Текст книги "300 дней и вся оставшаяся жизнь"

Глава 38

Генка проснулся оттого, что кончилась темнота – серое декабрьское утро просачивалось в окно. И хотя привычки понежиться в постели у него с детства не было, сегодня он не просто нежился. Сегодня был первый день его счастья. Как первый день царствования Людовика какого-нибудь. Вот не было счастья, а вот оно наступило. Почему бы не отметить первый день счастья тожественным и церемониальным валянием в постели? Просто необходимо отметить.

Она, видимо, вставала ночью – по крайней мере на диване валялось одеяло, которого с вечера не было. Вставала, но так и не оделась, учла его пожелание. Он вспомнил, как она напала на него вчера возле входной двери. Быстро, между прочим, напала, отличная у нее реакция. А сколько эмоций! У нее, кажется, даже волосы распушились, как загривок у разгневанной кошки. Теперь придется учитывать, что она обладает бешеным нравом, скверным характером и вообще склонна к рукоприкладству. Генка тихо рассмеялся от удовольствия.

– И что это нас развеселило с утра пораньше? – поинтересовалась Инночка сонным голосом и села в постели.

Генка повернулся, потянулся к ней, но тут она заметила, что совсем рассвело.

– Воронцов, ты совсем обалдел? Тебе к какому часу на работу? Черт, проспала! Первый раз в жизни проспала, из-за тебя, между прочим!

Она опрометью бросилась в ванную, а он, лениво поковырявшись в куче одежды, извлек и натянул трусы. Он хорошо выглядел в трусах. В состоянии покоя – как бегун на длинные дистанции. Поджарый, сухой, жилистый. Шрам… Ну и что, подумаешь, шрам… Не болит, и ладно. Так, в одних трусах, и отправился на кухню, ставить чайник. Все равно в магазине, начиная с третьего дня его работы, никто не смотрит, во сколько он пришел. Татьяна Ивановна точно знает, что к моменту прихода товара макулатура будет порезана и связана в аккуратные, неподъемные брикеты, овощи на весь день будут расфасованы, брак разложен по пакетам, взвешен и расписан маркером. А без кружки чего-нибудь горячего, хоть чая, хоть кофе, он все равно не работник.

Впрочем, выяснилось, что опаздывает только Инночка, минут на пятнадцать – точно.

От заваривания чая Генку оторвал звонок в дверь. Он в принципе предполагал, кто бы это мог быть. Скорее всего, маман узнала, что он вернулся в город. Доложил кто-то из соседей, и теперь начнется старая песня: я, мол, на отцовскую квартиру тоже права имею, давай, продавай, а сам будешь с нами жить. С ними, с маман и ее сожителем, мог жить только слепоглухонемой кататоник, и то недолго. Сколько там человек без еды протянет? Да и квартира принадлежала Генке на абсолютно законных основаниях, покойный папа вовремя озадачился, зная нрав своей бывшей супруги. Маман юридические обстоятельства никоим образом не смущали, и примерно раз в месяц, по крайней мере до армии, она наносила Генке визиты. Он подозревал, что периодичность этих визитов напрямую зависит от даты выдачи пенсии. Грубо говоря, кончились деньги на водку – самое время проявить родительские чувства. Генка скорчил недовольное лицо, покривлялся еще пару секунд перед зеркалом и, добившись нужного эффекта, пошел открывать дверь.

На пороге вместо Раисы Петровны стоял гламурный до невозможности Голубев. Сегодня они с Инночкой и Фридой договорились ехать выбирать Катьке и Диме подарок на свадьбу. Вчерашний вечер полностью выбил Лучинину из колеи, она напрочь забыла, что Витка и Фрида будут ждать ее в Генкином дворе в девять утра. И Фрида, возмущенная пятнадцатиминутным ожиданием подруги, направила за ней Виталия. Мужчины рассматривали друг друга так, как будто каждый из них вдруг оказался в зоопарке. По какую именно сторону решетки – тут их мнения диаметрально расходились.

