Текст книги "Растревоженный эфир. Люси Краун"

– Однако, – Арчеру практически удалось подавить в себе неприязнь к Покорны, – вы так и не сказали мне, в чем могут обвинить вас.

– Нет, – Покорны вновь потянулся к винограду, – еще не сказал. В 1940 году, когда я подал заявление с просьбой разрешить мне въезд в Соединенные Штаты, я находился в Мексике. Жил на семь долларов в неделю. У меня была скрипка, очень хорошая скрипка, работы Гварнери[39]39
  Гварнери – семья итальянских мастеров смычковых инструментов, работавших в XVII–XVIII вв.


[Закрыть], и я ее продал. Мексиканцы уже собирались выставить нас из страны. Моя жена… моя первая жена, я женился на ней в Вене в двадцать первом году, вновь и вновь повторяла, что покончит с собой, если нас вышвырнут вон. Мы уже побывали во Франции, Марокко, Санто-Доминго. Несколько американских музыкантов… они играли мои произведения, до войны я получил некоторую известность… Они поручились за меня. В анкете, которую я заполнил в Иммиграционной службе, был пункт о членстве в коммунистической партии любой страны…

Покорны замялся. Арчер пристально смотрел на него. Покорны потел. Струйки пота стекали с толстых щек на шею.

– Что я мог написать? – задал Покорны риторический вопрос. – У меня оставалось семьдесят долларов. Я еврей. Мои отец и мать уже сгорели в нацистских печах… Сейчас это звучит обыденно. Естественно. Но когда вспоминаешь, как выглядела моя мать, когда стояла у плиты и готовила обед… В платье из черного кружева. Когда вспоминаешь, как отец играл в симфоническом оркестре… Он играл на скрипке. Выдающихся музыкальных способностей у него, правда, не было, особенно если сравнивать с сыном…

Рот Покорны, набитый виноградом, искривился, и Арчер понял, что композитор вот-вот расплачется.

– Послушайте, не надо больше ничего говорить. Вы сегодня очень расстроены, ваша жена сказала, что у вас температура. Наверное, вам лучше лечь в постель. Может, разговор этот слишком для вас болезненный. Давайте поставим точку. Я приду еще раз, Манфред, когда вы поправитесь.

– А что бы вы написали в анкете? – Покорны его не слышал. – Америка рядом, по другую сторону границы. В двадцати милях. Все настроены по-доброму. Все сочувствуют. Все хотят помочь. Если ты пишешь «да»… – он пожал плечами, – ты исчезаешь. Ты с головой уходишь в трясину. Тебя забывают. Если ты пишешь «нет»… три маленькие буквочки… ты жив, ты музыкант, ты существуешь… «Да» или «нет». На бумаге все просто. А вот в жизни – нет. Иногда человеческую жизнь невозможно впихнуть в «да» или «нет». В Вене в двадцать втором году я вступил в Австрийскую коммунистическую партию. Вот. Теперь вы все знаете. Но «да» или «нет» ничего не говорят о том, как жили в Вене в двадцать втором году. Инфляция, забастовки, голод, речи, обещания… Как вместить все это в «да» или «нет»? И я вышел из партии два месяца спустя. Даже моей жене пришлось это признать, и я знаю, что все это она рассказала в Иммиграционной службе, потому что она обещала, что расскажет, когда я развелся с ней и женился на Диане…

Диана. Арчер почувствовал, как зачаровывает его это имя. Диана и Манфред Покорны. Имена слуг в музыкальной комедии. Просто невозможно представить трагический персонаж с таким именем. Диана Покорны с выговором уроженки Среднего Запада, комиссар портовых рабочих. Родители, думал Арчер, должны с большей ответственностью подходить к крещению ребенка, думать о том, какие обязательства накладывает на младенца данное ему имя.

– Она сумасшедшая, – продолжал Покорны. – Моя первая жена. Она постоянно приходит сюда и устраивает скандалы. Однажды принесла револьвер со спиленным бойком, но мы-то об этом не знали. Я плачу ей алименты, шестьдесят долларов в неделю, но она вечно больна и всегда пытается лечиться самыми дорогими лекарствами. Сейчас это кортизон. Она знает доктора, который готов взять ее в экспериментальную группу добровольцев, но курс лечения стоит триста долларов. И она уже шесть лет ходит к психоаналитику.

