Текст книги "Краски. Бетонный дворец. Часть 2"

17

Заботливые руки скользили по ее лицу, массируя напрягшиеся мускулы и разглаживая мимические складочки. Маслянистое средство питало каждую клеточку ее кожи, между тем как сама Мелани лежала, погруженная в думы. Обычно в кабинете Тимоти Гудвина она спала, но не в этот раз. Сейчас она вынашивала план побега из постыдного «Фонда», хоть мероприятие и не провалилось с треском, благодаря стараниям супруга.

– Я думаю поехать в следующем году на выставку в Париже, о которой ты говорил, – произнесла она, не открывая глаз, чисто и звонко, отчего мистер Гудвин едва не уронил со стола мисочку с питательной смесью, вздрогнув.

– Я думал, ты спишь! – Пожурил он ее, но тут же смягчился и продолжил массаж, параллельно беседуя с клиенткой: – У тебя же Бал в это время.

– К черту Бал! – Вспылила Мелани и осеклась.

Легкая отеческая усмешка слетела с уст косметолога, но комментариев не последовало. Полежав молча несколько минут, женщина не выдержала тишины и начала разговор сама:

– Я хочу поехать со своими изделиями. В Нью-Йорке были очень ординарные эскизы, я могу лучше. Думаю, Парижский размах будет как раз для меня.

Она вещала, словно с трибуны. Звонкие ноты последних слов уже улеглись в светло-сером пространстве кабинета, но собеседник молчал, словно его это все не касалось. Лишь мерно позвякивала мисочка, из которой Тимоти время от времени брал слегка теплую смесь, которую наносил на ее лицо. Ей безмерно хотелось обратной связи от ставшего почти родным пожилого мужчины, но тот не проронил ни звука, пока не закончил массаж. Наконец, находясь уже у раковины, где мастер принялся отмывать руки и инструмент от остатков средства, он соизволил подать голос.

– Для кого ты хочешь выставляться, Мелани?

– Для Парижских компаний, очевидно, – удивилась она.

– В Америке проходит масса подобных выставок ежегодно, почему именно Парижская? – Напирал Тимоти, пытаясь подтолкнуть женщину к очевидному.

– Потому что ты сказал о ней, и мне понравилась идея, – ловко отбивала подачи та.

– Я сказал тебе о ней, как о примере. Сам я был там лишь единожды и больше не собираюсь во Францию.

Мистер Гудвин вздохнул и снова уселся на стул возле клиентки. Мягкой губкой он принялся снимать остатки средства с ее лица, заботливо и нежно, словно омывал родную дочь.

– Чем тебе не нравится Париж? – Удивилась Мелани и открыла глаза, уставшая лежать без визуальных картинок.

– Мне нравится Париж. Но создается ощущение, что ты пытаешься скрыться от «Фонда».

– Ничего подобного! – Вспыхнула женщина.

Она собралась уже вскочить с кушетки, гневно взмахнув полами приспущенного с плеч шерстяного платья цвета индиго, но ловкий мастер вовремя ухватил ее обеими ладонями за подбородок, вернув назад.

– Я еще не закончил, – мягко обосновал он свой вольный жест, после чего продолжил добрые поучения клиентки. – Ты можешь сделать прекрасную коллекцию, ни сколько в тебе не сомневаюсь. И поехать в Париж ты тоже можешь, хоть с семьей, хоть без нее. И оставить «Фонд» тоже в твоих силах, все, как ты решишь. Главное, чтобы ты понимала, связанны эти вещи или нет.

Насупившись, словно нашкодивший котенок, женщина не произнесла больше ни слова до самого прощания. Она знала, что ровно через три недели снова попадет в кресло косметолога, но сегодня спешила убраться отсюда поскорее.

– Береги себя, дорогая, – попрощался с ней мастер, душевно обняв на прощание, и дверь за ним закрылась.

