Текст книги "Опасные тропы"

Он снова взглянул на светящийся циферблат своих часов и изо всех сил бросился к озеру – в его распоряжении оставалось всего несколько минут. Запыхавшись, забрался на вершину утеса. И в ту же минуту послышался легкий рокот моторов – невидимый в эту глухую ночь самолет перевалил через приграничные горы и появился над темной гладью Ячменного озера. Оглу привел в действие сигнальный фонарь: яркий, невидимый со стороны луч вонзился в темное ночное небо.

Пилот самолета должен отчетливо видеть сильный луч для того, чтобы пролететь почти на бреющем полете прямо над Оглу. Последний в считаные секунды должен успеть ухватиться за специально сброшенное приспособление, нечто вроде воздушной сети, в которую он влетит, и тогда через десять минут – Карс.

Рокот мотора нарастал с непостижимой быстротой, вот сейчас настанет то мгновение, которого шпион так страстно ждал все эти дни, – и тогда он спасен! И вдруг – да, да, именно вдруг до него донеслись совершенно иные звуки – по воздуху будто хлестнули бичом, с пронзительным свистом и завыванием. Оглу с ужасом понял: над его самолетом появились советские реактивные истребители. Над озером беззвучно вспыхнули сброшенные с истребителей «люстры», залившие все вокруг мертвенным светом – русские искали вражеский самолет, нарушивший границу… Значит, они ожидали его, подготовили ему ловушку? Оглу оцепенел, сжимая в руках теперь ненужный фонарь. Бежать, скорее бежать отсюда, куда-нибудь подальше от этого страшного места. Он стремительно повернулся, и тотчас отшатнулся назад, не веря своим глазам, – вокруг стояли люди в форме пограничников, один из них с пистолетом, направленным ему в грудь, шел прямо на него. «Ни с места, не шевелиться!» – услышал он команду, и голос идущего к нему человека показался знакомым… Он остро всмотрелся в его лицо и понял: погиб! Это же приятель по черноморскому пляжу Сергей Русаков! Значит, за ним следили все это время! Вот и настала минута, которой он так страшился…

«Люстры» над Ячменным озером ярко горели, где-то высоко, невидимые, бороздили ночное небо советские истребители, самолет-нарушитель растерялся, снизился до бреющего и развернулся, летчик, должно быть, хотел улизнуть ущельем, но для такого маневра у него не было уже ни времени, ни пространства… Самолет рванул на запад и, как слепой, с размаху врезался в прибрежную скалу. Взметнулся столб огня, прогудел и замер взрыв. А Русаков все шел, Оглу казалось, что он идет к нему целую вечность. И те другие вокруг, лейтенант Арсен Ерицян, начальник заставы Щелков, солдаты-пограничники… А за ними – ненавидящие глаза старого колхозного чабана…

– Руки вверх! – резко приказал майор Русаков. Оглу пожалел, что уже не может отделаться от улики – выбросить в озеро кассету с пленкой…

Вот и конец! И ни выстрелов, ни грозных пограничных овчарок с оскаленной пастью, – ничего нет и не нужно. И все-таки он уйдет от них, и заодно перехитрит Смита… При этой мысли губы шпиона искривились в болезненной гримасе. А Русаков все шел к нему и зорко следил за каждым его движением. Шпион знал – сейчас этот чекист рванет свободной рукой за ворот его рубашки, чтобы изъять ампулу с ядом, ту самую, что он отдал недавно Смиту. И все-таки он обманул их всех – и этих советских, и американца…

Над озером стало тихо, только «люстры» все еще горели и, медленно снижаясь, заливали окрестность почти дневным светом. Русаков подошел вплотную к человеку, за которым так долго следил.

– Руки, поднимите руки! – повторил свой приказ майор.

Лазутчик остановил на нем безжизненный взгляд и неожиданно рухнул к его ногам. Русаков склонился над Оглу – тот был мертв. В специальном прорезиненном мешочке, прикрепленном к его телу, Русаков нашел кассету с пленкой – переправить ее за кордон врагам так и не удалось.

