Текст книги "Книга воспоминаний"

Приведенная характеристика, хотя и не является тенденциозно искаженной, как, скажем, соответствующие характеристики Д.Б. Рязанова в IV и V изданиях собрания сочинений В.И.Ленина, все же недостаточно полно освещает особые черты Рязанова как революционера.

Д.Б. Рязанов отличался от всех старых большевиков, прошедших ленинскую школу, большой широтой взглядов, отсутствием догматизма и слепой приверженности к своим вождям. В полном соответствии с взглядами Маркса он был противником любого преклонения перед авторитетом. Он был социалистом, рассматривавшим социализм как гуманный строй, и всякое отклонение против такого понимания социализма вызывало в нем открытый протест.

Он не держался за портфель, хотя в этом его портфеле находились все рукописи Маркса и Энгельса и архивы по истории социализма, работе над которыми он посвятил всю свою послереволюционную жизнь.

Д.Б. Рязанов отвечал моему идеалу социалиста. Под любым нажимом не отступал он от своих убеждений. Он считал, что не может быть таких причин, по которым марксист, хотя бы временно, мог отказаться от демократических институтов. Он не признавал ни временного, ни тем более постоянного отхода от демократии, хотя бы и провозглашенного во имя спасения революции. Всякое временное отступление от демократии, считал он, может превратиться в постоянное.

В биографии, приведенной выше, подчеркивается, что Д.Б. Рязанов «стоял обычно несколько особняком от основных русских социал-демократических группировок». На это я хочу обратить особое внимание. Он и после революции, внутри партии, «стоял несколько особняком» и никогда не примыкал ни к одной из группировок, в том числе и оппозиционных. Он попросту не укладывался в рамки, ограничивавшие деятельность члена партии, и всегда выступал против этих ограничений. Отказ от преклонения перед партийной дисциплиной делал его в партии белой вороной, а партаппаратчики изображали его чуть ли не клоуном. На работе он требовал железной дисциплины и страсть как не любил бездельников, но в общественной жизни он стоял за самую широкую и подлинную, не на словах, а на деле, демократию, и у себя в институте он создал именно такую демократическую атмосферу.

Он не спрашивал своих сотрудников об их политических убеждениях. Ему нужны были образованные и умеющие работать люди, и он привлек для работы в институте бывших меньшевиков – Рубина, Маслова, Потресова, Мартынова и других, – не интересуясь тем, отошли они от своих прежних взглядов или продолжают оставаться активными меньшевиками. Он помогал нуждающимся семьям меньшевиков – и западные социал-демократы знали это.

Его доброжелательность и гуманизм в немалой степени облегчали работу Института Маркса-Энгельса. Архивы I Интернационала, личные архивы Маркса и Энгельса в основном находились за границей, в распоряжении руководителей западных социал-демократических партий. И они шли навстречу просьбам Рязанова и передавали ему многие интересовавшие его материалы и документы.

Ленин знал о его отношениях с меньшевиками и сознательно смотрел на это сквозь пальцы, не давая Рязанова в обиду, когда кто-нибудь пытался ущемить его. Сталин тоже все это знал, но до поры до времени не трогал Рязанова. Только в 1931 году, когда Сталину потребовалось сфальсифицировать дело «Союзного бюро РСДРП», а заодно избавиться от строптивого старика, позволявшего себе открыто говорить о сталинском режиме, – Рязанов был исключен из партии. Основание для этого было сформулировано вполне по-сталински: «за содействие контрреволюционной деятельности меньшевиков». Как теперь всем известно, ни деятельности такой не было, ни, само собой разумеется, содействия ей.

Демократизм Рязанова был не только его убеждением, но и естественной формой его поведения. Один из самых образованных марксистов России, человек широкой философской, экономической, исторической эрудиции, непревзойденный ученый в области истории социализма, он был начисто лишен надутого академизма, свойственного некоторым теоретикам пренебрежения к повседневной практике. Он был, несмотря на свой возраст, живой, подвижный, остроумнейший человек. Его выступления по политическим вопросам, его реплики в адрес вождей, невзирая на лица, надолго запоминались слушателям. Так, запомнились его выразительные выступления и меткие реплики в период 1922–1931 гг., в которых он осуждал начинавшую набирать силу политику зажима критики.

