Текст книги "Лисенок Вук"

Большая лисица засмеялась недобрым смехом:

– Сопляк! Ты ещё гордишься своим родом! Про старика Вука только сказки, верно, рассказывают, а твой отец навеки прикусил язычок, когда кривоногий палач в него вцепился. Если ты не уберёшься подобру-поздорову, я тебя искупаю в ручье, точно ты большеротая, пучеглазая Унка. Проваливай!

Вук и теперь не позвал Карак, а чужая лисица уже устремилась к нему, чтобы, отобрав Таш, столкнуть его в воду, которая разнесёт весть не только о его прежней славе, но и о позоре.

Вдруг подул ветер, и чужая лиса остановилась. Глаза её, злобно сузившись, стали маленькими и колючими, как звёзды зимой.

– Значит, ты сын Кага? – медовым голосом продолжала она. – Внук великого Вука и племянник Карак, которую я ценю выше всех. И ты уже поймал Таш. Удивительно! Конечно, Карак тебя научила! Не правда ли? Она теперь первая среди лис, и эти угодья ей принадлежат. Я только пробегала здесь. И, пожалуйста, передай Карак, что на днях я собираюсь наведаться к ней, попросить разрешения…

Вук, стоявший на откосе ниже, чем чужая лиса, не понимал, отчего она так присмирела. Раньше она даже в воду хотела его столкнуть. Но тут на берегу сверкнули глаза Карак, и, напав на чужую лису, она чуть не сбила её с ног и основательно оттрепала.

– Спасай свою паршивую шкуру, Шут, пока не поздно! – закричала Карак.

– У тебя такой же язык, как у гадкой холодной змеи Ши, пожирающей птенчиков. Ты искусала бы этого детёныша, если бы не почуяла моё приближение, но тут заработал иначе твой язычок, ядовитый и холодный, как брюхо Унки!

Она ещё раз наподдала Шут, и та, скуля, скрылась в камышах, крикнув напоследок дрожащим от злобы голосом:

– А, ну погодите! Эй, Карак, беззубая собака! Я ещё повстречаюсь с твоим племянничком, внуком знаменитого Вука, и спущу с него шкуру! Пусть ворон Кар выклюет вам глаза и вас съедят черви! А, ну погодите!

Вук едва успел придти в себя после всех событий, как Карак уже подползла к нему.

– Не обращай на неё внимания, – сказала она. – Это Шут, самая презренная из лис; у неё нет хвоста, потому что она попала в капкан, поставленный человеком. Она не забрала Таш?

– Шут хотела отнять её у меня! – негодовал Вук. – Пусть сама попробует поймать.

Карак думала, Шут со страху кинула утку, и лишь теперь поняла, что это добыча Вука. Она остолбенела. Маленький лисёнок превзошёл самого себя.

– Молодец, Вук! – похвалила она его. – Придёт ещё время, когда ты всех нас заткнёшь за пояс, и, пожалуйста, не забывай тогда старушку Карак. Но пока что ты ещё многому, конечно, должен научиться, – погодя прибавила она, чтобы лисёнок не зазнавался.

Потом Вук поймал шутя ещё пару лягушек, направлявшихся домой.

– Тебе надо поспать, – сказала Карак, – а у меня есть ещё дела, но к утру я буду дома.

С Вуком в пасти она перескочила через трещину в скале и, отпустив его, сразу повернула назад.

– Отсюда ты уже сам донесёшь Таш. И, если проголодался, съешь от неё кусок.

Ночь уже клонилась к концу.

Присев на краю обрыва, Вук всматривался во мрак, ставший ему знакомым, словно он невесть сколько лет ходил по ночам, хотя родился лишь этой весной.

Но ходили тёмными ночами Каг и другие лисьи предки, и в Вуке проснулся инстинкт, точно ожили чужие воспоминания. Счастливый и усталый притащил он Таш в логово и, положив её рядом с собой, тут же уснул.

На второй, третий день и в последующие дни рассветы и ночи были похожи друг на друга. И недели тоже были похожи друг на друга. Вук рос, набирался сил и в окрестностях логова охотился уже самостоятельно. Карак не могла надивиться, как быстро он мужал.

«Бедняга Каг, вот бы ему взглянуть на сына», – думала она.