Прибывший из штаба отряда врач установил: шпион отравился цианистым калием, ампула которого была «вмонтирована» в полость зуба. К такому способу покончить с собой иностранные разведчики прибегают за последние годы нередко, и майор Русаков выругал себя за то, что вовремя не подумал о возможности такого исхода дела. Он срочно доложил обо всем полковнику Соколову, и тот поздравил его с успехом: задача не дать переправить за границу пленку решена успешно. Полковник приказал Русакову немедленно выехать в Ереван и там ждать дополнительных указаний. Дело в том, что и Крысюк и Гаяне из Кобулети скрылись, и есть предположение, что одновременно с первым Смит приступил к выполнению и какого-то другого варианта операции – очевидно, у Крысюка где-то припрятана еще кассета с пленкой.

Глава двадцать девятая

Чуть ли не каждый день из-за Буга налетали осенние косые дожди, будто пулеметными очередями хлестали помутневшую поверхность реки. По улицам Красногорска ветер гнал пожелтевший лист. Густые раньше кустарники по берегам Буга посветлели, обнажили холмы и овраги. Безлюдно и тихо вокруг, сколько не всматривайся – пограничные наряды все равно не заметишь: притаились они, замаскировались. Они тебя видят, ты их – нет.

По ту сторону границы, за рекой, тоже расположены пограничные наряды. Пограничники двух сопредельных стран, Советского Союза и Польской Народной Республики, расположенные друг против друга – не враги, а союзники и братья, стерегут границу от общих врагов – агентов империалистических разведок, образуют как бы двойную надежную заградительную сеть, через которую шпионам и диверсантам пробраться трудно, на какие бы ухищрения они ни пускались.

В пограничном Красногорске они пытаются использовать в своих целях и легальный переезд по железной дороге. Здесь они не таятся, не ползут на животе, надев предварительно на руки коровьи копыта, тут они щеголяют в отличных костюмах.

В вечерних сумерках подошел пассажирский с той стороны, на перрон хлынули толпы людей. Каждому из них надо было без задержки оформить документы на въезд в Советский Союз. Таможенники и пограничники контрольно-пропускного пункта немедленно принялись за дело. У Шелеста после напряженного рабочего дня разболелась голова. Проглотив таблетку пирамидона, он принялся за деловые бумаги. Михаил Емельянович любил читать, знал толк в художественной литературе, и стоило ему приняться за такие вот служебные документы, как он постепенно «закипал». Ну и язык, ну и стиль: «Обстановка… На данные сутки транспортных средств ожидалось»… Вот так день за днем, месяц за месяцем – «на данные сутки». Казенщина! Шелест любил своих людей, народ у него в самом деле с красивой душой, а как начнут писать – штамп: «Конкретными данными о предполагаемом нарушении границы КПП не располагал». У Шелеста от такого чтения пересыхало в горле: «конкретными данными», ужас, а не стиль!

Сколько бы так сидел подполковник Шелест, трудно сказать, он привык находиться на своем «объекте» допоздна, однако сегодня получилось иначе. Требовательно зазвонил телефон: на проводе полковник Соколов.

– Здравствуй, Иван… – заговорил Шелест, – предупреждение от тебя получил. Хорошо, так и сделаю, не беспокойся. Об исполнении доложу без задержки, – и, еще не опустив трубку на рычажок, поднялся с места: операция предстояла серьезная. Вспомнил по привычке далекие Курилы, на которых провел целых шестнадцать лет, вздохнул: ей-ей, там было не так суматошно.

Шелест нажал на кнопку звонка, вошедшему дежурному приказал срочно вызвать к нему офицеров Крапоткина и Клюева.

Рано утром пришел московский поезд. Пассажиры разбрелись по залам красавца-вокзала, угощались в просторном, полном света ресторане, искали в киоске последние книжные новинки.

В зале, где оформлялись документы на выезд за границу, толпились люди, к окошку, за которым сидел офицер-пограничник, стояла плотная очередь. Зал переходил в широкий коридор, в конце которого – двухстворчатая дверь, ведущая на перрон, к поездам, отбывающим за границу. Переступивший порог этой двери мог считать себя уже «уехавшим», поскольку больше бумаг на выезд у него не спрашивали, а расстояние от вокзала до границы составляет всего восемьсот метров.