– Что вам угодно? – спросил Генка, забыв поменять выражение лица, припасенное для матери.

– Вы, наверное, Геннадий Воронцов? – плохо изобразил любезность Виталий. – Мне бы госпожу Лучинину, мы договорились на сегодня…

У Генки потемнело в глазах. Кто этот хлыщ? О чем это они с его, Генкиной, Инночкой договорились? Все договоры на сегодня, как и на завтра, на послезавтра и навсегда – отменяются.

От неминуемой драки спасла Виталия вышедшая из ванной Инночка. Генка слушал ее сбивчивые объяснения и думал, что стал конченым психопатом со своей любовью. Это просто Фридкин жених, они, оказывается, кому-то там за подарками собрались. А Фрида тоже хороша, поленилась подняться. А он из-за нее чуть человека не убил… Ну, убить, наверное, не убил бы, но допросил бы с пристрастием… Она же сказала ему сегодня ночью, что любит его. Русским языком. Пустырничка попить надо, вот что. А то нервы ни к черту.

Тут он вспомнил, что выражение лица «здравствуй, мама» он так и не поменял. Что о нем человек подумает? Но подумать никто никому ничего не дал: Инночка начала их знакомить. Эта сцена вылилась в откровенно комическую, особенно если учесть, что Виталий о существовании Генки знал, и даже имел причины относиться к нему хоть как-то, а Генка стоял в одних трусах, балбес балбесом, думал, как незаметно повернуться так, чтобы не светить своим шрамом метровой длины, во весь бок и дальше, и какое он произвел первое впечатление на Инночкиного хорошего друга, открыв ему дверь в трусах и со зверской рожей. От этих мыслей он отвлекся, услышав что-то про работу заведующего отделом вместо Инночки. Но разобраться, что имеется в виду, ему не дали – она уже застегнула сапожки, накинула курточку, быстро поцеловала Генку, не забыв слегка прихватить зубами многострадальное ухо, и упорхнула со своим хорошим другом. Как только дверь захлопнулась за ними, Генка тут же стал думать, как бы выяснить поподробнее, что это за друг и в честь чего он такой хороший.

Пора было собираться на работу.

Татьяна Ивановны поджидала его. Несмотря на то, что декабрь только начался, надо бы уже украсить торговый зал, «ты такой высокий, сыночек, поможешь? А еще девчонки рассказывают, ты вчера две бутылки коньяка дорогого поймал, ну, когда эта дура, Наташка, выставляла – и уронила…»

Это и правда был цирковой номер. Совсем молоденькая Наташка доставала из коробок бутылки и ставила их на полку. В том, что произошло дальше, ничего удивительного для Генки не было. Еще позавчера он случайно услышал на подступах к курилке, что все незамужние девицы супермаркета и половина замужних в придачу, считают его «интересным мужчиной». Завидев Генку, Наташка отвлеклась, и две бутылки, которые она пыталась ставить одновременно, так же одновременно выскользнули из ее не очень сильных и ловких рук. А может, просто уже усталых. Генка был уже знаком с первым правилом супермаркета: что разбил – то купил. Сейчас на каменный пол летели две, а то и три Наташкины зарплаты. Может, для кого-то происходящее и выглядело чем-то быстрым. Генка успел увидеть, как округлились Наташкины глаза и вытянулось лицо. Новый год без копейки – перспектива не из радужных. Но подумать об этом он уже не успел. Зато, уже падая и точно зная, как перекатиться, чтобы не грохнуть этот проклятущий коньяк, он выхватил бутылки из воздуха в каких-то сантиметрах от пола. Встал, протянул Наташке добычу. Та смотрела на него целую минуту все теми же круглыми глазами, а потом развернулась и убежала. Генка поставил злополучные бутылки на место, а потом, поняв, что Наташка вернется не скоро, выставил на полку и остальные. Чего им посреди магазина в коробке-то стоять, еще заденут.

