Текст книги "Опасные тропы"

– Ясно. И что же предложил вам ваш «помощничек»? Прибегнуть к помощи «дяди Сени»?

– Да.

– Стало быть, не Крысюк, а «дядя Сеня» прятался за забором и ожидал, когда вы выбросите ему в окно документ?

– Да.

– Когда же справка была возвращена вам? – спросил Соколов.

– Через день. Мне отдал ее Крысюк. Я попросил его передать «дяде Сене» мою благодарность за содействие.

– Теперь-то вы понимаете, что не вы, а пан Юлиан организовал и провел всю эту операцию?

– Да, понимаю. Он, очевидно, хотел лично убедиться в подлинности документа, в важности его содержания.

– Гм… Возможно. Что же вы сделали, получив от Крысюка справку?

Чурилин передернул плечами.

– Переснял ее на микропленку, которую затем должен был вручить Крысюку.

– Зачем?

– Именно Крысюк должен был доставить этот документ за границу.

– Куда конкретно?

– Я не считал себя вправе допытываться, излишняя любознательность порой обходится дорого, вы сами понимаете… Мне казалось, что он будет переходить границу на юге и постарается пробраться в Карс.

– Почему вам так казалось? – насторожился Соколов.

– Крысюк неоднократно расспрашивал меня о подробностях, связанных с моим переходом советской границы, интересовался всерьез местностью, трудностями… Выспрашивал о проводнике, которого мы с Кнышем называли Оглу. Я тогда подумал, что это неспроста, что ему приказано идти тем же путем.

– Пользовались ли вы радио для связи с разведцентром?

– Нет, ни разу. На все время проведения операции против Шаврова мне было запрещено выходить в эфир.

– И у вас не было человека, который по вашему поручению мог бы передать по радио шифровку? – допытывался Соколов.

– Нет, да и необходимости в таком человеке у меня не было, – со всей возможной искренностью ответил Аггей Чурилин.

Итак, Степана Кныша в свое время подбросили в качестве агента по радиосвязи все тому же Яльмару Крафту, «дяде Сене» – ведь только от него «Мухин» получал редкие поручения.

– Объясните, зачем вам потребовалось похищать справку из сейфа директора завода? Разве не проще было сфотографировать ее и положить обратно, чтобы никто ничего не заметил? – спросил полковник.

– К сожалению, это было исключено, – пробормотал Чурилин.

– Почему?

– Гришин проник в кабинет Брянцева, заверив Дусю Петухову, что ему необходимо взять оттуда докладную относительно его промахов по службе. Изъять эту несуществующую докладную, а вовсе не фотографировать ее. И самое главное – у меня не было времени, ведь ещё до того как пойти на завод в тот вечер, я уже знал – Дуся была в райотделе, и понимал, что Гришину подготовлена ловушка.

– От кого вы узнали о визите секретаря директора в райотдел?

– Через Крысюка меня предупредил об этом «дядя Сеня».

– То есть резидент, который фактически руководил и вами, и всей этой преступной затеей на заводе «Красный Октябрь», – уточнил полковник. – Скажите, кто приказал вам уговорить Сигизмунда Васюкевича ехать в Польшу нелегально, запугать его, обмануть?

– Вы знаете и об этом! Мне посоветовал Аист.

– Техник Глухов, которого вы с Гришиным потом ликвидировали? Та-ак. Понятно. А кто же снабдил Васюкевича явкой в Красногорске? Знали ли вы кого-нибудь там?

– Нет, я лично в Красногорске никого не знал, – признался Чурилин. – Аист посоветовал мне обратиться через него к «дяде Сене», и тот помог. Аист сообщил Васюкевичу адрес человека в Красногорске сразу же после свидания с «дядей Сеней».

– Стало быть, до появления Крысюка с резидентом поддерживал связь Аист?

– Да.

– Почему же вы сами не попытались повидаться с этой таинственной личностью?

– Мне это было категорически запрещено Смитом. Он сказал, что в противном случае я могу провалить и себя и его, то есть того, о ком я слышал лишь как о «дяде Сене», не имеющем ко мне и моим делам никакого отношения.

