Текст книги "300 дней и вся оставшаяся жизнь"

Глава 20

Утро добрым не бывает – эта затертая поговорка характеризовала Инночкины обстоятельства столь тонко, что оставалось только тихо покориться. Одна радость в жизни: несмотря на обилие событий вчерашнего дня, на всю эту нервотрепку с привкусом бразильского сериала, не смотря на ярко выраженные страдания мастера, утратившего в катастрофе свой главный шедевр – юбку ручной работы, безвозвратно утерянную и годную теперь лишь на роль половой тряпки, да и то не сильно удобной, – несмотря на все это, Инночка выспалась. Выспалась за каких-то три с половиной часа так, как будто за ней все это время присматривал бдительный ангел. Этот самый ангел не пустил в ее сон ни хамство, ни грязь, ни кровь, а открыл дорогу в осенний лес, теплый и яркий, пронзительно свежий и почти бесшумный. Там, в этом лесу, с ней кто-то был, надежный, сильный, умный и спокойный. Как папа.

И вот с этим ощущением защищенности от всех неприятностей, от раздражения и усталости она и проснулась.

Нестерпимо хотелось понежиться в кровати, но, увы, надо было вставать, понедельник на дворе, станок… то есть компьютер ждет. Из кухни тянуло чем-то вкусным и – почти забытым. Мама звякала посудой осторожно, хотя обычно после половины восьмого не церемонилась. Это ж объясняться придется – почему поздно (или рано?) вернулась, где была… Инночка, потягиваясь, выбрела на кухню. На сковородке скворчали сырники. Сырники! Вот чего она не ела лет двадцать, ну со смерти отца – это точно. Капитолина Ивановна была просто непревзойденным виртуозом в деле изготовления сырников, но отчего-то их не готовила. А Инночка забыла. Просто забыла, что есть на свете такое чудо, мамины сырники со сметаной, нежные, горячие и поджаристые.

– Мамусик…

Старое, детское еще словечко заставило Капитолину Ивановну вздрогнуть.

– Это же пища богов! Чего ты раньше сырники на завтрак, на обед и на ужин никогда не делала?

– Я делала, Нуся, часто делала. Пока папа был жив… Как вы с ним нахваливали, помню… – Мать тихо поставила на стол большую, с горкой наполненную тарелку. – А сегодня он мне приснился. Будто мы с ним грибы собираем. И грибов-то видимо-невидимо, и небо над головой синее-синее, такое только в октябре бывает…

Инночка тихо отложила надкушенный горячий сырник:

– Мам, а какой папа был в твоем сне?

– Не пойму, Нуся. Молчал все время. И улыбался. Вот проснулась, дай думаю, сырники сделаю, его любимые. А ты почему спрашиваешь?

– Не поверишь, мамусик… – Инночка снова принялась за еду. – Сегодня ночью, во сне, тоже по лесу гуляла. Только отца не видела, а как бы чувствовала его присутствие, что ли…

– А где ты на самом деле ночью была? И где сапоги, куртка? Такое ощущение, что ты голая в форточку влетела, как Маргарита булгаковская. Ты у Славика вчера допоздна засиделась?

Инночка отчетливо понимала, что подтвердить догадку матери было бы легче всего, но вчерашний день с обилием мистификаций, а проще говоря, лжи, не дал ей пойти по легкому пути.

– Нет, мам. Вчера я поссорилась со Славиком навсегда и, поверь, не по собственной инициативе. Вообще странно, что Шурятина тебе ничего не рассказал, волновать не хотел, наверно. Я вчера ходила на свидание, а Славик нас выследил и порядком потрепал моего кавалера.

– Порядком? Что ты имеешь в виду? – Капитолина Ивановна мгновенно перешла из отрешенно-мечтательной неподвижности в каменно-напряженную неподвижность.

– До «скорой помощи». Поэтому и одежды моей дома нет, она у Томки в каком-то суперотбеливателе отмокает.

– Твой кавалер в больнице? Кто он? – спросила Капитолина Ивановна.

– Мам, это все довольно сложно объяснить… – Инночка попыталась сделать вид, что увлеченно занята остывающими сырниками, но не тут-то было.