Сегодня это происшествие уже стало легендой, обросло поражающими воображение подробностями: и что он с другого конца магазина успел добежать, и сальто по дороге сделал…

Что теперь ему еще и спиртное придется на полки выставлять, догадаться было не сложно. По крайней мере, все, кроме копеечной червивки и пива. Другой вопрос – новогодние украшения. Генка не совсем понимал, чего от него хотят. Игрушки, что ли, к потолку присобачить во время обеденного перерыва? Тогда зачем такой политес? Задача, как выяснилось, оказалась практически неразрешимой: украшать торговый зал было нечем. То есть совсем нечем. Ни шариков, ни мишуры, ни цветной бумаги. «Снежинок, Ген, попросила нарезать, так эти дурочки такого уродства понарезали, что только бумаги жалко». Генка уже знал, как решить проблему старшего товароведа, но на осуществление проекта нужно было время. Да и вспомнить кое-что не помешает. Так что если ему сегодня еще и со спиртным возиться, он тогда лучше дома что-нибудь сделает, а завтра представит готовый результат. Татьяна Ивановна облегченно вздохнула, улыбнулась, и уж совсем было собралась потрепать парня по щеке материнским жестом, но передумала. Ну его. Хороший он, конечно. Безотказный. Меньше чем две недели прошло, как устроился, а уже без него – как без рук. И все-таки есть в нем что-то такое… Потреплешь по щеке – без пальцев останешься.

Наташка подстерегла Генку на дебаркадере. Сказала, что не знает, как и благодарить. Он сказал – никак. Никак не благодари, не успевал бы – не прыгал. Может, им выпить вместе, обмыть, так сказать, ее чудесное спасение? Нет, ему сегодня домой пораньше надо. А завтра?.. И завтра тоже пораньше. И всегда пораньше. Не обижайся, Наташ…

Только сейчас до Генки дошло, что девчонка просто пытается набиться в подружки. Еще совсем недавно ему такое и в голову не пришло бы. И мысли такой не допустил бы. А сейчас он не думал о своем шраме. Какой шрам? Он, Генка, наверняка самый красивый, раз Инночка его полюбила.

Рабочий день пролетел быстро, и домой Генка летел, как на крыльях.

Глава 39

Инночка порядком нервничала, ожидая Генку. Сразу после работы она заскочила домой и нарвалась на мамин ультиматум: если она, Инночка, и дальше собирается сожительствовать со своим… Короче говоря, пусть приводит домой и знакомит по-человечески. Интересно, а мамочка представляет себе, как подобное предложение будет расценено ее… сожителем? Слово-то какое мерзкое, прямо из милицейского протокола… А что, замуж ее так и не позвали? Чудесно, значит, ты еще и навязываешься молодому человеку, который тебе в сыновья годится. Просто замечательно, именно для подобных поступков тебя и растили…

У мамы было, видимо, еще много разных аргументов в запасе, но Инночка не выдержала и просто сбежала. В какой-то мере Капитолина Ивановна была права, но все происходило слишком быстро. Один разговор с Виталием сегодня чего стоил. Слушать его было и смешно, и противно. Эстет Голубев считал ее связь – он так и выразился: связь – с Воронцовым мезальянсом. Она достойна большего, чем этот странный парень, у которого лицо меняется, как рисунок волн в ветреную погоду. У Инночки просто язык чесался высказать все, что она думает на тему кто кого достоин, и только присутствие Фриды спасло Голубева от парочки неприятных откровений. Подарки они, правда, выбрали. Инночка остановилась на сервизе на двенадцать персон. Ехидная Фридка просто извела подругу вопросами: зачем столько, молодоженов же всего двое, двенадцать персон со всеми друзьями не наберется. В ответ Инночка предположила, что темпераментная Катька может захотеть разбить об голову какого-нибудь обладателя особенно длинного языка пару тарелок, и тогда количество приборов придет в соответствие с количеством гостей.