Оливера блестящая идея тоже не очень порадовала. Он сидел в прохладе «башни», подперев обеими руками подбородок и нахмурив брови в ответ на лившийся из уст супруги восторженный поток информации. Мелани поежилась от холода его обычно теплого взгляда, который теперь обдавал альпийской свежестью посильнее, чем вечерний воздух, проникающий в помещение через окно. Льдистые оттенки стен и одежды хозяина кабинета уже не казались ей такими уж холодными, в их сиянии вполне себе можно было согреться после морозной баталии. Когда, спустя несколько минут, супруг откинулся на массивную спинку бурого кресла, его глаза ужесточились еще больше, собрав картинку воедино. Этому мужчине не пришлось даже задавать вопросов, он и так видел насквозь ее черепную коробку, словно та была прозрачной.

– А как же «Фонд»? – Выдал он первым заезженный вопрос.

«К черту «Фонд», – подумала Мелани, повторяясь в своих вольных эмоциях, но вслух не стала этого произносить, потому что Оливер был таким же отцом ее детища, как и она – матерью.

Ничего не оставалось, кроме как пожать плечами.

– Девять лет назад ты сказала, что никогда больше не поедешь во Францию, а тем более, в Париж, – выдал он следом, стегая бедную женщину каждым словом, словно плеткой с металлическими наконечниками.

Мелани действительно клялась и божилась не совать нос в город влюбленных, сузившийся для них в последнюю совместную поездку до номера класса люкс и старинного черного телефона на кофейном столике. После чудовищной недели поисков и неизвестности, после того, как их мирная семейная жизнь разрушилась там и выстроилась вновь, она собиралась туда опять. На фоне этого ее решение оказалось весьма смелым. И странным.

Холод взгляда супруга, убивающий своей колкостью, бьющий из-под густых бровей тяжелым психологическим ломом, сковал содержимое рта цепями. Мелани едва сдерживала дикий, какой-то животный ужас в компании того, который еще минуту назад был самым родным и близким. Все ее естество затряслось мелкой дрожью, испугавшись силы, шедшей от супруга в этот момент.

– Это было так давно, – проблеяла она, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

– Скажи еще, что твоя память не выдала никаких воспоминаний при слове Париж, – ядовито усмехнулся Оливер, наградив ее очередной порцией льда.

Мелани показалось, что его взгляд наполнился презрением и ненавистью к ней. Еще бы, она себя и не оправдывала, ведь это ее вина в том, что самый романтичный город мира ассоциировался теперь в их семье со смертельной опасностью. Вдруг ей стало безумно неуютно в его компании, словно оборвалась связь. Хозяйка «Ювелирного дома» обнесла себя бетонной стеной спокойствия, спрятав страх в глубинах подсознания. Каменный колодец, отделявший теперь сердца супругов друг от друга, тут же покрылся белесым инеем непонимания в местах, где раньше теплой рекой бежала любовь.

– Ты мог быть и более почтительным с женой, Оливер, – вдруг выдала она надменно, расправив плечи и вздернув нос на полдюйма. – Или в нашей семье теперь принято так разговаривать?

– Как? – Опешил супруг, округлив глаза.

И тут все закончилось, словно лед был лишь в ее воображении. Теплый удивленный взгляд мужа оценивал ее со всех сторон, настолько искренне не понимая происходящего, что гордая поза собеседницы начала выглядеть глупой и неуместной.

– Мне показалось, ты меня винишь в том, что Париж вообще существует! – Надула губки женщина и, получив добрую усмешку в свой адрес, покосилась на обмякшего мужа.

– Похоже, это ты себя винишь за Париж. Я – нет.

На том, собственно, разговор и закончился. И вроде бы Оливер, всегда доверявший ее решениям, предоставил карт-бланш и тут, но мимолетная картинка озлобленного ледяного монстра теперь навсегда поселилась в ее памяти за бетонной стеной, возведенной в тот вечер вокруг ее сердца.