На XI съезде партии Д.Б. Рязанов выступал четыре раза, из них три раза – по вопросу о правах члена партии. В своем первом выступлении он говорил:

"Все товарищи, которым приходится выступать с критикой (я, боже сохрани, далек от оппозиции), которым по долгу службы приходится критиковать политику ЦК, попадают в затруднительное положение. Наш ЦК совершенно особое учреждение. Говорят, что английский парламент все может; он не может только превратить мужчину в женщину. Наш ЦК куда сильнее: он уже не одного очень революционного мужчину превратил в бабу, и число таких баб невероятно размножается (смех)…

…ЦК нарушил и не провел в жизнь тогда, когда это можно было сделать, в течение всего этого года, все начала внутрипартийной демократии. Пока партия и ее члены не будут принимать участия в коллективном обсуждении всех этих мер, которые проводятся от ее имени, пока эти мероприятия будут падать, как снег, на голову членов партии, до тех пор у нас будет создаваться то, что т. Ленин назвал паническим настроением. Хотя, вероятно, военные люди сказали бы т. Ленину, что расстреливают не отступающих, а бегущих, и что некоторые стратегические условия тут требуют другой тактики, чем тактика слишком простая, слишком физическая. При всяком отступлении, для того, чтобы создавать ему максимум успеха, нужно оповещать, информировать о причинах и задачах этого отступления". (Стен. отчет XI съезда РКП(б), стр.79)

Вот отрывок из второго выступления Д.Б.Рязанова на XI съезде:

«…вы поймете, товарищи, почему я начинаю со следующего положения: ЦКК надо упразднить… Что такое ЦКК? Возьму первое дело… по вопросу о профсоюзах… В чем состоит мое первое преступление? На собрании фракции партии IV съезда профсоюзов я внес резолюцию. Если бы я внес резолюцию о том, чтобы свергли весь ЦК, если бы я внес резолюцию о том, чтобы изменили в корне всю политику партии, что можно было сделать? Можно было отвергнуть мою резолюцию… но привлекать за выступление на партсобрании – это нелепость в третьей степени… И вот я ждал, что ЦКК обсудит это дело и напомнит тому учреждению, действия которого она контролирует, что нельзя судить, нельзя обвинять, нельзя делать преступление из выступления на партийном собрании». (там же, стр.179)

Выступая в третий раз, Рязанов говорил:

"В чем состоит мое преступление.? Я показал (в выступлении на IV съезде профсоюзов), каких работников посылали в профдвижение… Подбор руководящего персонала профдвижения должен протекать при направляющем контроле партии, но партия должна особенно тщательно проводить нормальные методы пролетарской демократии именно в профсоюзах, где более всего отбор руководителей должен делаться самими организованными массами…..И когда мне приходилось встречаться за границей с представителями иностранных наших товарищей, я им в ответ на их вопросы говорил: у нас право стачек не отменено… И пошла эта канитель, пошли статьи т. Зиновьева, другого, третьего, четвертого: можно или нельзя бастовать. Можно или нельзя? Как будто стачка сама по себе является преступлением!

Бастовать можно, но в рабочем государстве бастуют только несознательные рабочие. Право бастовать остается и останется нерушимо в Советской конституции. Вот что надо было заявить, а не косноязычествовать по вопросу о забастовках".

Не менее интересны реплики Рязанова. В 1924 году Зиновьев, делая отчетный доклад ЦК на Замоскворецкой районной партийной конференции, сравнил каждого члена Политбюро со столбом, на котором держится все сооружение Центральный Комитет партии.

– Оппозиция, – говорил он, – подпиливает эти столбы, чтобы обрушить всю постройку.

В это время из зала послышался голос Рязанова:

– Не всякая дубина столб!

А в ответ на сравнение Зиновьевым Центрального Комитета с оркестром и каждого члена ЦК – с инструментом, которые все вместе образуют ансамбль, Рязанов заявил:

– Товарищ Зиновьев говорил, что ЦК это оркестр. Да, это верно, ЦК это оркестр, и Зиновьев играет в нем первую скрипку. Он меня на одной струне три года пилил, пилил, пилил…

Протестуя против слепой дисциплины, Рязанов не стеснялся нарушать никакие каноны. Так, когда Рязанов несколько раз пытался получить слово на собрании, посвященном годовщине журнала «Молодая гвардия», а президиум во главе с редактором Раскольниковым делал вид, что не замечает его просьбы, он вышел на сцену, стал впереди президиума и заявил:

– Я несколько раз громко просил слова. Я надеялся на то, что вы не позволите президиуму узурпировать ваши права, а вы молчите. Какие же вы комсомольцы? Почему вы допускаете, чтобы вами командовали чиновники? Молодежь должна быть строптивой, активной, должна быть хулиганистой, должна не просить, а требовать и не должна слепо следовать за своими старшими товарищами… (шум, аплодисменты).