– Вы и сейчас так думаете?

– Нет, сейчас я так не думаю, они одурачили меня и обрекли на смерть, – уныло признался Чурилии. – Но я надеюсь, советский суд учтет мое чистосердечное признание, тем более что задание разведки мне не удалось выполнить: справка осталась у вас, а Шавров жив.

– Это дело суда, – строго сказал полковник. – Скажите, куда скрылся Крысюк? Какое у него задание?

– Этого я не знаю. Он получил указания в разведке, о которых мне не сообщал.

– Ну что ж, на сегодня хватит, – произнес Соколов. Чурилина увели. Полковник Соколов стал готовиться к докладу генералу Тарханову.

Допрос Аггея Чурилина дал много нового, и прежде всего подтвердил существование Яльмара Крафта в качестве особо тщательно законспирированного резидента иностранной разведки на заводе «Красный Октябрь».

Срочный перевод инженера Шаврова на новое место пришелся как нельзя кстати – не только потому, что он получил возможность развернуть работу в масштабах, о которых совсем недавно не мог и мечтать, но и потому, что это избавило его от смертельной опасности, угрожавшей ему, останься он на заводе Брянцева: там продолжал пока находиться враг, и рисковать было бы непозволительно. Поскольку выяснилось, что Чурилин, сам того не ведая, играл роль двойника Яльмара Крафта, история с похищением секретного документа из сейфа директора предстала в новом свете: Чурилин выкинул его не помощнику своему, а начальнику, фактическому руководителю – Крафту. Объяснения Чурилина в этой части его показаний выглядели крайне наивными. Тот держал у себя документ некоторое время, конечно, не для того, чтобы убедиться в важности содержания его. Так зачем же? Совершенно ясно – он стремился завладеть справкой, чтобы переснять ее на микропленку. Почему же справка оказалась в тайнике Чурилина? С помощью Крысюка она была возвращена, чтобы он не догадался о роли, отведенной ему в этой операции. Он должен был твердо верить, что Крысюк всего лишь его помощник и связник, а «дядя Сеня» – услужливый коллега по шпионажу. Как же должен был поступить в дальнейшем Чурилин как резидент? Отослать документ начальству за кордон, хотя бы с тем же Крысюком. Но он не отослал, спрятал, потому что к этому времени решил уйти за кордон сам, явиться к начальству с важными документами в руках. Это для него имело огромное значение. Но почему же Крысюку нужен был обязательно снимок, сделанный Чурилиным, а не Крафтом, который он имел полную возможность получить несколько раньше? Сейчас и это стало понятно: у Чурилина не должно было возникнуть ни малейших сомнений в его резидентском назначении. Соколов отчетливо представил себе цель стараний Крафта: если Чурилин провалится, он будет держать себя в соответствии со шпионской должностью, обозначенной в контракте, а чекисты из КГБ будут уверены, что им удалось схватить пана Юлиана. И если бы не Инга Мейер, понятия не имеющая об этой игре в двойники и потому назвавшая Крафта, обман, возможно, и удался бы. Ареста Инги Мейер и создавшейся в связи с этим ситуации Яльмар Крафт не предвидел. Он, наверное, и сейчас воображает, что в КГБ о его существовании ничего не известно. Пусть воображает до поры до времени.

Полковник Соколов вынужден был честно признать, что помешать вражеской разведке он сумел лишь отчасти. Объяснялось это и чисто объективными причинами, однако старый чекист не любил уходить от ответственности, считал крайне опасным для дела искажение истины.

В этот день Соколов получил несколько важных сообщений, заставивших его призадуматься. Что же нужно было предпринять немедленно? Об этом следовало прежде всего посоветоваться с начальником управления.

Полковник по привычке поправил галстук, пригладил непокорные, падавшие на лоб пряди волос и покинул свой кабинет.