Однако ни одно из переживаний не приближало Мелани к идее, что же все-таки везти в Париж. Эскизов украшений, пылящихся по шкафам и ящикам «Ювелирного Дома», хватит на десяток выставок, а набросков, забивающих шкаф в кабинете поместья, еще на два десятка, но все это казалось прожитым этапом, не вдохновляло, словно уже однажды перегорело и оставило за собой серую дорожку пепла. Хотелось свежести, нового потока, легкости дыхания, песни весны!

И помог ей с идеей Оливер, как и всегда, преподнесший ей на день рождения диковинный букет с редкими цветами. Она долго оценивала крокусы и первоцветы, перемешанные с тюльпанами и пионами, которым сейчас было совсем не время цвести, и те самые легкость и песня весны вдруг тронули ее каменное сердце. Именинница восторженно вскликнула, словно дикая амазонка, одержавшая победу над давним врагом.

– Каждый год я дарю тебе букеты на день рождения, Мелани, что не так с этим? – Удивился супруг, но она его уже не слушала.

Минуту спустя она уже неслась в кабинет, гордо размахивая пучком цветов, окрыленная внезапно пришедшей идеей. Оливер лишь пожал плечами на ее причуды и, перекинувшись взглядами с дочерью, уселся за праздничный стол.

– Похоже, сегодня мы отмечаем день рождения без именинницы, – усмехнулся он родным карим глазам.

И оказался недалек от истины. Добежав до кабинета, Мелани вывалила с десяток наборов красок на рабочий стол и принялась шуршать карандашом о бумагу. Вскоре из-под ее рук начали разлетаться листы с акварельными цветами из золота и платины, усыпанными многочисленными драгоценными камнями. Теперь у нее есть в запасе одиннадцать месяцев на произведения искусства, каждый из которых будет шедевром.

И никакой Дениэл Кентмор ей не помешает!

18

Она поплотнее вжалась в глянцевую кафельную стену сортира корпорации, боясь даже сделать вдох. Срастись с туалетом или прикинуться унитазом возможности не было, а ноги ее, выглядывающие из-под двери кабинки, были видны от самого коридора через вечно открытую дверь, однако Лиз не теряла надежды остаться незамеченной.

Тем временем баталия в соседнем помещении с картонными стенами продолжалась.

– Джим, ты придурок! – Пискнул худой Винни Джекил. – Ты сказал, проблемы будут только у парня! А теперь весь отдел разгребает дерьмо.

– Я понятия не имел, чем все закончится, понятно? – Рявкнул Палермо на одного из дружков. – И вообще, лучше заткнись и не разговаривай здесь об этом.

– Я тоже выхожу из игры, – пробасил неопрятный Райан Пристли. – Слишком грязная она получилась.

– Вот как? – Прошипел гневно начальник отдела. – Это ты подглядел пароль от базы рыжухи, если вдруг забыл! Скажешь, что не причем?

Голоса постепенно стихали, а Лиз все так же мечтала стать ненадолго сливным бачком. Сердце стучало где-то в районе горла, оглушая мозг и утяжеляя дыхание, а конечности вдруг стали обжигающе ледяными, словно вся жизнь покинула девушку от охватившего ужаса быть замеченной. Вообще, Лиз никогда не пыталась подслушивать чужие разговоры, а тут и вовсе предпочла бы оглохнуть на пару минут, потому что заметь толстяк ее ноги в изящных лодочках в тишине женского туалета, страшно было представить, что могло бы случиться, лишь бы тайна умерла в белоснежных стенах уборной. Но информация попала в ее уши и мозг, где уже обработалась преданным корпорации разумом и принялась как особенно важная.

– Меня это не касается, – едва слышно прошептала девушка бледными губами. – Пусть верзилы сами разбираются…

Однако изнутри она знала, что ее как личного помощника директора это очень даже касалось, более того, касалось всех, кто работал сейчас над исковым вопросом. Голоса удалились к двери общего офиса и смешались с общим гулом улья, но Лиз так и не нашла в себе сил пошевелиться, она словно вросла в кафель.

– Ты куда пропала? – Беспокойно вопросила Элис, едва лиса вернулась к стойке ресепшн, белая, словно лист офисной бумаги. – Тебя искал мистер Траст, у них там утренняя планерка с менеджерами.