Президиум был явно смущен. Для ответа Рязанову слово предоставили Павловичу (Вельтману), который сказал:

– Перед вами выступал Давид Борисович Рязанов. Он призвал вас быть строптивыми и не подчиняться своим старшим товарищам. Я вспоминаю, как в 90-х годах в Одессе, когда я был еще юношей, а моим руководителем был Д.Б.Рязанов, он никогда не призывал меня быть недисциплинированным. Он обучал меня, как должен вести себя молодой революционер. Он наставлял меня, что я должен быть строго дисциплинирован, и никогда не говорил мне, что я должен быть хулиганом…

Рязанов (с места): Ты и так был хулиганом (шум, аплодисменты).

Во время выступления Рязанова сидевший в президиуме С.М. Буденный позволил себе какую-то грубость в адрес оратора. Рязанов немедленно дал ему отповедь, которую закончил такими словами:

– Верно, кавалеристу важна не голова, а хорошая посадка, не так ли, товарищ Буденный? (Смех, аплодисменты).

Молодежь любила Д.Б. Рязанова за его смелость, прямоту и страстность. Этот всегда подтянутый, быстрый, бодрый седоголовый и седобородый старик душой был моложе многих, годившихся ему в сыновья.

Доставалось от него не только таким деятелям, как Раскольников, но и самому Ленину. Это именно Рязанов провалил на комфракции съезда профсоюзов резолюцию, предложенную ЦК – о составе президиума ВЦСПС и о правах профсоюзов.

Рязанов, старый революционер и старый социал-демократ, не терпел духа мещанства и обывательщины, начавшего проникать в коммунистическую среду в 20-х годах. Это ярко проявилось в его выступлении на ХIII съезде партии по поводу проекта перенести прах Маркса в Москву.

"За последнее время, – сказал Рязанов, – много говорят о перенесении праха Маркса в Москву. Я лично считаю, что эти тенденции – одна из форм, одно из проявлений того идейного «труположества», над которым так резко смеялся Ленин в великолепнейшем письме к Горькому, которое вам здесь роздано. 43–44 года лежит прах Маркса вместе с прахом его жены… Трудно себе представить что-нибудь более нелепое, чем попытка перенести этот прах… Я полагаю, что и мы, и наша делегация должны оставить в покое эти остатки праха, не думая ни о каких больших памятниках, а заняться построением одного великого памятника, о котором писали основоположники русского марксизма после смерти Маркса тогдашним немецким социал-демократам: «Лучшим памятником, который вы создадите Марксу, будет народное издание всех его сочинений для всемирного пролетариата». (ХIII съезд РКП(б), стен. отчет, изд. 1963 г., стр. 532)

Давид Борисович очень любил свой институт, который считал одним из важнейших учреждений для подготовки новых поколений марксистов. Назывался этот научный институт в то время Институтом Маркса. Наш учебный институт народного хозяйства тоже носил имя Маркса, и это создавало путаницу в почтовых операциях. Институт Маркса, которым руководил Рязанов, вел большую переписку с различными иностранными и международными организациями, получал большое количество рукописей, редких книг, журналов, газет, архивных документов и других материалов. Проверка показала, что некоторые из этих материалов попадают по ошибке в наш институт и надолго застревают в нем. Рязанов поэтому поставил вопрос о переименовании нашего института. А так как для такого переименования тогда требовалось решение общего собрания студентов и сотрудников, Давид Борисович приехал к нам на собрание уговаривать нас (большинство не хотело переименования).

– Кому-то надо менять имя, – сказал он, – потому что путаница с отправлениями нарушает нашу работу по собиранию наследства Маркса и Энгельса. Наш институт Карла Маркса не может носить другое имя. А вам я предлагаю присвоить вашему институту почетное имя Георгия Валентиновича Плеханова.

Об этом проекте Рязанова студенты уже слыхали. Поднялся ропот: зачем нам навязывают этого меньшевика? Рязанов продолжал:

– Вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, что имя Плеханова оскорбит ваше марксистское достоинство. Плеханов сыграл великую и ведущую рель в истории марксистского движения в России, именно институт вашего профиля должен воздать должное великому теоретику марксизма в России.