– Что предпринять немедленно? – Тарханов откинулся на спинку кресла и в упор посмотрел на Соколова. – Я внимательно выслушал твой доклад и скажу откровенно, Иван Иванович, мне кажется, ты немножко растерялся. – Пытливо поглядел в суровые, немигающие глаза полковника, чуть чуть усмехнулся. – Понимаю, получилось как в старой сказке: «На горе стоит дуб, на вершине дуба подвешен сундучок, в сундучке том утка, в утке золотое яйцо, а в золотом яйце…» Помнишь, наверное? Так и тут получается: искали на заводе «Красный Октябрь» резидента иностранной разведки, нашли, арестовали, можно бы и успокоиться, однако на поверку вышло иначе: одного поймали, а оказалось, что надо ловить теперь еще троих, и ловить немедленно, не поймаем – худо будет, и нам с тобой и вообще. – Генерал не спеша поднялся, неожиданно нахмурился, задумчиво потер лоб, подошел к карте Советского Союза, занимавшей почти всю стену.

Соколов ждал. Он хорошо знал своего начальника: вот и сейчас Тарханов анализирует, взвешивает, вслух размышляет – такая уж у него привычка.

Тарханов, высокий и стройный, как юноша, снова обернулся к полковнику:

– Я знаю, арест Чурилина не ввел тебя в заблуждение, Иван Иванович, чутье чекиста подсказало тебе, что это еще не конец операции… Теперь мы видим – впереди еще много дела, и дела сложного. Результаты работ инженера Шаврова по броневой стали не должны стать достоянием иностранной разведки, ибо тогда его мысль и труд обернутся против нашей Родины.

Надо признаться, на Чурилина мы потратили времени немало. Нет, я не виню тебя, Иван Иванович, так уж получилось. Я имею в виду иное. Мы должны принять в расчет: пока мы с ним возились, враг имел возможность заблаговременно принять какие-то меры и предосторожности и по обеспечению успеха всей шпионской операции. Для этого они и подбросили нам фальшивого резидента… Повторяю – о том, что враг выиграл время, мы не должны забывать. Но он все-таки просчитался, Чурилин не смог до конца сыграть отведенную ему роль, и в этом, Иван Иванович, и твоя заслуга – арест Инги Мейер ты сумел должным образом использовать. На это враг наверняка не рассчитывал – провал «пани Ядвиги» вряд ли был разведкой заранее принят в расчет. Об этом мы тоже не должны забывать, это для нас плюс. Теперь давай думать, что надо делать…

Главная наша задача – не допустить того, чтобы кассеты с пленкой попали за кордон. Каким образом мы можем решить эту задачу? Подумаем… У кого именно находился сейчас пленка? Можно с уверенностью предположить: у Крафта, у Крысюка и, возможно, у Патрика Смита. Основной вопрос, который все это время стоит перед нами, – могут ли эти люди вручить хоть одну из трех кассет какому-то иностранцу, занимающему в нашей стране официальный пост, для отсылки ее за границу? Мы предприняли серьезные меры к тому, чтобы сорвать такую возможность. И появись Крафт, Смит или Крысюк в поле нашего зрения, – они были бы немедленно схвачены. Они так и не появились. Почему? Потому что заранее учли опасность. К тому же каждый из них отлично знает: ценность для своих хозяев он представляет до тех пор, пока обладает кассетой с материалами по броневой стали! Вот почему ни один из трех не поспешил на связь с теми, кто мог бы облегчить им выполнение основного в задании – передать разведке пленку с микроснимками работ Шаврова.

Итак, Патрик Смит нами изолирован. Попыток его встретиться с кем-либо не отмечено. Он затаился и чего-то ждет. Чего он ждет? Можно быть уверенным: такой опытный шпион, как Смит, не будет сидеть сложа руки. Ему же нужно так или иначе доставить агентурные материалы за океан. Следовательно, что-то он делает. Что именно? Это мы с тобой обязаны выяснить, не теряя ни минуты. А для этого, очевидно, в первую очередь Смита следует найти. Задача сложная. Со Смитом мы имеем дело не первый раз, однако ни разу даже не видели его. У нас есть лишь словесный портрет его по показаниям Мухина и Чурилина, этого мало. По понятным причинам ни одного из названных мной людей мы не можем использовать для поисков Патрика Смита. В первую очередь надо найти человека, через которого можно было бы прийти к этому матерому шпиону, – сказал генерал.