Вот где она меньше всего хотела бы оказаться, так это в стеклянном кабинете шефа в команде толстого Палермо, рассуждения которого о стратегии переговоров с «Лайонс Инк» теперь казались лицемерным кощунством. Но выбора не было, идти все равно придется. Глубоко вздохнув, она присоединилась к заседанию, надеясь, что деловые мысли вытеснят из разума тревогу.

Однако та никуда не делась ни после планерки, ни после рабочего дня, ни к концу злосчастной недели, показавшейся девушке бесконечной. Сердце подсказывало, что она поступила дурно, проигнорировав вопрос. Но обсудить это с Элис или Мелани она не отважится, потому что обе подруги были напрямую связаны с корпорацией. Вне этого мира у нее не было друзей, с кем она могла бы поделиться мыслями! Или почти не было…

Она еле дождалась вторника, чтобы остаться с мускулистым тренером наедине, после чего буквально впилась в нее цепкими клыками допроса:

– Гвен, мне нужна твоя помощь!

Густые карие глаза уставились на молодую брюнетку с вниманием. Ее тугой спортивный костюм из черного бюстгальтера и неоновых салатных легинсов обтягивал плотное загорелое тело, выделяя каждый мускул на обозрение окружающим.

– Кого-то нужно поколотить? – Усмехнулась смуглянка белоснежной улыбкой, поигрывая бицепсами.

– Нет, мне нужен совет, – серьезно произнесла Лиз, чем удивила мисс Рамирес до глубины души; тренер напустила дум на лицо и, едва сдерживая пытающуюся вылезти улыбку, жестами попросила малышку продолжать. – Если бы ты узнала страшную тайну о человеке, который тебе совсем не нравится, что его подставил другой человек, который нравится тебе еще меньше, и от этого страдают много близких тебе людей, ты бы что сделала?

– Я не сильна в психологии, Лизи, честно, – ответила с улыбкой Гвен. – Я хорошо бью в нос, ни разу не промахивалась.

– Пожалуйста, соберись с мыслями! – Взмолилась девушка. – Что мне делать? Рассказать всем?

Женщина и правда задумалась, заложив на лбу тугую складку. Она потерла подбородок, а потом скользнула пятерней в короткий осветленный ежик на макушке, потирая и почесывая. Наконец, ее мозг, не обремененный мирскими проблемами, переварил исходные данные и выдал результат.

– Два человека что-то не поделили, а ты не выносишь их обоих? – Размеренно уточнила она, но тут же скривилась и удивленно воскликнула: – Какое тебе до них дело?

– Нет, ты не поняла, – терпеливо продолжила объяснения девушка своей тугодумной подруге. – Последствия колоссальные! Все страдают!

– И что? – Фыркнула та. – Раз им это по душе, пусть себе страдают.

Казалось, Гвен уже начисто потеряла интерес к проблеме. Но малышка не планировала так просто сдаваться, она возмутилась равнодушию чуть ли не больше, чем поступку Палермо.

– Но ведь это бесчеловечно! – Негодовала она, мелькая золотистыми молниями гнева в глазах цвета спелой пшеницы.

Тем временем зал постепенно заполнялся завсегдатаями заведения. Горы мышц разбредались по пространству, разбирая снаряды и занимая тренажеры, здоровались с ее собеседницей, постоянно отвлекая от серьезного разговора, махали рукой самой Лиз. Наконец, надев на предплечье знакомую алую подушку для боя, Гвен встретилась взглядом с неугомонной девицей и поняла, что та все еще ждет от нее решения ситуации.

– Тебе не кажется, что ты уже знаешь ответ на свой вопрос, просто хочешь уговорить меня в своей правоте? – Скучно протянула тренер. – Поступай, как тебе кажется верным, ты ведь больше знаешь о ситуации.

– Черт, ты права, – осознала девушка.

