Текст книги "Молодые львы"

В некоторых письмах упоминалась Элоиза и другие женщины. Иногда с легкой иронией, иногда с ностальгией о незабываемых оргиях. Кристиан теперь уже не видел в Элоизе или этих женщинах ничего противоестественного… во всяком случае, по его разумению, для Гретхен такая партнерша не являлась отклонением от нормы. Потому что неординарная красота, страсть к наслаждениям, бешеная энергия выводили Гретхен за рамки, отведенные обычным людям. Правда, по утрам она частенько принимала бензедрин или другие стимуляторы, чтобы поддержать организм, ресурсы которого так щедро растрачивала. А иногда она впрыскивала себе чудовищные дозы витамина В, который, по ее словам, мгновенно снимал похмелье.

Но более всего изумил Кристиана рассказ Гретхен о том, что еще три года назад она, молоденькая преподавательница из Бадена, учила детей арифметике и географии. Ее отличали скромность и застенчивость. Гарденбург стал ее первым мужчиной, и она отдалась ему лишь после свадьбы. А когда муж привез ее в Берлин перед самым началом войны, женщина-фотограф увидела Гретхен в ночном клубе и попросила попозировать для серии плакатов, которые заказало ей министерство пропаганды. Эта женщина совратила скромную учительницу, однако благодаря ей лицо и фигура Гретхен стали известны всей Германии. На многочисленных плакатах она превратилась в образцовую немецкую женщину, которая работает сверхурочно на заводе, изготавливающем боеприпасы, регулярно посещает партийные собрания, жертвует в Зимний фонд, ловко готовит вкусные блюда из эрзац-продуктов. С этих плакатов и начался стремительный взлет карьеры Гретхен в берлинском высшем свете военного времени. Гарденбурга послали в действующую армию на самых ранних этапах карьеры его жены. Лишь побывав в Берлине, Кристиан понял, чем объясняется незаменимость Гарденбурга в Ренне и почему ему никак не удается получить отпуск. Гретхен приглашали на все важные приемы, она дважды встречалась там с Гитлером, была в очень близких отношениях с Розенбергом, хотя и уверяла Кристиана, что до финала дело не дошло. Правда, финал, как его понимало большинство, являлся для Гретхен лишь полуфиналом.

Кристиан не считал себя вправе осуждать Гретхен. Иногда, лежа в темной комнате пансиона в ожидании ее телефонного звонка, он размышлял о том, что его мать назвала бы смертным грехом Гретхен. Пусть он давно уже не ходил в церковь, остатки строгой религиозной морали, которой придерживалась мать, нет-нет да давали о себе знать, поэтому случалось, что Кристиан осуждал поведение Гретхен. Но мысли эти оставались только мыслями. Кристиан не делал никаких выводов и уж тем более ничего не предпринимал. Ведь нормы общепринятой морали не являлись нормами для Гретхен. Она выбивалась из них, парила над ними. Такая жизненная сила, такой сексуальный аппетит, такая бьющая через край энергия. Естественно, эта женщина разрывала путы мелочных запретов, установленных стародавними, обветшалыми христианскими заповедями. Судить Гретхен словом Иисуса, думал Кристиан, – это то же самое, что отдать птицу на суд улиток, командира танка наказывать за несоблюдение правил уличного движения, трактовать действия генерала исходя из гражданских законов об убийстве.

Письма Гарденбурга из Ренна – холодные, сдержанные, начисто лишенные эмоций – напоминали военные донесения. Кристиан усмехался, читая их. Уж он-то знал, что после войны, если Гарденбург ее переживет, лейтенант будет отброшен за ненадобностью. Гретхен не подпустит его к себе. Все, что их связывало, осталось в далеком прошлом. А вот в тех планах на будущее, которые строил Кристиан, правда, не решаясь открыто признаться в этом даже самому себе, Гретхен занимала видное место. Как-то вечером, пропустив один стакан и наливая следующий, Гретхен сказала ему, что война закончится через шестьдесят дней и что один высокопоставленный чиновник, фамилию которого она Кристиану не назвала, предложил записать на ее имя поместье в Польше: целехонький замок семнадцатого века с тремя тысячами гектаров земли, из них семьсот гектаров – пашня.

– Как насчет того, чтобы стать управляющим моим поместьем? – лежа на софе, то ли в шутку, то ли всерьез спросила Гретхен.

– С удовольствием, – ответил Кристиан.

– Но ты не стал бы перетруждать себя заботами об урожае? – продолжала она с улыбкой.

