Текст книги "Распеленать память"

И где тут революция?

Потянулись довольно скучные рабочие дни. Переводила бумажки для начальника. Смешной всклокоченный старикан (так мне казалось, хотя этому «специалисту» не было и пятидесяти) сидел на Кубе второй год, и интересовало его только одно: как лучше отоварить заработанные песо – сразу перевести в сертификаты с голубой полосой, чтобы по заветному списку получить все в Москве, или прикупить что-нибудь по дешевке здесь, а в Москве реализовать с накруткой. Помню, как вызвал он меня, показал какие-то белые, вязанные крючком перчатки и спрашивает – будет ли на них спрос у модниц в Москве? Он не может решиться, жена уехала, а партию перчаток можно взять за копейки. Ну экономист-мыслитель, что возьмешь! А мне он – начальник. Значит, терпи.

Как ни странно, но при всех без конца звучащих и повсюду написанных лозунгах о кубино-советской дружбе сближение наше с работающими рядом молодыми кубинскими ребятами начальством не поощрялось. Но мы скоро нашли выход: кубинцы попросили – пусть ваша новая переводчица будет по утрам, до работы обучать нас русскому языку. Язык, как известно, сближает лучше всего, и скоро мы подружились. Все они были революционно настроенные и очень малообразованные. Конечно, антиамериканизм из них так и выплескивался по всякому поводу, хотя нашелся один скептик, которому я порой не знала, что возразить.

Я на сафре (уборке сахарного тростника). Куба, провинция Матансас. 1963

– Ну что у вас, советских, за чудовищные граненые стаканы?

– Стаканы как стаканы, а разве бывают другие? – опрометчиво возражала я.

– Ты что, никогда не видела американских стаканов тонкого стекла?

Или врывался в комнату:

– Опять дали советскую тушенку. Открываешь эту банку, а там в два пальца слой белого сала!

– Ну так ты сало выброси, а мясо вкусное. И вообще, чего тебе надо?

– А я люблю консервы американские!

И тут кто-нибудь его одергивал: «Поосторожнее, контра недобитая!» Впрочем, эта «контра» скоро исчезла навсегда.

Преподан был и другой неожиданный урок. Хотя революция провозгласила равенство всех кубинцев, в том числе и равенство расовое – белых, негров и метисов, оказалось, что на деле дружба и вообще какие-либо отношения белой женщины с неграми осуждались.

Мне надлежало выполнить на Кубе одно деликатное поручение – передать кому-то из партийных руководителей (имя запамятовала) теоретическую статью на тему «Война и революция» одного нашего сотрудника, большого друга кубинской революции и восторженного почитателя «революционных очагов» в Латинской Америке Кивы Майданика. Но статью надо было сначала перевести на испанский. Вот я и попросила помочь одного парня из министерства, который мне показался умнее других. И когда мы засиделись с ним над текстом, а он потом проводил меня в гостиницу, да еще поднялся в мой номер, что сразу было замечено и метрдотелем, и нашими советскими соседями, летчиками, я получила по полной программе. Особенно меня обескуражил наш пилот:

– Ты что, с ума сошла? Негра в номер привела! Да еще дверь не закрыла!

– Мы же вместе работаем, – пыталась я объясниться. И потом, при чем тут негр или не негр? Мы что, расисты?

– Дура ты дура, хочешь в двадцать четыре часа отправиться на родину?

Эта вечная угроза советским людям, работающим за границей: «Смотрите, в двадцать четыре часа отправят на родину!» Сколько раз я слышала ее в свой адрес! И сколько мне рассказывали, как к нашим девчонкам приходили ночью в номера «вежливые чекисты», вытаскивали их из постелей, где они с кубинцами постигали науку любви, – ведь в нашей комсомольской жизни секса не было! – и отправляли на родину.

А на Кубе все дышит любовью. Вот вам маленький пример. Секретарша нашего министра труда Мартинеса, очаровательная мулатка Росария, частенько приходила на службу в бигуди.

– Росария, ты опять в бигуди, а сегодня заседание коллегии министерства, тебе надо стенографировать, – возмущалась я.