Она постояла несколько минут, взвешивая слова подруги, и довольно улыбнулась. Теперь она знала ответ. Лиз одернула футболку и со звонким «ха!» внезапно ударила женщине по вялой подушке, вызвав в удивленных черных глазах ответный азарт.

Если бы можно было поговорить с Оли сразу после тренировки, то разговор сложился бы идеально, потому что к утру среды Лиз потеряла весь боевой кураж. Особенно уверенность ослабевала под пристальным взглядом Джима Палермо, который как-то недобро начал поглядывать на лису. Правда, он и до этого смотрел на нее так, словно девушка уже предстала перед ним без своих темно-синей узкой юбки чуть ниже колена и тончайшей голубой водолазки, обтягивающей соблазнительную грудь, но сегодня его взгляд наполнился некой решительностью, словно теперь жертве уж точно не удастся отвертеться от его задумки.

Вдруг он начал приближаться к секретарской стойке, хищно облизывая губы и не сводя взгляда с Лиз, гипнотизируя, словно удав кролика. Девушка интуитивно попыталась найти защиты у Элис, но та даже не подняла взгляда от ежедневника, что-то записывая там своим аккуратным почерком. Что ж, она справится и сама.

Стараясь представить, как бы на ее месте повела себя Гвен, Лиз увидела главного менеджера совсем никчемным и уж больно толстым для своего внимания. Уверенно ухмыльнувшись правым уголком рта, спрятав свои страхи за бетонным торсом мисс Рамирес, помощница шефа встретила кудрявого бутуза во всеоружии своих сил.

– Сходим куда-нибудь вечером, а? – Выдал Палермо, приблизившись вплотную к секретарскому столу. – Я знаю, ты без ума от Кентмора… Но в темноте спальни я стану для тебя хоть Папой Римским!

Джим пытался шутить и быть смелым, но от Лиз не ускользнула некая застенчивость ухажера, окрашивающая его вседозволенность и наглость в нежные приемлемые тона. Но фантазия услужливо подставила под взор картинку с голым Палермо перед ее носом, и нежность испарилась, словно ее и не было. Брезгливо вздернув брови на такого большого человека, оказавшимся на самом деле таким абсурдно маленьким, Лиз утвердилась в своем решении, которое приняла вчера в зале.

– Совершенно верно, тебе не переплюнуть Кентмора, как не пытайся. Иди работать, Джимми, – выдала она тоном, отдающим сталью.

Скривившись лицом в злобную мину, толстяк выплюнул в ее адрес нечто нечленораздельное и поплелся назад на рабочее место. Зачем и приходил?! Зато теперь Лиз ждала Оли с его «верным оруженосцем Гринго» с утроенной силой. И едва перед их носом открылась дверь офиса, девушка уже стояла на ногах.

– Мистер Траст, мне нужно с Вами поговорить! – Выпалила Лиз.

– Вот как? – Заинтересовался Оли беспокойством в ее глазах. – Идем.

Только когда за водителем закрылась дверь в прозрачный кабинет, личная помощница поняла, что разговор будет складываться при нем, что делало беседу невозможной. Она оглянулась пару раз на бетонную физиономию верзилы, источающую настороженность, неумело прикрытую напускным равнодушием, и выдохнула:

– Наедине.

Начальник кивнул шоферу, и тот вышел, исполнив просьбу лисы.

– Ну, что у нас там, выкладывай, – потребовал он с улыбкой, от которой минуту спустя не останется и следа.

19

Мир сошел с ума, раз открытая и улыбчивая Лиз со страхом заявляет, что жизнерадостный Джим Палермо пытается развалить контору, Алекса, страдающая всю зиму по недоступному Балу, вкруг стала вести себя, словно влюбленная кошка, а Мелани – его родная Мелани! – избрала совершенно случайно объектом противостояния его самого, Оливера. До полного зазеркалья не хватало только звонка матери с неудовлетворением по какому-нибудь пустяку, тогда полный комплект недовольных женщин будет у него в кармане! Счастливчик, что и говорить.

