Текст книги "300 дней и вся оставшаяся жизнь"

Глава 13

Витка позвонил вечером. Номер домашнего телефона она ему не давала, и если бы речь шла о другом человеке, звонок ее несомненно разозлил бы… А, собственно, что тут загадочного – просто взял в бухгалтерии у Полины Георгиевны, она же отдел кадров по совместительству. Ничего умного, как сказал бы сын.

Витка спросил о самочувствии и настроении. Спросил, не поменялись ли планы на завтра. Получив подтверждение, заверил в преданности и пожелал доброй ночи.

Инночка валялась на застеленной кровати с каким-то романом. Чтиво, еще вчера признанное интересным, в голову почему-то не лезло. С мамой, конечно, придется поговорить: жить под дамокловым мечом ее любопытства просто невыносимо. Тут Инночка неожиданно вспомнила, что давным-давно, еще когда они обсуждали с мамой ее скандал с Терпилой, Капитолина Ивановна, предположив, что Инночка связалась с зэком, что-то говорила про ящик стола. Значит, знает? Или знает сам факт, а письма не читала?

– Мам! – Снова, как и утром, Сашкина физиономия просунулась в комнату без разрешения. – Я с тобой поговорить хочу на целых две темы. Во-первых, этот козел, родитель мой, правда, что ли, припрется?

– Шур, если этот человек повел себя по отношению ко мне не совсем корректно, это никак не меняет того факта, что он тебе родной отец. И что он желает принимать участие в твоем воспитании…

– Либидо пусть свое воспитывает! – Сашка почему-то поставил ударение на последний слог.

– Шур, мне неприятно это слушать. Давай так: на тему ваших острых углов – я тебе обещаю, голубая мечта бабушки по поводу нашей дальнейшей с твоим отцом совместной жизни так и останется мечтой. Голубой. А не хамить я тебя просто прошу. В конце концов, он не так уж часто балует нас своим вниманием. Договорились?

– Ладно, – буркнул ребенок. – А во-вторых, расскажи, о чем тебе пишет твой Генка? Ведь там война ведь, да? Ужасно интересно!

Еще пару дней назад сын, вероятнее всего, услышал бы от нее про «наглых подростков, место которым в песочнице», или что-нибудь еще не менее ехидное и абсолютно не информативное, но после утренней чехарды с письмом (а ребенок-то вырос, оказывается) она, заметно поскучнев, ответила:

– Санчо, я даже и не знаю, что тебе толком ответить… Он не пишет про войну, про отрезанные головы врагов, не излагает боевые и технические характеристики снайперской винтовки Дергунова. Про горы пишет – как это красиво. Про то, как они там живут, – в основном смешное, помесь десанта пациентов дурдома и трех веселых смен в пионерлагере. Такое ощущение, что война для него – серия приколов, приключение. С другой стороны, ужасов я и по телевизору посмотрю, в любое время дня и ночи. Может, если бы он ныл и жаловался, я бы эти его письма и вовсе не читала. А так – Жюль Верн в одном флаконе… не знаю, вот с Анатолием Тоссом, например.

– Жюля Верна знаю, а что за Анатолий такой?

– Хм, книги господина Тосса тебе читать, пожалуй, рано…

– Интересное дело, «Эммануэль», значит, не рано…

Инночка вдруг развеселилась:

– Слушай, сын, я знаю верное средство от бабушкиного любопытства, да, собственно, вообще от бабушки: хочешь оставить меня сиротой – выскажи бабушке свои высокоинтеллектуальные мысли о данном произведении и книжечку подсунь! Кстати, где ты эту макулатуру раздобыл?

– Да не раздобыл я… В спортлагере все читали, и я прочитал.

– Шурятина, а если бы все курили или водку, например, пили, ты бы тоже, как все, да?

– Мам, если честно, то я курю. Бабушка давно подозревает, а ты не чувствуешь, потому что сама курить стала.

Инночка задумалась: дать ребенку сейчас взбучку – это надолго, если не навсегда разрушить доверительные, дружеские отношения, которые между ними установились. А возраст у Сашки самый что ни на есть опасный. Промолчать тоже нельзя – что за черт, да ему четырнадцать лет всего!

– Саш, давай с тобой договоримся… Ты вот сколько сигарет в день куришь?

– Две. Одну перед школой, одну после.