– Да мне плевать на них, подумаешь, коллегия! У меня вечером свидание. Это будет сумасшедшая любовь (el amor de locura)!

Интересно было наблюдать, как гаванские проститутки, откомандированные революционной властью в целях перевоспитания на новую работу – в такси, разъезжали по городу, иногда прямо на рабочем месте договаривались о других услугах, но чаще, проезжая по знакомым адресам, кричали:

– Педро, приходи в восемь, да не задерживайся. В десять у меня Хуанито.

Так что евтушенковское «Куба – любовь моя!» было вполне оправданно.

Циклон «Флора»

В самом начале октября (1963) отправилась я с нашим специалистом по определению норм добычи в шахтных и открытых разработках на северо-восток Кубы, в провинцию Орьенте. Нам предстояло работать на никелевых рудниках в Никаро, Пинарес-де-Маяри и Moa.

Начальник мой в Министерстве труда, молодой кубинец и мой приятель (он, как и другие, просил учить его русскому языку, что я и делала по утрам), объяснил мне важность поставленной перед нами революционной задачи: никель для Кубы – почти то же, что алмазы – для ЮАР. По запасам никеля и кобальта Куба занимает первое место на североамериканском континенте. Американцы уже с 1935 года добывали и вывозили с Кубы никель. Теперь всё в руках народа, и мы должны установить правильные нормы добычи и оплаты труда.

Но меня, конечно, больше интересовали не никелевые рудники, а столица провинции Орьенте Сантьяго в предгорьях Сьерра-Маэстра – один из старейших городов страны, который был когда-то столицей. Я думала, что раз уж мы будем в Никаро, оттуда – рукой подать до Сантьяго. Когда собирались в поездку, ребята из министерства говорили слегка приглушенно, как бы по секрету: Сантьяго – это и есть настоящая Куба. Там танцуют настоящую румбу и там самые красивые креолки. Последнее, надо признать, в полной мере оценил мой сорокалетний специалист, которого я в первый же день просто потеряла. Зато его нашла красавица-креолка, и, полагаю, оба они остались довольны встречей вопреки всем настигшим нас ураганам и стихийным бедствиям. Я его не осуждала, ведь на Кубе, и особенно в Орьенте, все дышит любовью.

И еще мне рассказали, но уже мои подружки из гостиничной обслуги, что в Сантьяго живут настоящие колдуны и маги. И если хочешь задобрить бога судьбы Элегуа и бога-создателя Обаталу, нужно в полнолуние вылить за крыльцо яйца, перемешанные с водой и солью, а если не помогает, выход один – идти к колдуну. Но предупредили, что делать это надо осторожно, чтобы бдительные люди из комитетов защиты революции не знали, потому что религия на Кубе запрещена.

Машину нам дали в министерстве. Шофер, огромный мулат под два метра ростом, предупредил нас: «Выезжаем на рассвете, путь долгий, останавливаться не буду, да и ничего по дороге не купишь, так что берите с собой поесть, попить, а уж в Сантьяго, если доедем, – повеселимся! У меня там такая подружка, всех примет».

Около четырех утра выехали. Предстояло преодолеть 1200 километров и к ночи добраться до Никаро. Построенные американцами скоростные трассы были еще в очень хорошем состоянии, машины, тоже американские, позволяли большие скорости, что такое пробки – мы вообще тогда не знали. Так что не успели оглянуться, Гавана оказалась далеко позади.

Кубинцы хорошо водят машины, они вообще народ не просто изобретательный, а как-то удивительно быстро осваивающий любую технику и приспосабливающийся к любой ситуации. Шоферы нашего министерства, молодые, веселые ребята, конечно, с удовольствием похвалялись техникой вождения и нередко хулиганили за рулем. Один раз Пако, обычно отвозивший меня в гостиницу, вдруг предложил мне на пари покатать по всей Гаване, не коснувшись руками руля.

– А как это можно рулить без рук? – спросила я, считая его слова шуткой.

– А ноги на что?

