать, что может случиться потом.

Следователь Ивицын встретил меня у входа – за эти несколько дней я уже успела привыкнуть к нему. Мы поднялись на третий этаж, прошли большую комнату, в которой было много столов и еще больше людей, затем проследовали в клетушку за перегородкой. Там помещались только стол с компьютером и два стула. Ивицын сел за стол, я – перед ним.

– Вчера прокурор был слишком категоричен в разговоре с вами.

– Вы хотите сказать, что не верите в вину моего мужа?

– Я этого еще не знаю. Существует такое понятие, как презумпция невиновности. Всякую вину следует доказать.

– Вы тоже были категоричны раньше, как и прокурор.

– В деле есть немало белых пятен. Скоро будут известны результаты психиатрической экспертизы…

– Андрей не псих.

– Это решать не вам.

– Да уж, конечно, ведь как важно и для вас, и для общественности объявить моего мужа опасным сексуальным маньяком, не так ли?

– Его будут проверять. И, если он педофил, это легко выяснится.

Я вспыхнула:

– Вы не смеете…

– Вы узнаете о результатах, – сделал он успокаивающий жест ладонями вниз. – Отныне, очевидно, мы будем часто видеться с вами.

– Где находится мой муж?

– В СИЗО.

– Когда я смогу его увидеть?

– Не скоро. Когда закончится следствие. Перед судом.

– Почему?

– Так положено. Слишком тяжелый случай.

– Не смейте зубоскалить!

– А вы ведите себя культурно! Держаться в рамках приличия – в ваших же интересах. Знаете, я ведь решил сделать вам подарок.

– Подарок? Мне?

– Да. Я заинтересован так же, как и вы, в том, чтобы восстановить справедливость. И собираюсь дать вам прочесть некоторые свидетельские показания. Этого я делать не обязан, это вообще не положено. Более того, за такое выгоняют с работы. Но, как я уже сказал, справедливость должна быть восстановлена. Во всей этой истории, – достал он платок и вытер лоб, – слишком много неясных мест. Вы поможете мне их выяснить, ладно?

Он вынул из ящика стола папку, достал из нее несколько листов и протянул мне.

– Вот, для начала показания совладельца галереи Кремера.

Я стала читать. Помню дословно:

ИЗ ПОКАЗАНИЙ СВИДЕТЕЛЯ ГЕННАДИЯ КРЕМЕРА, СОВЛАДЕЛЬЦА ХУДОЖЕСТВЕННО-АНТИКВАРНОЙ ГАЛЕРЕИ НА УЛИЦЕ ПЕРЕВАЛЬНОЙ.

26 июля вечером должна была состояться презентация персональной выставки Андрея Каюнова и телевизионная передача с презентации. Я должен был принимать участие тоже. Каюнов находился в галерее с утра. Я пришел около девяти часов, кажется, без пяти, он уже был там. Галерея кишела людьми. Каюнов попросил меня заняться обычной текущей работой, потому что сам целиком был занят своей презентацией (возился с ней как поп с кадилом). Фирмы-спонсоры, телевидение – я даже не знал большую часть тех, кто приходил к нему в то утро. Около половины десятого Каюнов сказал ребятам, дежурившим у входа в галерею, что к нему должен прийти мальчик, Дима Морозов (в котором часу – не уточнил), так чтобы они его пропустили. Помещение галереи состоит из нескольких комнат. Два больших демонстрационных зала (в одном – живопись, в другом – антиквариат), за ними – внутренние помещения, три комнаты. Одна – общая, для сотрудников, другая – совместный кабинет, мой и Каюнова, за кабинетом – хранилище. Около половины десятого Каюнов вошел в кабинет и стал просматривать какие-то бумаги. Я уже давно находился там, занимаясь текущими делами. В одиннадцать Каюнов сказал, что выйдет ненадолго. Я спросил, куда он идет. Он ответил, что к нему должен прийти мальчик и он решил дождаться его на улице, а если ребенок не придет – тогда просто проветриться. По телефону Каюнов не разговаривал, это я помню точно. Каюнов вообще по телефону в то утро (до 11 часов) не разговаривал. Вернулся он где-то в тридцать пять двенадцатого. Выглядел как обычно, вновь стал заниматься своей презентацией. Я спросил, приходил ли мальчик, но Каюнов ничего не ответил. Диму Морозова я знал хорошо, он частенько приходил к Каюнову. Этот мальчишка был довольно шпанистого вида, грубый, уже в девять лет напоминал уличного бродягу. Я возражал против его визитов в галерею – ведь у нас много ценных вещей, а малец мог иметь таких же шпанистых приятелей. У нас с Каюновым даже был спор, когда мой коллега решил выставить в галерее рисунки Димы Морозова. Я возражал против этой идеи, но в конце концов Каюнов одержал вверх и рисунки были выставлены.