– И я где-то штуки четыре. Предлагаю с завтрашнего дня курить по одной. По-честному. Сигареты бери у меня в столе – они, по крайней мере, дорогие и качественные. Проверять я тебя не буду, просто дадим друг другу слово. Так курим две недели. Если получается – начинаем курить через день. И дальше по той же схеме. Шурятина, мне будет намного труднее, чем тебе, у меня стаж, но мы справимся, правда? Вот лично я тебе обещаю. А ты?

– Мам, мам… – Сашка вдруг шмыгнул носом. – Ты такая хорошая! Я думал – ты меня убьешь. Я и признался только потому, что ты ко мне как к взрослому…

– Ладно, не реви, рева-корова. Ты мне не сказал: договорились?

– Да. Обещаю. Клянусь. А если почему-то не получится, обязательно признаюсь!

Сашка вышел из Инночкиной комнаты притихший. Правильно ли она поступила? Сама она начала курить на первом курсе института – так было удобнее общаться с однокурсниками, быть не «молью бледной», а «своей в доску». Поначалу вроде бы и пошло, но через полгода Инночка влюбилась в Славика, подруги перестали ей быть остро нужны, и она отказалась от поиска этих самых подруг «сигаретным» методом. В общем, из затеи ничего не вышло, а привычка осталась. Потом она бросила курить, когда носила и кормила Сашку. А пять лет назад столкнулась с супружеской изменой и закурила снова. Что ж, если сын проникся, у нее аж две архиважные причины бросить курить – и свое здоровье, и детенышево. Второе, конечно, важнее.

И вообще, раз у нас сегодня день откровений, стоит и с мамой пообщаться. Чем дольше она тянет, тем все взрывоопаснее.

Кое-какие детали пришлось опустить: например, сам факт бурной ночи (или половину ночи?) у Генки на квартире, это маму бы шокировало. Инночка «честно» рассказала, что чувства ее угловатого, замкнутого подчиненного были для нее загадкой до первого письма. Что сама она ему не пишет и не собирается. Почему? Очень просто: написать, чтобы выкинул из головы, что он ей не нужен, – бог знает, как он это воспримет, вдруг в какие-нибудь смертники сам напросится. А писать «пупсик, я тебя тоже люблю» – это давать ложную надежду. Вот примерно таким образом.

– Тоже мне, Сирано де Бержерак. А я его, Нуся, пожалуй, помню, он приходил пару раз, когда Сашка с компьютером нахимичил, что-то чинил, чай пил. Ты его и вправду не любишь? Что ты молчишь? Кто истерику по поводу ночных звонков устроил? Кто с этими письмами носится, как дурак с писаной торбой? Ты знаешь, что бывает с женщинами бальзаковского возраста, когда их бросают молодые любовники?!

Инночка не сдержалась:

– Мам, а ты-то откуда знаешь?

Капитолина Ивановна вдруг покраснела и отвела глаза.

– Понятненько… Ладно, мамочка, я ведь ничего еще не решила, ничего, собственно, и не происходит. Ну, пишет мне мой знакомый – ну и что? Так что давай тему закроем.

Уф, а она так боялась, что на слове «знакомый» голос предательски дрогнет, но нет, пронесло.

«Затеяли разговор о девичьей верности и перессорились все. Полный взвод донжуанов, у всех же многолетний опыт, смешно, ей-богу! Я долго молчал, и меня обвинили в нетрадиционной ориентации. Ну, отнес я этого обвинителя к речке и в воду пару раз макнул – чтоб остыл, стало быть. А к чему я это все пишу… К тому, что меня вся эта чушь про ревность совершенно не беспокоит. К тому же ты мне ничего и не обещала, и я это знаю. Впрочем, какая разница, я вернусь и сумею тебя убедить… Я тебя очень люблю. Честное слово».

Глава 14

Славика стали ждать прямо с утра: Инночк а, верная вычитанному давным-давно (кажется у Довлатова) правилу «раньше сядем, раньше выйдем»; Сашка – раздраженно, но с тайной надеждой, что родитель не явится; а Капитолина Ивановна как-то двусмысленно, видимо, в свете вчерашней беседы открывшая для себя удивительный факт: оказывается, ее дочь может иметь собственное мнение, и с этим, как ни крути, придется считаться.