Тут я вспомнила наши любимые детские велосипедные штучки – едешь без рук, подправляя движение велосипеда корпусом. Вершины пилотажа – полный круг на площадке без рук!

– Ну, давай! Спорим только, через весь город не проедешь!

И он проехал! Загодя рассчитывая, сколько секунд задержит его светофор на перекрестке, благо машин в Гаване было так мало, что всегда можно выбрать свободный ряд, он тихо подкатывал к перекрестку, удерживая руль ногами, потом слегка переставлял правую ногу на педаль и тихонько прибавлял газ. Моему изумлению и восхищению не было предела. Он выиграл пари, и мы пошли танцевать в ночной клуб. Там он как-то между прочим спросил: «Сhica, а сколько в тебе libras (фунтов)?» Я, затрудняясь перевести свой вес в фунты, честно признаюсь: «Пятьдесят девять килограмм». И он в ответ с характерным прицокиванием языка: «А-яй-яй, а как хорошо распределены!»

Кубинские шутки – комплименты (piropos) – это нечто особенное. С улыбкой вспоминаю, как в первые дни пешеходного передвижения по Гаване не знала, куда деваться от молодых ребят, которые что-то говорили вслед и, как мне казалось, смеялись. В Москве мы не привыкли к уличным комплиментам. И вообще старались на улице ни с кем не знакомиться. А тут – шагу нельзя ступить, чтобы тебе что-то не сказали. А потом, когда начала понимать кубинскую речь, гордо проходила мимо, получая свою порцию комплиментов.

Бывало так: идешь по жаре, каблучками стучишь, а рядом тихо едет машина и шофер сыпет и сыпет: «Rubia (блондинка), ну до чего хороша, а эти две стройные ножки, таких на Кубе не встретишь…» Говорит, говорит… и вдруг: «Rubia, bomba atomica… («Да ты атомная бомба, Кубу взорвешь!!!)». Поневоле расхохочешься.

Вот и наш мулат был из таких шоферов-асов, как нам пришлось вскоре убедиться. Ехали целый день, почти без остановок. Мы в дороге поспали, а водитель как одержимый – только руль, только дорога.

К вечеру подъехали к небольшому городку Маяри (Mayarí). Нам надо было пересечь реку, и оттуда уже рукой подать до Никаро. Но внезапно резко изменилась погода. Сильный ветер, где-то раскаты грома, начался проливной дождь.

Въезжаем в городок. Впечатление, что в городе карнавал. Музыка, танцы, шум, веселье. А по радио объявляют, что на остров надвигается ураган, и всем предлагается разойтись по домам. Но веселых и беспечных кубинцев, кажется, эти предупреждения мало пугают. И только когда дождь припустил во всю, стали расходиться.

Подъезжаем к мосту через Маяри, а его практически нет! Вода, вернее, не вода, а бурые потоки селя, спустившейся со склонов, поднялись и вот-вот поглотят мост.

Что делать? Оставаться в городе нельзя. Ехать через мост, края которого жадно облизывает зверь-поток, – безумие. Свалимся и с концами, ведь на мосту даже нет бокового ограждения. Специалист мой молчит, я тоже, наш сопровождающий из министерства будто прирос к сиденью и закрыл глаза. И тут наш изрядно уставший, вымотанный дорогой шофер-мулат, ни о чем никого не спрашивая, въезжает на мост и каким-то чудом по этой жиже, захлестывающей машину до дверей, скользит, не давая ей уйти ни на дюйм ни вправо, ни влево, и через две-три минуты мы оказываемся на другом берегу.

Как можно пройти по проволоке? – спросили однажды у Володи Высоцкого. Подумал – и вдруг показал. Разбежавшись – проскользил.

Вот и мы проскользили и проскользнули. Признаться, я даже не успела испугаться. А теперь думаю – спас нам жизнь этот парень-мулат, а я даже имени его не помню. Довез нас до Никаро (там нас разместили в какую-то гостиничку), распрощался и исчез, наверно, сумел добраться до своей девчонки в Сантьяго.