– Именно это я и имею в виду, – согласился полковник Соколов. – Такой человек есть – Чистяков, он же Битюгов, выявленный нами истинный пособник гитлеровских оккупантов. На нем много крови советских людей. От ареста его мы пока воздержались, поскольку выяснилось, что он связь со Смитом продолжает поддерживать, через него-то я и рассчитываю прийти к Патрику Смиту.

– Знает Смита в лицо?

– О, да. Они знакомы еще с того времени, когда вместе работали в гестапо на оккупированной советской территории. Тогда они встречались по несколько раз в день.

– Но, помнится, вы говорили мне, что Чистяков скрылся?

– Скрылся, товарищ генерал, точно. Но мы нашли его, а он, я уверен, сможет привести нас к Патрику Смиту. Сейчас надо бы подослать к Чистякову нашего человека, и пусть он его спугнет…

– Понятно. Что же, не возражаю, действуйте, Иван Иванович, – сказал Тарханов. – А теперь давайте вернемся к настоящему пану Юлиану. Как вы полагаете, он все еще сидит на «Красном Октябре»?

– Не уверен, что Яльмар Крафт находится именно на самом заводе, – сказал полковник. – Но пока он где-то там. Почему я так думаю? – Соколов пояснил: – Мухин обслуживал непосредственно «дядю Сеню» и часть операции, которой тот занимался. Даже отослав куда-то Крысюка, тот все же не передал по радио сообщения в разведцентр о том, что задание им успешно выполнено. Как же это понимать?

Дальше. Мухин был послан в тот пункт, где он сейчас проживает, на роль радиста к «дяде Сене», Яльмару Крафту. Логично предположить, что, как только «дядя Сеня» приготовится покинуть данный район, Мухин уже не будет ему нужен, Мухину предложат на всякий случай перебазироваться подальше от тех мест. Однако и на этот счет никаких указаний он еще не получил. Что же это значит? Яльмар Крафт – чрезвычайно хитрая и коварная бестия: опасаясь каких-либо неожиданностей, притаился, не спешит бежать к своим хозяевам с выкраденными им секретами, как пес с костью в зубах. Он знает цену осторожности. Найти его не так-то просто: если имеется хоть какой-то словесный портрет Смита, то с Крафтом обстоит еще хуже. Инга Мейер категорически отказалась дать описание его внешности, она явно жалела, что допустила оплошность, назвав его имя и тем самым дав в наши руки важную нить, а Чурилин, так тот даже и не подозревал о его существовании. Между тем Крафт живет и действует.

– Все это верно, – сказал Тарханов, – однако за констатацией фактов я не вижу конкретных предложений, а мы не имеем права на пассивность.

– Я работаю над планом операции по выявлению и задержанию Крафта, – сообщил Соколов. – Разрешите доложить завтра.

– Разрешаю, обсудим завтра, – согласился начальник управления. – Ну а что можно сказать о Крысюке? Чем больше я размышляю, тем больше прихожу к выводу – именно Крысюку мы должны уделить самое острое внимание. Поясню мою мысль… Всем опытом преступной деятельности на территории нашей страны и Смит, и Крафт в какой-то степени приспособлены к тому, чтобы затаиться и выжидать, они привыкли к этому. У Крысюка такого опыта нет, он, так сказать, разовый командированный. Это первое. Дальше. Зачем, собственно, разведка перебросила к нам такого субъекта, как вышколенный в форту Брэгг Крысюк? Чтобы помочь Чурилину похитить документы или убить инженера Шаврова? Конечно, нет, для таких дел у Патрика Смита нашлись бы другие подонки, взять хотя бы известного тебе гитлеровского прихвостня Чистякова.