Бывший муж явился почти на час раньше: огромный, лысый, шумный и добродушный. Инночка знала, что последнее качество супруг в себе культивировал чуть ли ни с десятого класса. Когда они познакомились на выставке абсолютно бредовых гравюр какого-то общего знакомого, Славик был хорош, как молодой бог. Причем явно скандинавского происхождения. Белокурый и кудрявый, как юный Володя Ульянов, атлетичный, с очень светлой кожей и светло-голубыми глазами. Это сейчас она отчетливо понимала, что список достоинств молодого бога Славика исчерпывался белокуростью, голубоглазостью и прочей атлетичностью. У него было туго с юмором. Он это знал, и на всякий случай начинал хохотать в самый неожиданный момент, по делу и не по делу. Но чаще – не по делу. Она вдруг подумала: вот Генка, например, не хохочет никогда, кривовато улыбается, а если уж и хмыкнет – то все остальные от этой шутки просто полягут. И сам шутит крайне редко, но чрезвычайно остроумно, не меняя при этом отвлеченно-безучастного выражения лица… Что же касается Славика, то первый год их (или только ее?) любви она ничего вообще вокруг не замечала, потом была короткая пора, когда она пыталась сгладить, скорректировать его промахи, а потом плюнула и перестала морочить себе голову, чтобы не портить нервы.

Проще говоря, по прошествии стольких лет, когда никакие чувства к этому человеку способности Инночки к анализу уже не затмевали, она могла бы сформулировать сущность характера своего бывшего мужа коротко, но исчерпывающе: эгоист. Все эти перманентные хождения вокруг нее объяснялись предельно просто: Славику с ней было удобно. Во всех смыслах. Ее не стыдно было показать деловым партнерам в качестве жены – умна, хороша собой, отлично воспитана. В Славиковых кругах быстро и внезапно разбогатевших мужиков недолюбливали особенно остро, если их угораздило жениться на «мисках», длинноногих пустоголовых «Барби», победительницах локальных конкурсов красоты.

Инночка на «миску» не тянула, ни ростом, ни возрастом, тем самым успешно создавая иллюзию «старой» семьи с чувствами, которые люди пронесли сквозь годы… Был еще момент, не учитывать который было бы смешно: Славик тоже занимался дизайном. Правда, не в области полиграфии, как его бывшая жена, они у себя придумывали интерьеры для богатеньких. И офисные, и домашние, и дачные. А Инночка обладала природным безупречным вкусом, следила за новинками по специализированным журналам… Проще говоря, здорово было бы переманить ее к себе в фирму – и профессионал отличный, и деньги жене платить не обязательно. По крайней мере приличные.

И еще – Инночка об этом не догадывалась – тридцать восемь лет и двадцать пять килограммов лишнего веса в делах постельных особую лихость автоматически исключают. Так что Славику не слишком темпераментная (вот тут ошибался он, но тоже об этом и подумать не мог), но верная и понимающая жена была бы куда удобнее череды молодых корыстных любовниц или (тем паче!) проституток.

Так что все резоны были налицо: и богат, и хорош собой, и пьет не сильно… И чего уперлась, коза безрогая?! Впрочем, про «козу» упоминать совсем не следовало, уж кому, как не ему, знать, какой несгибаемо упрямой бывает его бывшая женушка, если вдруг вбивает себе в хорошенькую рыжую башку, что ситуация противоречит ее «жизненным интересам».

– Теща, дорогая, здравствуй! Это тебе! – В лицо Капитолине Ивановне уперся алый веник.

Славик был тривиален, как комод советских времен, и из всей флоры признавал только голландские розы с запахом заброшенного деревенского погреба. И исключительно пролетарского цвета.

– Славочка, голубчик, не стоило, это же такие деньги… – В присутствии зятя «железная леди» и бессменный завуч отчего-то робела. Видимо, Славик смущал ее обилием фигуры и звука.

А скандинавский Славик уже пёр дальше по коридору, как танк, только что траки не позвякивали:

– Сын! Экий ты слон! Плеер! Тебе, эмпетришный, держи!

– Спасибо… – Сашка явно не хотел говорить «папа», но, покосившись на Инночку, выглянувшую из кухни, неохотно произнес: – Па… У меня уже есть…

Но родитель его уже не слышал: перед танком возникла первоочередная боевая задача – Инночка.

Ой, нет, только не это!.. Инночка поняла, что объятий и поцелуев ей не избежать, вся подобралась, и морально, и физически: изо всех сил выпрямила спину, расправила плечи, вытянула руки по швам…

– Инок, всё хорошеешь! – заорал бывший муж и, видимо, компенсируя неудавшийся супружеский поцелуй с закатыванием глаз и задумчивым пережевыванием Инночкиной нижней губы, долженствующим означать внезапно вспыхнувшую страсть, абсолютно неожиданно и очень звонко шлепнул Инночку по заду, обтянутому старенькими, домашними джинсами.