– Нуся, тебе четвертый десяток, у тебя взрослый сын, а ты с кавалерами по ночам дерешься! – от волнения мама выронила кухонное полотенце, но даже не заметила этого. – Изволь объясниться! Последние два слова Капитолина Ивановна отчеканила, как в старые добрые времена на педсовете.

– Ты прям как Томка, мам… Та тоже, пока все не объяснишь, завтракать не даст.

– Так значит, твоя лихая подруга уже в курсе, а мать родная…

– Ну не заводись, пожалуйста, с утра пораньше. Еще в институте у меня был поклонник. Оказывается. В смысле, я не в курсе была. Я его и не помню совсем, правда.

– И что? Как ты его нашла? По Интернету что ли?

– Мамусик, никого я не икала. Это он меня нашел. Оказывается.

– И как он тебе свидание назначил, если ты его, как утверждаешь, совсем не помнишь? А? Здравствуйте, я ваша тетя?

– А вот это в десятку! Тетя тоже есть. Полина Георгиевна его тетя, от нее-то он и знает обо мне неприлично много. И вообще – внесем ясность, и я наконец позавтракаю, а то на работу опоздаю. Это мой шеф.

– Что?! Тот самый шеф, который тебя не узнал после хулиганской выходки в магазине женского белья?

– Ага, как же… Сделал вид, что не узнал. Мам, я сама толком не разобралась. Ни в том, что он мне сам вчера рассказал, ни в том, что происходит последние пару месяцев в моей жизни, ни в том, как я к этому всему отношусь.

В кухню, привлеченный ароматом, просочился заспанный Шурик. Инночка облегченно вздохнула и принялась за сырники всерьез, слушая препирательства домочадцев. Шурик утверждал, что сто раз ел «эту гадость, сырники» и в детском саду, и в школе, но ничего общего «та гадость» с тем, что он ест сейчас, не имеет. Бабушка, наверно, путает, это какие-нибудь пудинги или, может, эти, как его, консоме. Но никак не противные сырники.

Оставив их спорить, Инночка направилась к Томке за вещами. Нечего ее тряпкам, пусть в проекте и половым, валяться где попало, пусть даже и у лучшей подруги в ванной.

Томка, ранняя пташка, тоже кашеварила, ее «мужичкам» – мужу Мишке и сыну Лешке – было пора: одному на работу, другому в школу.

– Том, привет, я за тряпками.

– За тряпками, скажешь тоже! Привет. Забирай свой шедевр, отстиралось в лучшем виде. Куда прешься? В зале, на столе отглаженная твоя юбка лежит.

– Как отглаженная? – ахнула Инночка.

– Да так. Руками вот этими трудолюбивыми. Ладно, не парься, просто мне не спалось, столько событий. Слушай, Лучинина, давай вечером женсовет соберем, обсудим твою личную жизнь, а?

– А Мишку ты в баню выгонишь, как на восьмое марта, да?

– А чего ему бабские разговоры слушать? Погуляет где-нибудь. Вон, с Лешкой в кино сходит, в рамках воспитательного процесса. Нет, Ин, правда, у тебя ведь небось мозги вскипели: выходить замуж за своего полоумного шефа, не выходить?

– Вот ты знаешь, даже и не нагрелись. Любит он меня, подумаешь, бином Ньютона… Вот на работе как себя вести – это да, это вопрос.

– Как раз не вопрос. Как будто ты не при делах. Ребята, бодрее, завтрак! – Это уже громко, куда-то в глубину квартиры.

– Пожалуй, это мысль, – согласилась Инночка. – Тем более что на работу он сегодня не выйдет, инвалид любовного фронта.

– Ин, ты его презираешь?

– Да нет, он нормальный мужик, с ним весело и легко. Просто обман весь этот, вся эта игра… Зачем столько времени скрывать было? Я не понимаю. Мне это не нравится. Переварить надо как-то, а потом посмотрим, что будет.

– Ну да, ты уже раз выходила замуж по великой любви.

– Теть Ин, у тебя великая любовь? – В дверь просунулась белобрысая Лешкина голова.

– Нет у меня, Леш, никакой великой любви. Вот закончишь школу на одни пятерки, я за тебя замуж выйду!