– Это я тебе гарантирую. Все мои силы уходили бы на другое. – Он сел рядом и подсунул руку ей под голову, поглаживая упругую белоснежную кожу на шее.

– Посмотрим, посмотрим… – промурлыкала Гретхен. – Это не самый худший вариант.

Не самый худший, мысленно согласился с ней Кристиан. Громадное поместье, приносящее немалый доход, Гретхен – хозяйка старинного замка… Естественно, они не поженятся. Жениться на Гретхен – это уж чересчур. Нет уж, он будет ее личным принцем-консортом. Сшитые по индивидуальному заказу сапоги для верховой езды, двадцать лошадей в конюшне, вся знать новой империи, приезжающая из столиц, чтобы пострелять…

«Тот миг, когда Гарденбург отпер ящик стола и вытащил из него сверток с черными кружевами, стал счастливейшим моментом моей жизни», – думал Кристиан. О Ренне он уже и не вспоминал. Гретхен сказала, что переговорила с генерал-майором насчет перевода Кристиана и присвоения ему нового звания. Генерал заверил, что документы уже рассматриваются в соответствующих инстанциях. Гарденбург казался жалким призраком, оставшимся в далеком прошлом. Правда, он мог появиться в будущем, но лишь на мгновение, чтобы вновь исчезнуть, уже навсегда. Для этого хватит одной короткой, убийственной фразы.

«Счастливейший день моей жизни», – думал Кристиан, повернувшись на звук открывающейся двери. На пороге стояла Гретхен в золотистом платье и небрежно наброшенной на плечи норковой пелерине. Она улыбалась, протягивая к нему руки.

– Приятно возвращаться домой после тяжелого рабочего дня, зная, что тебя там ждут.

Кристиан подошел к ней, ногой захлопнул дверь и сжал Гретхен в объятиях.

До окончания отпуска оставалось три дня. Кристиан не волновался, поскольку Гретхен пообещала ему, что проблем не будет. Когда зазвонил телефон в холле, он торопливо сбежал вниз, снял трубку и с улыбкой произнес:

– Привет, дорогая.

– Заткнись, – резко осадила его Гретхен. Говорила она чуть ли не шепотом. – И не смей называть меня по имени.

– Что? – растерялся Кристиан.

– Я говорю из телефона-автомата в кафе. Не пытайся звонить мне домой. И не приходи.

– Но ты же сама сказала: сегодня, в восемь вечера.

– Я знаю, что я сказала. Ни сегодня в восемь, ни завтра, ни послезавтра. Никогда. Все. Держись от меня подальше. Прощай.

И гудки отбоя: она повесила трубку. Кристиан долго таращился на телефонный аппарат, потом наконец положил трубку на рычаг. Он поднялся в свою комнату, лег на кровать, но тут же встал, надел китель и вышел за дверь. В этой комнате он находиться не мог. Ни секунды.

Как в тумане, шагал он по улицам, вновь и вновь прокручивая в голове телефонный разговор с Гретхен и гадая, что могло послужить причиной столь резкой перемены в ее поведении. Предыдущая ночь прошла у них как обычно. Гретхен заявилась в квартиру в час ночи, как всегда в сильном подпитии. Потом они выпили еще, уже вдвоем, а где-то в два часа улеглись в постель. Ублажили друг друга по полной программе, она заснула в его объятиях, а в одиннадцать утра, перед тем как уйти на работу, радостно чмокнула его в щеку, сказав: «Сегодня начнем пораньше. В восемь часов. И чтоб никаких опозданий!»

Откуда же такая неприязнь? Кристиан смотрел на серые фасады домов, на лица спешащих по своим делам людей. Оставалось только одно: дождаться ее у дома и спросить в лоб: а что, собственно, произошло?

В семь вечера он пристроился за деревом на другой стороне улицы, практически напротив подъезда, в котором жила Гретхен. Вечер выдался препротивный, непрерывно моросил дождь. Через полчаса Кристиан вымок до нитки, но не покинул занятой позиции. В половине одиннадцатого мимо него в третий раз прошел полицейский и вопросительно посмотрел на него.

– Жду девушку. – Кристиан выдавил из себя жалкую улыбку. – Она пытается отделаться от майора-десантника.

Полицейский сочувственно покивал.

– Война. У всех свои трудности. – И он проследовал дальше.

В два часа ночи к дому подкатил служебный автомобиль. Гретхен и какой-то офицер вылезли из салона. Они о чем-то поговорили на тротуаре, потом вошли в подъезд. Автомобиль уехал.

