Текст книги "Кладбище женщин"

– Я так и предполагал, – невозмутимым голосом сказал Крафт.

«Оскар Брандт – мой отец. Ничего себе! Отец… Как давно я мечтал видеть рядом человека, которому я мог бы это сказать! Некоторую часть письма я приведу ниже, а пока, забегая вперед, лишь скажу, что я, в качестве туриста, выполняя наказ своего отца, поехал туда, где тогда рядом с ним воевал. И моя задача была – в память о минувшем пройтись по тем местам, вспоминать те тяжкие дни и понять события такими, какими они были на самом деле. Понять, что там делал отряд Брандта, моего отца, в подчинении которого находился, как оказалось впоследствии, и я. Как я потом понял, отец не столько воевал, сколько искал там потерянный, а вернее, спрятанный рыцарями во времена крестовых походов клад, о котором он написал. И как доказательство, что нашел, приложил копию счета на мое имя в банке, где исчислялись долларовые суммы с огромным количеством нулей, а также запутанную схему местности, которую мог бы разобрать только тот, кто там был тогда, во время боевых действий. На схеме были нарисованы окопы, по которым мы с ним передвигались, даже отдельные камни, за которыми мы тогда прятались, а также нанесены взрывы, по нарастающей. И самый большой взрыв, который накрыл последних бойцов, державших оборону, среди которых был и я, да еще, как оказалось, со своим отцом, изображался в виде вспышки, от которой взлетевший грунт получил траекторию направления в сторону нашего окопа, прорытого вдоль руин старого дворца. Во дворце этом ранее проживал некий султан Хасан Абу Абдула третий.

О том, что я со своим отцом воюю в одном окопе, я, естественно, тогда, как уже упомянул выше, не знал. И он тоже, возможно, не знал, что я его сын. Тогда там, на поле боя, мы были с ним в одном окопе вдвоем, я – солдат и он – майор, командир нашего отряда. И, как оказалось, отец, по всей видимости, тогда не умер, а, возможно, был лишь накрыт слоем земли, так как я его, после того как пришел в себя, не нашел. Не нашли его и другие поисковики, искавшие раненых и погибших. Меня они нашли быстро и отнесли в ближайший госпиталь, откуда после излечения направили на родину, так как воевать я более не мог. А наш командир, майор Брандт, считался пропавшим без вести. Он, по всей видимости, через некоторое время пришел в себя, выбрался из-под завалов, нашел клад, увез с собой, сменил имя и стал жить в Америке. Но, к чести его, он все время искал меня, того солдата, который его спас. Кстати сказать, я и воевал с ним бок о бок после того, как спас ему жизнь. Дело было так… После падения очередной бомбы в расположение нашего отряда, командир очутился ближе всего к месту взрыва, отчего и получил ряд ожогов и тяжелых ранений с сильным кровотечением. Я, находясь неподалеку, прибежал к нему, оттащил его в сторону, перевязал раны, дал ему понюхать нашатырного спирта, и когда он пришел в себя, доложил ему общую обстановку. Четко, строго, по-солдатски. Ему это понравилось. Он меня отблагодарил и приказал в дальнейшем всегда быть рядом с ним. Некоторое время спустя он, доверившись мне, рассказал о кладе, но я не поверил ему. Я подумал, что это связано с его контузией. Так как с командирами солдат не имеет право дискутировать, я, естественно, не придав значения рассказам его, отвлекся на иные боевые действия, более важные в ходе военной операции. Но насчет клада майор не успокаивался. Однажды мы с ним даже стали копать под стенами дворца нишу. И было это именно в то время, когда начался очередной артобстрел, и после попадания бомбы нас накрыло волной земли и грязи. Так я и не узнал правду о том спрятанном кладе и не поверил своему командиру, который, как оказалось потом, был к тому же и моим отцом. Конечно, меня интересовало, как отец узнал о том, что я его сын и что я в том бою не погиб. Однако в письме было все разъяснено… Под первым листком находилась еще пара – отец подробно все описал. Привожу отрывок:

“Мой дорогой! Когда я пришел в себя после взрыва, понял, что провалился в нишу подвального помещения, где и находился тот клад, который я искал. Обрадовался страшно, тем более что кроме меня там никого не было. Некоторое время спустя я, как крот, вырыл норку и вылез из-под обломков дворца, всякого мусора и хлама. Там я увидел среди обломков, оружия и валяющихся обрывков обмундирования твой солдатский планшет. Я его узнал. Это меня страшно расстроило. Я подумал, мой дорогой солдат, что ты погиб. Обнял я этот планшет и заплакал, так как привязался к тебе, не скрою. Знаешь, я еще очень хотел, чтобы ты стал моим помощником и компаньоном. Чтобы, например, помог увезти найденный клад. Прежде всего, я думал, что мы с тобой убежим в Штаты, там поменяем свои имена и фамилии, хотя я и так не удосужился толком узнать у тебя, моего спасителя и преданного воина, фамилию и запомнить ее. Планшет, как останки верного друга и прекрасного солдата, я решил захоронить с почестями, дабы отдать пред тобой свой долг командира, но из любопытства, перед тем как захоронить, открыл его и… боже мой, с удивлением обнаружил внутри фотографию твоей мамы, то есть моей жены, и золотую цепочку, которую я ей подарил сразу после свадьбы. Такую цепь найти было очень сложно, поэтому я узнал ее сразу. Если ты не знаешь ничего обо мне, то сообщаю, что я всегда был кладоискателем и хорошо знал толк в золотых украшениях. То, что в твоем солдатском планшете находились эти две вещи, говорило лишь о том, что ты мой сын. Сын, о котором я слышал, но с рождения никогда более не видел. Маме твоей я в свое время подарил еще одну дорогую вещь. Это серебряный перстень с сапфиром. Он старинный, и в нем есть некая тайна, мною не разгаданная. Он защищает от смерти тех, кто является его владельцем, но при этом может причинить зло другим. Может, ты у своей мамы этот перстень видел когда-либо? Хотя, думаю, нет. Она не позволила бы тебе его увидеть, так как я ее предупредил о легенде, связанной с украшением. Короче, в планшете перстня я не нашел. Это меня слегка озадачило. С одной стороны, это говорило мне о том, что моя жена, то есть твоя мама, возможно, еще жива, а с другой стороны, что перстень утерян или же еще что ты сам уже женился и перстень отдал своей жене. А в этом случае я мог бы быть и дедом. Я долго плакал и оплакивал тебя, при этом дав себе клятву найти тебя или хотя бы твое тело. Еще раз посмотреть на тебя, обнять и понять, что ты мой сын! И все эти годы я тебя искал! Когда нашел, совершенно случайно, то, разумеется, обрадовался. Однако же моя радость еще и несла в себе неизбывную грусть. Ведь о том, что ты, мой любимый солдат и сын, жив и здоров и что ты со своим сыном, то есть с моим внуком, живешь в маленьком городе, очень много работаешь и имеешь при этом довольно скромные средства к существованию, я узнал от своего лечащего врача, который, прежде чем объявить диагноз, спросил, есть ли у меня родственники. Я сказал, что нет. Он тогда попросил вспомнить, вдруг все же есть кто-то, и пошутил, что кто-то же наверняка меня “должен будет с почестями похоронить”. И я ему стал рассказывать подробно о своей жизни. Впал в сентиментальность, так сказать. Но, к счастью, не успел разболтать о кладе, хотя собирался. И к моему удивлению, врач, который меня прервал в тот самый момент, когда я должен был говорить о том, как провалился в подземелье и нашел там клад, рассказал, что знавал одного человека, который по описанию похож на того солдата, что спас меня. Рассказал он, и где живет, и чем занят тот бывший солдат. Он тебя знал, потому что ты у него лечился после войны. Найти твой адрес, несмотря на страшную болезнь, не составило труда. Отправил я к тебе одного человека, детектива, заплатил ему хорошо, дав мало времени, и буквально на смертном одре попросил “срочно найти, все разузнать и мне доложить”. Вернувшись, тот человек выложил о тебе все в подробностях. Даже о том последнем нашем бое! Ты рассказал ему, сам того не понимая, пока чинил и продавал антиквариат и старинную мебель. Помнишь такого любопытного, который смог тебя разговорить, вытащить из тебя все подробности о жизни? Он и развеял все мои последние сомнения. Человеком, о котором мне рассказал доктор, был именно ты. Бывает же такое! Сам Бог в этом мне помог, перед тем как принять в свое небесное царство, если я, конечно, заслуживаю стать его обитателем! На пороге смерти я нашел тебя, своего сына, и твоего сына, то есть моего внука! Правда, очень поздно. Пока ты прочитаешь это письмо, возможно, я уже умру. И ты не успеешь меня увидеть. Но есть у меня одна просьба… Съезди к тому месту, месту нашего последнего боя, и поставь всем там погибшим героям памятник. Например, стелу с именами погибших. Меня тоже укажи как умершего от полученных ран. И, если найдешь еще таких сослуживцев, вроде меня, укажи тоже их имена. Местные власти будут не против, уверяю. Я уже предварительно поговорил со многими об этом, однако не успел реализовать задуманное. Тем более что мне не давала покоя мысль: где твои останки? Кроме того, я занялся продажей клада, другими финансовыми вопросами, и времени было недостаточно на такое дело. Теперь у тебя, мой любимый сын (прости, что при жизни никогда так не назвал), есть деньги, а деньги выше всякой власти”.