Ей захотелось встать на цыпочки и заорать ему в область кадыка – до лица она даже на цыпочках не дотянулась бы: да как ты смеешь! Но вместо этого она ледяным тоном сказала:

– Славик, мы в разводе уже пять лет. Тебе не кажется, что подобные жесты неуместны, даже если бы мы были наедине?

Интересно, с чего это она взяла, что простая инсинуация, даже в исполнении английской королевы, может каким-то образом помешать движению танка?

– Инок, это нам коньячку, я знаю, ты любишь! Это мясо, это рыбка… м-м-ах, копчененькая! А это вот! Торт! – продолжал психическую – или кулинарную? – атаку бывший муж.

Все бестолково толкались в коридоре, то ли оттого, что танк занимал все доступные и недоступные закоулки пространства, то ли оттого, что всем хотелось срочно разойтись в разные места. Инночка пыталась просочиться в большую комнату, где Капитолина Ивановна начала накрывать стол; сама Капитолина Ивановна отчаянно стремилась в кухню. На кухне, в духовке, несказанным ароматом исходило мясо по-французски, и пора было посмотреть, не подгорело ли, а Сашка упрямо стремился в свою комнату – в надежде, что о нем хоть на полчаса забудут.

В конце концов через десять минут все уселись за стол. Инночка тихо радовалась: пролетарский голландский веник в хрустальном ведре – наследии эпохи развитого социализма – торчал посреди стола и загораживал ей неаппетитный пейзаж – кушающего Славика. Еще через десять минут она подумала, что вид еще можно было бы и потерпеть, при условии того, что звук – выключен. А Славик орал не переставая. И о том, какая у него трудная, но денежная работа. И о том, как хорошо бы им с Инкой и с Сашкой – да, Сашка? – съездить куда-нибудь. И о том, что вообще самое время повторить медовый месяц, и о своей новой машине, и о том, что Сашку надо отправить учиться в Штаты, а лучше – в Англию…

Еще через полчаса обнаружилось, что Сашке срочно надо уйти в свою комнату делать уроки, а маме надо зайти к соседке, чтобы та сделала ей укол от давления. Инночка знала: предлоги абсолютно благовидные, но истинные причины у каждого свои. Сын со всем пылом юношеского максимализма просто корчится от презрения к этим попыткам Славика делать вид, что все хорошо, что у них нормальная семья, а Капитолина Ивановна изо всех сил пытается оставить их одних – вдруг да помирятся?!

Глава 15

Инночка вяло ковырялась вилкой в салате. Ей было противно и скучно: сцена, которая должна была последовать после расползания домашних по углам, за прошедшие пять лет, прошедшие после развода, давно и сильно успела ей наскучить: «Ну, нам же было так хорошо вместе, давай все вернем!»

Ага, сейчас, все брошу…

Нет, нет, это все мысли, а вслух мы предельно корректны. Славик и в мирное время слишком шумный, а в гневе, особенно если начнет орать, – все, смерть «фамильному» хрусталю.

Она вспомнила, при каких обстоятельствах они расстались: посторонняя блондинка в супружеской кровати, пожалуй, была ни при чем. Ну, не то чтобы совсем ни при чем. Пока ребенок в лагере, бабушка на даче, а сама она должна была в этот день ложиться в больницу – он притащил домой (домой!) девицу. Вместо того, чтобы волноваться за жену. Например.

Она тогда с порога поняла, что именно происходит, да и трудно было не догадаться, прожив с человеком почти десять лет. «Не проходи в квартиру, не смотри, ты еще можешь уйти, позвонить домой, сказать, что вернешься через час!» А потом ей вдруг ясно представилась виноватая физиономия мужа. Блондинки, конечно, и след простынет, может, только сладкий запах духов останется… Сколько раз она наблюдала это выражение… Кот, совершивший успешный набег на хозяйский погреб с хозяйской же сметаной: «Ты, конечно, можешь устроить мне выволочку, но сметаны-то уже нет!» Конечно, все эти его многочисленные интрижки не составляли для нее тайны, но чтобы вот так, белым днем, по идее, в тот момент, когда она бродит по отделению, тоскливо ожидая диагноза?!