Прочитав, я отложила бумагу. Ивицын скривил губы в подобии улыбки.

– Учтите, Кремер был единственным, кто находился в то утро в кабинете с вашим мужем. Эти показания просто убийственны. Теперь читайте дальше.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА АНДРЕЯ КАЮНОВА.

Я договорился встретиться с Димой Морозовым 26 июля в одиннадцать утра в галерее. Зачем? Должен был отдать ему исправленный рисунок, поговорить.

Я думал, что успею до презентации, тем более что мне нравилось общаться с этим ребенком, разговор с ним улучшил бы мое настроение, прибавил сил. Кстати, я еще не знал, что презентация будет именно 26-го, вначале это число только предполагалось. Если вы потрудитесь спросить руководителей фирм-спонсоров и всех тех, кто участвовал в создании передачи, они вам скажут, что день презентации стал известен только в последний момент, потому что имелось слишком много чисто технических проблем.

Тут я прервала чтение.

– Вы потрудились спросить руководителей фирм-спонсоров?

– Читайте дальше! Есть материалы следствия, которые не разглашаются.

Как известно, лето – время школьных каникул. Последний раз я видел Диму 28 июня, он уезжал в деревню к бабушке и должен был вернуться только 24 июля. Поэтому мы договорились встретиться 26-го в одиннадцать утра в моей галерее. Я был там с раннего утра, занимался делами, связанными с презентацией. Около половины десятого сказал ребятам, дежурившим у входа, чтобы они пропустили ко мне мальчика. Но в одиннадцать он не пришел. А в десять минут двенадцатого зазвонил мой мобильный телефон. Я находился в кабинете вместе с Геной Кремером, совладельцем, он занимался просмотром каких-то счетов.

«Мне нужен Андрей Каюнов». – Голос был мужской, хриплый, совершенно незнакомый. – «Я слушаю». – «Если тебя интересует этот сопляк, топай в подвал дома по Перевальной, 15. Подвал слева. Не заблудись!» – «Кто говорит?»

Но он уже закончил разговор. Я немедленно пошел искать этот дом. Вышел из галереи ровно в четверть двенадцатого. Гена слышал мой телефонный разговор полностью, но куда иду, я ему не сказал. Дом и подвал нашел очень быстро. Дверь была приоткрыта. Я стал спускаться по лестнице и уже на нижних ступеньках увидел кровь. В небольшом коридоре, примыкающем к лестнице, на полу была смешанная с землей кровь, она приобрела грязный оттенок. Комната тоже была забрызгана кровью. По запаху я понял, что кровь еще свежая. Части изувеченного тела были разбросаны по комнате.

Диму я опознал с трудом. Мне хотелось закричать, но я не смог. Бросился бежать из подвала, руки тряслись… В подъезде я столкнулся с какой-то старушкой, чуть не сбил ее с ног. Наверное, она решила, что я сумасшедший. По дороге в галерею взял себя в руки. Почему не позвонил в полицию? Не знаю, растерялся. А потом уже было поздно. Потом я увидел из окна галереи, как по улице проехала полиция с включенной сиреной, как возле дома 15 начала собираться толпа. Я понял, что труп обнаружили, выскочил на улицу и бросился в толпу. Тело несли на носилках, и я закричал, что знаю его, что это мой ученик. Был составлен протокол опознания, потом меня повезли в отделение полиции, чтобы я подписал. Я не сказал, что должен был встретиться с ребенком, а они ни о чем меня не спрашивали. Как по-вашему – зачем бы я выскочил на улицу и устроил все это, если убийца – я? Рассказать, что уже был в подвале, не решился тоже. Конечно, это говорит против меня, но почему-то я не смог рассказать. Почему – не знаю.