В этом же конверте, как я уже упомянул, была та самая мамина фотография, а в банковской ячейке оказалась и золотая цепь, которые я, естественно, узнал, признал как свои вещи, и это дало мне повод поверить в истину прочитанного. Хотя я и так поверил. Не мог не поверить. Много чего еще было в этом письме и что мог бы я упомянуть о своем отце… А тогда, получив письмо, я тут же поехал в Америку в надежде застать его живым, но к моему приезду отец был захоронен на местном кладбище, и мне осталось лишь найти старую его фотографию и поставить на могиле памятник. Рядом с его фотографией я вставил и ту самую, мамину. Вот так я стал богатым человеком. А пока что вернусь к воспоминаниям о некоторых странностях, связанных с перстнем, в далеком моем детстве, в юности, а также при мирной жизни до военной службы. Помню, как однажды моя мама пошла со мной в церковь. Не в нашу, нет, мы поехали в соседний городишко на ярмарку, и мама потом решила зайти в местный храм. Дело было осенью, и на маме были тонкие перчатки… Когда она сняла их, дабы перекреститься перед статуей Божьей матери, там такое началось! Одна древняя сморщенная старуха вдруг застыла на месте, не сводя глаз с маминого перстня. А потом вдруг истошно закричала, завизжала, указывая на нас пальцем: “Ведьма, ведьма! Ведьмино отродье!” Люди, что были в церкви, – и женщины, и дети, и даже мужчины – напугались так, что забегали с воплями, как черти, видящие рядом с собой крест. А старуха упала на колени перед статуей Божьей матери и возопила, как ирландская банши: “Здесь колдунья! Спаси меня Боже от колдовства и проклятий!” Потом принялась выть и рвать на себе волосы, стукаясь лбом об пол. Святой отец сбросил с себя одеяния на ходу и с криками “Боже, спаси нас!” убежал к алтарю. Он спрятался там, за алтарем, постоянно крестясь и молясь о спасении. Мы с мамой буквально выскочили на улицу и бегом помчались к автобусной остановке, сопровождаемые криками. Долго эти крики звучали у меня в ушах».

– Вот так дела. Прямо фантастический роман! – с удивлением сказал мистер Крафт.

– М-да. Читаю и удивляюсь. И мне приятно, что есть такой слушатель рядом, как вы, – съязвил доктор и продолжил читать.

«В чем сила этого перстня? В чем его загадка? Я не знаю до сих пор. И, видимо, никогда не узнаю. Может, Эдгар разберется?»

«Связь поколений никогда не теряется, даже если люди плохо знают друг друга, – подумал Жан Крафт, отвлекаясь немного. – Отец, который узнал своего сына много лет спустя, смог доверить ему все свое состояние и все тайны души. Чужому человеку ни за что он не рассказал бы так подробно, пусть и письменно из-за неимения возможностей личной встречи. Он писал этот дневник с надеждой на то, что Эдгар во всем разберется. Узнает древо жизни, историю своего отца и деда… Однако, как часто бывает, сын не оправдал надежды отца. Он, конечно, читал этот дневник, прежде чем рассказать о нем мне, но… толку с этого… Хм… Проклятье – ну да, эта семейная легенда мне понятна. Эдгар, похоже, на ней и поехал умом. Либо начитался дневника, либо наслушался чего-то от отца… либо что-то еще. Вот и вообразил себе родовое проклятье. Хотя и старик Уорри, человек здравомыслящий, похоже, верил в него. Но Эдгар совсем не похож на него. Странный он. То выглядит вполне разумным, более того – хитрым, ироничным… хладнокровным. А то впадает в эмоции. Плачет… Он явно безумен».