Сквозь дождь Кристиан вглядывался в темный фасад, пытаясь найти окна квартиры Гретхен. Не получилось: задернутые шторы не пропускали ни лучика.

В восемь утра вновь появился длинный служебный автомобиль. Из подъезда вышел офицер, сел в него и уехал. Подполковник, автоматически отметил Кристиан. Дождь все лил.

Кристиан уже собрался перейти улицу и подняться к Гретхен, но в последний момент передумал. «Нельзя, – сказал он себе. – Она разозлится, выгонит меня, уж тогда все будет кончено».

Кристиан остался стоять за деревом, промокший насквозь, со слипающимися после бессонной ночи глазами, не отрывая взгляда от окна спальни Гретхен, проступившего в сером утреннем свете.

В одиннадцать часов она вышла из подъезда. На ней были низкие резиновые ботики и дождевик с поясом и капюшоном, похожий на солдатский маскировочный халат. Как всегда по утрам, она выглядела свеженькой, юной, прямо-таки школьницей. Быстрым шагом женщина направилась к перекрестку.

Кристиан догнал ее, когда она свернула за угол.

– Гретхен. – Он коснулся ее локтя.

Она нервно обернулась.

– Держись от меня подальше, – прошипела она, тревожно оглядевшись.

– В чем дело? – Голос Кристиана переполняла мольба. – Объясни, что случилось?

Она двинулась дальше, он последовал за ней, держась чуть позади.

– Гретхен, дорогая…

– Послушай. Отвали. Держись от меня подальше. Неужели не ясно?

– Но я должен знать.

– Я не могу говорить с тобой там, где нас могут увидеть. – Гретхен смотрела прямо перед собой. – Вот и все. А теперь убирайся. Ты отлично провел отпуск, два дня как-нибудь перекантуешься, а потом вернешься во Францию и обо всем забудешь.

– Не могу я так уйти. Не могу. Я должен с тобой поговорить. В любом месте. В любое время.

Двое мужчин вышли из магазина и зашагали в том же направлении, в котором шли Кристиан и Гретхен.

– Хорошо, – смилостивилась Гретхен. – Встретимся у меня в одиннадцать вечера. Только в подъезд не входи. Поднимешься по черной лестнице, через подвал. Вход с другой улицы. Дверь на кухню я оставлю открытой. Буду тебя ждать.

– Хорошо, – ответил Кристиан. – Спасибо. Вот и чудненько.

– А теперь оставь меня в покое.

Кристиан остановился, наблюдая, как Гретхен, не оглядываясь, быстрой нервной походкой уходит все дальше и дальше. Потом он повернулся и поплелся к пансиону. Не раздеваясь, упал на койку и попытался уснуть.

Ровно в одиннадцать Кристиан поднялся по черной лестнице. Гретхен, одетая в зеленое шерстяное платье, неестественно выпрямив спину, сидела за столом и что-то писала. Она даже не обернулась, когда Кристиан вошел в комнату. О Господи, подумал он, да это же вылитый лейтенант. Кристиан приблизился к ней, наклонился и поцеловал Гретхен в макушку, вдохнув аромат ее надушенных волос.

Гретхен перестала писать и обернулась. Лицо ее напоминало каменную маску.

– Тебе следовало сказать мне.

– Сказать что? – не понял Кристиан.

– Из-за тебя у меня могут быть серьезные неприятности.

Кристиан тяжело плюхнулся на стул.

– Да что я такого сделал?

Гретхен поднялась и зашагала взад-вперед по комнате, подол платья путался у нее в ногах.

– Это бесчестно! Из-за тебя я натерпелась такого страха!

– Какого еще страха? – воскликнул Кристиан. – О чем ты?

– Не кричи! – рыкнула на него Гретхен. – Нас могут подслушивать.

– Может, ты все-таки объяснишь мне, что произошло? – понизив голос, спросил Кристиан.

– Вчера, – Гретхен остановилась перед ним, – ко мне на работу приходил сотрудник гестапо.

– И что?

– А до того они побеседовали с генералом Ульрихом, – многозначительно добавила Гретхен.

Кристиан в отчаянии покачал головой.

– Да кто такой генерал Ульрих?

– Мой знакомый, – ответила Гретхен, – мой очень хороший знакомый, который из-за тебя, возможно, влип в скверную историю.

– Не знаю я никакого генерала Ульриха!