Арчер почувствовал, как его губы растягиваются в улыбке, и отвернулся, чтобы Покорны не увидел ее. Грех улыбаться, но сложности, которые навлек на себя Покорны выбором жен, поневоле вызывали смех. И при этом Арчер с неохотой признал, что агония, переживаемая Покорны, совершенно его не трогает. «Может, – подумал Арчер, – если бы композитор расчесал волосы и перестал набивать рот виноградом… Если Покорны вызовут в Иммиграционную службу, – решил Арчер, – сначала я заставлю его пойти к парикмахеру и проверю, надел ли он чистое белье».

– Я вышел из партии, потому что там собрались идиоты, – говорил Покорны. В голосе его слышалась безмерная усталость. Он уперся локтями в стол, положил голову на руки. Лицо раскраснелось, словно температура поднялась еще выше. – Коммунисты. Они начали учить меня, какую я должен писать музыку, какую слушать, чему должен аплодировать, чему – нет. Политики, которые не понимали разницы между сонатой и сигналом горна. Я тогда писал оперу и вдруг выяснил, что у либреттиста десять тысяч соавторов. Они слушали оперу не ушами… они слушали ее полным собранием сочинений Ленина. И я решил, что если они с умным видом дают указания, ни шиша не понимая в той области, в которой я полагал себя специалистом, значит, скорее всего они так же компетентны и в других областях, о которых я ничего не знаю. Поэтому я ушел от них. Тогда это не имело никакого значения. Мне было двадцать три года… и наши пути больше не пересекались… Я говорил Диане, но переубедить ее практически невозможно. Она говорит, что я – не заслуживающий доверия интеллигент.

Покорны выдавил из себя жалкую улыбку и продолжил:

– Где-то она права. Однако… сидя в маленькой комнатке в Мексике, проедая последние деньги, вырученные за скрипку, что бы вы сделали, увидев в анкете вопрос: «Были ли вы членом коммунистической партии какой-либо страны?» «Да» или «нет». Должны ли вы в такой ситуации говорить всю правду и ничего, кроме правды? Кому вы причините этим вред? На что может пойти человек ради того, чтобы выжить? В какие страдания должны оцениваться два месяца вашей жизни, которые имели место быть семнадцать лет тому назад, в другой стране, когда вам было всего двадцать три года? А теперь… – Покорны беспомощно пожал плечами. – Они покажут мне эту анкету. Они спросят: «Это ваша подпись?» Они спросят: «Все ли написанное в этой анкете правда?» Моя первая жена будет сидеть там, смотреть на меня. Она меня ненавидит, и ей все известно. Мой вам совет, мистер Арчер, держитесь от меня подальше, не пытайтесь помочь мне. Отрицайте наше знакомство. Говорите, что музыку вам приносил агент и, по его словам, она была написана неким Смитом. Говорите, что вы не знали о том, что я еврей.

– Послушайте, Манфред, – Арчеру вспомнилось предупреждение Барбанте, – это несправедливо. Какими бы ни были причины происходящего с вами, к вашему еврейству это не имеет никакого отношения.

– Имеет, – твердо заявил Покорны. – Как и всегда.

Арчер раздраженно посмотрел на него. Атлас, Покорны – комик и композитор, ушедшие в себя, отгородившиеся от мира, абсолютно уверенные в том, что корень всех бед следует искать в цвете кожи, национальности. Какую им ни подавай пищу, она всегда будет иметь горький привкус.

– Вы говорите, что мистер Хатт хочет уволить еще четверых. – Покорны использовал логику, чтобы еще сильнее помучить себя. – Но остальным он дал шанс, отложил вынесение приговора на две недели. Однако со мной… – Композитор невесело улыбнулся. – Я удостоен особой чести. Со мной церемониться не стали. Вышвырнули сразу. Остальные, как я понимаю, не евреи?

– Нет. – «Это самый худший момент, – думал Арчер. – Я предчувствовал, что так и будет».

– Почему, вы думаете, меня выделили среди остальных, мистер Арчер? – На лице Покорны заиграла победная улыбка, словно он радовался тому, что в этой дискуссии его точка зрения берет верх.

– Я не знаю.

– А вот я знаю. – Покорны понизил голос до шепота. – Мистер Хатт ненавидит евреев.