Далее в дневнике подробно были описаны попытках Проствора устроить свою личную жизнь, найти женщину, которая стала бы не только его верной подругой, но и матерью для Эдгара. Заменить Мадлен-Кэтрин никто бы не смог, это было ясно из записей несчастного вдовца. Проствор любил ее всю жизнь. Но обрести хоть какое-то семейное счастье, мирный надежный очаг Уорри Грабдэн пытался неоднократно. И совершенно не преуспел в этом. Попыток было много. Некоторые предпринимались, судя по всему, просто от отчаяния – казалось, Проствор пускался во все тяжкие, надеясь то ли забыться, то ли доказать себе самому что-то… То ли действительно еще раз завести крепкую семью. Странным являлось то, что ВСЕ женщины, побывавшие в постели с Проствором, впоследствии умирали. От разных причин, чаще всего естественных. Проствор никак не мог быть причастен к их гибели. Он не мог управлять, скажем, наводнением, при котором погибла одна из девушек, причем в другой стране. Не мог испортить электропроводку и намеренно вызвать замыкание в доме другой, не мог, наконец, наслать молнию на третью… Или перемещать предметы на расстоянии силой мысли, заставив огромную картину в массивной раме упасть со стены на голову спящей хозяйки и убить ее углом этой самой рамы. Удивительно, как несчастный Грабдэн вообще не поехал рассудком! Ужасно – сегодня тебе понравилась девушка, завтра ты пригласил ее в кафе, или в кино, или на выставку… Ощутил, что она должна быть твоей, она прекрасна, умна и добра и явно симпатизирует тебе… Послезавтра лег с ней в постель, а еще через день или два она умирает. Едва ты с трудом оправишься от горя, сделаешь еще одну попытку – и вновь то же самое. Как Проствор купил участок земли, решил сделать там женское кладбище, выкупил все ранее захороненные трупы умерших его любимых женщин у мужей и родных и перезахоронил там с установкой каждой из них памятника, на котором указывались даты рождения, встречи с ним, любовных историй (в метафорическом виде, разумеется) и даты смерти, с указанием причин смерти. Причины были описаны в художественной форме, порой даже в стихотворной.

Слушая и понимая это, Жан Крафт чувствовал порой, что слезы сами по себе собираются в уголках глаз и скатываются по щекам. Слезы были горькими, слегка солоноватыми. Крафт думал: «Интересно, если бы дневник был написан в более легкой и юмористической форме и я бы плакал от смеха, мои слезы были бы сладкими? Может быть, я старею, становлюсь сентиментальным и плачу над текстом дневника, являющимся, по сути, свидетельскими показаниями, в которых, возможно, кроются разгадки? А может, становлюсь похожим на безумного Эдгара Грабдэна и так легко теряю самообладание…»

Часть 2. Да покоятся они с миром

Глава 1. Видение

Крафт уже привык к ежедневному ритуалу чтения дневника. Объемный труд Проствора Грабдэна был систематизирован, разделен на главы – не сумбурен, как некоторые другие личные записи, попадавшиеся Крафту в его жизни. Втянувшись в «литературные чтения», он да и Тролли поставили себе целью понять, что сподвигло Грабдэна на открытие частного кладбища. На какие средства он смог это все реализовать – взять в аренду землю, обустроить территорию и т. п., – было понятно: наследство отца. Крафт не уставал восхищаться умом Грабдэна-старшего: тот явно был истинным прирожденным авантюристом! Не каждый смог бы добыть древний клад, суметь его незаметно вывезти в Штаты и обналичить. Но кладбище… Крафт и Тролли вчитывались в каждый абзац, в каждое предложение, надеясь найти информацию. Сошел ли Проствор с ума? Было не похоже. Здравомыслящий, практичный человек, успешно ведущий свое дело, никому не делавший зла… Но и Крафт, и Тролли пребывали в некотором шоке: не каждый день им попадались такие люди, с такой странной судьбой, как Проствор Грабдэн.