Это была старая любимая шутка двух семей: Лешка с сопливого детства обожал «красивую тетю Инну», и в пять лет, в свой день рождения, под громовой хохот «женсовета» и их сильных половин, тогда еще наличествующих почти в полном составе (только Фрида замужем никогда не была, а Катька пару раз выскакивала), заявил, что вырастет и женится на теть Инне. «А я куда денусь?» – дурашливо спросил тогда порядком поддатый Славик. Но это был уже взрослый вопрос, и всем сразу стало неловко. Впрочем, неловкость быстро забылась, а шутка осталась.

Инночка вернулась домой – она и вправду опаздывала. Не надеясь придать лицу благопристойный вид, она уселась к зеркалу – и была приятно удивлена: ни темных кругов под глазами, ни какой-нибудь болезненной бледности, и веки не опухли… Определенно, ее ночью патронировал какой-то ангел. Но она сомневалась, что это был отец. Отец умер от инфаркта, когда Инночка была подростком, почти ребенком. А вчера проблемы у нее были далеко не детские…

Глава 21

Инночка оказалась права: шефом на работе и не пахло. Впрочем, ожидаемого нездорового оживления по поводу отсутствия Голубева на трудовом посту тоже не было. Не все, стало быть, тетушке докладывает. Ну и правильно, гордиться, вообще-то, нечем – в кабаке морду набили. Чисто теоретически Инночка знала, что женщины, особенно русс кие, по своей природе жалостливы; что только в животном мире самка, пардон, отдает предпочтение победителю. Но лично ей Виталия Валентиновича особенно жалко не было. По крайней мере сейчас, утром понедельника, когда сума сшедшая кадриль воскресенья почти забылась, почти стала прошлым. Ее пальцы бодро бегали по клавиатуре, меняя размер, резкость и баланс оттенков фотографий. В поисках композиционного решения будущей страницы мозг не участвовал – Инночка обладала редким чувством внутреннего баланса, и все создаваемое ею, будь то макет детской книжки или сложносочиненная шаль в подарок вечно мерзнущей эстетке Фридке, рождалось, появлялось на свет исключительно стильным и гармоничным. На всякий вес был противовес, а композиционный центр украшали и дополняли необходимые детали, не отвлекая внимания.

Мозг был занят другим важным делом, ставшим привычным в последнее время, – самокопанием. Вот почему ей Витку не жалко, а? Вот ему, наверное, больно сейчас, даже чаю с лимоном или кофе его любимого не попьешь – губы ему Славик, боров этакий, просто по зубам размазал. Швы сзади тоже, наверно, болят. Да и чешутся. Инночка вспомнила, как жаловался (мам, ну просто муравьи ползают!) ей Сашка, после того как ему зашили разбитый на тренировке (случайно, мам, честное слово) затылок.

Врет много, потому и не жалко. Сына, «подростка в трудном возрасте» врать и то отучила. Ну будем надеяться, что отучила. Она не терпела вранья. Скажи честно, и вместе подумаем, как жить дальше, чем можно помочь. Ладно, не можешь сказать, правда совсем неприглядна – ну и молчи в тряпочку, имей мужество не изворачиваться. А тут такая многоходовка: и тебе угроза увольнения, и якобы внезапно вспыхнувшая симпатия, и такие мы хорошие, не пристаем после первого свидания…

С другой стороны, с чего это она так злится? Многие женщины на ее месте сочли бы всю эту историю крайне романтичной: любил всю жизнь и, полностью изменив себя, от внешности и характера до материального положения, нашел способ завоевать… ну не ответную любовь, ладно, так хотя бы симпатию. Которая, кстати, уж себе-то можно признаться, никуда и не делась. И не известно, чем бы все это закончилось, если бы ее сердце было свободно… Стоп. О чем это она, совсем с ума сошла? Это кем же таким твое сердце занято, Лучинина? Каким таким принцем на белом коне?

И в эту секунду зазвонил телефон. Инночка тупо уставилась на белый аппарат, почти погребенный под разным нужным и не нужным бумажным мусором. Это с юга, подумала она. Это с юга, где цветут магнолии, а вместо пчел жужжат пули. А что, ничего невозможного: может же человек позвонить на номер, который был его собственным рабочим в течение пары лет? Она схватила трубку и почти крикнула:

– Да!

– Уф, просто камень с души! – прошепелявил узнаваемый голос в трубке. – Я уж думал, после вчерашней моей исповеди ты и знаться со мной не захочешь. Молча встала и ушла в ночь.