Да и за что, собственно, ей цепляться? За человека, чьи достоинства могли восхитить только семнадцатилетнюю дурочку? Зарабатывает она и сама неплохо, по крайней мере для женщины в провинциальном городе. А главный аргумент мамы – ребенок должен расти в полной семье… что ж, никто и не собирается лишать Сашку отцовского внимания. А с нее хватит.

Может быть, тогда Инночка и не формулировала для себя всё так четко. Просто две секунды колебалась – и прошла в спальню. Блондинка оседлала Славика, как Зена, королева воинов, верного коня. Самое ужасное и противное, что ей пришлось ждать, пока парочка на кровати соизволит ее заметить. Как только девица заверещала, Инночка ушла на кухню. И закурила. Впервые за восемь… или десять лет? А еще очень трудно оказалось не заплакать…

Конечно же она заплакала, как только за блондинкой, сухо щелкнув замком, закрылась входная дверь.

Славик вообще-то всегда был не мастер на красивые слова, он и замуж-то ее позвал, как в соседнюю булочную, а ей-то казалось, что мужская сдержанность – это так романтично! Но этот монолог красного и потного мужа явно получался достойным увековечивания. По крайней мере, в бразильском сериале.

Ей рассказали, что это первый и последний раз, что на него просто затмение какое-то нашло! И вообще, эта корова ей, Инночке, и в подметки не годится! «А вот это уже подло! – выкрикнула она ему в лицо. – Подло оскорблять женщину, которую полчаса назад обнимал! Между прочим, это ты ее привел к нам домой, не в форточку же она влетела!»

В общем, разговор был очень тяжелый, до двух часов ночи. В тот момент, когда Славик наконец-то понял, что выставят его неизбежно, что решение принято и согласовано на всех уровнях, оставалось только умолять не выгонять его хотя бы на ночь глядя.

Мама приняла известие о грядущем разводе в штыки, а Сашке Инночка просто наврала, что они с папой решили некоторое время пожить отдельно. Вернее, попыталась наврать. Хитрый ребенок подслушал одну из бабушкиных кухонных лекций на тему: «Да прости ты его, Нуся, все мужики – кобели, кому ты с ребенком нужна!» Сашка дождался отхода Капитолины Ивановны ко сну и тихим, непреклонным и каким-то очень взрослым голосом сообщил: «Мама, я тебя понимаю…»

Жизнь без Славика изменилась, но совсем не так, как ожидала и боялась Инночка. Она не тосковала по вечерам, всегда знала, чем себя занять, и даже завела себе хобби – вязание. Зато в квартире стремительно повываливались из стен важные гвозди, потекли краны, стал заедать замок. Бывший муж отнюдь не был Левшой, мастером на все руки, но мужскую домашнюю работу худо-бедно выполнял. Оказалось, свято место пусто не бывает: сосед Мишка, муж шебутной закадычной подруги Томки, взял часть хозяйственных обязанностей на себя, вернул на законные места нужные гвозди и привел в порядок краны. Замок просто поменяли, в качестве дополнительной причины указывая борьбу с мужским (или мужниным?) произволом, а в электричестве Инночка и сама неплохо разбиралась.

На алименты она решила не подавать, но Славик, раздувшийся от оскорбленного мужского самолюбия, завел отдельную сберкнижку, куда абсолютно припадочно клал разные суммы денег. Инночка ни разу не прикасалась к «алиментным» деньгам, собственно, она даже не знала, сколько именно их там накопилось за пять лет.

– Инок, ну не надо уходить от разговора, мы же с тобой не чужие люди друг другу, у нас вот сын растет.

«У нас?!» – молчи, Лучинина, молчи – дешевле выйдет.

В течение пяти минут Славик разливался соловьем: а как ты готовишь! Знаешь, как тяжело деловому мужику одному, некому даже рубаху погладить!

Инночка тут же ощутила себя кухонным комбайном с дополнительной функцией «прачечная на дому».

И вообще – сын без мужского влияния в семье вырастет нюней, плаксой и женоподобным…

Славик понял, что в этом месте его занесло, и умолк. Инночка, страстно тоскуя о крючке и клубке ниток, молча превращала уже четвертую салфетку в кучу мельчайшего бумажного мусора. Вязание ее всегда хорошо отвлекало и успокаивало… «Катьку бы на тебя натравить. С ее напором и габаритами. Ты бегемот, но и она не такой суслик, как некоторые… Лошадь арабская, благородная и горячая… Или Фридку – змея, грациозная и молниеносно-ядовитая. Даже Томка тебя бы уделала, бегемот ты скандинавский, просто грохнула бы об пол пару-тройку тарелок и вышвырнула бы…»

Заезженная пластинка Славиковой лекции о супружеском примирении приобрела неслыханные ранее нотки:

– Понимаешь, такой клиент, такой… Ну, просто невозможно упустить. А как я скажу, что в разводе? Там у всех дочки на выданье, подумают, что я к ним лезу, чтобы породниться. Они все люди старой закалки, семья на первом месте…

– Славик, я что-то не очень понимаю. Можно поподробнее?