С поезда сошел человек, рослый, какой-то нескладный; одет в поношенный дешевенький костюм и яловые сапоги, на голове – старая кепка, низко надвинутая на лоб. Глаза закрывали темные очки в простой жестяной оправе. Все имущество этого человека составлял небольшой деревянный чемодан, с отполированными временем боками. Прибывший прошелся по перрону, постоял в очереди к окошку, сдал на оформление документы и отошёл в сторонку. Потоптавшись некоторое время, пошел в справочное бюро – поезд, с которым он предполагал отбыть в Польшу, скоро отходил. Приезжий поспешил в зал, где таможенники производили досмотр вещей. С нетерпением следил, как медленно продвигается очередь. Настала наконец минута, когда и он со своим чемоданом подошел к столу таможенника. Досмотр занял две-три минуты: кроме пары белья, полотенца и зубной щетки, в чемодане ничего не было. Работник таможни отодвинул чемодан и с нескрываемым подозрением посмотрел на стоявшего перед ним человека.

– Придется произвести личный досмотр, – произнес он, поджав губы.

– Це не можно, я протестую против обыска, это есть унижение моего достоинства, – пассажир начал нервничать. – Я есть поляк, возвращаюсь на родину, вы не имеете права…

– Имеем право, – перебил его таможенник. – Досмотр на границе принят во всем мире. Но раз вы возражаете, давайте пройдем к начальнику и там решим этот вопрос.

Не глядя на пассажира, таможенник направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Нескладный гражданин нерешительно потоптался на месте, потом взял свой видавший виды чемодан и пошел вслед за ним. Поднялись на площадку второго этажа, свернули в коридор. Нескладный увалень настороженно озирался: вокруг никого не было, коридор был определенно пуст. У одной из дверей таможенник постучал, услышав «можно», сделал знак следовавшему с ним гражданину пройти вперед – таможенник попался вежливый. Гражданин в темных очках рванул на себя дверь, шагнул в большую светлую комнату и в тот же миг почувствовал, как его крепко схватили за руки. Он отшатнулся назад, напряг все мускулы – напрасно. Повел глазами – два офицера-пограничника стояли по бокам, и в ту же минуту увидел, как откуда-то сзади появились солдаты с автоматами и выстроились у двери. Из-за стола поднялся подполковник Шелест.

– Обыскать его! – приказал он.

– Я есть поляк, я защищал Россию, сражался с Гитлером, – бурно запротестовал пассажир, – я есть раненый на фронте…

Шелест холодно перебил:

– Мы вынуждены задержать вас. Будет дано указание – немедленно отправим вас в Польшу, а сейчас… Уведите его, – приказал он.

Его вывели на улицу и посадили в автомобиль, с обеих сторон сидели пограничники. Это были капитаны Кропоткин и Клюев. Машина промчалась по улицам Красногорска и свернула в сторону, к небольшому полевому аэродрому. В конце взлетной полосы стоял готовый к отлету самолет. Автомобиль остановился, задержанному предложили выйти. Подошел майор Спорышев.

– Принимайте задержанного, товарищ майор, – сказал ему капитан Клюев. – Вот его документы.

– Хорошо. – Спорышев подошел к задержанному и быстрым движением сорвал с него темные очки. Посмотрел в выцветшие серые глаза – в них ненависть и страх.

Задыхаясь, задержанный опять начал шумно протестовать.

– Прекратите ломать комедию, – брезгливо сказал Спорышев. – Поднимайтесь по трапу в кабину, – и подтолкнул его к самолету. У открытой дверцы пассажирской кабины показался еще один мужчина, молодой, с военной выправкой.

– Быстрее! – приказал он задержанному.

Спорышев поднялся в самолет вслед за ним. Дверца захлопнулась. Пограничники отошли к автомобилю, и прежде чем покинуть аэродром, подождали, пока моторы самолета взвыли и он после короткого разбега поднялся в воздух.

Снова машина промчалась улицами Красногорска, теперь уже по направлению к вокзалу. Офицеры выскочили из автомобиля и быстро поднялись в кабинет начальника пограничного контрольно-пропускного пункта. Подполковник Шелест тотчас по телефону доложил полковнику Соколову: операция прошла удачно.