Виталий выступил в своем репертуаре. Он почему-то решил, что главный человек на свадьбе – это никакой не жених, а невеста. В результате их поход закончился в ювелирном магазине, а выбор Голубева пал на совершенно лишнюю в семейной жизни вещь. Плоское колье шириной в два пальца из белого и классического золота выглядело шикарно, но куда его носить в небольшом провинциальном городке? В булочную? В троллейбусе щеголять? Да Катьке с охраной ходить придется, если хоть кому-нибудь случайно придет в голову, что у нее на шее царское украшение, а не побрякушка из киоска «Роспечати». Интересно, что он Фридке на свадьбу подарит, шапку Мономаха или бриллиант «Кохинор»? Или небольшой остров в Средиземном море и графский титул в придачу? Фрида хихикала вместе с Инночкой, пока Виталий расплачивался за «аз есмь царь».

Так что вечером, когда Генка и Инночка встретились дома, настроения у них были совсем разные. Она рассказала ему о требованиях матери. Генка про себя ухмыльнулся: разве это требования? Это нормальные, законные вопросы. Вот его мать… Ладно, Инночке лучше не знать, со своей маман он как-нибудь самостоятельно разберется, что-нибудь придумает. Что же касается Капитолины Ивановны, то он, честное слово, именно сегодня не может. На работе попросили одну штуку сделать. Но он может позвонить и предложить для официального и дружественного визита любой другой день. Послезавтра, например, у него выходной.

– Ага, а у Катьки свадьба, – заметила Инночка.

– Ну и прекрасно, пообщаемся без тебя, что я, ребенок малый?

– Мама тебя без артподготовки в моем лице просто съест, – засмеялась она и обвила его шею руками.

Только через час Генка вспомнил, что обещал сделать украшения для магазина.

– Ладно, Ин, ты, наверное, устала, ты спи. А мне тут халтурку одну сляпать надо… – сказал он, неохотно вставая с дивана.

Она заинтересовалась. Генка объяснил, что на работе ему дали поручение в стиле «иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Выкручиваться он предполагал, вспомнив, что в молодости… и нечего тут хихикать… так вот, в молодости он увлекался оригами. Бумага для принтера в доме найдется. Инночка вспомнила, что еще в институте их учили делать из бумаги объемные конструкции. Достоинством этих штуковин была облегченная транспортировка – они складывались и раскладывались. Генкино творчество получалось красивее, но каждое изделие надо было нести отдельно, трепетно, лучше – на вытянутых руках. Оба увлеклись, а когда вспомнили, что Генка собирался звонить, время перевалило за полночь.

Вся комната была завалена импровизированными новогодними игрушками. Смущала только полная белизна этого великолепия. Было решено: делать – так делать, и черт с ними, с деньгами. Перед работой Генка купит несколько баллончиков краски, той, которой подростки на стенах малюют, и парочку упаковок елочного «дождика» или конфетти. В магазине он раскрасит все эти шары, объемные восьмерки, цветы и прочие бумажные фигуры, а пока краска сохнет, обсыплет весь этот полоумный гербарий резаным «дождиком». Кич, конечно, но торговым людям должно понравиться. Главное, всю эту ерунду умудриться дотащить.

Татьяну Ивановну ожидал культурный шок. Грузчик явился в магазин на полтора часа раньше, чем положено, да еще и в сопровождении очень красивой девушки. Руки у обоих были заняты огромными пакетами. Девушка сразу куда-то умчалась, а Генка попросил спокойное место, где к нему не будут лезть, и помощника. Любого, можно и бестолкового. Старший товаровед была настолько заинтригована, что помогать вызвалась сама, а творческий уголок на свой страх и риск решила расположить в директорском кабинете, пустующем по причине поездки хозяйки в головной офис на предмет получения руководящих указаний. Один угол они с Генкой полностью закрыли старыми газетами. Татьяна Ивановна ничего не спрашивала, и Генка постепенно забыл, что работает в паре с непосредственным начальством. Он четко представлял себе конечный результат, а она не понимала ничего. Через полчаса он командовал, а она была на подхвате.