А тем временем выросла трава на лугу. Лес озими колыхался, как вода в озере, где жила выдра Лутра. Птицы, вьющие гнёзда на земле, учили летать своих птенцов, и тщетно искала их змея Ши, злобная и холодная, как железо капканов, которые Вук обходил стороной. Однажды Карак сказала ему:

– Утром мы не пойдём домой, в нашем логове очень жарко, и к тому же там нет покоя от маленьких чёрных прыгунов. Целый день только и знай чешись.

И тогда на заре обе лисы забрались в высокую пшеницу, шумевшую на ветру возле леса.

Пшеничные стебли послушно расступились, чтобы лисы не затоптали их, но перед тем, как снова сомкнуться, покачали головами, – ведь они не любили пускать чужих в свой мирно шелестящий край.

Это был мир новый для Вука, который следовал за Карак, как маленькая тень большой лисицы. Посреди поля несколько зелёных кустиков карликовой бузины, качаясь, баюкали себя. Там и остановилась Барак.

– Кажется, здесь будет неплохо. И тенёк, и нас не заметят ни ласточка Чи, ни серая ворона Кар, которые, завидев нас, злобно кричат, хотя мы сроду их не обижаем.

Бузина цвела, и Карак сморщила нос:

– Цветы эти такие вонючие, но скоро запах пропадёт и вырастут маленькие зелёные ягоды. – Потом она растянулась на брюхе в тени, где веяло только чистым дыханием пшеницы.

Под бузиной лисы вырыли для себя яму корытцем и таким образом освоили местность.

Местечко оказалось очень хорошим. Правда, несколько раз они искупались под дождём, и в непогоду ветер с рокотом гулял по полю, которое, свистя, причитало, но гроза проходила, лисы высыхали на солнышке, и стебли пшеницы снова выпрямлялись, хотя головки у неё стали уже такими мучительно тяжёлыми, словно она непрерывно думала о чём-то.

Вук познакомился уже с деревней и обошёл все места, где когда-то ходил Каг. Часто ему казалось, будто он не впервые попал сюда, а всё давным-давно ему знакомо, хотя он родился лишь этой весной.

Он познакомился с Вахуром, великим охотником, познакомился с егерем, который разгуливал в зелёном костюме с молниебойной палкой за спиной, но лисёнок не боялся их и умел их избегать, – ведь о его чутье лисий народ уже рассказывал чудеса. Вук никогда не оставлял после себя следов и с улыбкой обходил железнорукие капканы, зная, что в них заключена сила Гладкокожего.

Люди подозревали в краже кур и уток соседей и очень сердились, потому что из-за еды они завидуют не только лисицам, но и друг другу.

А Вук жил, словно епископ, у которого, говорят, каждый день на столе вкусный гусь или утка. Карак теперь только прогуливалась, как сторож, который, как всем известно, живёт лучше всех на свете, не считая епископа.

И она толстела благодаря Вуку.

Но вот наступили очень жаркие дни. Усики у пшеницы позолотились, и стебли затвердели, а это признак старости. Созрела пшеница.

Вук уже слыл бравым парнем среди лис.

Он встречался и с Шут, бесхвостой лисой, но она уже не решалась наподдавать ему, потому что Вук скалил острые зубы. Шут лишь поносила его на все лады, но он не обращал на неё внимания, зная, что она самая презренная среди лисиц.

Однажды вечером, пробегая по опушке леса, Вук очутился у дома, огороженного забором. В воздухе носился запах Вахура, но чувствовался и тяжёлый дух домашней птицы. В окнах ещё горел свет, и возле дома стояли две сосны такой высоты, что на их вершинах, казалось, покоились небольшие звёздочки.

Вук растянулся на земле. От Карак он слышал, что здесь живёт егерь, разрушивший лисью крепость на берегу озера, и в сердце лисёнка кипела теперь жажда мести.

– И не думай ходить туда, – увещевала его Карак, – иначе погибнешь. Я, конечно, только издали видела этот дом, но, по словам стариков, вокруг него сплошные капканы; дом стережёт целая семья Вахуров, и Гладкокожий разгуливает с молниебойной палкой; взбредёт ему в голову, так всех истребит.

Вук содрогался в душе, но опасность его не останавливала. Он полагался на свой нос, глаза и ноги. Нет, он не уйдёт отсюда, пока не перехитрит егеря и не поживится у него чем-нибудь. Это будет поистине славное дело! Для сына Кага откармливает Гладкокожий жирных уток и утром задаст трёпку Вахуру, никудышнему сторожу. О таком подвиге лисий народ будет рассказывать легенды своим детям, которые разнесут молву, что среди них снова появился великий Вук.