Но то, что было прочитано до сих пор, не шло ни в какое сравнение с тем, что вскоре обнаружил Жан Крафт. Все, написанное ранее, оказалось только цветочками. А вот ягодки… Ягодки заставили Крафта да и Тролли, несмотря на его два диплома, изрядно поломать голову над вопросом: что же за человек был Проствор Грабдэн? Крафт и Тролли недоумевали – как они оба могли пропустить этот небольшой кусочек текста, занимающий от силы страницу и спрятавшийся перед историей об открытии кладбища?

ТОТ САМЫЙ кусочек начался совершенно невинно: с описания спокойного, обыкновенного рабочего дня, похожего на другие, как брат-близнец. Но затем началось…

Итак, вот что было написано мелким, аккуратным грабдэновским почерком в его дневнике:

«…После полдника Эдгар был отправлен спать. Соседка фрау Ангела вызвалась присмотреть за ним, а я решил съездить за город к одному из постоянных клиентов, владельцу небольшого загородного дома. Я в свое время продал ему немало мебели XVIII века – у старика, слава Богу, было достаточно денег на подобные прихоти, и он опять мне позвонил, вспомнив, что у меня был очень неплохой секретер красного дерева. Из-за слегка поцарапанного бока вещь была сильно уценена, что и привлекло старика Реми. Я ехал через поле, на котором только-только начала пробиваться весенняя изумрудная трава. Окно машины было открыто, воздух – такой теплый и свежий, пах землей, деревьями… пьянил и навевал надежды на лучшее. Казалось, он говорил: “Проснитесь, весна уже пришла! Чувствуете, как пригревает солнышко?” Не знаю почему, но меня вдруг неудержимо потянуло остановиться у небольшой рощицы на краю поля. Возможно, потому что она была неподалеку от старого нашего дома, где я жил с Кэтрин. Я оставил машину на обочине и направился туда. Места там были довольно заброшенные, неподалеку имелись развалины часовни, а еще дальше… еще дальше наш дом. Где все началось. Медленно, медленно шел я по направлению к рощице, слушая безмятежное пение птиц и шелест листьев. Меня охватило странное чувство: словно бы вокруг меня не деревья, а… люди. Молодые женщины, девушки… Все те женщины, которых я знал, которых любил, с которыми хоть раз делил ложе. И которые были уже давно мертвы. Мне казалось, что они стоят и смотрят на меня, протягивают ко мне руки! У меня закружилась голова, и на миг земля ушла из-под ног. Очнувшись, я обнаружил, что лежу на траве. Рядом сидела Гретхен, которая утонула два года назад во время купания в море, на отдыхе. Золотые длинные волосы Гретхен развевал ветерок, серые глаза внимательно смотрели на меня. На молодой женщине было то же голубое платье с ремешком, что и при нашей первой встрече. На щеках играл румянец. Гретхен казалась совершенно живой, реальной.

– Не бойся, – улыбнувшись, сказала она ласково. – Мы не причиним тебе вреда.

Я рывком сел:

– Мы?

– Да, – Грета, встав, глазами показала куда-то в сторону.

Там стояли ОНИ. Как группка детей, терпеливо ждущих мать. Все были одеты в ту же одежду, в которой я видел их первый раз. Прекрасные и такие настоящие. Мария, Ханна, Анджела, Гудрунн, Флоранс, Лиза, Дженни, Китти, Белла, Сара… лишь Кэтрин не было среди них. Мадлен-Кэтрин Грабдэн, моей единственной супруги, матери моего сына. Моей единственной, по-настоящему любимой женщины.

– Мы не причиним тебе зла, – вновь сказала Гретхен. – Мы бы просто хотели, чтобы ты кое-что для нас сделал.

Я глубоко вздохнул, протер кулаками глаза, пытаясь справиться с испугом и волнением. На языке так и крутились вопросы о том, почему это все происходит, как, и главное… главное, почему я обречен на такую участь – постоянные потери и одиночество! Какие злые силы лишили их жизни и лишили меня их тепла, любви, надежды на простое человеческое счастье?! Вместо всех этих длинных фраз, кружащихся, словно листья, подхваченные ветром, в моем разуме, я смог выдавить лишь одно слово:

– Как?

Словно прочитав по этому короткому и не очень уместному слову все мои вопросы, Гретхен (похоже, ей одной было дано право или возможность вести диалог со мной), погрустнев, серьезно сказала:

– Ты проклят, Проствор. Весь твой род проклят. Наследство Элизы…

– Элизы? – в недоумении спросил я.