Но не успели мы разложить свои вещички, как за нами прислали грузовик и всех, кто был в гостиничке (а это было хлипкое одноэтажное строение), повезли в единственный крепкий кирпичный дом, здание заводоуправления, построенное американцами.

Набилось довольно много народа, в том числе и детей. Устали мы так, что повалились на столы, составленные в центре какого-то кабинета, и заснули буквально мертвецким сном. Проснулась я от толчка и детского шепота: «Хуанито, ты только посмотри, какая задница (culo). Нет, ты посмотри на эту совьетику, как тебе ее задница?» Два пацана лет восьми обсуждали меня… Вот вам Куба! Я ругнулась на них и уже до утра спала без просыпу.

Утром узнали, что обстановка очень серьезная. Из здания заводоуправления нас не выпускали. Принесли воды и немного бананов.

6 октября. Слушаем Радио Гаваны: «Около двух суток на востоке Кубы свирепствует циклон „Флора“. Стране нанесен значительный ущерб. В провинциях Орьенте и Камагуэй в результате сильного ветра и проливного дождя реки вышли из берегов. Разрушены жилища. Население эвакуируется. Восточной Кубе угрожает наводнение. В центре урагана скорость ветра достигает 176 километров в час».

Потом уже мы узнали, что ураган описал над островом замысловатую петлю. Это был тот самый опасный блуждающий циклон, который над сушей поворачивает вспять, как бы пересекает собственную трассу и опустошает все уцелевшее вокруг. А мы оказались в его эпицентре.

Через день потихоньку выползли из нашего укрытия. Увидели страшную картину: смерч вырывал из земли пальмы, как легкие пустышки, рухнули бетонные опоры, телеграфные столбы, крыши с домов были сорваны, от нашей гостинички остались развалины. Мы – голодные, куда податься, не знаем. Сопровождавший нас кубинец из министерства куда-то исчез. Что делать? И вдруг – о чудо! – нас приглашают «к столу». Несколько мужичков раздобыли где-то кабана, зарезали, ободрали, разожгли костер и приготовили «свинину на вертеле». Кубинцы всегда найдут выход. Может, они потому так долго терпят лишения, что каждый умеет вывернуться и придумать что-нибудь для выживания.

Ни о какой работе «по нормированию труда» не могло быть и речи. Надо было пристроить куда-то советских «товаричей», и нас пригласил на стоявший в бухте Никаро советский корабль капитан N. Вот где было раздолье! Душ, роскошный обед, свои родные русские офицеры и матросики. Специалист был принят капитаном, а я улизнула на верхнюю палубу, где молодые матросы играли в пинг-понг, и оказалась в родной стихии. Обставила их запросто, устроили небольшой турнир. Но солнце так жарило, что спортивную программу пришлось сократить. Ребята предложили мне принять душ, и я, естественно, отправилась в их матросский кубрик, даже не подозревая, какая иерархия существует на корабле и как неприлично молодой девушке отправиться в матросский кубрик. Потом уже от своего «специалиста» узнала, что вездесущий гэбэшник и здесь готов был сочинить дело о «недостойном» поведении, да капитан его одернул.

А еще через день нас ждало новое испытание. За нами прислали вертолет, чтобы эвакуировать в Гавану, поговаривали, что это личный вертолет Че Гевары, но только предложили нам вместе с теми, кто прилетел из Гаваны для инспектирования и определения размеров нанесенного ураганом ущерба, пролететь над провинцией Ольгин.

Вертолет летел низко, и в нос ударило мертвечиной. Город Маяри, казалось, исчез. Он был практически весь залит потоками селя. Дома разрушены. А скот, который не успели выпустить из загонов (в глаза бросались прежде всего коровы), погиб на металлических с шипами заборах и теперь разлагался от тропического солнца. Вот тут-то я вспомнила того мулата, что спас нам жизнь, вывезя из этого городка, обреченного на смерть. От домов ничего не осталось. Где то веселье, та музыка и танцы, что гремели еще несколько дней назад? Где эти беспечные кубинцы? Удалось ли их эвакуировать? На это нам ответов не давали. С нами, гостями, вообще ничего не обсуждали.