Дом постепенно погрузился в молчание и ночную тьму. Вук слышал шаги Вахура и его сородичей и видел, что окна закрыли глаза. Далеко в деревне лаяли собаки, им изредка вторили Вахур и его дети, но потом и они замолкли.

Ветер дул со стороны дома, и Вук безошибочно чуял, какая собака где лежит. Обойдя вокруг забора, он нашёл несколько щелей, через которые ничего не стоило пролезть. Но он не торопился. Лазейки были незнакомые, и за забором мог стоять капкан, хотя холодный запах железа нигде не чувствовался.

Немного погодя он отчётливо услышал сопение собак, и когда раздался первый крик петуха, Вук прошмыгнул через щель, что была дальше всего от дома.

В саду он на минутку остановился. В рассветном сумраке всё казалось таинственно огромным, но как на первой охоте когда-то его влекло к Таш, так и теперь влекло к опасности.

Он пополз вдоль забора. В конюшне пофыркивало несколько лошадей, и в свинарнике храпела свинья Чав. Ей снилось, будто человек кормит её из любви к ней.

Птичник был заперт на замок, и окно забрано решёткой. На тутовом дереве довольно высоко спали цесарки. Лисёнок внимательно осмотрел двор и ещё больше возненавидел егеря.

«Всё у него есть, – думал он, – почему ж он преследует нас?»

Вук был ещё молод, он, конечно, не знал и не мог знать, что у человека первобытный инстинкт охоты такой же древний, как у лисы.

Тут что-то белое зашевелилось возле хлева. Вук приник к земле, – белое пятно приближалось. Даже с закрытыми глазами он понял уже, что к нему идёт Мяу. И подумал: поймать, что ли, её? Но не поднимет ли кошка шума? Хотя она безусловно боится лисы, но опасность порой придаёт ей смелости, и когти у неё тогда такие же быстрые, как танцующий в солнечном луче жук Жу с блестящей спинкой.

Лисёнку повезло. Ангорская кошка Мяу, любимица егеря, мягкая, как мох, даже мяукнуть не успела, когда Вук схватил её.

После того, как Мяу бездыханная вытянулась на земле, он повертел головой, но не уловил никаких подозрительных шорохов. Возле дома сопели сытые собаки. Лисёнок презирал этих слуг, которые вместе со свободой лишились и слуха и нюха.

Прихватив Мяу он пошёл прочь. Прежде чем юркнуть в щель, остановился и, опустив кошку на землю, прислушался, – ведь за оградой его могла подстерегать опасность. Но на Вука веяло лёгким ветерком и молчанием, которые ясно говорили, что всё в порядке.

– Дурачьё, – пробормотал он, торжествующе оглядываясь, – я прихожу сюда, когда хочу!

Он собирался уже уйти, как вдруг в углу сада сверкнули два зелёных огонька, пара внимательных неподвижных глаз.

Вук вздрогнул и почти слился с землёй. В углу за решёткой горели яркие лисьи глаза. Он не знал, что делать. Медлить было нельзя, но он не мог пошевельнуться, пригвождённый к месту этим горящим взглядом.

Вук хорошо разглядел железную решётку и сразу понял, что на него смотрит лиса-пленница, запертая человеком в клетку, а когда наступят холода, Гладкокожий убьёт её и вырядится в лисью шкуру.

Лисёнок содрогнулся от ужаса, но потом стиснул зубы, и ненависть победила в нём страх.

Он пошёл к клетке. Его остановило на минуту холодное железо, но в глазах пленницы светилась мольба, и нос её был прижат к решётке.

Две лисы потёрлись носами. Затем почти одновременно сели. Взаимное недоверие исчезло, и они почувствовали родство крови.

– Ты такой же, как я, – начала пленница. – И как хорошо, что ты пришёл сюда. Мне хочется сейчас погулять с тобой, но никак нельзя. Побудь, пожалуйста, со мной.

– Я не могу, ведь Гладкокожий и Вахур убьют меня, – сказал дрожа Вук.

– Я свободный лис. Наверно, ты уже слышала обо мне?