– Итак, повторяю, в помощь Чурилину Крысюка перебрасывать к нам из-за океана не имело смысла. Зачем же его послали? Он не скрывал этого от мнимого пана Юлиана, а тот, в свою очередь, не скрыл от нас: взять у Чурилина пленку и уйти с ней за кордон. Обращение его за пленкой к Чурилину было фокусом, он ведь знал от Крафта: Чурилину угрожает провал, и сам Чурилин уже собрался смываться подальше от «Красного Октября»… Пленку он, конечно, получил от самого Крафта. Отсиживаться Крысюк не приспособлен, да и зачем ему отсиживаться? Скорее всего, он пробирается сейчас к границе. В какую сторону он мог направиться? На север или на восток? Сомнительно, тут невыигрышны для него географические условия. На запад? Побоится, могут случайно узнать, и тогда ему конец. Остается юг, граница с Турцией или Ираном. Потом ведь Крысюк никого и ничего не знает… – Тарханов опять умолк, бросил на полковника вопросительный взгляд.

– Абсолютно ясно – переход им границы должен быть заранее подготовлен, – сказал Соколов.

– И подготовлен еще тогда, когда он пробирался на советскую землю, ведь разведка не могла заранее знать, сколько времени потребуется Крафту и Чурилину на то, чтобы овладеть документами по броневой стали.

– Пограничники предупреждены нами, – напомнил полковник.

– Очертя голову Крысюк к границе не бросится, – Тарханов подумал, произнес решительно: – Где-то там, на нашем кавказском юге, должна быть у него явка, где-то там встретится он с человеком, которому приказано доставить его за кордон. Об этом надо основательно подумать, Иван Иванович.

– В некоторые места, куда предположительно Крысюк может пожаловать, мы дали указания органам государственной безопасности, – сказал полковник Соколов. – Особо мы выделили Черноморск.

– Почему Черноморск? – спросил генерал.

– Есть причины, Виктор Васильевич, – продолжал полковник. – Вы, наверное, помните, там давно уже под фамилией Сойкин живет старший брат скрывшегося Чистякова, из Павла превратившийся в Парамона. По настроению он будет похлеще своего младшего брата. Возможно, он связан с иностранной разведкой, только мы этого не замечали.

– Вполне возможно, – заинтересовался Тарханов.

– Всего час назад, – продолжал Соколов, – я получил из Черноморска сообщение капитана Жгенти. Городской отдел КГБ поручил ему наблюдение за Парамоном Сойкиным, и Жгенти установил, что за последнее время в домик Сойкина тайком, ночью дважды приходил некий Энвер Газиев. Газиев – азербайджанец, геолог, работает на Крайнем Севере, проводит отпуск в одном из санаториев Черноморска, прежде никогда у Сойкина не бывал.

– Н-да… – задумчиво протянул Тарханов. – Какие у него могут быть секреты с Чистяковым-старшим? Зачем ему понадобилось прятаться? Надо срочно выяснить, Иван Иванович. Еще что у тебя?

– Второе важное обстоятельство: у Чистякова-младшего, кстати, человека уже в годах, есть приятель, некий Галаган Яков Борисович, отпетый мерзавец. Сегодня Галаган вылетел в Черноморск. Установлено – вылетел экспромтом и без путевки.

Генерал посмотрел на часы.

– Сегодня же в Черноморске должен быть майор Русаков. Сейчас же вызовите его ко мне, я сам проинструктирую его. Обеспечьте ему билет на самолет.

– Слушаюсь, товарищ генерал, – полковник Соколов поспешно вышел из кабинета начальника управления.

О Чистякове он пока еще многого не знал…

Часть вторая
РАСПЛАТА

Глава двадцать первая

Для Чистякова, о котором напомнил Тарханову полковник Соколов, борьба против советской власти была как бы целью всей его жизни. Папаша Чистяков навсегда вложил в мозг и сердца обоих сыновей, Павла и Евгения, ненависть ко всему советскому, неизбывную тоску по прошлому, убежденность, что они – бывшие питерские богатеи, орловские помещики – ограблены народом, обездолены. Он заронил в них мечту о возвращении любыми способами какой-то новой феерической жизни. Сыны грезили о своих собственных выездах, о тенистых аллеях, обширных прудах, полных зеркальных карпов, о деньгах без счета и веселой жизни, обо всем том, за что их отец, по вырвавшемуся у него признанию, «погубил несчетно душ».