Гретхен кивнула. Она вновь присела рядом со мной и положила ладонь мне на лоб. Ладонь была теплая и мягкая. Живая. Я закрыл глаза: мне было приятно ощущать руку Гретхен. Нахлынули воспоминания о нашей единственной ночи. Но скорее на их место пришли странные и тревожные картинки: будто кто-то посторонний вставил их в мой мозг, как слайды в проектор. Я увидел оборванную, измученную молодую женщину с младенцем на руках, прикованную за ногу к железному кольцу в какой-то старинной темнице. Я увидел ужасное существо… нет, все же человека, закутанного в лохмотья, с морщинистым лицом, покрытым язвами, и с крючковатыми когтистыми пальцами. Он подполз к решетке, отделяющей его от женщины, затем протянул через решетку к ней руку и что-то принялся говорить. На меня в упор взглянули его неожиданно молодые, яркие голубые глаза, в которых была мука, мольба и что-то еще… что-то темное и злое. Нечеловеческое. Казалось, он хочет обмануть женщину, уговорить ее сделать что-то… что-то ужасное. Вот молодая мать подает ему руку, другой прижимая младенца к груди. Затем темницу заливает зеленоватое свечение. Следующий “слайд” – та женщина стоит, привязанная к столбу, ее ноги обложены хворостом и соломой. Палач подносит факел… Хворост начинает разгораться. Женщина бьется в путах, я вижу, как искажается ее лицо, вижу беззвучный крик. На мгновенье удается заглянуть в ее глаза: они РАЗНОГО ЦВЕТА. Как у моей матери. И у Эдгара. И вообще, как я с ужасом понял, она чем-то похожа на нее. Вот пламя охватило ее всю… И вновь “смена картинки”: мальчик лет двух в грязной полотняной рубашонке играет соломинками. У него такие же разные глаза. Я понимаю, что это сын той женщины. Потом картинки замелькали быстрее, сменяя друг друга: мужчина в парике, в костюме XVIII века, стоящий с ножом над окровавленным телом юной девушки в белом платье… Мужчина в коляске, одетый уже по моде XIX века… Он мчится во весь опор, нахлестывая лошадь. В коляске – бездыханное женское тело, накрытое какими-то тряпками, но я вижу сквозь них. И вновь мелькание лиц, мелькание эпох… И все время – мужчина, убивающий или убивший девушку. Самое страшное – у всех этих мужчин были разные глаза. “Грабдэновские глаза”. Я понял, что вижу перед собой историю своего рода, и история эта исполнена крови и преступлений.

– Они все, как и ты, жертвы проклятия, – подытожила Гретхен. Я вздрогнул от ее голоса. Картинки исчезли. – Элиза, чтобы спасти своего сына, приняла проклятье от того, кого называли Каином. От убийцы и чернокнижника, разрушившего свою судьбу и судьбу тех, с кем он общался… кого, возможно, любил. Если любил. Он убил девушку, обожавшую его, верившую ему… А ее мать, оказавшаяся настоящей ведьмой, прокляла преступника и весь его род. Каин нашел способ избавиться от проклятья, передав его. Так все началось. Ты – не убийца… Но проклятье, которое ты несешь, убило нас. И будет убивать дальше, других невинных женщин. Перстень, созданный одним из твоих предков – учеником знаменитого графа Сен-Жермена в восемнадцатом веке, лишь немного ослабляет энергию зла, но не устраняет ее полностью. Каждый раз перстень должен передаваться определенным способом… Твой предок надеялся, что удастся все же нейтрализовать зло, и завещал своим детям так делать. Но… но, к сожалению, этого слишком мало. Как если бы пытаться зонтиком защититься от тропического ливня.

– Значит, тот самый перстень, который передавался в нашей семье из поколения в поколение…

– Защитный амулет, – печально улыбнулась Гретхен. – Но защита его несовершенна, увы. Хотя… и ее хватило на то, чтобы немного помочь тебе, закрыть от сил зла. Ты носил его не совсем так, как описал твой предок, но это способ оказался наиболее действенным. И еще, твоя мать обладала исключительной духовной силой, ее любовь к тебе и твоему отцу была безусловной, абсолютной. Совершенной. Это тоже помогло “смягчить удар” проклятия. Ты не стал убийцей, хотя должен был. Ты – третье поколение. Каждое третье поколение рождается тот, кто не может противостоять злу и вынужден убивать тех, кого любит, вынужден быть чудовищем. Это и есть сущность проклятья. Правнук несчастной Элизы был преступником, одержимым безумцем, он уничтожил двадцать женщин – задушил их… И был повешен. Если бы не перстень, ты бы… ты бы тоже убивал любивших тебя… Ты убил бы нас собственноручно. И меня, и остальных, – девушка махнула рукой в сторону безмолвно стоящих подруг. – А так… так ты не убийца, ты тоже жертва. И мы не виним тебя.