– Нет, не слышала, – грустно покачав головой ответила она. – Мне не с кем здесь разговаривать. Из моего народа никто сюда не приходит. Ты первый, кого я вижу, и я огорчусь, если ты уйдёшь.

– Как ты попала в клетку? – спросил Вук.

– Не знаю, – прошептала лисичка, – не помню уже. Поднялся страшный шум, и на меня обрушилась крыша родного дома. Это было на берегу озера, где живёт Таш… С тех пор я здесь.

Вук подпрыгнул, и шерсть у него на спине взъерошилась.

– Кто твоя мать? – жадно спросил он.

Лисичка задумалась.

– Так давно это было. Только во сне иногда я кое-что припоминаю. Часто мне снится мама. Погоди, может быть, ты слышал о ней. Я дочка Инь, и здесь меня зовут Панна.

В голове Вука вихрем закружились воспоминания. Тёплый сумрак старой норы словно обступил его, и он вспомнил Инь, которая всегда ему первому давала кусок мяса.

Вук с трудом владел собой. Он встал и, опершись лапами о железные прутья и засунув нос в щель решётки, прошептал:

– Посмотри на меня хорошенько, Инь, потому что так тебя зовут, и знай, я тоже родился там, на берегу озера. И моей матерью была Инь. Я твой брат, Вук.

Свернувшись клубком у решётки, лисичка лишь скулила. Близость свободы опалила Инь, и Вук спутал её мысли.

– А теперь ты уйдёшь? Вук, братик, не бросай меня здесь! И раньше я иногда тосковала, но не знала сама почему, а теперь, после того как я увидела тебя и ты уйдёшь, я погибну.

Обежав вокруг клетки, Вук убедился, что освободить сестрёнку дело нелёгкое.

Подойдя к Инь, он сказал:

– Жди и думай обо мне. Я поговорю с Карак, она всё знает, и мы придём за тобой. – И он снова сунул между прутьями нос. – Только не говори никому, что я приходил сюда. Поняла?

Глаза Инь с тоской впились в Вука, который ещё раз оглянулся у забора, потом, схватив Мяу, проскользнул через щель. Он нёсся стремглав по лесу, сгорая от нетерпения сообщить поскорей Карак великую весть.

Старая лисица была уже дома и встретила Вука ворчанием:

– Что с тобой? Ты бежишь, как неуклюжая Му, и оставляешь следы, чтобы Гладкокожий узнал, где мы живём.

Едва слушая Карак, Вук бросил на землю кошку.

– Я нашёл Инь!

– Твою мать? – Старая лиса посмотрела на него удивлённо.

– Нет, её же убил Гладкокожий. Я нашёл свою сестрёнку Инь. Она у человека, который ходит с молниебойной палкой. Жива, но не может уйти. Я принёс оттуда Мяу и пообещал Инь, что мы придём за ней. – И он рассказал, как нашёл лисичку, едва помнящую о доме на берегу озера.

– Мы пропадём, – почёсываясь сказала Карак. – Будет чудом, если мы не пропадём. Там всё полно опасности. Хорошо бы устроить подкоп под клетку Инь. Но услышат Вахуры, и тогда нам конец. Я потом обдумаю всё, а теперь давай спать, ведь скоро рассветёт.

Обе лисы лежали, свернувшись клубком, но ни та, ни другая не спали, думая, как освободить Инь.

Ясная погода сменилась пасмурной, а позже и дождь пошёл. Вук и Карак тщетно прятались под густой листвой бузины. Там под них тоже подтекала вода, и они дрожали от холода.

Не скоро выглянуло солнце. В его ярких горячих лучах лениво сохла пшеница, и, растянувшись на земле, обсыхали лисы. Они расположились на небольшой прогалине, где не взошёл посев, и заснули на солнышке.

В нагревшемся воздухе затанцевал народ Жу, и тут же появились ласточки, поедавшие жужжащих жуков и мух.

Заметив с небольшой высоты спящих лис, одна из ласточек испуганно закричала.

– Они здесь, они здесь! – вопила она, а когда лисы проснулись, уже целая стайка вилась над ними, пугая друг друга громкими криками.

– В логово! – шепнула Карак, и они с Вуком быстро поползли под покров бузины. – За это я ненавижу Чи, – прибавила она. – Никакой дьявол её не трогает, а она всё-таки ябедничает. Не шевелись, может, они улетят.

Но ласточки продолжали шуметь.