Ветер разогнал тучи над Москвой, и в окна нежарким теплом, золотистым светом вливалось солнце. Оно как бы издевалось над ним, задержанным. Там, на вокзале в Красногорске, он с вожделением смотрел на заветную дверь, ведущую на перрон: за ней были успех и свобода, надо было суметь лишь сделать несколько последних шагов. Увы, он не сумел их сделать, не смог перешагнуть порог той двухстворчатой двери. И теперь его привезли в Москву, на площадь Дзержинского.

Через несколько часов его вызвали на первый допрос. Исподлобья озираясь, он вошел в кабинет. За столом сидел тот самый человек, который встретил его на борту самолета в Красногорске и сопровождал в Москву. Задержанный уже знал: имя этого человека – капитан Пчелин, так называл его другой сопровождавший, майор Спорышев.

Капитан жестом пригласил садиться, оторвался от бумаг, которые просматривал, пододвинул к себе бланк протокола допроса.

– Ваше имя, фамилия? – он с явным любопытством посмотрел на того, кто сидел теперь перед ним, опустив глаза.

На мгновенье подняв голову, тот неохотно ответил:

– Васюкевич Казимир, там же сказано, – он заметил: документы, сданные им в окошко в зале оформления в Красногорске, лежали сейчас на столе перед чекистом.

– Я спрашиваю ваше настоящее имя, – спокойно пояснил капитан Пчелин.

– Повторяю – я есть поляк Казимир Васюкевич, процювал лесничим в Московской области, возвращался на родину, в Польшу, – теперь задержанный смотрел прямо в глаза человеку, который его допрашивал, по выражению его лица хотел следить за его мыслями, вовремя догадаться об очередном вопросе…

– Вы настаиваете на этой версии? В таком случае, может быть, вы сообщите нам, когда и каким образом вы воскресли из мертвых? – вежливо поинтересовался капитан и протянул ему несколько бумаг: – Вот, можете ознакомиться – почти год назад Казимир Васюкевич был зверски убит и зарыт в лесу, в том самом, где он «процювал». Вот соответствующие акты опознания, вскрытия…

– Не может быть… Васюкевич – я.

– Нет, – Пчелин иронически улыбнулся, – с этой версией придется покончить, лесничего знали слишком много людей, и вы должны понять: настаивать на вашей легенде просто глупо. Вот здесь дело покойного Васюкевича, в котором имеются фотоснимки – вы даже не похожи на него. Экспертиза, произведенная еще в Красногорске, установила также, что ваши фото наклеены весьма искусно на документы Казимира Васюкевича. Итак, настаивать на этой версии бесполезно. Еще раз повторяю вопрос: ваше настоящее имя?

Вдруг Пчелин с изумлением откинулся на спинку стула: с задержанным произошла странная метаморфоза – его физиономия мгновенно деформировалась, углы губ опустились, лоб покрылся густой сетью глубоких морщин, глаза потухли, стали безжизненными и весь он превратился в иного человека, будто его подменили. Случилось что-то странное, но что именно? Пчелин вздрогнул и бросил взгляд на дверь: на пороге стоял полковник Соколов.

– Пашка-инвалид?.. – с удивлением произнес полковник, входя в кабинет.

– Я, – задержанный повел в его сторону безжизненным взглядом.

Полковник прошел к столу, сел сбоку, сказал Пчелину:

– Продолжайте, товарищ капитан.

– Итак, кто же вы? – повторил свой вопрос Пчелин, он догадался, в чем дело.

Тот указал пальцем на полковника:

– Они знают…

– Давайте кончать и эту комедию, – сказал Пчелин. – Вот показания Степаниды Сафроновой. Она утверждает, что вы не сын ее Павел, а совершенно неизвестный ей человек. Ее заставили назвать вас сыном под угрозой. Ей сказали, что если она не согласится на эту комбинацию, уничтожат ее настоящего сына, который будто бы находится в руках американских властей. Как мы установили, сына Степаниды Сафроновой в действительности давно нет в живых, он «на всякий случай» ликвидирован, очевидно, по вашей же просьбе, ведь его смерть давала вам возможность чувствовать себя в безопасности, тем более что в поселке завода настоящего Павла Сафронова никто не знал, достаточно было свидетельства самой Степаниды. Вот ее показания, можете ознакомиться.