Бушевавший над Восточной Кубой десять дней циклон «Флора» унес почти тысячу жизней. 175 тысяч человек остались без крова. Уже дома, в Москве, узнала, что Советский Союз подарил кубинскому народу оборудование для домостроительного комбината.

Как устроен кубинский режим

Уже почти полгода я работала переводчицей на Кубе. Осмелела, забыв свои первые страхи. Развязался язык. Исколесила почти весь остров с советскими специалистами. И вдруг в январе 1964 года меня неожиданно пригласили в Центр переводчиков при нашем посольстве и сообщили, что со дня на день ожидают прибытия правительственной делегации, которая подготовит и, возможно, подпишет Договор о сотрудничестве между Кубой и СССР в области гидроэнергетики. Предложили, точнее, командировали меня на работу с этой делегацией. Вскоре поняла, что ларчик просто открывался. В делегации был (или возглавлял ее, уж не помню) мой отец Николай Афанасьевич Зорин. Конечно, он еще в Москве попросил: «Разыщите там мою дочку, переводчицей работает». Ну и наши чиновники постарались. Впрочем, мне бы надо не иронизировать, а поблагодарить их, потому что благодаря двухнедельной работе «на правительственном уровне» я многое повидала. И, может быть, никогда бы не поняла без этого уникального опыта, как просто и жестко устроен был революционный режим на Кубе.

К назначенному времени приехала в Гаванский аэропорт, чтобы встретить делегацию, и, конечно, прежде всего повидаться с отцом. Не сразу заметила в небольшом зале ожидания для VIP-персон невысокого, хорошо сложенного (без столь привычного для всех обитателей острова «животика») немолодого кубинца в военной форме, который приехал сюда с той же целью – встретить советских правительственных чиновников.

Знакомимся.

– Команданте Фаустино Перес. Директор Национального института гидротехники.

Поездка по стране с правительственной делегацией. Ирина Зорина и команданте Фаустино Перес. Январь 1964

«Команданте, – отмечаю про себя, – значит, один из ближайших сподвижников Фиделя и герой революционного движения. Ведь такого звания удостаивались немногие». Правда, имя – Фаустино Перес – оказалось для меня незнакомым, что, впрочем, легко было объяснить моим плохим знанием реалий кубинской революции.

Делегация появилась. Дружеские приветствия, объятия. Обязательное шампанское за успех дела (потом оказалось, как и во всех грандиозных экономических планах Фиделя, – «за успех безнадежного дела») и недолгое прощание.

Встречавшие из местного начальства тут же отправились в гостиницу, предвкушая выпивку с привезенной водочкой и солеными грибками.

«Команданте» держался во время официальной беседы корректно, дружески, но, как мне показалось, несколько скованно. Признаюсь, он мне сразу понравился. Красивый, легкий и подвижный человек с приятной улыбкой и какой-то необъяснимой грустью во взгляде.

Раздавленный соратник

Фаустино Перес. Один из руководителей партизанской борьбы в Сьерра-Маэстра. Молодым человеком включился в подпольную революционную деятельность в Гаване, входил в руководство «Революционной директории», опорой которой было студенчество, интеллигенция, средний класс, либерально настроенные политики. Участник высадки на Кубу со знаменитой яхты «Гранма». Вместе с Фиделем принял первый бой, уцелел. Храбро воевал в горах Сьерра-Маэстра, потом был направлен в Гавану для организации революционной борьбы в городах и на равнине. Снова вернулся в горы, в партизанскую армию. Вместе с Фиделем Кастро, Камило Сьенфуэгосом и Убером Матосом вошел в Гавану в январе 1959 года в Первой колонне имени Хосе Марти.

Когда начались революционные суды над «врагами» революции (уже в первые недели 1959 года было расстреляно 600 «военных преступников» и еще 5000 «контрреволюционеров»), в среде интеллигенции и студенчества возникает отвращение к произволу, царящему в революционных трибуналах. Председатель трибунала Феликс Пена кончает жизнь самоубийством. Лидер «Революционной директории» Убер Матос, один из самых популярных партизанских командиров Сьерры, направляет Фиделю письмо, в котором выражает несогласие с жестокими расправами и обвиняет его в установлении личной диктатуры.