Но когда же такой день настанет? Ждать становилось невтерпеж. И в годы коллективизации Чистяков сорвался – снова подался на юг, восстановил старые связи, создал кулацкую банду, опять, как и в молодости, свирепствовал. Банду его ликвидировали. Но Чистякову удалось скрыться и как ни в чем не бывало явиться домой. Однако на этот раз не сошло с рук – органы государственной безопасности всерьез заинтересовались им: кто он, откуда. Чистяков понял – это конец. Думать о бегстве было поздно. Ожидая, что за ним вот-вот придут, он напутствовал напоследок своих выкормышей. Как только его возьмут, они должны скрыться, скрыться немедленно, – с ним все равно кончено, а их затаскают, возьмут на заметку и жизни не дадут. Оказывается, Чистяков обо всем подумал раньше: он вручил ребятам липовые документы, дал им явки к своим дружкам-приятелям. И когда к Чистякову явилась милиция, он встретил пришедших спокойно, попросил лишь разрешения побыть немножко у тела скоропостижно скончавшейся жены. А Евгений и Павел исчезли, как в воду канули.

Евгений под другой, понятно, фамилией появился на юге, это был профессиональный бандит и грабитель. Сферой его деятельности стали курорты Черноморского побережья. В его преступлениях бросались в глаза два обстоятельства: политическая окраска их, террор против советских и партийных работников и изощренное зверство. Милиция, агенты уголовного розыска шли по его следам, но ему вовремя удавалось скрыться. И когда, казалось, бандюгу уже настигли, он оказался… в домзаке, то есть в тюрьме. Вообще-то это трюк не новый: должным образом подготовившись, отправился на базар, залез к зазевавшейся женщине в кошелку и тут же «попался». Вот и все. Пока милиция пыталась разобраться, кто этот воришка, что заставило его пойти на преступление и не надо ли ему помочь стать человеком, все усилия попавшегося были сконцентрированы на одном – как бы не выйти из домзака до тех пор, пока уголовный розыск перестанет искать его поблизости от этих мест.

Уголовный мир давно уже дал ему кличку «Барин». А в тюрьме, маленькой, заштатной, произошло событие, наделившее Барина новой кличкой и по-новому повернувшее его жизнь. Произошло это так.

В общей камере, куда поместили Барина, сидела уголовная мелкота, хулиганы. В дальнем углу устроился довольно уже пожилой человек, выдававший себя за аджарца, почти не говоривший по-русски. Никто не знал, за что его взяли. Но главное, он действовал на нервы претендентам на роль вожаков, не обращая на них никакого внимания и как бы «выпадая из ансамбля» трусливых, лебезящих перед ними всех остальных подследственных. Этого терпеть было никак нельзя, и претенденты на роль вожаков шпаны решили с таким положением покончить. Ночью, во время сна, на обитателя дальнего угла накинули рваный армяк и, набросившись скопом, принялись избивать. Барин мечтал спокойно отсидеться, но камера предварительного следствия не оправдала его надежд, чего доброго, такую же баню могли как-нибудь устроить и ему, ведь и он не хотел склонять голову перед новоявленными «большими Иванами». К тому же Барин органически не терпел, чтобы кто-то хозяйничал, когда он тут. Словом, пришлось вмешаться. Он расшвырял их как котят, расшвырял со свирепостью, которая сначала показалась просто деревенской неотесанностью. При этом он даже рта не открыл. Здоровенные мужики описывали в воздухе замысловатые траектории и больно шмякались о пол или стены, не успев еще сообразить, в чем дело. Он постоял, поиграл мускулами, потянулся и пошел на свое место. Старик-аджарец встал на колени и, смотря на него с нескрываемым восторгом, с уважением произнес: «Бу – адам!» («Это – человек!»), покачал головой и тихо, с удивлением сказал: «Нэ кадар адам!» («Вот это человек!»). С этой минуты его стали называть Адамом Адамычем – шутливо-иронически. Кто-то даже поинтересовался, где же его Ева.