– Нет, нет, неправда, – возбужденно и невнятно забормотал задержанный. – Вы сами придумали всю эту историю и заставили мою бедную мать подписать. Я – Павел Сафронов.

– На этой легенде вы окончательно погорели, – вмешался полковник Соколов. – Пора бы понять это, Крафт. Слушайте меня внимательно. В поисках врага там, на «Красном Октябре», я шел к вам не от Степаниды Сафроновой, а от вас самих. Да, да. В конце концов мне стало ясно: иностранную разведку информирует агент, близкий к семье Брянцевых. Это был не лже-Ельшин, вообразивший себя резидентом разведки, а кто-то половчее, кто направлял и деятельность самого Ельшина, пользуясь возможностью быть обо всем осведомленным, в то же время не привлекая к себе внимания вследствие какого-то удачного прикрытия. Кто же был ближе всех других к семье директора Брянцева? Такими людьми были Степанида и вы. Подозревать Степаниду оснований не было, но вас… Вы превосходно играли, Крафт, но никого другого все равно не было! Я проверил возникшее у меня подозрение, дал возможность посмотреть на вас людям, близко знавшим Павла Сафронова. Все они категорически заявили, что вы не Павел Сафронов. К этому времени мне стало известно, кто мог сообщить подставному резиденту о визите Дуси Петуховой в районный отдел КГБ и о том, что Гришин попадет в ловушку, когда явится в кабинет Брянцева. Человеком этим были вы. Петухова оказалась сообразительной и осторожной, сразу же сообщила, что и после ареста Ельшина вы следили за ней. Так вы сами попали под наблюдение. Остальное ясно, не правда ли, Крафт? Даже когда мне было известно, что вы не тот, за кого себя выдаете, к Степаниде Сафроновой я не обратился. Зачем без крайней нужды пугать вас? Что она могла бы мне сказать? Что вы не ее сын? А мы и без нее это знали. Сказать нам, кто вы на самом деле, она, конечно, не могла, ей самой это было неизвестно. И все же Степанида Сафронова пришла к нам и дала соответствующие показания. Она почувствовала, что вы как-то изменились, стали нервничать, и поняла – собираетесь бежать за кордон. А как же с вашим обещанием вернуть ей сына? Вы поставили новое условие, приказали ей немедленно вернуться в деревню и там ждать. Она правильно поняла: вы боитесь помех с ее стороны и хотите от нее отделаться. Вот тогда-то она и пришла к нам и все чистосердечно рассказала. Мы посоветовали ей уважить вашу просьбу, уехать, иначе, чего доброго, вы могли бы найти другие способы избавиться от нее. Она уехала. Вы очень этому обрадовались и тотчас дали тягу, будто бы тоже в деревню. Вы отправились в Красногорск.

Крафт сидел неподвижно, молчал.

– Ну, хватит разыгрывать из себя идиота, – сказал Пчелин. – И эта, вторая, ваша легенда сдохла. Начинайте давать показания, штурмбаннфюрер Яльмар Крафт.

– Вы ошибаетесь, – внешность задержанного снова претерпела изменение, точно кто смахнул с его физиономии маску дегенерата. – Я не знаю никакого Крафта. Хорошо, я вам скажу… Моя фамилия Дженкинс, я англичанин, журналист из Лондона. Границу перешел нелегально, хотел без помех изучить жизнь за «железным занавесом», в Советском Союзе, и затем беспристрастно рассказать о ней на Западе. К сожалению, в данный момент я ничем не смогу доказать вам, что я журналист Дженкинс, поскольку мой английский паспорт находится в моей бывшей квартире, в заводском поселке.

– За обоями, которыми оклеена комната Степаниды? Вы ошибаетесь, Яльмар Крафт… – прервал его полковник Соколов. – Товарищ капитан, покажите Крафту его английскую липу.