– Господи, Манфред, это уже чересчур! – воскликнул Арчер. – Он никогда ничего такого не говорил.

– А говорить и не надо. Все написано у него на лице. Когда он смотрит на меня, на его лице проступает то же самое, что я видел у нацистов в Вене. Ожидание. Ненависть. Уверенность. А пятью годами позже они отправили моего отца в печь.

– Вы сошли с ума. И это не образное выражение, я серьезно. У вас что-то с головой.

– Возможно. – Покорны пожал плечами. – Надеюсь, вы правы. Но я так не думаю. У меня есть опыт. Вы не можете этого знать, мистер Арчер. Вы интеллигентный человек, но такого опыта у вас нет. Опять же… вы слишком хороший. Вы не в состоянии увидеть этого на лицах, а уж тем более оценить. А знаете, что в этой истории самое худшее?

– Что? – Арчер уже не сопротивлялся, смирился с тем, что ему придется выслушать все до конца.

– Когда я вижу, что мистер Хатт вот так смотрит на меня, даже если он бросает лишь мимолетный взгляд, проходя по коридору, со мной происходит что-то странное. Я вдруг начинаю видеть себя глазами мистера Хатта. Я смотрю на себя и вижу, что одежда у меня грязная, лицо уродливое, акцент неприятный. То я слишком услужлив, то вдруг начинаю говорить слишком громко. Сидеть рядом со мной в театре или в ресторане – удовольствие маленькое. И я понимаю, почему меня не пускают в хороший клуб или отель. Я постоянно волнуюсь из-за денег. И при этом склонен к экстравагантности, ношу бриллианты, сорю деньгами. Я заговорщик, мне нельзя доверять, я понимаю необходимость печей…

– Достаточно, Манфред. – Арчер встал. Его трясло от ярости, он чувствовал, что с удовольствием отвесил бы затрещину этому стареющему толстяку, который сидел по другую сторону стола. – Я больше не хочу этого слушать. Вы ведете себя как дурак.

Поднялся и Покорны. Он шумно хлюпнул носом, запахнулся в грязный халат.

– Я думаю, не стоит вам больше волноваться обо мне, мистер Арчер. Забудьте о том, что хотели пойти ко мне в свидетели. Все равно толку от этого не будет. В конце концов, я совершил преступление. И никакие добрые слова ничего не изменят. Я напишу вам из Австрии. – Неожиданно он сломался. Повернулся к Арчеру спиной, волоча ноги, доплелся до стены. По трясущимся плечам Арчер понял, что Покорны плачет. – Как я смогу вернуться? Как я смогу вернуться туда?

Послышался скрип открывающейся входной двери, и мгновением позже в комнате появилась миссис Покорны. Высокая, под шесть футов, массивная, с большой головой и короткими, тронутыми сединой волосами над сердитым лицом. Она остановилась, перешагнув порог, ее пальцы то сжимались в кулаки, то разжимались, она переводила взгляд с мужа, привалившегося к стене, на Арчера.

– Кто вы? – произнесла миссис Покорны грубым, громким голосом. – Что вы с ним сделали?

– Я Клемент Арчер, – ответил режиссер, чувствуя нелепость столь официальных слов. – С ним все в порядке… – Он бросил взгляд на Покорны. – Ваш муж немного перенервничал, вот и…

– Манфред! – выкрикнула миссис Покорны. – Ты это прекрати! – Ее лицо побагровело. Широкими шагами она пересекла комнату, положила руки на плечи Покорны, рывком развернула его лицом к себе. Покорны едва доставал ей до плеча. Лицо его блестело от слез. Краем полотенца он вытер щеки. Покорны пытался взять себя в руки, но не мог поднять глаза на жену или на Арчера.

«Ну и сцена, – думал Арчер, с трудом подавляя желание выскочить из комнаты и забыть и о Покорны, и о его проблемах. – Что за нелепая сцена? Как я мог попасть в такую ситуацию?»

– Диана, – пробормотал Покорны и похлопал по большой руке, которая лежала у него на плече. – Я сожалею. – Он искоса взглянул на Арчера. – Извините меня, мистер Арчер.

– Сядь! – рыкнула женщина. Резким движением она завязала полотенце на шее, потом запахнула халат на груди у мужа. – Сядь и веди себя достойно.