Сначала занялись Генкиными шедеврами. К каждому приделали ниточку, потом, держась за этот хвостик, чтобы не испачкать руки, на фоне газет неравномерно поливали краской из баллончика и пригоршнями обсыпали измельченной мишурой. Получалось очень красиво. Потом пришел черед Инночкиного творчества. Татьяна Ивановна открыла рот и забыла его закрыть, так все было необычно. Казалось, простой белый лист, сложенный в несколько раз. Но Генка брал его со стола за какой-то одному ему известный уголок – и в руках оказывался шар в шаре или спираль ДНК, закрученная внутрь самой себя. Красили они часа два. Когда все украшения приобрели окончательный вид, директорский кабинет оказался завален удивительными украшениями почти под потолок и стал похож на лавку какого-то восточного волшебника.

– Сыночек, да это ж просто чудо! Вы вдвоем со своей девушкой, небось, всю ночь работали?

– Нет, Татьяна Ивановна, оригами только кажется сложным. Там если понять десяток принципов, можно не по образцам делать, а так, из головы. Ну, придумывать, в смысле. Пойдемте развешивать?

Это было шоу не только на весь магазин, но и на все окрестности. Покупатели доставали сотовые телефоны и рассказывали знакомым, какая феерия происходит в супермаркете на Ленинской. Народ в магазин все прибывал, в кассы стояли километровые очереди, а Генка с Татьяной Ивановной выносили из подсобки все новые и новые чудеса. К обеденному перерыву в магазине было уже не протолкнуться. В этот момент и появилась директорша. Через две секунды декораторы были вызваны на ковер.

– Таня, ты чокнулась? Кто тебе позволил тратить директорский фонд? Я, конечно, понимаю, премия за лучший торговый зал нашему супермаркету обеспечена… Но сколько денег ты на это все угрохала?

– Рита, не ори не разобравшись! Нисколько я не угрохала. Это вот он, Генка наш, сделал.

– Что сделал? Это его, что ли, идея – оставить коллектив без новогодней вечеринки? Я тебя предупреждала, паршивец? По статье, к чертовой бабушке…

– Маргарита Васильевна, позвольте объясниться, – спокойно сказал Генка, хотя внутри у него все мелко подрагивало от злости. – Все, что вы видели, это просто поделки в древней японской технике оригами…

– Что ты мелешь? Какие оригами вверх ногами?

– Рита, он все из дома принес. Я сама обалдела. Это все обычная бумага. А красили мы у тебя, вон угол, видишь, газетами залеплен? Краску он тоже сам принес…

Директорша замолчала. Генка и Татьяна Ивановна переглянулись и пошли на дебаркадер, на заслуженный перекур, свой обед они все равно пропустили. Курили молча. А что тут скажешь? Нет правды на земле, но правды нет и выше?..

Генка позвонил Капитолине Ивановне уже из дома. Трубку схватил Сашка и сразу напросился в гости, а уж потом пригласил бабушку к телефону. Та была более чем сдержанна, припомнила, что когда-то была знакома с молодым человеком, поинтересовалась его намерениями относительно дочери. Подумав, холодновато объяснила свой интерес: если у него серьезные намерения, то завтра она ожидает их с Инночкой на предмет обсуждения дальнейшей жизни, а если он собирается воспользоваться чувствами бедной девочки, то визитами к ней, Капитолине Ивановне, можно себя и не затруднять. Генке стоило огромного труда не заржать, чудом удалось сдержаться и ответить в тон: намерения у него самые благовидные, будущее у них с Инной Алексеевной непременно общее и, как он надеется, счастливое. И завтра вечером, часов около семи, он надеется попросить у Капитолины Ивановны руки ее дочери. Хорошо, что Инночка не слышала весь этот цирк, могла бы, не дай бог, подумать, что он просто издевается. Хотя кто над кем издевается – это еще вопрос. Старушка – кремень. Завуч с бог знает каким стажем. Надеть-то нечего на столь ответственную встречу. Ладно, Инночка завтра на свадьбе гуляет, а он прорвется.