– Короче, я сказал, что я женат и счастлив в браке. Так нужно, для дела.

– И что из этого следует? Мы с мамой и Сашкой должны пригласить твоих бизнес-партнеров в наш дом на деловой ужин? Я должна сопровождать тебя на корпоративных вечеринках, совместно посещать рестораны и прочие общественные места? – Тон и речевые обороты Инночка сознательно делала всё более арктически-аристократическими.

– В общем, да… Другого выхода нет.

Изо всех сил подавляя в себе желание яростно взвизгнуть: «Это у тебя выхода нет, а у меня проблема отсутствует», – Инночка вдруг расхохоталась:

– Да ты полоумный, Андреев! Это же просто готовый, в подарочной упаковке, повод для шантажа! Знаешь, что я тебе скажу? Ты сообщи своим друзьям-бизнесменам, что я тяжело больна и не могу принимать участие в вашей общественной жизни. А я, так уж и быть, не пойду на местное телевидение участвовать в ток-шоу «Дела семейные».

Славик, и так вполне розовый от бутылки коньяка, принятой единолично за ужином, покраснел. Потом пофиолетовел. Инночка уже пожалела о своей резкости, совсем уж было собралась предложить бывшему мужу валидол, как Славик вдруг свирепо заорал:

– Ах ты дрянь! Сука безмозглая, коза! Я тебя все эти годы содержал, ты знаешь, сколько я денег потратил на тебя и на… на… этого ублюдка! В кого, в кого он такой темный? Ты пользовалась, пользовалась мной и моими деньгами…

– Так я, оказывается, у мамы не от вас? – На пороге стоял Шурик. Говорил он абсолютно спокойным, даже ленивым каким-то голосом.

Чувствуя, что периферийное зрение сменилось роем разноцветных мушек, а звон в ушах все усиливается, Инночка судорожно уговаривала себя: только не обморок, только не сейчас – у Сашки в руках обрезок водопроводной трубы. Длинный такой обрезок, сантиметров семьдесят будет, как раз компенсирует разницу в длине рук взрослого огромного мужика и долговязого подростка.

– Господи, какое счастье! Так вы нам никто? – продолжал Инночкин сын.

Сын! Сын! Боже, помоги мне! Он приподнимал узкую – как она называется, дюймовая? – трубу на уровень груди и резко опускал кончик на раскрытую ладонь. Хлопок. Славик увидел трубу.

Всё. Если они свяжутся между собой, любой исход – это катастрофа.

– Брэк. Славик, до свидания, созвонимся. Шурятина, ты биологию выучил? Тебя завтра вызовут, ты же знаешь.

От абсолютно будничного тона звенящее напряжение в комнате разом исчезло без следа.

– Я думаю, нам стоит еще вернуться к предыдущей теме, дорогая, – проявил чудеса терпимости Славик.

– Да, мам, конечно, выучил, мам, – почти одновременно сказал Сашка, прошел в комнату и встал рядом с Инночкой, освобождая отцу проход.

– Ладно, пока, перед Капитолиной позориться не будем… – завершил визит Славик. Выглядел он непривычно жалко, последнее слово явно осталось за четырнадцатилетним сопляком. По крайней мере, пока.

…Еще через три минуты в полной тишине звякнула о паркет труба, выпавшая из побелевших Сашкиных пальцев:

– Мамочка, может тебе коньячку налить? Ты сядь…

Инночка залилась смехом, в котором не было ни капли истерики:

– Ой, не могу, нету коньяка, все этот боров выпил! Вот и разбушевался! – И совершенно серьезно добавила: – А ты мужик, сын. Только больше так никогда не делай.

– Никогда не быть мужиком?

– Нет, зачем же так категорично… Просто я не нуждаюсь теперь в защите от бо… от Славика. Я его больше не боюсь.

…Знала бы Инночка, чем кончится сегодняшний вечер, она бы не просто взяла свои слова обратно, она бы вообще из дома носа не высовывала.