Капитан Пчелин вынул из папки паспорт на имя Дженкинса и протянул задержанному. Тот быстро сказал:

– Вот видите, я же вам говорил…

– Должен вас предупредить, Крафт, вы сильно проигрываете, занимая такую позицию. Разве вам не понятно, что вы провалились, раскрыты? – резко заговорил полковник Соколов. – Зря пытаетесь морочить нам голову, не хотите быть искренним. Вы не можете не понимать, что разоблачены и пойманы. Вы ведете себя неразумно, Яльмар Крафт.

– Но я решительно настаиваю на том, что я есть английский журналист Дженкинс. И мой паспорт в ваших руках.

– В наших руках и другой паспорт, согласно которому вы не англичанин Дженкинс, а поляк Васюкевич, – заметил Пчелин. – Чему же верить? А мы знаем, кто вы на самом деле, и предлагаем вам прекратить игру в прятки и начать давать показания.

– На этот вопрос я иного ответа дать не могу, – упрямо сказал задержанный.

– Ну что ж, раз он настаивает на своей третьей легенде, дайте ему очную ставку, – произнес Соколов, обращаясь к капитану Пчелину.

Пчелин нажал кнопку звонка и тотчас в кабинет ввели женщину, при виде которой Крафт вздрогнул.

– Яльмар! Значит, это правда, они все-таки схватили тебя, – в голосе женщины слышался неподдельный ужас.

– Ты предала меня, Инга! – Крафт в бешенстве готов был ринуться на нее с кулаками.

– На место! – гневно крикнул капитан. – Семейные сцены вы имели возможность устраивать несколько раньше. Уведите ее! – приказал он.

Ингу Мейер увели.

– Ну, с вас, кажется, достаточно, – сказал Пчелин, обращаясь к Крафту, – или вы станете утверждать, что и вашу жену никогда в глаза не видели?

– Да, я – Яльмар Крафт, – устало произнес немец. – Мне пришлось поневоле задержаться в Советском Союзе, когда армии Гитлера откатились на Запад…

– Вы, должно быть, решили угостить нас легендой номер четыре, – усмехнулся полковник. – Не спешите, с нас достаточно того, что вы признали свое подлинное имя. Товарищ капитан, предъявите Яльмару Крафту ордер на его арест.

Пчелин протянул Крафту документ:

– Ознакомьтесь. Вы уже не задержанный, а арестованный, – сказал он.

– Здесь ничего не сказано о том, какие, собственно, преступления мне приписываются, – Крафт положил на стол ордер на арест. – Если бы вы меня выслушали… Обстоятельства сложились так…

– Перестаньте болтать насчет обстоятельств, – с гневом сказал Соколов. – Почти двадцать лет вы работаете в разведке, считали шпионаж вашим призванием… Нам известно, вы сумели проявить себя, вас высоко ценят на Западе. Однако… Вы, конечно, знаете русскую пословицу: «Сколько веревочка не вьется, а конец будет». Но поговорим о том, в чем вы обвиняетесь. Сейчас товарищ капитан разъяснит вам это. – Соколов поднялся и ушел.

Крафт вопросительно смотрел на сидящего против него офицера.

– Вы, Яльмар Крафт, – резко сказал Пчелин, – обвиняетесь в убийстве и шпионаже. Ну, ну, не напускайте на себя растерянность, сегодня вы достаточно поломались. Вы убили поляка Казимира Васюкевича для того, чтобы иметь возможность по его документам уехать из Советского Союза.

– Я не убивал Васюкевича. Вы не докажете этого, – перебил Крафт.

– Поляк-лесничий убит и зарыт в глухой части леса, а документы его оказались у вас, они нужны были вам для того, чтобы попытаться удрать за кордон, это не догадка наша, а факт, ведь именно их вы сдали на контрольно-пропускном пункте в Красногорске, – спокойно продолжал Пчелин. – В смерти Васюкевича вы были заинтересованы непосредственно, чего же тут доказывать.

– Повторяю, я не убивал лесничего.

– Кто же его убил?

– Человек, которого вам не удастся поймать.

– Его фамилия?