Для визита ему пришлось купить новые джинсы, черные, классические и нормальные по длине. В Красногорском приобретении можно только мусор выносить без ущерба для самооценки. Приличные джинсы его роста стоили дорого, и поэтому покупку остальной одежды пришлось отложить на неопределенный срок. Генка понимал, что процесс обворожения Капитолины Ивановны не должен растянуться. Она изначально настроена против него – значит, нужно брать нахрапом.

Она встретила его во всеоружии. Да, старушкой он ее за глаза окрестил, мягко скажем, опрометчиво. Давным-давно кто-то сказал ему: хочешь узнать, как будет выглядеть жена через сорок лет, внимательно посмотри на тещу. Будущая теща выглядела аристократично: подтянутая, причесанная, сосредоточенная. Истинная леди. Сосредоточенная, видимо, в ожидании его, Генки. Она была настроена резко и негативно. Хорошо, что при их первом разговоре не было ни Сашки, ни Инночки. Капитолина Ивановна взяла с места в карьер.

Что у него с жильем? Отдельная однокомнатная квартира? Долгов перед ЖКХ у него нет? Отлично. Ах, он перед призывом в вооруженные силы оплатил коммунальные платежи на два года вперед? Очень разумный поступок. Надо полагать, что он понимает, что разлучать ее дочь с сыном, даже для создания новой семьи, – это несправедливо и жестоко? Отлично, так какой же он видит выход из создавшегося положения? Не может же ребенок спать на кухне?

И тут Генка решил рискнуть. Это было как в кино, как в дурацком фильме про какой-нибудь Лас-Вегас. Каким-то тридесятым чувством – чувством, благодаря которому он обходил растяжки и ловушки, даже не замечая их, там, на юге, – он предложил Инночкиной матушке все, что у него было – его дом. Краем уха он слышал, что Капитолина Ивановна до сих пор учительствует, преподает. А значит, нуждается в спокойном месте для работы. Может, это диссертация? Или книга? Методическое пособие для педагогов? Это недалеко, всего две остановки на транспорте. У нее будет своя мастерская, как у художников. Свой кабинет. Безусловно, он составит дарственную. Это и послужит подтверждением серьезности его намерений.

Она на минуту растерялась. Но только на минуту. А он вообще в курсе, что Инночке тридцать три года? Ах, ему двадцать пять? Так, может, он торопится с решением?

Генка был готов разрыдаться. Ну что ей еще надо? Что? И тут Капитолина Ивановна высказала просьбу. Просьбу, а не требование: я вижу, вы порядочный мальчик, может, вы дадите моей взбалмошной дочери время? Пусть подумает немного, буквально пару месяцев? Бедная девочка склонна принимать решения, о которых потом приходится сожалеть… Свидетельство тому – ее первое замужество, вы знаете, что она была замужем? Продолжайте свою жизнь с ней, но не говорите ей о браке, на который вы, я вижу, настроены. Пусть подумает спокойно. Впрочем, Сашка от вас без ума, только и твердит: Генка, Генка… Может, права молодежь, а не я… Она хотела сказать «старая дура», но решила, что выйдет из образа. Отделалась тривиальным: вам жить… Генка клятвенно пообещал Инночкиной матери вести себя разумно, то есть, с его точки зрения, как полный идиот, и на этой ноте их встреча в верхах подошла к своему логическому завершению. Он уже поднимался со стула, чтобы уйти, когда Капитолина Ивановна выложила перед ним два исписанных каллиграфическим почерком листка. Это оказалось чем-то вроде договора о намерениях или торжественной клятвы вступающего в ряды пионерской организации. Потенциальная теща подготовила меморандум в двух экземплярах, общий смысл такой: первым о законном браке он, Генка, не заговаривает без веской на то причины. Авторучка прилагается, осталось только подписать. И он подписал. Подписал как под гипнозом. Оба экземпляра, один из которых ему было предложено забрать с собой.

Генка не знал, что и как приходится выслушивать его любимой женщине прямо сейчас, в эту самую минуту.

Инночка пришла на Катькину свадьбу с опозданием. Специально. Чтобы был повод так же незаметно смыться. Сегодня Генка должен был отправиться на собеседование с мамой. Она могла думать только об этом и тревожилась. Его надо было поддержать, может, объяснить, какой непримиримый человек ее мамуля, а может, просто заставить забыть об этом визите.