– Привет… – Инночка надеялась, что ей удалось скрыть разочарование. – Как здоровье?

Виталий оценил ее манеру разговора. Так можно было общаться с престарелой тетушкой, которую не навещал две недели, и старушка озадачилась получением законной порции внимания. С гриппующей соседкой по подъезду тоже так общаются.

– А я с утра Светке позвонил и сказал, что в командировку уехал на неделю. Так что кошка бросила котят, пусть резвятся, как хотят. Чего там, полный развал трудовой дисциплины?

Вот же человек загадочный! Чего он от нее ждет? Что она заложит секретаршу Светку, которая еще в десять утра смылась прошвырнуться по магазинам?

– Да нет, все согласно намеченному плану.

А что, может быть, она совсем не врет, может быть, у Светки в плане забег по магазинам в понедельник с утра. И разрывающийся в приемной телефон тоже в плане. Нечего клиентам названивать сюда, шеф ведь в командировке? В командировке. Ложь порождает ложь.

– Инночка, ты потрясающий конспиратор. Спасибо тебе. А то я правда какой-то Терпила получаюсь. – И без всякого логического перехода: – Приходи, а? Навести больного друга! Сока там принеси, томатного. Или лучше апельсинового, томатный сейчас такие ассоциации вызывает… А то лицо болит, затылок чешется, терпения никакого нету, и ни одной радости в жизни. А ты придешь как ясно солнышко…

«Терпила»… Значит, и кличку он свою обидную знает. Но Олежека не репрессировал за длинный язык. Неплохой он все-таки человек.

– Есть уверенность, что это будет уместно? – Инночка намерено разговаривала так, чтобы даже пол собеседника определить было затруднительно.

– Господи, да скажи, что голова болит!

– Но ведь она не болит, – возразила Инночка. Неужели он не понял, что разозлилась она вчера исключительно из-за обилия вранья?

– Эй, это твоя не болит. А моя очень даже болит, – обиделся он. – Когда будешь с работы линять, ты не уточняй, чья именно голова болит…

– Хорошо. Скоро обеденный перерыв, я подойду.

Инночка повесила трубку. Кажется, ей удалось выдержать нейтральный тон до конца. А то знаем мы дорогих коллег, всегда все видят, слышат, а потом еще додумывают. Хватит с нее служебных романов.

Супермаркет, удачно располагавшийся между конторой и домом Витки все на той же центральной Ленинской, был почти пуст. В смысле покупателей. Еще бы! Кому это надо – покупать втридорога, если на каждом углу есть маленькие магазинчики двух конкурирующих сетей. Ушлые пенсионеры, к каковым относилась и Капитолина Ивановна, не жалея времени, включали в свою программу походов за покупками обоих конкурентов: сегодня в одном «товар дня» – сметана, и она на три рубля дешевле, а в другом – стиральный порошок. На следующий день картина менялась: в «Покупайку» завозили дешевые мелкие яйца, а в «Копилке» по неизвестной науке причине падала цена на сыр.

Такой метод ведения хозяйства Инночка считала неэкономным. Не только время тратится, но и деньги, несмотря на все это снижение цен. Зачем покупать подешевевшие яйца или мыло, когда нужно купить абсолютно конкретную муку или макароны? И зачем нарезать круги по городу из-за трех-четырех рублей? Поэтому Инночка и ходила в супермаркет – по крайней мере, тот был по дороге.

Может, курицу купить или фарша какого? Живет холостяк, холодильник, небось, пустой, а на улицу в таком виде соваться – курам, извините, на смех. Или обойдется? А то напридумывает сам себе чего не надо… Или купить? Голодный же наверняка сидит. И абсолютно необходимо приобрести бинты и перекись – сменить повязку, она еще вчера насквозь пропиталась. Аптечный киоск расположился в холле супермаркета. Она ограничилась полукилограммовой пачкой творога, десятком яиц, кефиром и сметаной. Все эти продукты можно будет употребить в комплексе (о, сырники!) и, с равным успехом, по отдельности. В аптеке к списку перевязочных материалов Инночка прибавила бодягу – синяки не уберет, но отек снимет быстро и качественно, – и кеторол, обезболивающее, которое хвалила Катька, когда маялась зубом.