– Говори тише. – Гретхен прогулялась к буфету, налила себе коньяку. – Только такая дура, как я, могла позволить тебе прийти сюда.

– Но какое отношение имеет ко мне генерал Ульрих?

– Генерал Ульрих, – ответила Гретхен после доброго глотка коньяка, – хлопотал о присвоении тебе офицерского звания и о том, чтобы тебя прикомандировали к генеральному штабу.

– И что из этого?

– Вчера из гестапо ему сообщили, что тебя подозревают в принадлежности к коммунистической партии. Там пожелали знать, как вы познакомились и почему он оказывает тебе протекцию.

– А что ты хочешь от меня услышать? – спросил Кристиан. – Я давно уже не коммунист. С тридцать седьмого года я член нацистской партии.

– Гестапо все это известно. Как и то, что с тридцать второго по тридцать шестой год ты состоял в австрийской коммунистической партии. Они также знают, что вскоре после аншлюса ты чем-то рассердил регионального комиссара Шварца. Знают они и о твоем романе с американкой, которая в тридцать седьмом году жила в Вене с евреем-социалистом.

Кристиан устало откинулся на спинку стула. В гестапо, думал он, не упустили ни одной мелочи, но все неправильно истолковали.

– Во Франции за тобой установлена слежка, – продолжала Гретхен. – Каждый месяц гестапо получает подробный отчет. – Она мрачно усмехнулась. – Надеюсь, тебя порадует, что мой муж характеризует тебя только положительно и рекомендует направить в офицерскую школу.

– При встрече обязательно поблагодарю его, – сухо отозвался Кристиан.

– Разумеется, ты никогда не станешь офицером. И тебя не пошлют на Восточный фронт. Даже если твою часть передислоцируют в Россию, тебя переведут в другую.

«Я попал в лабиринт, из которого нет выхода, – подумал Кристиан. – Невероятная катастрофа».

– Вот и все, – подытожила Гретхен. – Естественно, когда в гестапо выяснили, что женщина, работающая в министерстве пропаганды и поддерживающая дружеские, официальные и иные связи со многими высокопоставленными чиновниками и военными…

– Ради Бога, прекрати! – взорвался Кристиан. – Ты говоришь, как полицейский следователь!

– Но и ты должен войти в мое положение… – Кристиан впервые различил в голосе Гретхен извиняющиеся нотки. – Люди попадали в концентрационный лагерь и за куда меньшие проступки. Ты должен понять меня, дорогой.

– Я тебя прекрасно понимаю. – Кристиан возвысил голос. – И гестапо я понимаю, и генерала Ульриха. И я скажу тебе, что мне все это обрыдло! – Он вскочил, подошел к Гретхен и навис над ней, не помня себя от ярости. – Ты думаешь, что я коммунист?

– Какая разница, что я думаю, дорогой, – пожала плечами Гретхен. – Вот в гестапо думают, что такое возможно. И это главное. А следовательно, возникают сомнения в твоей благонадежности. Пожалуйста, только не надо в чем-то винить меня. – Тон изменился, стал мягким, умоляющим. – Будь я обычной женщиной, выполняющей простую, ни к чему не обязывающую работу, я могла бы видеться с тобой где угодно, всюду появляться в твоей компании… Но сейчас это просто опасно. Ты же многого не знаешь. Ты давно не был в Германии, понятия не имеешь о том, как внезапно исчезают люди. Просто так. Ни за что. Честное слово. Пожалуйста… Ну что ты так зло на меня смотришь…

Кристиан вздохнул и снова сел на стул. Ему требовалось время, чтобы свыкнуться с новой ситуацией. Разом исчезло ощущение того, что он дома, на родине. Нет, теперь он чувствовал себя иностранцем, очутившимся в полной опасностей стране, где каждое слово имеет двойное значение, а каждое действие вызывает далеко не однозначную реакцию. Он подумал о трех тысячах гектаров земли в Польше, о конюшне, о поездках на охоту и горько усмехнулся. Как знать, разрешат ли ему вновь пойти в лыжные инструкторы?

– Ну что с тобой? – Гретхен подошла к нему. – Чего ты так отчаиваешься?

– Извини, – буркнул Кристиан. – Сейчас спою тебе песенку.

– Мне грубить незачем. Что я могу сделать?

– Разве ты не можешь пойти к ним? Не можешь замолвить за меня словечко? Ты меня знаешь, ты сможешь их убедить…

Она покачала головой.

– Ни в чем я их убедить не смогу!