Нельзя сказать, что все студенты согласились с Рязановым, однако за переименование института все же проголосовали.

Рязанов, кропотливо собиравший материалы и документы о жизни и деятельности Маркса, Энгельса, Бебеля, К.Либкнехта и других деятелей Интернационала, был связан лично и по переписке со всеми крупными деятелями международного рабочего движения и лидерами социал-демократических партий Европы – Каутским, Бернштейном, Лафаргом, Лонге и многими другими. До революции он одно время работал секретарем К.Каутского, которого Энгельс оставил наследником всего архива – своего и Маркса.

Зная все это, Ленин именно Д.Б.Рязанову поручил организовать институт К.Маркса. Политбюро ЦК РКП(б) уполномочило его устанавливать и вести все связи с деятелями II Интернационала по поводу приобретения у них идейного наследства основоположников марксизма. Ему были выделены для этого необходимые средства (в том числе и в иностранной валюте).

Благодаря неуемной энергии Д.Б. Рязанова, ему удалось собрать в Институте Маркса действительно уникальное собрание документов и материалов. Некоторое представление о проделанной им работе дают приводимые ниже отрывки из его доклада на ХIII съезде партии.

"…Для этого, – говорил он, – пришлось очень долго бороться с тем беспросветным мещанством, которым была охвачена все время немецкая социал-демократия. Оказывается, что за эти долгие годы немецкой партии, немецким социал-демократам, немецким марксистам не удалось даже собрать основные источники этого литературного наследства.

Я укажу на то обстоятельство, что даже из сочинений Маркса и Энгельса до 1848 года мы имеем только жалкие крохи. Многие из нас хорошо знали, что существует какая-то огромная рукопись, в которой Маркс и Энгельс подвергли резкой уничтожающей критике идеологию немецкой радикальной буржуазной интеллигенции, немецкого мещанства того времени в самых его революционных проявлениях. Эта рукопись «Немецкая идеология» нам известна была только по маленьким частичкам.

С большим трудом мне удалось вытащить буквально крохами, клочками, кусками, страничку за страничкой эту «Немецкую идеологию». Я помню, как я шутил у немцев, что «остаточки идеологии, которые у вас еще имеются, приходится вытаскивать прямо, как приходится вытаскивать у тяжко больного кое-какие вещи». Теперь у нас имеется все, хотя вполне ручаться за это я и не могу. Когда Бернштейн уверял в одной статье, что рукопись чересчур изгрызена мышами, то мне при внимательном просмотре удалось установить, что Бернштейн скрыл гораздо больше, чем выгрызли мыши, и многое, что он считал изгрызенным мышами, оказалось среди этих самых рукописей". (ХIII съезд партии, стен. отчет, изд.1963 г., стр. 538–534).

23 сентября 1921 года Владимир Ильич писал в Берлин Д.Б. Рязанову:

«…Тов. Рязанов! Я очень поддерживаю просьбу т. Адоратского, который проделал работу немалую и полезную. Собрать все письма Маркса и Энгельса важно, и вы это сделаете лучше других. С комприветом Ленин». (ПСС, изд. 5-е, т.53, стр.211)

Давиду Борисовичу, действительно, удалось собрать почти все письма К. Маркса и Ф.Энгельса к своим партийным товарищам, политическим деятелям и личным корреспондентам, в том числе и к русским революционерам. Как трудна была эта работа, можно судить по тому же докладу Д.Б. Рязанова на ХIII съезде.

"Многим из вас известно, – говорил Рязанов в этом докладе, – что немецкие с.д. издали переписку Маркса и Энгельса. К сожалению, нет никакой возможности изучать эти материалы. Переписка Маркса и Энгельса была издана группой лиц, но в этой группе лиц преобладали бонны в сапогах и гувернантки в штанах (смех). Вот вам первый том переписки на немецком языке. Я попросил, чтобы все пропущенные места были вклеены, и получилось, что необходимо было сделать бесчисленное количество вставок и исправлений, чтобы переработать один только кастрированный социал-демократами 1-ый том переписки Маркса и Энгельса. Скажите, можно ли приступить к изучению этой переписки, когда вы знаете, что та или иная бонна вычеркивает не только резкое слово? В одном месте сказано: «идиот», они пишут «дурак». Но не только такое резкое слово вычеркивается… Мало того, там выбрасывается ряд мест, которые было неудобно опубликовать, по мнению то Бернштейна, то Бебеля и Дитца, для того, чтобы не задеть той или другой личности. При этом, чтобы скрыть следы своих преступлений, редакторы даже не потрудились отметить точками те места, которые они выбросили, выдавая все это за настоящее издание переписки Маркса и Энгельса.