Номер его квартиры, как, впрочем, и этаж, она вчера, конечно, не запомнила, но зрительная память выпускницы худграфа заблудиться ей не даст: дверь-сейф у Витки невозможной красоты в стиле «модерн».

Она нажала кнопку звонка. Он открыл сразу, как будто ждал ее прямо за дверью. Схватил за плечи, прижал к себе и застыл. Секунд через тридцать, почувствовав, как короткими движениями, медленно и аккуратно она гладит его по плечу, он опустил руки – его порыв разбился о дружеское участие.

– Ты… отлично выглядишь… – Он хотел сказать совсем не то, но эта вот ее реакция…

– А с чего мне плохо выглядеть, это не на моей голове вчера крестиком вышивали, – сказала Инночка, разглядывая его и думая, что бодяга явно пригодится, потому что верхняя часть его лица под белым нимбом повязки была просто не выспавшейся, а вот нижняя… Все, что ниже носа, казалось результатом неудачной пластической операции, имевшей странную задачу совместить белого человека и африканца.

Она сняла полусапожки, поискала взглядом тапочки, не нашла, наткнулась на свое отражение в гигантском, от пола и почти до потолка, зеркале, которое, впрочем, оказалось дверцей шкафа. Инночка устроила в шкафу куртку и шарф и без приглашения потопала в единственное в этой квартире место, где она уже была, – на кухню.

– Вообще-то, я гостей в гостиной принимаю, как положено, – донеслось ей вслед.

– Я не гость, – сурово сказала Инночка. – Я тут с гуманитарной миссией: оказать медицинскую помощь туземному населению. Садись ближе к свету, будем из тебя белого человека обратно делать. Истинного арийца.

…Не злится. Она совсем не злится на него, вон, шутит. Чайник ставит зачем-то, заботиться будет. Надо этому Славику бутылку коньяка поставить, что ли… Он блаженно улыбался, пока она запаривала бодягу, потом (прямо пальцем!) мазала черной комковатой жижей его лицо, касаясь деревянных губ, небритых щек…

– А разговаривать с этой штукой можно? – почти не разлепляя губ, спросил он.

– Ну, – безжалостно заметила она, – разговаривать у тебя в принципе не получается. Ты или врешь все время, или нечленораздельно булькаешь, как сейчас. Так что лучше молчи. И вообще, не нервируй доктора, сейчас повязку менять буду, не дай бог рука дрогнет.

– Зачем менять? – засуетился он. – Не надо ничего менять, и так хорошо, я в зеркало смотрелся, честное слово!

– Клоун, – бесстрастно констатировала Инночка и достала из сумки пакет с перекисью и бинтами. – Где у тебя ножницы?

И тут же увидела их сама в деревянной подставке с десятком разнокалиберных ножей. Ишь ты, хозяйственный. Все необходимое есть, и все на своих местах. Почему-то это ей не понравилось.

К медицинским манипуляциям Инночке было не привыкать: Сашка с самого сопливого возраста был ребенком приключенческим, а Капитолина Ивановна крови боялась, что называется, до припадка.

Перекись шипела и пенилась, Виталий весь сжался в ожидании боли, а ее все не было и не было. Он с благодарностью подумал, что она старается не причинять ему боли. А Инночка просто аккуратно стирала свернутым бинтом с его шеи засохшие следы крови и совершенно не думала о том, больно ему или нет. Она думала о другом.

Какие они все-таки разные. У нее, в стандартной трешке, семиметровая кухня была средоточием жизни, центром всего дома. На кухне обсуждались Сашкины оценки в школе, готовилась и съедалась еда, мебель была старой, пару раз чиненой Мишкой и тщательно вымытой мамиными руками, а подоконник и холодильник были филиалом джунглей – столько там было цветов, научных, правильных названий которых Инночка не знала, но выращивала и рассаживала легкой рукой.