– Здесь они! Здесь они! – кричали птицы, спускаясь ниже, чтобы разглядеть лис в густой зелени бузины.

Сидя на иве возле ручья, серая ворона Кар посматривала, где бы ей что-нибудь украсть, как вдруг услышала предательский крик ласточек.

– Погляжу, на кого разоряется Чи. Верно, это какой-нибудь четвероногий вор, из тех, что всё у нас пожирают. Постой же! – И она полетела к бузине, злобно, негодующе каркая, хотя всем известно, что Кар самая главная воровка и разбойница во всей округе.

Услышав воронье карканье, Карак вознегодовала:

– Только этого не хватало! К нам летит Кар. Если она нас увидит, завтра же на нас ополчатся люди. Сожмись в комок!

Ворона уже парила в небе над ласточками.

– Кар-кар! Что, что вы видите?

– Чиви-чиви! – кричали ласточки. – Здесь они были!

– Не визжите, – спустилась пониже Кар. – Я вас не понимаю.

Ворона притворялась, будто вообще-то понимает ласточкин язык, хотя лесной народ, известное дело, понимает лишь своих сородичей.

Как только Кар стала снижаться, ласточки увернулись от неё, – ведь у вороны сильные когти, большой клюв и питается она мясом.

Вдруг ласточки разлетелись в разные стороны, снова пронзительно вопя, но уже другими голосами, полными страха и ужаса, так как над ними просвистели тёмные крылья чеглока Корр.

Чеглок не знал, кого из них схватить, и этой минуты сомнения оказалось достаточно, чтобы ласточки спаслись бегством.

– Разбойник… разбойник! – чивикали они ему вслед, зная, что он уже не догонит их.

Корр был вне себя от ярости. Его раздражали также вопли вороны, которая с карканьем продолжала искать врага, не замечая чеглока.

– Где враг? Где враг? – И, не переставая каркать, она села на бузину, под которой с тревожно бьющимся сердцем притаились две лисы, но тут Корр, развернувшись в воздухе, напал на ворону.

Он так оттрепал Кар, что та упала на землю, а сам понёсся к деревне.

Пока ворона пришла в себя, чеглок был уже далеко.

– Кар-кар! Убийца, бандит! На помощь! Кар! – И, пыхтя, она пустилась вдогонку за чеглоком.

В небе над лисами стало тихо.

– Улетели, – сказал Вук.

– Погоди, – заворчала на него Карак – Если человек поблизости, то он, конечно, услышал дикий шум и что-нибудь говорит, чего мы не понимаем, но добра не жди.

Некоторое время они прислушивались, и старая лисица уже потянулась, опомнившись от волнений, как вдруг они вздрогнули, неожиданно уловив человеческую речь.

– Боршош, ты видел ласточек? – спросил кто-то басом.

– Видел, господин старший лесничий. И ворону тоже. Неспроста это.

– Да. Мне думается, это пшеничное поле больше знает о судьбе деревенских гусей, чем мы.

– Вы изволите подозревать лис?

– Я почти уверен. Завтра сожнут пшеницу. Соберите здесь на заре всех лесников. Мы обложим лисиц. Может, удастся разделаться с ними.

– Слушаюсь, господин старший лесничий.

И потом наступила тишина.

После долгого молчания Карак заговорила:

– Пусть ветер играет костями Чи и всей её шайки, пусть вши заедят Кар, эту воровку с грязными когтями. Теперь Гладкокожий ополчится на нас.

– Насколько я слышу, люди ушли, высказал своё мнение Вук.

– Детский лепет! – негодовала Карак. – Они ушли, но вернутся, поверь мне. Надо искать другое пристанище. Ещё разок мы поспим здесь, но не больше, иначе горя не оберёшься.

Весь день они строили планы. Карак перечисляла разные места, куда можно уйти.

– Но так хорошо нигде не будет, – злилась она.

– А Инь? – спросил Вук с такой грустью, что Карак стало стыдно.

– Придёт и её черёд, но для этого надо выбрать подходящее время. Такую тёмную ночь, чтобы даже мы пробирались наощупь. Такую погоду, когда над нами засверкает молния, загремит гром и начнут гнуться со стоном даже самые высокие деревья. Надо дождаться такого момента.