Послушно, по пути несколько раз всхлипнув, Покорны проследовал к креслу и сел, наклонив голову, уставившись в ковер.

– Что вы с ним сделали? – Миссис Покорны повернулась к Арчеру.

– Ничего он не делал, – торопливо вмешался Покорны. – Мистер Арчер – мой добрый друг. Он счел нужным приехать сюда, чтобы объяснить…

– Что он объяснил? – Миссис Покорны не потрудилась изгнать из голоса нотки сомнения и подозрительности. Она стояла – огромная, широкоплечая, уродливая – у дальней стены. Ноздри злобно раздувались, рот, жесткий, как у сержанта полиции, превратился в узкую полоску.

– Миссис Покорны, – начал Арчер, – я приехал, чтобы попытаться помочь Манфреду…

– Как? Уволив его? – Миссис Покорны невесело рассмеялась. – Так вы помогаете людям?

– Это не его вина, – вступился за Арчера Покорны. – Ему приходится выполнять приказы. Он мой друг.

Арчер осознавал, что слово «друг» являлось для Покорны талисманом и он хватался за него, как ребенок, ложась в кровать, хватается за плюшевую игрушку.

– Если он друг, почему не может оставить тебя в программе? Он тебе это объяснил?

– Это ему не под силу. – Покорны наконец-то поднял голову. – Иммиграционная служба снова взялась за меня. Он меня предупредил.

– Ага… – Широкое лицо миссис Покорны перекосила гримаса презрения, когда она повернулась к Арчеру. – Они поручили эту грязную работу вам. Вы – их инструмент.

– Послушай, Диана, негоже так говорить с мистером Арчером.

Миссис Покорны шагнула к гостю, не обращая внимания на мужа.

– Твоему другу не приходила в голову мысль побороться за тебя, не так ли? Его дружба не заходит столь далеко. Он не шевельнет и пальцем, чтобы предотвратить твою высылку в страну, где твои родители приняли мученическую смерть?

– Я видел от него только добро, Диана, – бормотал Покорны. – Он очень хороший человек, очень честный и прямой.

– Я в это поверю, – миссис Покорны сверлила взглядом Арчера, – если он что-нибудь для тебя сделает.

– Я не знаю, что могу сделать, – ответил Арчер. Он словно взирал на происходящее со стороны, не испытывая никаких эмоций, не принимая в действе никакого участия. Он видел, что миссис Покорны обладает редким даром убивать остатки сочувствия. – Все это очень сложно.

– Сложно! – фыркнула миссис Покорны. – Такие люди, как вы, всегда найдут повод отойти в сторонку. Знаю я вашего брата, мистер Арчер. Прикидываетесь, что хотите помочь, кажетесь честными и верными, но всегда находите способ вильнуть хвостом, стоит вам почувствовать, что пахнет жареным. Я все о вас знаю. Ни на что не годные слабаки, всегда готовые позволить боссам использовать вас. Вы с лихвой отрабатываете свое жалованье: лижете им сапоги, бросаетесь на пол, чтобы они вытерли о вас ноги. А теперь боссы хотят выгнать из страны творческих людей, хотят заткнуть рот тем, кого невозможно выгнать, и вы – первые, кого они выбирают для этой грязной работы… – Она величественно повернулась к Покорны и простерла руку в сторону Арчера: – Такой вот у тебя хороший друг, этот мистер Арчер.

– Миссис Покорны, – риторика дамы нисколько не тронула Арчера, – если вы сойдете с первой страницы «Дейли уоркер», возможно, мы сможем поговорить по существу.

– Пожалуйста, Диана… – Покорны встал, коснулся локтя жены, которая вновь повернулась лицом к Арчеру. Она резко сбросила руку композитора.

– Что еще я могла от вас услышать? – вопросила она. – Ничего другого я и не ожидала. Одно слово правды – и вы прибегаете к своему стандартному аргументу: «Красные! Красные!»