На Виткиной кухне было все: навороченная плита, микроволновка, комбайн и чудовищных размеров серебристый агрегат, в котором можно было заморозить слона. И сразу было понятно: здесь не живут и даже не готовят, сюда изредка заходят за пивом. У Инночки расхожие тарелки были разномастными, и сколько она ни пыталась убедить маму распатронить парадный сервиз на каждый день, а для приемов и праздников купить новый, Капитолина Ивановна в ответ читала лекцию либо по экономике, либо о семье и семейных традициях – в зависимости от настроения. Как-то, год, наверное, назад Инночка самочинно купила абсолютно белые квадратные тарелки… Из этой затеи ничего не вышло: на стол в большинстве случаев накрывала мама, и модные тарелки каждый раз уступали место своим страхолюдненьким предшественницам. У Виталия тоже были квадратные тарелки, только черные, с тонкой вертикалью белых иероглифов на плоском дне – красовались за граненым стеклом кухонного пенала «под дуб». И ими, наверное, тоже никто никогда не пользуется, очень уж парадно стоят. Если у одинокого мужика в доме так стоят тарелки, значит, либо ими никто не пользуется, либо он страшный педант и зануда.

– Долго это надо держать? – спросил он, осторожно трогая пальцами черное месиво бодяги на своей физиономии.

– Еще минут пять. Повязка не туго?

Он покачал головой и предложил:

– Пойдем, я тебе квартиру покажу. Я тут сам все придумал, и даже кое-что сам сделал.

Да уж, двухкомнатная «сталинка» классической идиотской планировки изменилась до полной неузнаваемости. Прихожей, как таковой, не было – на трех квадратных метрах огромный зеркальный шкаф, две двери и арка. Арка вела на кухню, это Инночка знала. За дверью налево оказался санузел. Ничего особенного, как из журнала по дизайну: джакузи отделана черным с золотом кафелем (несколько помпезно, решила Инночка), а все стены были как бы из неровных, разных по размеру кусков природного камня приятного песочного оттенка. В самых неожиданных местах помпезный кафель начинался снова. В общем, если дать волю фантазии, то можно было представить себе, как трудолюбивые гномы ониксом и золотом обрабатывают стены пещеры, а потом приходят злобные сантехники и, не дав гномам закончить работу, монтируют какой-то отсек летающего блюдца, сверлят дырки, просовывают в них блестящие хромированные трубы и краны… По площади санузел не уступал кухне. А это значит, что обитатель этого дома в ванной и на кухне проводит одинаковое количество времени.

Вторая дверь вела в огромное, метров сорок, помещение. Высоченный потолок, в паркете отражается модная люстра, представляющая собой хаос из двух десятков белых шариков-плафонов и сплетения петель толстенной, в палец, медной проволоки. Никаких ковров, на стенах графика: стилизованные плакаты, дизайнерские коллажи, очень стильные фотографии, профессиональные пейзажи «тушь-перо». Кожаный диван, такие же кресла, стеклянный столик, между двух высоких, с полукружьями наверху окон – огромная плазма. Наверное, стоит, как самолет. И ни одной книги.

У Инночки от книг просто деться некуда было: длинный коридор от входа и до самой ванной был заставлен рядом стеллажей, книги были во всех трех комнатах. У мамы или, если угодно, в зале – классика и методическая литература, у Сашки фэнтези и учебники, у самой Инночки – всякая всячина и книги по изобразительному искусству, один Грабарь чуть ли не половину стены занимал.

Если бы не отсутствие книг, Инночке Виткина гостиная даже очень бы понравилась – места много. Вот у нее в квартире, чтобы хоть где-нибудь было бы хоть какое-нибудь место, ей пришлось выдержать битву с консервативной Капитолиной Ивановной и разнести по трем углам наследие доперестроечной эпохи – польскую стенку, которая в первозданном виде делала узкую длинную комнату с одним окном похожей на туннель или плацкартный железнодорожный вагон. Разогнанная по углам стенка функции свои выполняла, а нелепую конфигурацию комнаты сглаживала.

Из черно-бежевой Виткиной гостиной тоже вели две двери. «Сад расходящихся тропок», – подумала Инночка. Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь…

За левой дверью оказался кабинет. Хотя… Это небольшое, размером с кухню или ванную, помещение можно было назвать (ура!) и библиотекой. Огромный стол с классической, под зеленым абажуром (!) лампой, и по всему периметру – книги от пола и до потолка. Раскрытая стремянка идеально вписывалась в интерьер.

– А там, – Витка мотнул черно-белой (сверху бинт, внизу бодяга) головой, – спальня, но там несколько… не прибрано.

– А я и не с инспекцией, – засмеялась Инночка. – Пойдем, лицо смоем, посмотрим, что получилось.