Одно время Барин серьезно размышлял над тем, чтобы установить с собранными здесь уголовниками «деловые отношения». Они были разными людьми: те – малограмотны, невежественны, избравшие профессию воров и бандитов потому, что им нравилось «шикарно» жить, пьянствовать, развратничать, а для этого надо было воровать и убивать, – и они воровали бы и убивали независимо от социального строя страны, в которой подвизались; при этом они, сознавая себя бандитами, не видели в том ничего плохого. Барин же, щеголь и трезвенник, пытался убедить себя в том, что он вовсе не бандит, а дворянин, сознательный враг и Советской страны и советских людей, ведущий, так сказать, войну в одиночку. Все это – фальшь, ложь, но дворянчик Чистяков в отличие от них нуждался в фиговом листке, таково уж у него воспитание! Без «идеи» он не мог даже грабить и убивать. Барин владел несколькими иностранными языками, следил за прессой, не забывал изо дня в день заниматься с гирями – возил их даже с собой в чемодане, – и отдавал должное искусству грима, позволявшего ему порой весьма основательно изменять внешность. Он скрытен и до предела недоверчив. Вот почему никто из бандитов, сидящих здесь, не знал его в лицо.

Итак, было время, когда, помня заветы отца, белогвардейца Викентия Чистякова, Барин раздумывал над тем, как бы связаться с уголовниками и использовать их в своих целях, – ему по-прежнему мерещились банды повстанцев, на которых погорел его незадачливый папаша. Правда, пока от мысли до дела расстояние сохранялось вполне приличное.

Прошла неделя. Адам Адамыч решил, что он достаточно «отдохнул». Как-то ночью встал, посмотрел на насторожившихся сожителей.

– Не пищать! – предупредил он, сопроводив свои слова выразительным жестом, подошел к окну, одним толчком вышиб ржавую, давным-давно сгнившую решетку и нырнул в образовавшийся проем. Его примеру последовал тот, кто выдавал себя за аджарца. Они скрылись в тихой ночной тьме. Чутко прислушиваясь, обитатели камеры долго еще сидели молча – никто из них на волю не захотел.

Когда в городке поднялась тревога, человек с двумя кличками был уже далеко. Его спутник оказался не аджарцем, а турком, но занятый своими мыслями Адам Адамыч даже не спросил, каким образом тот очутился в этих местах, на территории Советского Союза.

Они все дальше уходили в горы.

– Бенимле бирлекте (вместе со мной)… – шептал турок, забегая вперед.

Адам Адамычу было все равно, «бенимле» так «бенимле», приведет же он его куда-нибудь, где можно будет наконец отдохнуть, выспаться и потом уже подумать о том, что делать дальше. Однако получилось не так, как он рассчитывал.

На третьи сутки они добрались до глухого ущелья, у самого выхода из которого в заброшенной хижине турка поджидал человек. Незнакомец встретил их настороженно и явно без энтузиазма. Отведя турка в сторону, сердито выговаривал ему за приход с «чужим», выспрашивал, доставлены ли по назначению какие-то документы. Говорили по-немецки. Адам Адамыч владел этим языком довольно сносно, понимал их. Турок промышлял контрабандой и, по-видимому, кое-чем посерьезнее; его белобрысый, молодой еще собеседник на русского не походил. Турок рассказал немцу – в национальности незнакомца Адам Адамыч почему-то не сомневался, – о событиях, свидетелем которых ему довелось быть в камере предварительного заключения. Немец внимательно слушал, пожал плечами, сказал сухо:

– Посмотрим, посмотрим… Такому субъекту вряд ли можно доверять. А вам надо возвратиться к морю… Найдите возможность переправиться. В нейтральных водах вас встретит яхта… – он вручил турку пачку банкнот, и тот, даже не попрощавшись со своим недавним спутником, исчез. Когда затихли его шаги, немец неожиданно любезно сказал по-русски, с заметным акцентом:

– Прошу, как это по-фашему… к нашему шалашу, господин Чистякоф. Балфан ушёль, мы будем говорийть… Я дафно мечталь увидеть вас. – И строго, с угрозой сказал: – Пора кончайть, как это… балофать. Для фас у нас есть настоящее дело.