Между тем стемнело, и суровый ветер со свистом пронёсся по пшеничному полю. Принюхиваясь, Вук смотрел на шелестящие стебли пшеницы. Где-то вдали глухо рокотало небо, и за лесом, спускаясь с высоты, золотой бич хлестал землю.

Лисёнок бросил на Карак вопросительный взгляд.

– Это ещё не настоящая гроза, – сказала она, зная, что у Вука на уме Инь.

Старая лисица с ужасом думала о доме на опушке и не собиралась рисковать своей шкурой.

А ветер крепчал и гнал над лисами огромные чёрные тучи. Из леса доносился свист качающихся старых сосен и треск сухих веток, которые, оторвавшись от дерева и задевая на лету другие, падали на землю.

Тучи набегали и громоздились друг на друга, подгоняемые свистящим бичом ветра, и когда тьма стала такой же густой и непроницаемой, как в старой лисьей крепости на берегу озера, хлынул дождь.

Лисы молча следили за переменой погоды. Вук всё больше приободрялся, а Карак приуныла. Ей трудно было решиться на опасную вылазку, и она охотно уклонилась бы от неё, если бы погода немного улучшилась.

Но гроза неистово бушевала в ночи, и старая лисица со вздохом проговорила:

– Пойдём, но запомни навсегда, на большее я была бы не способна даже ради себя самой.

Вук подполз поближе к Карак и сказал веско, как лис, который один выходит на охоту и сам распоряжается в своей норе:

– Моя добыча будет твоей добычей, не только теперь, но и когда ты одряхлеешь и от старости сточатся твои зубы.

– Если мы выживем, – бросила на бегу Карак, ведь они уже бежали освобождать Инь.

За тучами то и дело вспыхивали зарницы, и когда лисы добрались до дома на опушке, дождь уже лил как из ведра.

Возле забора они припали к земле, потому что ещё горели глаза окон. Собаки молчали, и ветер смешал их запахи, так что нельзя было понять, где они.

Лисы не спускали глаз с дома и мгновенно оцепенели, когда открылась дверь и яркий свет залил двор.

В дверях стоял Гладкокожий с фонарём в руке.

– Финанц! Борзаш! – крикнул он и свистнул.

Лисы с дрожью ждали, что будет.

На свист сбежались собаки и, виляя хвостом, запрыгали вокруг человека, гладившего их по голове.

– Омерзительно! – прошептала Карак. – Они лижут ему ноги.

– Идите в дом, такая ужасная погода, – сказал человек, и собаки отряхнулись, чтобы не напачкать в комнате; это были хорошо воспитанные собаки.

Тут в кольце света появилась ещё одна собака. Большая белая овчарка. И она сначала виляла хвостом, но грустно понурила голову, когда человек набросился на неё:

– А кто будет дом караулить? Проваливай! – И он погрозил ей.

Старая овчарка поплелась прочь, жалея, что угодливостью не достигла того, что другие. Она была всего лишь простой деревенской овчаркой, сторожила дом, как её отец, и пожертвовала бы жизнью ради хозяина, но рук лизать не умела.

Так и осталась она на дворе в грозу.

Лисы прекрасно видели, как она шла к своей конуре, и слышали, что человек захлопнул дверь.

Вскоре тьма затянула окна, и потом лишь ветер с рёвом гулял возле дома.

– Пойду осмотрюсь, – встав с места, сказал Вук, – я знаю здесь лазейку.

Карак не пришло в голову возражать против того, чтобы на сей раз всем распоряжался её племянник, – ведь этот дом представлялся ей полной ужасов тайной.

Вук скрылся во мраке. Он осмотрел щели в заборе. Ниоткуда не грозила опасность, и когда он прошмыгнул через прежний лаз, в углу двора, как блуждающие огоньки, засверкали глаза Инь.

– Я здесь вместе с Карак, она нам поможет, – сказал он, когда Инь просунула на минутку нос между прутьями; она не могла выговорить ни слова, лишь металась судорожно за решёткой. – Сейчас мы придём, – прибавил он и стрелой помчался к Карак.

Старая лисица пошла за ним, время от времени останавливаясь, затем села в нескольких шагах от клетки, распространявшей запах холодного железа.

– И Карак здесь, – прошептал Вук, – самая умная и добрая из лис.

Инь прижалась носом к решётке, и Карак подошла наконец к клетке, – ведь она не хотела показаться трусихой, хотя и боялась прикасаться к холодному железу.