Я должен теперь сказать товарищам, что еще года три назад я принял меры против этого безобразия. Я получил на время, благодаря покойному Бебелю, часть писем Маркса и Энгельса. Года два назад вынужден был их вернуть во избежание чересчур большого скандала, но я предварительно сфотографировал все письма (смех). В прошлом году я сообщил Бернштейну о своем преступлении и сказал: раз я сфотографировал первую половину, дайте сфотографировать и другую половину.

Он понял, что если он не даст мне вторую половину, – я это сказал в разговоре, – я вынужден буду напечатать часть этих писем… Он понял мой намек. Согласился.

Вот, товарищи, вторая часть этого огромного наследства, которая подлежит еще опубликованию". (там же, стр. 536–537)

В сталинские времена, да и после его смерти, имя Д.Б. Рязанова покрылось архивной пылью, а в тех редких случаях, когда оно упоминается, заслуги этого замечательного человека замалчиваются, а его деятельность тенденциозно искажается.

Еще одно личное воспоминание о Рязанове.

В 1927 году, после окончания института, Давид Борисович пригласил меня и предложил работу младшего научного сотрудника в институте К. Маркса. Оклад для такого сотрудника в рязановском институте был установлен в 75 рублей. Такой небольшой оклад установил сам Рязанов, исходя из того принципа, что идейный марксист не должен гнаться за большими деньгами, что работа в таком институте – святая святых марксизма – честь для молодого научного работника.

Так оно, конечно, и было. Но я к тому времени уже работал старшим научным сотрудником в научно-исследовательском институте Наркомфина, и оклад мой составлял 225 рублей – втрое больше того, что предлагал мне Рязанов. Об этом я и сказал Давиду Борисовичу.

Рязанов возмутился. Ведомственный институт платит вчерашнему студенту втрое больше, чем ведущий научно-исследовательский институт! Будучи, по совместительству с директорством в Институте Маркса, председателем бюджетной комиссии ВЦИК, он, при рассмотрении бюджета Наркомфина, предложил сократить ставки научных сотрудников этого института. Мотивируя это свое предложение, он сослался на пример со мной, и утверждал, что высокие ставки, установленные Наркомфином для своего института, развращают научную молодежь и являются бессмысленной тратой государственных средств. Возглавлявший ФЭБ (финансово-экономическое бюро) Наркомфина, в ведении которого находился наш институт, Бронский возражал Рязанову. Но это не помогло – ассигнования сократили. Вернувшись в Наркомфин, Бронский вызвал меня и спросил с досадой:

– Это вы сказали Рязанову, что получаете у нас 225 рублей? Что вы наделали? Вы же нас зарезали!

Несколько дней в ФЭБ была паника, но потом все улеглось. Опытные деятели Наркомфина нашли пути для обхода указаний бюджетной комиссии ВЦИК– и все осталось по-старому.

В 1930 году Д.Б.Рязанову исполнилось шестьдесят лет. Это было отмечено и официальными кругами Советского Союза, и оппозицией. В № «Бюллетеня» за 1930 год Л.Д.Троцкий поместил краткий обзор деятельности Рязанова. В обзоре с большой теплотой отмечались не только выдающаяся роль Д.Б.Рязанова в собирании, очищении от фальсификации и издании трудов Маркса и Энгельса, но и личные качества этого выдающегося марксиста, «не сделавшего ни малейшей уступки тем методам, которые стали руководящими в лженаучных учреждениях сталинского аппарата…Институт Маркса-Энгельса был и остается подлинно ученым и научным учреждением, где горит и светит марксистская мысль и где реставрируется, очищается, отчасти куется заново творческое оружие пролетарской революции».

Не прошло и года с тех пор, как официальные круги Советского Союза отпраздновали 60-летие Д.Б. Рязанова, – и появилось сообщение об исключении его из партии и предании суду «за участие в заговоре меньшевиков и эсеров и за связь с заграничным центром меньшевиков», которые, как говорилось в сообщении, были связаны с заговором промышленной буржуазии.