– Кто вы? – спросил Адам Адамыч с интересом.

– Я есть инженер Крюгер… Бодо Крюгер. Работаю ф России по контракту, как специалист, скоро меня фозфращают на родину, ф Германию. – С усмешкой добавил: – Ф Советском Союзе много сфоих инженероф, они думают обойтись без нас.

– Я же не инженер, – пожал плечами Адам Адамыч.

Немец – тощий, бледный, с выпирающими скулами, сердито засопел:

– Мы с фами ни есть дети. Зачем нам валяйть дурака? Мы фас изучаль. Мы берем фас на свою служпу, даем фам деньги, много денег…

Разговор закончился быстро. Бодо Крюгер, прикрываясь дипломом инженера и контрактом на использование его в Советском Союзе в качестве специалиста, на самом деле являлся одним из резидентов абвера – военной разведки Гитлера, которую в то время возглавлял Канарис. Крюгер без труда завербовал экс-дворянина, оставив за ним кличку «Адам Адамыча». Новому агенту было приказано немедленно ретироваться из мест, где его знали и где усиленно разыскивала милиция. Ему приказали уехать на Урал, пробраться там по подложным документам в интересующие немецкую разведку учреждения, а потом – поближе к западной границе и ждать там начала войны. Ему дали деньги, адреса, по которым он был обязан посылать шпионские донесения.

Адам Адамыч сделал в точности, как ему было приказано. В сорок первом он уже притаился в Минске, там и встретил оккупантов, разыскал Крюгера – тот занимал высокий пост, и упросил не посылать его хотя бы временно в тыл Красной армии, дать «поработать» в гестапо. Его просьбу уважили. Вот когда дворянчик Евгений Чистяков пил кровь ненавистных ему советских людей, сколько хотел! Он лично пытал, невзирая на пол и возраст, сам вешал и расстреливал. Теперь он не сомневался: заветы папаши-белогвардейца выполнит, и как только Гитлер покончит с Советским Союзом, он, прислуживая оккупантам, сумеет получить из их рук свое поместье с прудами, зеркальными карпами, необъятным тенистым садом, нищими мужиками, покорными бабами.

Но и на этот раз получилось не так. После разгрома под Москвой гитлеровцев сокрушили под Сталинградом, а несколько позже – на Курской дуге. Один за другим следовали «котлы», в которых гибли крупные части вермахта. Фашистов вышибали с советской земли, вгоняли в могилы… Гестаповец Чистяков понял, что ставка на Гитлера оказалась битой.

В сорок четвертом его перебросили в тыл Советской армии и приказали возглавить резидентуру абвера, но к тому времени от шпионской сети почти ничего не осталось. Снова – пути-дороги, снова скитания по липовым документам; прежний Адам Адамыч умер, по стране нашей бродил затравленный волк, уставший, опустившийся. Так прошло несколько лет. И вот снова Адам Адамыч воскрес– ему передали привет от Бодо Крюгера, дали задание и деньги, но и у Крюгера были новые хозяева: архивы абвера вместе с картотекой агентуры гитлеровский генерал– шпион Рихард Гелен – продал американцам. Адам Адамыч ожил, у него появилось занятие, вполне отвечавшее его характеру, устремлениям, опыту долгих лет. Снова деньги, снова острое чувство смертельной опасности, злобная радость утоленной мести при «удаче» – выкраденной тайне, проведенной диверсии или тайном убийстве по заданию «оттуда».

Жил он в поселке неподалеку от станции Расторгуево, и на калитке его дачи было тушью выведено корявым почерком: «И.В. Битюгов, пенсионер». А ниже следовала приписка чернильным карандашом: «Во дворе злая собака». Но к тому времени, когда Тарханов и Соколов вспомнили об этом субъекте, он неожиданно исчез, ушел от жены и детей, даже не попрощавшись, – они никогда не знали, что он за человек, перед ними он разыгрывал честного труженика.