– Да, ты очень похожа на мать, – сказала она. – Я тоже тебе с родни. А сейчас, пока тишину сечёт дождь, нам надо торопиться. – И она принялась быстро копать лапами землю перед клеткой. – А ты, Инь, делай то же, что я.

– Голос у неё уже стал спокойным: опасность не чувствовалась в воздухе.

Она видела, что собаки вошли в дом и старая овчарка забралась в конуру, а завывание ветра и плеск дождя заглушали прочий шум.

Верхний слой земли был твёрдым, но как только сняли его, работа пошла веселей. Инь в клетке, идя навстречу Карак, трудилась изо всех сил.

– Тихо, – время от времени напоминала старая лисица. – Видно сразу, где ты росла.

Потом Вук рыл вместо Карак, а она стояла на страже. Подкоп становился всё глубже. Дождь уже стих, и только ветер продолжал стегать деревья, когда Вук высунулся из воронки и, дрожа от усталости, объявил:

– Инь заперта и снизу.

Карак прыгнула в яму, которая стала уже настолько глубокой, что скрыла её целиком. Вук оказался прав. Железная решётка стерегла Инь не только над землёй, но и под землёй.

Старая лисица в отчаянии рыла дальше. Может быть, где-нибудь кончится эта проклятая решётка! Вся обсыпанная землёй, тяжело дыша, выбралась она из ямы.

– Иди, – позвала она Вука. – Теперь всё в порядке.

Убедившись, что впереди нет преграды, лисёнок горячо взялся за дело. Инь ещё не проделала и половины хода, когда Вук почувствовал, что она близко.

Он бросил копать. Отдохнул немного. Инь медленно приближалась к нему.

К этому времени уже разорвалась пелена туч, и бледный свет залил двор.

Карак стала опять торопить их. Заглянув в воронку, она сказала:

– Что же будет, Вук? Пошли! Тьма рассеивается.

На голову лисёнка посыпалась земля. В ходе уже образовался просвет, Инь осталось совсем немного работы.

– Скорей Инь, скорей! Мы ждём! – И Вук вылез на поверхность.

Быстро светало. Дрожа от волнения, две лисы сидели в яме, – ведь царапанье Инь гулко отдавалось в земле и при стихшем ветре его хорошо было слышно.

Внезапно наступила тишина. Потом донеслось слабое шуршание. Вук и Карак заглянули в тёмную воронку, откуда медленно, устало, но с радостным блеском в глазах выползла Инь.

Тут высоко в небе разделились два слившихся вместе облака, и в просвет между ними излилось сверкающее холодное сияние, огонь ночного фонаря, который люди называют луной.

Из ночи сразу выплыли деревья, хлев, птичник, белые трубы на крыше дома и три лисы. Усталые, перепачканные, сидели они кружком, ощущая какое-то особенное счастье, радостную дрожь, пробегавшую по спине и волновавшую кровь. Это чувство было большим и прекрасным, как сама жизнь.

Инь хотела заговорить, но Карак опередила её:

– Вук пойдёт впереди, потом Инь, я последняя.

Вук вскочил. Растянувшись цепочкой, три лисы бежали в свободный лес, так же бесшумно, как устало скользившие за ними тени.

Тени приобрели уже чёткие очертания. Большая тарелка луны беспрепятственно плыла по небу. Облака разбрелись, и ветер, вооружённый свистящим бичом, ушёл вслед за ними.

Когда лисы выбрались из леса, Вук внезапно остановился, услышав на лугу вскрик зайца. Инь и Карак тоже остановились на минутку, а потом старая лисица хрипло закричала:

– Кто смеет охотиться в моих угодьях?

Заяц охнул ещё разок-другой и замолчал. Но голос его прозвучал уже ближе, и лисы поняли, что вор, поймавший Калана, идёт им навстречу.

Отбежав немного в сторонку, Карак прижалась к земле, подстерегая вора. Когда на лугу вырисовалась чья-то тень, Вук и Инь тоже сразу приникли к земле, – ведь это бежал по тропе волкодав Курра; внук волка, он никак не мог бросить охоту.

Карак тут же поняла, что беды не миновать, если Курра почует лисят, залёгших недалеко от тропы. За Вука она не беспокоилась, но Инь легко могла стать жертвой огромного волкодава.