– Когда вы вошли в подвал, записная книжка была при вас?

– Да, я всегда ношу ее с собой.

– Вы сделали запись про встречу с Морозовым?

– Да, я написал еще в июне, чтобы не забыть.

– Что означает – прекратить эту историю?

– Уже не помню.

– Когда вы выбежали из подвала, где был блокнот?

– Не помню. Я вполне мог потерять его там. Я находился в невменяемом состоянии.

– Когда вы обнаружили потерю?

– На следующее утро после презентации, в галерее. Но я не помнил, где именно потерял блокнот.

– Кто может подтвердить, что вам звонили в 11:10?

– Гена Кремер. В тот момент он был в кабинете.

Прочитав, я положила листки перед собой.

– Как вы думаете, кто из них врет? – спросил Ивицын.

– Кремер.

– А ради чего?

– Этого я не знаю.

– У Кремера был повод ненавидеть Каюнова?

– Вроде бы нет. Наоборот.

– А по-моему, каждое слово Каюнова – ложь. Неудачная попытка создать себе алиби. И с Кремером ему почему-то не повезло.

Я смотрела на Ивицына, испытывая странное чувство – словно ко мне приближалось то, что я обязана была понять, ухватить.

– В котором часу был убит Дима Морозов? – Я давно хотела задать этот вопрос.

– Вы уже спрашивали, – недовольно поморщился Ивицын.

– Да. И вы не ответили на него. Но я хочу знать точное время убийства мальчика.

Недовольство теперь читалось на лице Ивицына слишком явно.

– Это относится к следственным материалам, которые разглашать нельзя. Я вам уже отвечал, что по времени все сходится, тем более что ваш муж врет – он вышел из галереи не в одиннадцать пятнадцать.

Тут я не выдержала:

– Вы не хотите говорить время потому, что Дима был убит раньше. Раньше! До одиннадцати часов!

Ивицын нахмурился:

– Думайте о том, что вы говорите!

– Да, именно до одиннадцати часов, поэтому вы молчите! Вы понимаете, что если Каюнов покинул галерею даже в одиннадцать или одиннадцать пятнадцать, то совершить убийство он никак не мог. Потому что невозможно изнасиловать, убить, разрезать на куски за пятнадцать или даже двадцать пять минут! Это полный абсурд! И это полностью доказывает невиновность Андрея!

Глаза Ивицына превратились в щелки.

– Вы берете на себя слишком много. По-видимому, с вами невозможно разговаривать по-хорошему. Единственный выход – только вызов повесткой!

Я промолчала.

– Если вы будете вести себя так, – предупредил следователь, – вы ничем не поможете своему мужу.

Я снова ничего не ответила. А он протянул еще один машинописный лист.

– Что это?

– Показания некой Ксении Агаповой, пенсионерки.

ИЗ ПОКАЗАНИЙ АГАПОВОЙ КСЕНИИ ВАСИЛЬЕВНЫ, ПРОЖИВАЮЩЕЙ ПО АДРЕСУ: ПЕРЕВАЛЬНАЯ, 15, КВАРТИРА 3.

Он на меня налетел, я как раз за молоком вышла и вот возвращалась. Я одна живу, пока силы есть ходить, я и хожу. Он на меня как налетит – глаза дикие, патлы всклокочены, руки дрожат, чуть с ног не сбил. Ну все, думаю, псих. Эта молодежь вечно сломя голову, вечно все шиворот-навыворот. А из окна Таньки-то рыжей, к которой каждую ночь шофер камаза приезжает и махину свою под окнами ставит, радио время сказало: одиннадцать часов тридцать минут. Это, значит, когда тот черт на меня налетел. Ну, я тогда в голос, а он руками взмахнул, посмотрел дико – и бегом, бегом. Даже не извинился, так-то.

– Художественный бред, – прокомментировала я. – И что это доказывает?

– Что хоть в одном ваш муж не врет.

– Он вообще не врет! Я помню, прокурор говорил что-то про показания матери Димы.