– О, нет! – простонал я, зажмурившись. – Я не могу в это поверить! Я никогда бы не поднял руку на тебя… на других женщин! Да на кого бы то ни было! Что ты такое говоришь, Грета! – меня охватило отчаяние, а затем и возмущение, даже обида. Я вскочил на ноги.

– Но это еще не все, – продолжала затем Гретхен, словно бы и не обращая внимания на мой ужас и протест. – Чтобы души наши обрели покой, тебе надо захоронить нас.

– Но вы же захоронены, – удивился я. – Родственники погребли вас со всем уважением и соблюли все, что требуется в таких случаях! Я… сам был на ваших могилах. Вы это, наверное, знаете.

– Это так, – кивнула Гретхен. – Но энергия проклятья, хоть и рассеиваемая кольцом, не дает нам покоя. Мы не можем до конца уйти. Ты должен создать здесь кладбище и перезахоронить нас всех. Именно здесь, у этой рощи. На этом месте когда-то была зарезана та, что любила Каина. Тогда тут неподалеку находилась деревушка… там она и жила. Поэтому именно это место нам необходимо. Когда мы все окажемся здесь, мы сможем отдохнуть. Когда-нибудь ты тоже должен будешь упокоиться здесь.

– Но как… как я смогу это все сделать? – спросил я.

– Ты сможешь, – уверенно кивнула девушка. – Поверь мне. Никто и ничто не воспрепятствует тебе в этом. Скоро ты получишь известие, которое поможет тебе понять, что и как надо сделать.

– Хорошо, – согласился я. – Я выполню все, о чем ты просишь. Но… можно еще один вопрос? Если это родовое проклятье и мне удалось… точнее, перстню удалось как-то смягчить удар, готовящийся для меня, то… КТО-ТО в роду может получить эту самую энергию… и за меня тоже? В двойном размере?

– К сожалению, ты прав, – вздохнула девушка. – Кто-то из твоих потомков получит “двойную дозу”. И за тебя тоже. И будет… будет страшным человеком, поистине страшным. Ни перстень, ни молитвы любящих не смогут облегчить его бремя. Не знаю, кто это будет.

“Господи, если это все же не сон, если все и правда так, пусть это будет не Эдгар! Только не он!” – в страхе подумал тогда я.

– Послушай, Гретхен… – я в порыве возбуждения схватил девушку за руку. Она не протестовала. – Все же, милая, скажи: есть ли способ вообще снять это проклятье?

Грета грустно взглянула на меня и ничего не ответила.

– Похорони нас тут… – прошептала она.

Голова моя вновь закружилась, и я потерял сознание.

Очнувшись, я не обнаружил ни Гретхен, ни других. Встав с земли и отряхнув прилипшие к одежде листья, веточки и всяческий подобный лесной мусор, я побрел к машине, пошатываясь от слабости. “Привиделось… Но разве может такое быть? Так ясно, четко… Даже рука Греты была теплой и мягкой”, – думал я. Меня подташнивало, в голове стоял звон. Где-то на задворках сознания трепыхалась мысль, что я сошел с ума. В таком состоя нии я кое-как доехал до господина Реми, на “автопилоте” поговорил с ним, сторговался и договорился о продаже мебели, произнося механически знакомые фразы, улыбаясь старику… А мыслями находясь в это время там, на поляне. С призраками. Я все больше и больше склонялся к мысли, что все случилось наяву и что мне следует поступить так, как просила Грета. Сделать кладбище. Кладбище женщин. Чего бы мне это ни стоило. Тем более что я уже дал обещание умершим. И когда-нибудь я упокоюсь рядом с ними… с теми, кто меня любил и кого любил я. Я не сомневался, что у меня появится возможность сделать все, что надо. Я поверил Грете».