Старая лисица с шумом встала и широко раскрыла глаза, чтобы Курра её увидел, затем, прыгнув на тропку, рысью понеслась к дому егеря.

Изумлённый волкодав остолбенел на мгновение, затем всё тело его задрожало от ярости. Он смертельно ненавидел лисиц. Бросив зайца («потом вернусь за ним», – подумал Курра), он пустился вдогонку за Карак, которая, описывая зигзаги, уже скрылась из виду.

Пробежав часть пути, Карак повернула в сторону и притаилась за деревом, зная, что Курра с его прекрасным нюхом понесётся дальше по тропке, по которой прошла она раньше с лисятами.

Волкодав пулей промчался мимо Карак. Ему в нос бил тёплый лисий запах, и дорога вела к дому егеря.

– Если улыбнётся нам счастье, – пробурчала Карак, слегка волнуясь и усмехаясь себе в усы, – ты свихнешь себе шею.

Она выскочила из-за дерева и полетела к лисятам.

Немного погодя Курра прибежал к дому на лесной опушке и, скрежеща зубами, попытался пролезть через небольшую щель в заборе, через которую недавно выбрались лисы. С треском сломался забор. Тут проснулась спавшая крепким сном овчарка и злобно набросилась на волкодава.

– Что тебе здесь надо? Кого ты ищешь? – вопила она и с ненавистью рвала Курру, чуя в нём волчью кровь.

– Не кусайся, бешеная тварь! – кричал Курра, застрявший в щели забора. – Я ищу лису Карак, она где-то здесь. – И он тоже впился зубами в овчарку.

Услышав во дворе лай чужой собаки, лесник сел в постели. А вдруг она бешеная? Накинув на плечи пальто и прихватив ружьё, он тихо выскользнул из дома. Лягавая Финанц хотела выйти следом за ним, но он вернул её:

– Ты тоже хочешь сбеситься?

Во дворе стоял страшный шум.

Курра уже выбрался из щели и, отличаясь большим проворством, чем овчарка, трепал её как попало. Обе собаки кружились вихрем.

Держа наизготове ружьё, егерь ждал, когда чужая собака повернёт к нему голову.

И тут Курре почудилось, что началось светопреставление. Перед ним вспыхнул яркий огонь, потом всё затянула глухая тьма. Грохота он почти не слышал. И уже не чувствовал никакой боли.

Рассмотрев получше околевшую собаку, лесник почесал в затылке и сердито проворчал:

– Чёрт подери эту падаль! Да это же волкодав старосты! Он и не был бешеным, только слонялся здесь, бестия этакая. Правда, старина Баша? – И он погладил по голове овчарку, которая, забыв сразу о прежней обиде, завиляла хвостом. – Теперь я закопаю эту дохлятину. Боже упаси, как бы староста не проведал об этой истории. Ну, да! Станут пса искать, а хозяин будет ужасно сокрушаться: неужели пропала такая дорогая собака? Ах, ах, как жалко её! Верно, украли цыгане, которые бродят здесь… Но напрасно жаловаться на них жандармам…

А потом достанется и жандармам; то-то, не будут задаваться. Достанется и цыганам, которые только и знают, что шкодят в лесу.

Лишь бедняга Курра обо всём этом не узнает; он будет мирно покоиться во дворе у лесника под мусорной кучей рядом с прохудившейся кастрюлей и стоптанным башмаком.

Когда эхо выстрела разнеслось по лесу, Карак готова была перекувыркнуться от радости.

Лисы как раз совещались, что делать, если волкодав вернётся, как вдруг громкий собачий лай прервался выстрелом.

– Пошли, – встав с места сказала Карак. – Курра поймал для нас Калана и бросил здесь; зачем ему теперь заяц? Бедняга Курра! Но так и надо тому, у кого ноги длинные, а ум короткий. Калан твой, Инь, – проявила она великодушие. – Ты понесёшь его домой, тебе достанется самый большой кусок, и шея от этого станет у тебя крепче, – лукаво прибавила она.

Счастливая Инь схватила зайца, и вскоре лис поглотило поле мокрой и нежной пшеницы, сомкнувшей над ними колосья. Под бузиной они сначала расправились с зайцем и лишь потом, несмотря на усталость, приступили к беседе.

– Теперь ты будешь жить с нами, Инь, – начала Карак. – Научишься всему, что надо знать лесному народу, а то в твоём воспитании есть пробелы.