Началось все с посещения его кабинета лисы, выросшей за пару месяцев настолько, чтобы высунуть, наконец, свой огненный хвост из обороны, что несказанно порадовало начальника. Выдворив его водителя вон, она принялась сбивчиво вещать про женский туалет. И можно было смело вызывать сантехника, потому что, кроме слова «туалет», ничего другого понять не удалось, но тут девушка прекратила клокотать и, взяв себя в руки, довольно жестко заявила:

– Мистер Траст, Вы искали человека, кто подставил Дениэла, помните? Это Палермо с дружками!

– Очень серьезное обвинение, Лиз, – подумав, выдал он. – У тебя есть доказательства?

– Нет, – мотнула головой помощница, но твердости не лишилась. – Только подслушанный в туалете разговор.

Ах, вот причем тут туалет.

Смелая стойка девушки, туго обтянутой в строгую офисную юбку и тонкую голубую водолазку, не вызывала сомнений в ее уверенности, а это значило, что проще развалить весь отдел менеджеров, чем переубедить ее, настроенную разобраться с Джимом Палермо.

– Что ты слышала? – Спросил он, нахмурив брови.

– Они выкрали пароль от базы Тамары и подделали документы, пытаясь насолить Кентмору, – выпалила Лиз так, словно защищала родного брата.

Нездоровая симпатия между помощником и водителем давненько будоражила весь офис, но защитить понравившегося парня, оклеветав другого, не было присуще даже такой жесткой экономической акуле, как Лиз Харви. А посему, вероятно, девушка не преувеличивала. Все же, ее глаза так и оставались полными преданности конторе, как и в любой другой момент работы в корпорации, поэтому даже самые мимолетные сомнения рассеялись довольно быстро.

– Что ты думаешь с этим делать? – Задумчиво пробасил шеф, будто мисс Харви предстояло выбрать способ наказания нерадивого работника.

– Я? Но я ведь не… – Начала было Лиз, но затихла довольно надолго. – Послушайте, но мы ведь ничего не можем сделать, так?

– Верно, – кивнул Оливер.

– Доказательств нет, Джим сейчас работает больше всех, чтобы закрыть вопрос с «Лайонс Инк», если мы его уволим, то и проблему вытягивать нам, и профсоюзы съедят фирму с мусором из шредера, – рассуждала девушка.

– Именно, – снова кивнул собеседник.

Ему нравились люди, которые умели думать. Их ему судьба подбрасывала всегда желторотыми птенцами, не умеющими даже червяка взять самостоятельно. Бывало, Оливер удивлялся, что с этим неповоротливым кукушонком вообще можно делать, но, когда давал шанс проявить себя, ни разу не разочаровывался. Каждый из его личных кукушат был достоин звания «сотрудник года», и Лиз – первая из них.

– Полагаю, пусть он сам вылезает из того, куда загнал контору, – пожала плечами помощница. – А пока нужно повесить камеры наблюдения в офисе и туалете. Для моей безопасности.

– Согласен по всем пунктам, – улыбнулся Оливер.

Что ж, она справилась с проблемой, лично ей и обнаруженной, не хуже самого Палермо, если не лучше. Потому что поставить на контроль сотрудников Оливеру не пришло бы в голову даже при очень неприятных исходах, а из уст Лиз эта мысль вылетела вполне благопристойно. Для ее безопасности.

– Лиз? – Окликнул он помощницу практически у выхода. – Как ты думаешь, стоит ли сказать об этом Дениэлу?

Девушка прикусила губу и нахмурилась, соображая, как лучше, но и с этой нелегкой задачей справилась быстро, просчитав все варианты.

– Думаю, что не стоит, – скривилась она. – Иначе он порвет Палермо пополам за это.

Оливер лишь рассмеялся на этот счет, совсем не уверенный, кто из его широких работников победит в схватке. Жир против мышечной массы. Но преданность плутовки умилила его до глубины души.