– Не так громко, пожалуйста, – прошептал Покорны, испуганно оглядываясь, словно боялся, что сквозь стены полезут секретные агенты. – Пожалуйста, не обязательно так кричать…

– Бесполезно. – Миссис Покорны еще повысила голос. – Иной раз я тешу себя напрасными надеждами… Ну вот, думаю я, наконец-то умные люди вроде вас сообразят, что к чему, станут ответственными гражданами, способными принимать необходимые решения. Но вы не выдерживаете проверки жизнью, и я понимаю, что вновь мои надежды были напрасными. Пользы от вас ноль. Вы тяжелой гирей висите на будущем страны. И в конце концов всегда оказываетесь в лагере врага. Поэтому в итоге нам не останется ничего другого, как уничтожить и вас, и всех вам подобных, весь ваш класс.

– Диана… – пробормотал Покорны.

– Вырезать! – выкрикнула она. – Только хирургия! Никакой терапии!

– Диана! – Покорны схватил ее за руку, тряхнул. – Ты не понимаешь, что говоришь. Такого вообще говорить нельзя. Это неправильно. Это…

– А ты… – Миссис Покорны повернулась к мужу, ее взгляд переполняло презрение. – Ты иди в постель. Ты болен. Ты не способен даже вытереть себе нос. Если я позволю, ты будешь целовать сапог, который дал тебе пинка. Ты разочаровываешь меня. Я слушаю твою музыку и думаю, что ты великий человек. А потом я слушаю, что ты говоришь, и не понимаю, откуда берется такая музыка. Ты не человек. Ты червь. И самое ужасное состоит в том, что ты хочешь быть червем.

– Диана, дорогая… – В голосе Покорны слышался упрек, но он послушно пятился к двери спальни.

– Я иду спать. – Миссис Покорны направилась к той же двери. – И скажи этому человеку, что я больше не хочу видеть его в моем доме.

Она открыла дверь, перешагнула порог и захлопнула дверь за собой.

На несколько мгновений в гостиной повисла тяжелая тишина. Покорны теребил полотенце. Арчер рассеянно потер лысину. «Бедный Покорны, – подумал он, – этот человек оказался между молотом и наковальней. На линии огня батарей всех армий. И каждое орудие наведено на позицию, удерживать которую у него нет ни малейшего желания».

– Что ж, Манфред. – Арчер подошел к композитору, похлопал его по плечу. От Покорны пахло луком и потом. – Я, пожалуй, пойду.

– Да. – Покорны смущенно поднял на него глаза. – Вы уж извините, что так вышло. Диана…

– Да ладно. – Арчер направился к выходу. Покорны засеменил следом.

– Я говорил вам о ней. Она фанатичка. У нее очень сильная воля, и от своих убеждений она никогда не отступит.

Арчер не мог не усмехнуться. Но он отвернулся от Покорны, чтобы тот ничего не заметил.

– Однако в ней есть и другая сторона, – продолжал композитор. – Она меня любит. Я не знаю более нежной женщины, чем Диана…

Естественно, перед мысленным взором Арчера возникла лежащая в постели чета Покорны. Пухлый недомерок-мужчина и женщина-дредноут с могучими руками… «Это просто невозможно, – одернул себя Арчер, – нельзя об этом и думать».

– Она очень верная, – развивал свою мысль Покорны. – И очень тонко чувствует музыку. Она вернула мне самоуважение.

«Просто удивительно, – думал Арчер, – какие слова находят люди, чтобы описывать случившееся с ними».

Покорны суетился вокруг Арчера, помог ему надеть пальто.

– Мистер Арчер, я хочу вас поблагодарить. За ваши хлопоты. За то, что навестили меня. Сказали мне правду. Как бы все ни обернулось, я это запомню.

Арчер вздохнул.

– Откровенно говоря, Манфред, – он посмотрел на композитора, – я не знаю, что мне удастся сделать. Если появится хоть какая-то надежда, я обязательно позвоню.

– Не волнуйтесь обо мне. Пожалуйста. – Покорны открыл ящик комода, достал оттуда пакет. – Я хочу сделать вам подарок, мистер Арчер. – Он застенчиво протянул пакет режиссеру. – Концерт для струнного квартета. Пластинка. Вышла две недели назад. Единственное мое произведение, записанное на пластинку в этой стране. Как-нибудь… когда у вас не будет никаких дел… вы можете ее прослушать.

– Спасибо, Манфред. Я очень тронут…

Покорны замахал руками.

– Это очень маленькая вещица. Пустячок. Но мне будет приятно думать о том, как вы сидите в своем кабинете в Нью-Йорке и слушаете мою музыку. Поставьте пластинку на проигрыватель вечером, когда начнет темнеть. Ее особенно хорошо слушать именно в это время дня.