– Крысюк… Это он… поляка, а потом…

– Но вам, Крафт, не удастся свалить все на какого-то Крысюка, – возразил Пчелин. – Может быть, вы выдумали его, ведь вы на выдумки большой мастер. Поэтому, если Крысюк реально существующая личность, то вам, пожалуй, не следовало бы радоваться тому, что он до сих пор разгуливает на свободе. Как вы знаете, за убийство в нашей стране полагается смертная казнь, и вам от нее не уйти, Яльмар Крафт.

Крафт слабо улыбнулся.

– Ловко вы хотите заставить меня указать вам, где следует искать Крысюка! Этого вы от меня не дождетесь.

– По этому вопросу посоветуйтесь с самим собой, – с усмешкой возразил капитан, – речь идет о вашей жизни, она вам ближе, чем мне, не правда ли? Имейте в виду, в таких случаях опаздывать с показаниями не рекомендуется, иначе они теряют смысл и для нас, и для вас. Поняли, Крафт? Но поговорим о преступлениях, за которые вам придется отвечать перед советским народом… О вашей преступной деятельности в период войны я уж и не говорю, это разумеется само собой, вы убивали, вешали, расстреливали, – за все ответите. Но сейчас я касаюсь только того времени, в течение которого вы по заданию иностранных разведок сидели на заводе, где директором Брянцев… Вернемся к убийству лесничего Васюкевича, от которого вы открещиваетесь.

– Это – Крысюк, а не я, – хрипло перебил Крафт.

– У нас имеются доказательства, что Крысюк действовал по вашему указанию, поскольку не он, а именно вы являлись резидентом разведки на заводе Брянцева и действовали под кличкой «пан Юлиан», не так ли?

– Нет, нет, – Крафт в отчаянии начал жестикулировать, – все это ваши выдумки, вы хотите осудить меня на смерть за убийство, которое я не совершал, хотите осудить меня на смерть за шпионаж, которым я не занимался. Вы придумали мне кличку.

– Перестаньте же кривляться, – спокойно сказал Пчелин, – Выпейте лучше воды, придите в себя. Право, я полагал, что у вас нервы покрепче! Шпионажем вы занимались, резидентом были… Вот прочтите показания Инги Мейер, «пани Ядвиги», вашего агента в Красногорске.

– Вы, очевидно, запугали ее, и она наговорила все, что вам вздумалось ей внушить.

– Вы забыли, Крафт, я говорил о доказательствах, я имел в виду отнюдь не показания вашей жены шпионки Мейер, – продолжал Пчелин. – Вы – шпион, подлый и опасный шпион. Вы пытались отрицать все, хотя отлично понимаете, что ваша карта бита. Ну, как хотите, такое поведение зачтется вам на суде. Хорошо же, прочтите вот этот акт экспертизы, он свеженький, составлен сегодня. Читайте же!

– Я плохо вижу, – вызывающе сказал Крафт.

– Бравируете? Очень глупо… Ну, так и быть, я скажу вам, о чем свидетельствует этот документ. Дужки ваших очков оказались полыми, внутри них обнаружена пленка с записью итогов работы инженера Шаврова над броневой сталью. Ну, ну, не нервничайте, я еще не кончил: на стеклах ваших темных очков обнаружены микроснимки формул Шаврова по броневой стали. Признаться, вы нас удивили, – ведь уж очень фокус-то с бородой: шпионские сведения на стекла очков наносили еще в период Первой мировой войны.

– Что вы от меня хотите? – задыхаясь от ужаса, прошептал Крафт.

Пчелин прибрал документ в папку.

– А теперь последний раз спрашиваю – будете или нет давать показания?

После мучительных колебаний Крафт с трудом выдавил:

– Буду, пишите.

– Итак, поговорим о вашем задании и об обстоятельствах, при которых вы это задание получили, – капитан позвонил. В кабинет вошла стенографистка, села за столик рядом, вопросительно взглянула на Пчелина.

– Говорите, – приказал тот Крафту, и бывший штурмбаннфюрер начал говорить; сейчас он думал только о том, чтобы попытаться как-то спасти свою жизнь, торговаться возможностей у него не имелось, оставалось рассчитывать на искренность, к которой он себя заранее не подготовил, и Крафт заговорил возбужденно, быстро, ему было что поведать органам государственной безопасности.