Незадолго до хитрой лисы в его домашнюю ледяную обитель постучалась супруга с искрометной идеей променять Ежегодный Весенний Бал в следующем году на поездку в клыкастый тревожный Париж. Сам Париж, правда, не был бы так страшен, если бы не реакция на него супруги все эти годы: ее теплые оливковые глаза неизменно наполнялись тяжелыми слезами при одном упоминании Франции, а теперь мнение жены изменилось в одночасье на полностью противоположное. Но и этот бы переворот он смог пережить, если бы не странная трансформация его избранницы, произошедшая в «башне» буквально на пару минут.

Во время мирного обсуждения ситуации, коих у них за семейную жизнь имелось с десяток тысяч, Мелани вдруг ощетинилась и принялась обороняться так, как однажды от него уже отбивалась подобным образом им обоим знакомая женщина.

Офелия Портер, мать его ненаглядной, невзлюбила Оливера с самого первого взгляда, как любовь, только наоборот. Их общение всенепременно складывалось из партии фехтования с подсчетом уколов соперника всякий раз, когда столкновения было не избежать. Хоть Офелия и пыталась минимизировать их встречи, но от зятя скрыться полностью не удавалось, а посему Оливеру приходилось держать оборону с минимальным повреждением оппонента. Мелани при этом всегда оказывалась под ударом, словно глина между двух кирпичей. После каждого укола он наблюдал душераздирающую тоску в глазах любимой, ранящей посильнее рапиры миссис Портер, и вскоре принял решение завершить общение с тещей для своей персоны. Супруга же еще долго поддерживала связь с матерью, до тех пор, пока чета не перебралась в новое поместье восемь лет назад.

То ли Офелия сочла их неприлично большой новый дом личным оскорблением, то ли Мелани решила спрятать Алексу от невменяемой бабушки, но факт оставался фактом: отношения между двух семей замерли во времени, покрывшись приличным слоем бетона. И вот теперь эти глаза, поджатые губы, манера общения и гордая осанка захватили, словно чума, и разум Мелани. Пусть все закончилось, едва начавшись, но предчувствия недоброго уже пустили корни в его сердце, дав восходы тревоги.

Вскоре после этих двух сцен его ждала другая история, не такая жуткая, но не менее обескураживающая, потому как говорящая, что его единственная дочь незаметно для всей их семьи беспросветно влюбилась. Утро началось обычными действиями, не предвещавшими ничего подозрительного. Дочь, закрывавшая третью за год сессию с итоговой работой и восьмью экзаменами, как всегда играючи, встретила его в гостиной бодрая и веселая. Оливер поражался, как ей удается это делать: обязательства не давили на девочку страшным гнетом и не отражались на ее внешнем виде и настроении, наоборот, в дни зачетов она была на душевном подъеме.

Он вспоминал, как с трудом давалась учеба им с Мелани – хотя жена в школе очень прилежно работала, в отличие от него – и не понимал, откуда такие таланты у их дочери.

– Доброе утро, пап! – Воскликнула она, подсветив счастьем и позитивом его бренное настроение.

– Доброе утро! У тебя сегодня снова экзамен? – Поинтересовался Оливер, хотя знал ее расписание не хуже ее самой.

– Да, последний. А потом я решила пару месяцев отдохнуть, – выдала Алекса свои планы, смущенно взглянув на отца, и отвернулась к раковине наполнить чайник водой.

– Чем хочешь заниматься? – Спросил он.

Ответа не слышалось довольно долго. Оливер уже успел забыть о своем вопросе, заданном исключительно с целью участия, но никак не с тем, чтобы вызвать у дочери конфуз, случившийся в ее подростковой головке. Наконец, она несмело нарушила молчание.

– Хочу порисовать маслом. Мама обещала подарить на день рождения краски и холсты, – ответила она, не оборачиваясь.

– Отличное занятие! – Кивнул отец, не придав значения тому, что до именин дочери еще целых два месяца, планы на которые та решила оставить при себе.

С самого раннего детства Алекса рисовала всем, что только могло рисовать, причем очень прилично. Некоторые из своих работ она даже выставляла на продажу, но это было больше ее хобби, которое гениальная малышка не хотела развивать в качестве профессионального навыка.