Они пожали друг другу руки, и Арчер вышел. Спускаясь по лестнице, он обернулся и увидел, что Покорны стоит в проеме открытой двери в ореоле спутанных седых волос, подсвеченных горящей в прихожей лампой.

На улице Арчер взглянул на часы. «Не так уж и поздно, – подумал он, – можно еще успеть сходить с Китти в кино. На последний сеанс».

Глава 13

Весь день репетиции шли через пень-колоду. Сценарий оказался скучным и безжизненным, а Барбанте, который обычно вносил спасительные коррективы, на этот раз не проявлял никакой инициативы, вновь и вновь зевая во весь рот, словно всю ночь не спал. А если он и предлагал какие-то реплики, то, по мнению Арчера, они уступали уже имеющимся. Девушка, которую выбрали на роль, ранее исполняемую Френсис Матеруэлл, говорила воркующим голосом инженю, обволакивающим и приторно-сладким, и Арчер решил никогда больше не приглашать ее в передачу. Элис Уэллер нервничала и запаздывала со своими репликами. На последней репетиции она пропустила целую страницу, и Арчеру пришлось начинать все сначала. Атлас нарочито тянул слова и всякий раз саркастически поглядывал на Арчера, словно ждал, когда же тот начнет возмущаться. Лишь Вик Эррес, казалось, не замечал нервной атмосферы. Выглядел он очень уставшим, но играл, как обычно, спокойно, профессионально, наполняя эпизоды правдой жизни. Приехал он уже после полудня, прямо из аэропорта, и Арчер успел перекинуться с ним лишь несколькими словами. Матери Вика полегчало, кризис миновал, и врачи надеялись на выздоровление.

Ирония судьбы, но Покорны предложил для этой передачи очень хорошую музыку, едва ли не лучшую за все те годы, что программа выходила в эфир. Она удачно обыгрывала паузы сценария, наполняла драматизмом и напряженностью проходные эпизоды. Сам Покорны отсутствовал. Арчер звонил ему, чтобы пригласить на репетицию, но миссис Покорны, которая взяла трубку, ответила ледяным тоном: «Он не может прийти. Он болен. Он не встает с постели».

Арчер нанял нового композитора по фамилии Шапиро, который весь день просидел за спиной Арчера, барабаня пальцами по жесткому переплету блокнота. Этот бледный молодой мужчина с прямыми длинными волосами не внушал Арчеру особых надежд. Арчер чувствовал, как настроение Шапиро падает с каждой минутой. Судя по всему, молодой человек знал свои возможности и прекрасно понимал, что Покорны он неровня. Не обменявшись ни словом, и Арчер, и Шапиро пришли к выводу, что с музыкой программу ждут большие проблемы.

О’Нил явился поздно, с раскрасневшимся лицом, он двигался по студии в замедленном темпе, от него разило спиртным. На памяти Арчера О’Нил впервые пил накануне выхода программы в эфир, и режиссер понял, что напряжение сказывается и на нем. Не надел О’Нил и отороченное норкой пальто. В этом пальто представитель продюсерского агентства появлялся лишь тогда, когда пребывал в хорошем расположении духа, довольный собой и жизнью. «А вот сегодня на душе у него скребут кошки», – думал Арчер, изредка поглядывая на О’Нила. Тот сидел на маленьком стуле, расправив плечи, широко раскрыв глаза, с преувеличенным интересом следя за всем, что происходило в студии, то и дело высказывая свое мнение. «Может, программа тут ни при чем, – думал Арчер, успокаивая себя. – Возможно, О’Нил разругался с женой, поэтому пальто с норкой осталось в шкафу, а выпитые до пяти вечера три порции мартини – лекарство, без которого организм отказывается выполнять возложенные на него функции».

Хатт не появлялся весь день, не было и спонсора.

В общем, вся неделя выдалась хуже некуда. «А четверг, – думал Арчер, – вообще неплохо бы выбросить из календаря». Насколько он мог вспомнить, с четвергом у него всегда были особые отношения. Почему-то мать всегда водила его к дантисту по четвергам. Год или два она заставляла его учиться играть на пианино – так учительница, худосочная, неприятная женщина с оспинами на лице, приходила именно в четверг. И в средней школе экзамены по геометрии и алгебре, дисциплинам, которые давались Арчеру труднее всего, выпадали исключительно на четверг. И драка, в которой ему досталось больше всего (он лишился двух зубов), случилась в четверг, после музыкального урока. «Наверное, – думал Арчер, – если меня убьют, то не иначе как в четверг».