– Тогда я сам пойду к ним. Я пойду к генералу Ульриху.

– Нет! – отрезала Гретхен. – Ты меня этим погубишь. Меня специально предупредили, что я ничего не должна тебе говорить. Нужно просто перестать с тобой видеться. Если ты пойдешь в гестапо, тебе от этого будет только хуже, и одному Богу известно, что сделают со мной! Пообещай мне, что никому ничего не скажешь!

Лицо Гретхен перекосилось от страха, да и вины за ней действительно никакой не было.

– Обещаю, – после долгой паузы ответил Кристиан. Он встал, прошелся по комнате, которая на эти две недели стала ему родным домом. – Ладно. – Он попытался улыбнуться. – Не могу сказать, что я плохо провел отпуск.

– Мне очень жаль, что все так закончилось, – прошептала Гретхен и обняла его. – Тебе не обязательно уходить… прямо сейчас…

Они улыбнулись друг другу.

Но часом позже, услышав шум за дверью, Гретхен заставила Кристиана одеться, выпроводила его на черную лестницу, по которой он поднимался в квартиру, и не ответила на вопрос о следующей встрече.

Закрыв глаза, с отсутствующим выражением лица, Кристиан сидел в углу битком набитого купе. Поезд уже подъезжал к Ренну. До рассвета оставалось несколько часов, окна закрыли, а шторы задернули еще с вечера, и в купе, да и во всем вагоне, стоял тяжелый, кислый солдатский запах, запах людей, которые редко меняют белье, не имеют возможности регулярно мыться, ходят и спят в одной и той же одежде неделями, а то и месяцами. Внезапно Кристиан яростно возненавидел этот запах, который буквально выводил его из себя. Цивилизованный человек, думал Кристиан, не должен жить в такой грязи. Уж в двадцатом-то веке он имеет право дышать воздухом, от которого не придется зажимать нос. Он открыл глаза, оглядел попутчиков. Расслабленные, пьяные лица спящих людей. Бывает, что сон смягчает лица, придает им более нежное, чуть ли не детское выражение, но тут он ничего подобного не заметил. Куда там, в этих опухших, безобразных физиономиях с еще большей отчетливостью проступали хитрость, лживость, подлость. Господи, думал Кристиан, чувствуя, как от отвращения у него сводит челюсти, надо выбираться из этого гадюшника…

Он вновь закрыл глаза. Еще несколько часов – и поезд доберется до Ренна. Снова лейтенант Гарденбург, снова толстое, бесстрастное лицо Коринн, патрулирование города, плачущие французы, пьяные солдаты в кафе, занудная гарнизонная жизнь… Ему хотелось вскочить на сиденье и закричать во весь голос. Но что он может? Он не в силах помочь выиграть или проиграть войну, продлить или укоротить ее хоть на минуту. Всякий раз, когда Кристиан ложился в постель, закрывал глаза и пытался уснуть, образ Гретхен начинал будоражить кровь, дразнящий и уже недоступный… После той ночи она отказалась вновь повидаться с ним. По телефону голос ее звучал вежливо, хотя в нем и чувствовался страх. Гретхен даже сказала, что ей очень хочется встретиться с ним на прощание, но из Норвегии только что вернулся один ее давний приятель (один из тех давних приятелей, что постоянно возвращались из Туниса, Реймса или Смоленска с богатыми подарками – не чета тем побрякушкам, которые дарил ей Кристиан). А может, и ему пойти тем же путем?

В следующий раз он приедет в Берлин с кучей денег, чтобы иметь возможность купить Гретхен меховую шубу, кожаный костюм, новый фонограф, о котором она говорила. Пожалуй, думал Кристиан, сидя с закрытыми глазами среди вонючих солдат и слушая перестук колес поезда, рассекавшего французскую ночь, это оптимальный вариант. Деньги решают все. «Я скажу Коринн, чтобы она приводила своего родственничка. Хватит быть наивным дураком. В следующий приезд в Берлин я буду сорить деньгами. Немного бензина, говорила Коринн, и ее деверь сможет возить продукты на трех грузовиках. Этот деверь получит свой бензин, – мрачно подумал Кристиан. – Получит сразу же». Он умиротворенно улыбнулся и даже ухитрился заснуть.

Наутро, явившись в канцелярию, чтобы доложить о возвращении из отпуска, Кристиан застал там лейтенанта Гарденбурга. Тот похудел и стал более энергичным, словно эти две недели занимался физкультурой. Пружинистой походкой он вышагивал по комнате и на приветствие Кристиана ответил улыбкой, говорившей о том, что лейтенант в превосходном расположении духа.