После провала вооруженной интервенции, организованной ЦРУ в районе залива Свиней в апреле 1961-го, авторитет Кастро становится непререкаемым. Репрессивный аппарат новой революционной власти получает оправдание для ликвидации в течение 48 часов всей сети оппозиционных организаций. Фидель расправляется и с врагами, и с бывшими соратниками.

Осмелившегося выступить публично против него Убера Матоса отправляют на двадцать два года в тюрьму как «предателя революции». Заступившегося за него Фаустино Переса ждет та же участь, но он вымаливает у Фиделя прощение и платит за это большую цену: он вынужден уйти из политической жизни, его задвигают на второстепенные роли в чиновничьем аппарате. Сьенфуэгос, поддержавший Матоса, погиб в авиационной катастрофе при загадочных обстоятельствах. Еще один лидер кубинской революции – аргентинец Че Гевара сам покинул «Остров свободы» в 1967 году и погиб в Боливии, где пытался разжечь революционный очаг. В массовых чистках были уничтожены многие соратники того, кто стал единоличным правителем на Кубе.

С Фаустино Пересом наша советская делегация специалистов-гидротехников и я вместе с ними совершила двухнедельную поездку по стране. Было, конечно, много показухи: мы участвовали в уборке сахарного тростника, нам демонстрировали революционную сознательность на пионерских сборах и на собраниях молодежи. Мы прошли тропою высадившихся с яхты «Гранма» – это был длинный деревянный настил над топкими болотами в районе Лас-Колорадас. Но произошло – и это главное для меня – знакомство не только со страной, но и с системой организации власти.

Первое, что поразило, – «Дома партии» (Casas del partido). Все сколько-нибудь значимые гостиницы и особняки были национализированы и предоставлены в распоряжение партии и революционной власти. Хорошо охраняемые, они были абсолютно недоступны для простого люда, даже для обозрения. Внутри – роскошь, прекрасные бассейны, сады и великолепно сервированные столы с тропическими фруктами и морскими яствами. А ведь я уже знала, что по карточкам кубинцам давали одного цыпленка в месяц, бутылку растительного масла, два-три килограмма риса. Хлеб можно было купить только по утрам, опоздаешь – останешься ни с чем. И даже советским «специалистам», которых отоваривали лучше, приходилось туго. Конечно, я и на родине знала, что такое спецраспределители и жизнь «за забором». Но здесь, на Кубе, с ее малыми размерами, социальные контрасты особенно бросались в глаза.

Нам были предоставлены шикарные американские автомобили, в нашем распоряжении был самолет, правда советский Ан-24 (легкомысленные кубинцы доверили мне в воздухе штурвал, что кончилось грандиозным скандалом). И почти везде – вышколенная прислуга и огромное количество соглядатаев в военной форме.

Помню один инцидент. Ехали ночью на большой скорости – дороги, построенные американцами, позволяли. Вдруг мелькнул чей-то силуэт… Скрежет тормозов – непонятно, то ли сбили, то ли задели перебегавшего дорогу мальчишку. Шофер и сидевший с ним особист хотели ехать дальше. Но Фаустино потребовал остановиться. Мальчика, слава богу, только задели крылом, он свалился в канаву, повредил ногу. Фаустино распорядился отправить его в клинику.

Мне все больше нравился этот интеллигентный человек, непохожий на малообразованных и всегда громко говоривших «защитников революции» – они были повсюду: и в нашем Министерстве труда, и на митингах, и на улицах. Фаустино не изображал специалиста в вопросах гидростроительства на наших деловых встречах, но толково и руководствуясь здравым смыслом поддерживал то малое, что можно было сделать. А вообще-то, весь наш проект строительства на Кубе гидроэлектростанций был полной туфтой. Зато все члены делегации увезли хорошие гонорары в виде сертификатов для отоваривания в магазине «Березка».