Перед выходом в эфир Арчер объявил получасовой перерыв. Большинство народу покинуло студию. О’Нил поднялся и тяжелым размеренным шагом вышел за дверь, не сказав Арчеру ни слова. Ушел Шапиро, пробормотав на прощание:

– Пойду выпью чашечку кофе. – В его голосе слышались извиняющиеся нотки, словно Шапиро сомневался, что он ее заслужил. – Вам чего-нибудь принести?

– Нет, благодарю, – ответил Арчер, сел за пульт управления и через окно посмотрел на Эрреса, который разговаривал со звукорежиссером.

– Святой боже, – подал голос Бревер, сидевший рядом. – Такое ощущение, что в студии поселились гремлины[40]40
  Гремлины – фантастические существа, которых принято считать виновниками механических поломок.


[Закрыть]. Каждую минуту жду какого-то неприятного сюрприза. Что со всеми происходит?

– Чувствуют приближение весны, – попытался отшутиться Арчер. Его тревожило, что даже звукоинженер заметил неладное. Хотелось, чтобы передача поскорее вышла в эфир и закончилась.

– Что-то назревает. Нутром чую. – Бревер встал, потянулся. – Пойду в холл, выкурю сигаретку, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Кликни меня, если провода начнут дымиться. – Он улыбнулся и похлопал Арчера по спине. Уже шагнув к двери, Бревер остановился: – Послушай, Клемент, а чего тут терся этот парень, Шапиро?

– А что? – ощетинился Арчер.

– Ты хочешь, чтобы он писал музыку к программе?

– Да. – Арчер уткнулся в сценарий, надеясь, что Бревер уйдет.

– А как же Покорны?

– Мы хотим чуть изменить программу. – Арчер поставил на полях ничего не значащую птичку.

– Я, конечно, всего лишь глупый звукоинженер, – Бревер и не думал уходить, – и мозги у меня в кулаках, но я думаю, что такой музыки, как сегодня, мне слушать не доводилось.

– Неплохая музыка. – Арчер перевернул страницу.

Бревер окинул его долгим недоумевающим взглядом, потом пожал плечами.

– Дело хозяйское, – буркнул он и вышел, закатывая рукава на громадных ручищах.

Оставшись один, Арчер снял очки, закрыл глаза, помассировал веки подушечками пальцев. «Мне придется все объяснять и Бреверу, – подумал он. – Достойный человек, негоже ему лгать». Список тех, кому придется все объяснять, удлинялся. Бревер, Барбанте, Эррес, друзья, враги, люди, которые могли одобрить его действия, и люди, которые могли их осудить, все снедаемые любопытством, все желающие узнать, какими мотивами он руководствовался. «Возможно, – мрачно думал Арчер, – всю оставшуюся жизнь я буду объяснять, что и почему делал в эти две недели».

Он услышал, как скрипнула дверь, и со вздохом открыл глаза.

– Амиго… – Барбанте. Арчер медленно повернулся на вращающемся стуле, кивнул сценаристу. Пультовую наполнил аромат туалетной воды. Барбанте сел в кресло. Вытянул ноги. – Я увидел, что ты сидишь здесь, одинокий, всеми покинутый, и решил зайти, чтобы развеселить тебя.

– Считай, что я развеселился, – ответил Арчер.

– Хорошо. – Барбанте снова зевнул. – Ужасно хочется спать.

– Знаю, – мрачно буркнул Арчер. – Это заметно.

Барбанте улыбнулся:

– Сегодня я не такой живчик, как обычно, не так ли, амиго?

– Не такой.

– Клемент Арчер, – все улыбался Барбанте, – король прямого ответа. Искренний Клем, никогда не кривящий душой.

– Сценарий отвратительный. Сегодня ты мог бы остаться в кровати. Пользы от тебя никакой.

– От проколов никто не застрахован, – беззаботно ответил Барбанте. – Не бери в голову. Следующий четверг будет уже на другой неделе.