– Да. Я хотел вам их показать. Но сейчас их здесь нет, они в работе. Вы сможете прийти часов в шесть вечера сюда же?

– Да.

– Тогда до вечера.

Приблизившись к дому, увидела несколько грузовиков возле подъезда, в них грузили мебель. Это выезжали мои соседи. Возле машины суетилась бывшая соседка. Увидев меня, отвернулась.

Войдя к себе, сразу стала звонить Кремеру. Трубку взяла какая-то женщина.

– Гену можно?

– Кто его спрашивает?

– Знакомая.

– А его нет.

Явная ложь. Я слышала мужской голос, который что-то ей крикнул. Голос принадлежал Кремеру.

Собираясь в студию «Четвертого канала», я каким-то шестым чувством поняла, что еду туда в последний раз. По пути к кабинету своего шефа старалась ни о чем не думать. Еще раньше я решила, что буду вести себя соответственно обстоятельствам. Заявление об уходе по собственному желанию написала ночью, и, если признаться честно, вырвала его из своего сердца с кровью. Когда-то работа была моей жизнью, теперь у меня ничего не осталось. Следовало сделать выбор – и я его сделала. Я не могла остаться.

Открыла дверь кабинета Филиппа Евгеньевича и… застыла на пороге. Напротив Филиппа восседал прокурор, и они оба уставились на меня. К этому я не была готова.

– Зайдите, – ледяным тоном заявил Филипп, – вы явились очень кстати. Хорошо, что хоть раз в жизни не опоздали.

Это была подлая ложь. Во-первых, он не мог знать, что я приду, во-вторых, я не опоздала на работу ни разу в своей жизни. Пока я придумывала достойный ответ, он заговорил снова:

– После выпуска новостей вы проведете десятиминутное интервью с прокурором. Список вопросов возьмете у секретарши. Город наэлектризован, следует разрядить обстановку. Прокурор объяснит, что убийца арестован и опасаться больше нечего.

– Вот как? – посмотрела я на прокурора. В его взгляде сквозила ирония.

– Борис Александрович Драговский кратко изложит факты. Понятно?

Я молчала.

– Если все понятно и вопросов нет, можете идти.

– У меня есть один вопрос.

– Слушаю.

– Где и когда вы потеряли свою совесть? Здесь и сейчас?

– Я не понимаю…

Филипп раздулся, как индюк, но я его перебила:

– Я не собираюсь проводить никаких интервью и никаких выпусков новостей.

Достала из сумочки заявление и швырнула на стол. Кажется, прокурор Драговский получал от всего происходящего истинное удовольствие. Филипп стал красный, словно вареный рак, дрожащими руками он держал мое заявление прямо перед собой, пытаясь вникнуть в его смысл.

В дверях я обернулась.

– Филипп Евгеньевич, вы просто грязный подонок!

Это привело его в чувство.

– Вы… Вы ответите за это!

– Только не вам!

Так закончилась моя карьера на телевидении. Я думала, что найду в себе силы пережить еще и эту потерю, но не нашла. Каждый шаг по дороге домой превращался в сгусток мучительной боли, было трудно дышать, асфальт, расплываясь, кружился перед глазами.

К шести часам вечера я была в полиции. Большая комната опустела – лишь в далеком углу несколько человек склонились над слабо освещенным настольной лампой столом. Ивицын сидел в своей клетушке и что-то внимательно читал. При моем появлении сказал:

– Садитесь. Новости я уже знаю.

– Какие новости?

– Вы ушли с «Городского канала».

– Всегда говорила, что здесь – большая деревня.

– Земля слухами полнится. Новость сообщил мне Борис Александрович, прокурор, буквально минут за двадцать до вашего прихода.

– Представьте, я догадалась.

– Вы интересная личность. Действительно ли вы ничего не знали о своем муже?

– Я знаю о нем только то, что не понравилось бы вам!

– Так разговора у нас не получится. И где же вы теперь собираетесь работать?

– Не в уголовном розыске, это точно. Пока – нигде. До тех пор, пока не выяснится судьба Андрея.

– Это вы сказали красиво и умно. Вот, читайте.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА ЕЛЕНЫ МОРОЗОВОЙ, МАТЕРИ ДИМЫ МОРОЗОВА.