Процессы над меньшевиками и эсерами, происходившие в 1931 году, так же, как и предыдущие дела «шахтинцев» и «Промпартии» и последующие процессы над руководителями РКП(б), были разыграны по сценариям, изготовленным по указаниям Сталина и вымучены в застенках ГПУ. Признавшиеся на процессе меньшевиков в не совершенных ими преступлениях Громан, Шер, Гинзбург, Рубин, Иков, Суханов, сидевшие в 1936 году в Верхне-Уральском изоляторе, подверглись на этом основании бойкоту со стороны заключенных в том же изоляторе социалистов и коммунистов-оппозиционеров. В тот же период Суханов объявил борьбу за свое освобождение. Он посылал многочисленные, все более резкие по тону заявления, отдельные из которых опубликовывались в стенах изолятора. Вот отрывок одного из них:

«Вы от меня потребовали, – писал Суханов, – максимальной жертвы, самооклеветания и т. д. Я счел нужным на все это пойти, будучи убежден, что все это соответствует интересам СССР. Мы с вами – со следователем разыграли роли и прорепетировали комедию, которую мы позже разыграли в качестве процесса. Было обещано и само собою подразумевалось, что и приговор будет условным или формальным…»

Ответов, конечно, не было. Суханов объявил голодовку, которая длилась 30–40 дней. Потом его увезли неизвестно куда.

Один из осужденных, известный ученый-экономист Юровский (работавший ранее, между прочим, в том самом ФЭБ, в ведении которого находился наш институт) пытался покончить жизнь самоубийством. Незадолго до этой попытки он сказал на свидании своей жене, что все его показания, конечно, ложь, но так надо было…

Обвинительный материал на Д.Б. Рязанова под давлением следователя дал бывший сотрудник Института Маркса-Энгельса Шер.

Исследуя причины исключения из партии и ареста Д.Б. Рязанова, Л.Д. Троцкий в «Бюллетене» № 21–22 писал:

«Директор института Маркса-Энгельса не мог не заступиться за своих сотрудников-меньшевиков, когда им грозили аресты и ссылки. Такого рода заступничество Рязанова, не всегда счастливое, началось не со вчерашнего дня. Все, начиная с Ленина, об этом знали, многие над этим подшучивали, прекрасно понимая „ведомственные“ интересы, которые руководят Рязановым… Д.Б. Рязанов мог в течение нескольких лет осторожно, слишком осторожно молчать по целому ряду острых вопросов. Но Рязанов был органически неспособен подличать, подхалимствовать, упражняться в излиянии верноподданнических чувств. Можно себе представить, что на заседаниях ячейки института он не раз неистово огрызался по адресу тех молодых негодяев из многочисленного ордена „красных профессоров“, которые обычно мало смыслят в марксизме, но зато набили себе руку в деле подвохов, кляуз и фальшивых доносов. Такого рода внутренняя клика имела, несомненно, давно уже своего кандидата в директора института и, что еще важнее, свои связи с ГПУ и секретариатом ЦК. Если бы Рязанов где-нибудь, хотя бы в нескольких словах, намекнул на то, что Маркс и Энгельс были только предтечами Сталина, то все козни негодяев сразу рассыпались бы прахом и никакой Крыленко не осмелился бы вменить Рязанову в вину его шуточки по отношению к переводчикам-меньшевикам. Но на это Рязанов не пошел. А на меньшем генсек не мог примириться…»

Если Бухарин и Рыков пали жертвой своей «платформы», от которой они, правда, дважды и трижды отказывались, то Рязанов пал жертвой личной опрятности. Старый революционер сказал: «Служить молча, стиснув зубы, готов. Восторженным холуем быть не могу».

В «Правде» от 12 марта 1930 г. была помещена заметка «Маркс о Каутском» за подписью «Институт Маркса-Энгельса». В комментариях к приведенному письму говорилось: «Подлинник этого письма был передан известной меньшевичкой Лидией Цедербаум-Дан еще в 1925 году. Это письмо Рязанов тщательно скрывал».

Авторы заметки явно пытались бросить тень на Д.Б.Рязанова, хотя прекрасно знали, что Рязанов мог получать из рук противников драгоценные документы только потому, что «соблюдал чрезвычайную осторожность и корректность во всех сделках такого рода».