– Надеюсь, ты не перестанешь считать меня джентльменом, если я порекомендую тебе на следующей неделе ложиться спать вечером, а не в три часа утра.

– Будет исполнено, тренер. Я также сяду на диету, а по утрам буду делать зарядку. Слушай, а какие у тебя планы на субботний вечер?

– А что? – подозрительно спросил Арчер.

– Я устраиваю небольшую вечеринку. Придет Вик. О’Нил. Еще несколько человек.

– Спасибо. – Арчера предложение Барбанте удивило. Раньше он никогда не приглашал его к себе. – Я спрошу у Китти, свободен ли у нас вечер.

– Да… и Джейн будет. – Барбанте достал портсигар, предложил Арчеру. Тот уставился на тяжелую золотую безделушку. По внутренней поверхности крышки тянулась надпись. Слов он разобрать не мог, но подпись, несомненно, принадлежала женщине. «Наверное, – подумал Арчер, – дома у Барбанте целая коллекция золотых сувениров, подаренных удовлетворенными дамами. Должно быть, перед каждым выходом в свет ему приходится рыться в памяти, чтобы взять с собой трофей, соответствующий конкретной дате».

– Нет, благодарю. – Он наблюдал, как Барбанте достает сигарету, прикуривает от золотой зажигалки, конечно же, с дарственной надписью. – Когда ты разговаривал с Джейн? – Он попытался изгнать из голоса все эмоции.

– Вчера вечером. – Барбанте убрал зажигалку. – По телефону.

«Интересно, почему он это сказал? – подумал Арчер. – Я должен ему поверить? Он насмехается надо мной?»

– Я предложил ей привести того милого юношу… – Барбанте наморщил лоб. – Как же его зовут? Ага, Брюс. Помнится, в молодости я бы все отдал, лишь бы меня пригласили на такую вечеринку. Актрисы, литераторы… – В его голосе слышалась откровенная насмешка. – Молоденькие девушки. Разведенки в туалетах от Диора, получающие щедрые алименты. Будет что вспомнить в физической лаборатории.

– Дом, почему бы тебе не оставить Джейн в покое?

– Что? – изумленно спросил Барбанте, но в глазах его по-прежнему поблескивали насмешливые искорки.

– Ей только восемнадцать лет.

– Некоторым моим лучшим друзьям только восемнадцать лет.

– Она совсем ребенок.

– Почему бы нам не использовать эту фразу в сценарии, амиго? – Игривое настроение покинуло Барбанте, он холодно посмотрел на Арчера, веки с густыми черными ресницами прикрыли зрачки. – Очень даже подойдет для реплики отца, тем более что сегодняшнему сценарию недостает свежих мыслей. Все папаши думают, что их дочери совсем еще дети. Однажды я встречался с сорокалетней женщиной, отец которой требовал, чтобы в половине двенадцатого она была дома и лежала в постели. А женщина эта была нимфоманкой. К тому времени как наши пути пересеклись, она оприходовала всю Гильдию драматургов и весь Нью-Йоркский филармонический оркестр.

– Я думаю, ты поступил бы по-дружески, оставив Джейн в покое, Дом, – гнул свое Арчер, чувствуя собственную неправоту, жалея, что затеял этот разговор, и надеясь, что Джейн никогда о нем не узнает.

– Я начинаю тревожиться за тебя, Клем. Последнюю неделю или около того ты ведешь себя совсем не по-клемовски. Я нахожу, что ты падаешь в моих глазах, и мне это чертовски не нравится. Ты вдруг стал превращаться в одного из знакомых мне маленьких испуганных людишек… И я удивлен и разочарован. Я сейчас не шучу. И потом… чего ты задергался? Вы с Китти будете в этот вечер у меня, и я сказал Джейн, чтобы на вечеринку ее привел Брюс. И какие, по-твоему, я замышляю козни?

– Ладно. – Арчер поднялся. – Забудем об этом. – Из пультовой он вышел в пустую студию.

Звукорежиссер мял целлофан, имитируя звук, который раздается при колке льда или в тот самый момент, когда по ходу дневного спектакля дама снимает обертку с коробки конфет. Эррес устроился за роялем и двумя пальцами, нажимая только на белые клавиши, наигрывал мелодию песенки Дороти из «Волшебника из страны Оз».