– Хорошо провел время? – дружелюбно спросил Гарденбург.

– Очень хорошо, господин лейтенант.

– Фрау Гарденбург написала мне, что кружева прибыли в целости и сохранности.

– Так точно, господин лейтенант.

– Большое тебе спасибо.

– Меня это нисколько не затруднило, господин лейтенант.

Лейтенант посмотрел на Кристиана, как тому показалось, в некотором смущении.

– Она… хорошо выглядит?

– Отлично, господин лейтенант, – серьезным тоном ответил Кристиан.

– Что ж, прекрасно. Прекрасно. – Лейтенант развернулся на каблуках, став лицом к карте Африки, которая сменила висевшую карту России. – Я рад. У моей жены вошло в привычку слишком много работать, так недолго и переутомиться. Я рад, – жизнерадостно, весело повторил лейтенант. – Ты счастливчик. Успел-таки воспользоваться отпуском.

Кристиан промолчал. Не хотелось ему болтать с Гарденбургом о пустяках. Он еще не виделся с Коринн, и ему не терпелось попросить ее незамедлительно связаться с деверем.

– Да, тебе очень, очень повезло. – Лейтенант неожиданно улыбнулся. – Подойди сюда, сержант, – таинственно добавил он, прошел к зарешеченному грязному окну и посмотрел в него. Кристиан последовал за Гарденбургом, встал рядом. – Ты учти, что это строго конфиденциальная информация. Военная тайна. Я говорю тебе об этом только потому, что мы давно уже служим вместе и я знаю, что могу тебе доверять…

– Так точно, господин лейтенант, – осторожно ответил Кристиан.

Гарденбург огляделся, наклонился к Кристиану.

– Наконец-то, – его голос звенел от радости, – наконец-то пришел наш черед. Нас переводят. – Он вновь оглядел дежурную часть. Кроме писаря, который сидел метрах в десяти от них, там никого не было. – Переводят в Африку, – прошептал Гарденбург так тихо, что Кристиан едва разобрал слова. – В африканский корпус. – Он широко улыбнулся. – Через две недели. Просто чудо, правда?

– Так точно, господин лейтенант, – немного помолчав, бесстрастно согласился с ним Кристиан.

– Я знал, что ты обрадуешься.

– Конечно, господин лейтенант.

– Следующие две недели будут трудными. Ты будешь занят с утра до вечера. Капитан хотел отозвать тебя из отпуска, но я решил, что тебе будет полезно отдохнуть, а по приезде ты наверстаешь упущенное…

– Премного вам благодарен, господин лейтенант.

– Наконец-то! – Гарденбург торжествующе потер руки. – Наконец-то. – Он смотрел в окно, но видел не сонный Ренн, а клубы пыли, поднимаемые танковыми гусеницами на дорогах Ливии, он слышал грохот орудий на средиземноморском побережье. – А то я уже начал опасаться, что так и не поучаствую в боях. – Он покачал головой, словно отгоняя видение. – Хорошо, сержант, – уже обычным, отрывистым тоном добавил Гарденбург. – Жду тебя здесь через час.

– Слушаюсь, господин лейтенант. – Кристиан уже собрался уйти, но вновь повернулся к Гарденбургу. – Господин лейтенант.

– Что еще?

– Я хочу доложить о солдате сто сорок седьмого саперного батальона, на которого необходимо наложить дисциплинарное взыскание.

– Назови фамилию писарю. Я сообщу куда следует.

– Слушаюсь, господин лейтенант. – Кристиан подошел к писарю и подождал, пока тот составит рапорт о том, что, согласно сообщению сержанта Кристиана Дистля, рядовой Ганс Рютер вел себя неподобающим образом в общественном месте и был одет не по форме.

– Его ждут серьезные неприятности, – авторитетно заявил писарь. – Как минимум месяц без увольнительной.

– Возможно, – пожал плечами Кристиан и вышел из полицейского участка.

Направившись к дому Коринн, он на полпути остановился. «Бред какой-то, – подумал Кристиан, – да на хрен мне теперь нужна эта баба?»

И он не торопясь зашагал в обратную сторону. Задержавшись у витрины ювелирного магазина, он оглядел выставленные колечки с маленькими бриллиантами и золотой кулон с крупным топазом. Глядя на топаз, Кристиан подумал: «Гретхен бы этот кулон понравился. Интересно, сколько он стоит?»