Поздно вечером полковник Соколов докладывал начальнику управления. Генерал Тарханов внимательно выслушал краткий отчет о поимке пана Юлиана и о его первых показаниях.

– Крафт утверждает, что снимков на микропленку было сделано четыре? – задумчиво спросил Тарханов.

– Так точно, Виктор Васильевич, – подтвердил Соколов.

– Следовательно, наши предположения подтверждаются… Три экземпляра в наших руках, остается последний, он у Смита или Крысюка.

– Крысюку удалось скрыться от людей капитана Жгенти, – с досадой заметил полковник. – Где прячется Патрик Смит, нам тоже пока не известно.

Генерал Тарханов внимательно посмотрел ему в лицо.

– Молодежь нажимает? – сказал он понимающе. – Порой и вам, Иван Иванович, начинает казаться, что я слишком уж осторожничаю? Ну, ну, не отказывайтесь– я же вижу. Я отлично понимаю хотя бы капитана Пчелина: идет он по следу уже разоблаченного нами врага – Яльмара Крафта, знает, что перед ним убийца многих наших советских людей в концлагере, резидент иностранной разведки, опасный шпион, знает, что может в любой момент схватить негодяя, и все-таки вынужден крепиться, терпеть, сопровождать его от завода «Красный Октябрь» до самого Красногорска! Приятного в этой ситуации мало. Конечно, мы могли бы схватить «пана Юлиана» еще в заводском поселке, в доме Брянцева, когда он там разыгрывал из себя идиота Пашку-инвалида. Но мы с вами не имели права идти на такой риск. Почему? Мы знали, что микропленка с расчетами инженера Шаврова по броневой стали у «пана Юлиана» имеется, но не знали, где именно он ее спрятал. Мы понимали, что он постарается переправить ее за кордон, но не знали, что он для этого предпримет. Постарается ли шпион сам удрать за рубеж и явиться с пленкой к своим шефам, или просто передаст ее другому агенту? Мы не знали этого до последнего момента, когда, уже в Красногорске, стало совершенно очевидным: он ни с кем, и с ним никто связи не установил. Больше ждать было нечего, ясно, что пленка при нем и никому до перехода границы он ее вручать не собирается. Только тогда мы получили моральное право задержать его, доставить в Москву, предъявить ему обвинения…

Подобную же тактику приходится проводить и в отношении Крысюка. Убийца и шпион, он должен понести суровое наказание. Но ведь нас-то он прежде всего интересует как агент разведки, располагающий последним экземпляром микропленки с данными по броневой стали! Где он припрятал ее, мы опять-таки не знаем, не так ли, Иван Иванович? Вы, возможно, захотите мне напомнить о разговоре Крысюка с Оглу в каменной башне? Но развитие событий показало, что в той беседе Крысюк почему-то не говорил Оглу всей правды… В результате чего-то, о чем мы пока не знаем, один экземпляр пленки был вручен Оглу, по-видимому, в Кобулети, и сам Оглу был кем-то направлен в район Ячменного озера с приказанием перейти там советскую границу. Но меня сейчас больше интересует другое – ведь во время беседы в заброшенной башне Крысюк утверждал, что пленку он припрятал где-то в Армении. Об этом не следует забывать. А оказалось, по крайней мере один экземпляр находился у него под рукой. Тут что-то не так, и полагаться на заверения Крысюка мы не можем. Возможно, в его словах нет ни грана правды.

Конечно, мы могли бы схватить Крысюка и приятельницу Оглу Гаяне еще в Кобулети, но к чему это привело бы? К провалу. Ведь мы не знаем, где припрятана пленка. Рассчитывать на то, что Крысюк заговорит после того, как мы его арестуем, и захочет отдать нам пленку, – дело рискованное. Во-первых, нельзя заранее быть полностью уверенными, что он дастся нам живым; во-вторых, он может затянуть с показаниями, а тем временем другой агент разведки успеет завладеть пленкой и улизнуть, и мы даже знать об этом не будем. А случись такое – успехи наши в операциях по поимке Оглу и Крафта потеряли бы всякое значение, мы провалили бы все дело, нанесли бы государству непоправимый вред, мы с вами заслужили бы наказание, степень которого мне сейчас даже трудно определить.