– Пап, расскажи, как вы с мамой познакомились, – попросила дочь, резко обернувшись.

Его взору открылось застенчивое личико с пунцовыми щеками, родное и близкое в той же степени, сколько недосягаемое и невесомо изменившееся безвозвратно. История, которую просила рассказать Алекса, уже с десяток раз звучала в стенах этого дома для ее ушей. Причем, в каждый из них девочка задавала один или два лишних вопроса, будто открывала пасьянс навыков любви по одной карте. В этот раз Оливер почему-то очень смутился, и только много позже он понял почему. А пока глава семьи старался поддерживать неспешный ток разговора, неумело скрывая вдруг подступившие к сердцу чувства.

– Мы учились вместе, ты вроде бы знаешь, – пробубнил он, но Алекса не придала этому значения.

– А было такое чувство… – Вдруг она запнулась, – будто… Знаешь, будто ты ждал ее всю жизнь?

– Хм, любовь с первого взгляда? – Уточнил Оливер, улыбнувшись. – Ты об этом?

Мужчины странно любят взглядом, лучше бы и не любить им. Эти выстрелы глазами, в сторону объекта воздыхания, вульгарный гогот на несмешные шутки, попытки бороться с друзьями на глазах у девчонок, ну, и непристойные разговорчики, делающие тебя на несколько лет старше, по твоему личному мнению. Да уж, какая там любовь в школьном возрасте?

– Нет, не любовь, – отмахнулась юная собеседница. – Пап, я не знаю, как это объяснить. Как будто все, что было до мамы – не опыт, а с ее приходом началась жизнь. И как будто это не подвиг, а вполне естественное состояние, ты же ее ждал.

– Нет, такого не было, милая, – выдохнул глава семьи.

– Ладно, не важно, – улыбнулась она, отводя взгляд. – Сколько лет вам было, когда вы впервые встретились?

Все же, если перестать искать скрытый смысл в словах дочери и просто отвечать на ее вопросы, смущение заметно уменьшалось. Чем он и занялся, стараясь оставить анализ на потом, когда сможет остаться наедине с собой. Оливер взвесил на скорую руку, насколько полезна или вредна будет правда об их с Мелани ранних отношениях для единственной дочери, и решил быть искренним.

– По четырнадцать. Восьмой класс. Тогда все восьмые классы перемешали, и мы оказались с ней в одном. Совсем еще дети, понимаешь?

– Да, младше меня, – подсказала дочь и улыбнулась.

– Что же я тогда подумал? – Вошел в раж родитель. – Вероятно, что у нее можно списать алгебру.

– Пап, ты несерьезный, – рассмеялась Алекса.

Она доделала какао и поставила кружку перед его носом. Движения ее стали плавными и мягкими, словно набрались неспешного природного потока, как раз того, который он любил в Мел. Ярко выраженная талия подчеркивалась тонким пояском в цвет домашнего платья еловых тонов с крупным цветочным рисунком, а тело совсем перестало напоминать угловатого подростка.

Черт, когда его дочь успела стать женщиной? Вот, что смутило его в самом начале разговора с Алексой: она не была больше его малышкой!

К входу подъехала служебная «БМВ», дав ему вескую причину оторвать взор от той, что еще недавно была ребенком, и Оливер засобирался. Девушка кокетливо взглянула в темное стекло кухонного гарнитура и, поправив волосы, вышла за отцом, чтобы проводить его. После стандартных ритуалов с ним, Алекса повернулась к водительскому окну и помахала рукой, очаровательно улыбнувшись.

Тонированное стекло отъехало вниз, чтобы открыть взору его водителя, так же улыбающегося в ответ. Они молча одаривали друг друга счастливыми взглядами, после чего смущенная Алекса, много раз оборачиваясь, направилась в дом.

Оливер явно не отличался проницательностью, потому как источник утренних вопросов дочери он осознал только после наблюдения в дороге за рассеянной улыбкой своего шофера, которая не исчезала до самой парковки возле офиса корпорации.