Получилось неплохо, по крайней мере предсказуемо, – опухоль почти ушла, цвет остался. Чтобы не пугаться, можно представить себе, что он ел чернику. Много. Целую миску сочной свежей черники.

– Ин, я так и не понял, ты за меня выйдешь или нет? Я мужчина в полном расцвете сил, в меру обеспеченный и коммуникабельный. Да что там, идеальный практически мужчина… – Он замолчал, не в силах больше паясничать, понимая, что сейчас, вот сейчас, решится его судьба.

Ответить было нечего. Ну, то есть совершенно нечего. Откуда ей знать, выйдет она за него замуж или нет? Если только на кофейной гуще погадать… Инночка возила кофейную гущу ложечкой по дну чашки. Кофе он варит очень хороший. Великолепный, можно сказать, кофе. Даже жаль, что она кофе не любит, а любит чай с лимоном, крепкий и сладкий.

Замуж она уже один раз сходила. Как пишут в бульварных (мамино словечко!) романах, из этого брака она вынесла разбитое сердце (чушь какая), жизненный опыт и закалившийся в боях характер (еще большая чушь). На самом деле из всей этой канители, называемой браком, остался огромный положительный момент – сын Сашка. И легкое раздражение по поводу разбазаренной молодости. И вот другой человек, на бывшего мужа никак не похожий, предлагает ей брак. Совместную жизнь и столь же совместное ведение хозяйства. Ну и секс, наверное, тоже.

Из всего вышеперечисленного только секс, пожалуй, хоть и чисто теоретически, укладывался в нечто представимое. Попробовать, наверное, можно. Не сахарная, не развалится. А вот все остальное… Первым делом, конечно, Сашка. Отца он ненавидит, но не факт, что адекватно воспримет в этой роли кого-нибудь другого. Мелькнуло свежее воспоминание: бледный Сашка с обрезком водопроводной трубы в белых пальцах…

Фактор второй, не менее важный – мама. Мама, я ухожу, буду жить у мужчины? Мама, мы с Сашкой уходим, будем жить у моего нового мужа? Мама, я выхожу замуж, муж будет жить с нами, не броди по дому в старом халате?

Как у него все просто – замуж…

А женсовет их пресловутый… Девочки, я выхожу замуж. Ласка в курятнике! Караул! Катька будет орать про брачный договор, Фридка – бубнить, что лишь в разлуке есть романтика, а в «замуже» ее нет и быть не может. А Томке Витка вообще, наверное, не понравится. Хотя бы с точки зрения возможности походов с ее мужичками, Мишкой и Лешкой, и ее, Инночкиным, Сашкой на какую-нибудь дурацкую рыбалку или по грибы. Стоп. Она же не знает, может быть, Витка рыбак заядлый? Или грибник оголтелый?

Что она вообще о нем знает?

– Ин, ты что молчишь? Ты же меня просто убиваешь своим молчанием…

– Я не молчу. Я думаю. Это тебе легко говорить – замуж. Ты меня пятнадцать лет любишь. А я… Я тебя знаю три месяца. И не все время с лучшей стороны. Я просто не готова тебе ответить. И вообще, мне на работу пора…

– Какая, на хрен, работа?!

– Не кричи! Терпеть не могу, когда на меня кричат. Тем более мужчины. И уж совсем – когда на меня кричат мужчины, которые на что-то претендуют. На место в моей жизни. Я завтра зайду, в половине седьмого, поесть принесу. Будешь хорошо себя вести – вина красного… Вит, нам надо узнать друг друга, прежде чем обсуждать такие серьезные вещи.

Он вышел в прихожую провожать ее такой несчастный, что она даже удивилась: чего он ожидал от этого ее визита? Она должна была кинуться ему на шею с поцелуями? Так само слово «поцелуй» у нее ассоциируется с другим человеком. И ничего с этим она поделать не может. По крайней мере пока.

Дверь захлопнулась, и каждый из них остался в своем одиночестве. Он подумывал о том, чтобы напиться, она шлепала по лужам в контору и смахивала с лица капли дождя. Конечно, это был дождь, от чего же еще лицо может быть мокрым.

– Инночка, куда ты в обед ходила? На тебе лица нет! – заверещала Наташка. – У тебя неприятности? Тушь потекла… Ты плакала?

– Нет, Наташ, это дождь. Первый весенний дождь на улице. А я без зонта. Как дура…