Надо подарить молодоженам подарок, сервиз. Кстати, дорогущий, зараза, но зато красивый и стильный. Сказать какую-нибудь глупость – и бежать домой, приводить Генкину психику в порядок…

Но не тут-то было: Инночку изловили Катька и Тамарка, чуть позже к ним присоединилась Фрида. Невеста, надо полагать, пела с Тамаркиного голоса: ты что, с ума сошла?! Инночка аж опешила. А Катерина продолжала в своем коронном стиле «бульдозер»: на что тебе сопляк, да еще и с войны? Ты хоть понимаешь, что ты вытворяешь? Что он тебе может дать? Тамара молчала, но одобрительно кивала на каждый Катькин выкрик – та просто не умела разговаривать спокойно, когда была возбуждена.

– У тебя, между прочим, сын растет! Чему он его научит – людей резать? Тех, кто не согласные? К тому же восемь лет разницы. Ты хоть понимаешь, что через год ты ему надоешь, и он бросит тебя не задумываясь?!

Инночка даже не представляла, как можно прервать этот шквал гневного возмущения. Ведь Катька Генку даже не видела ни разу. Это Тамаркино мнение, чем-то Генка ей не понравился с первого раза. С другой стороны, какая разница, нравится он кому-то или нет? Может быть, мужья подружек ей тоже не очень нравятся…

Инночка просто не видела смысла что-то доказывать или объяснять подругам. Что доказывать, что объяснять? Что Генка ни черта не хуже Мишки, Димки и уж тем более Голубева? Что она его любит? Инночка молча слушала людей, которые большую часть ее жизни были для нее главными, и думала, как бы побыстрее смыться, как бы побыстрее оказаться в Генкиных объятиях, чтобы слушать его голос, осязать всем телом его тело, греться его теплом, радоваться его радостью…

Она думала, как он погладит ее по спине: рассеянно и в то же время – по-собственнически. Ей нравилось думать, что она – его собственность, в то же время понимая: нет, не собственность, она его королева. Он сам так сказал.

Есть такая штука – белый шум. Именно так она сейчас воспринимала Катьку. А все остальные молчали, Тамара – неодобрительно, Фридка – понимающе. Инночка докурила и ушла. Расцеловав ошеломленную невесту напоследок. Вот что они все понимают, а? Хотя, с другой стороны, откуда им знать?

Ей захотелось прогуляться. Пройтись по свежевыпавшему снегу. Она где-то слышала: каждому – по делам его. И думала: это слишком резко, но в принципе, по существу. Вот у Томки Мишка – партнер, у Катьки Димка – подкаблучник, у Фридки Витка – романтик, сокровище для поэтической души. А она, Инночка, душа не поэтическая, и ей достался рыцарь, король Артур. Непонятно, откуда взявшийся в их провинции, но настоящий. И зря она на него напала из-за магазина. Король и на помойке останется королем. Там, в истории, был еще какой-то Ланселот. Ей не нужны посторонние Ланселоты, ей хватит короля. За глаза хватит.

Она пришла наконец домой, и он бросился к ней с порога: как ты долго, ты забыла, в какое гестапо я сегодня угодил? Он принялся раздевать ее. Помог снять куртку, повесил на вешалку, не очень умело, но очень нежно стал стаскивать с нее сапоги, потом поднял на руки и понес в комнату, на ходу жалобно приговаривая, что ее мама Маргарет Тэтчер, и вообще, если бы он заранее знал, что в такое гестапо попадет… Инночке было грустно слушать про Маргарет Тэтчер. Она отчетливо понимала, что ее матримониальные планы одобряют, кроме Генки, конечно, только сын и подруга Фрида.

– Ген, я вот понимаю, что все женщины любят ушами, так во всех гламурных журналах написано. Только можно сегодня без гламура, а? Просто обними меня, я так от всего этого дурдома устала…