Текст книги "В огне повенчанные"

Глава XXII

В штабе полка Григорию Казаринову не сказали, откуда исходил приказ о подготовке к взрыву моста через Днепр: из штаба дивизии или из штаба армии.

Фамилию генерала Лукина, которую несколько раз упомянул начальник штаба, Казаринов слышал в первый раз, а поэтому для него важнее всего было получить на руки письменный приказ за подписью командира, который имел право решать вопрос о взрыве моста.

Казаринов как предчувствовал: задание, на которое отправляли группу саперов, таило в себе острые неожиданности. Причем происходило это в те самые дни, когда мост автострады Москва – Минск оказался единственной надежной артерией, соединяющей правый берег Днепра с левым. На него пока еще не упала ни одна немецкая бомба, ни один вражеский снаряд.

Как воздух нужен был этот мост соединениям и частям Красной армии, которые в неравных кровопролитных боях, теснимые превосходящими силами противника, отходили на новые рубежи обороны.

Казаринов знал только одно: приказ взорвать мост исходил не от командира полка. Твердо уяснил себе Григорий и то, что команду «Приступить к взрыву моста» должны подать с левого берега Днепра условленной серией ракет: две красные и одна зеленая.

Когда же встал вопрос, кого из взвода возьмет с собой Казаринов, в своем выборе он без раздумий остановился на Иванникове, Хусаинове и Вакуленко. Попросился было с Казариновым сержант Плужников, но командир роты категорически возражал: на время отсутствия в роте Казаринова командовать взводом он приказал Плужникову, который за какой-то месяц пребывания в саперной роте так быстро и так сноровисто овладел саперным делом, что командир роты не раз ставил его в пример бойцам кадровой службы.

Четыре пуда взрывчатки разделили всем поровну, только тоненькому, как хворостинка, Альменю Хусаинову ноша досталась чуть легче. Альмень попытался было воспрепятствовать такому неравному дележу, но Иванников успокоил его, пообещав в дороге «удружить» дюжину толовых шашек из своего ранца.

– Мне твой шашка не нужно! Я лучше у командира возьму, – огрызнулся Альмень, который по своей душевной прямолинейности в каждом слове Иванникова усматривал или подвох, или подначку. Хусаинов особенно почувствовал это после того, как месяц назад отправили в полевой госпиталь раненого Солдаткина, который был постоянной мишенью острот Иванникова. Словно осиротев, Иванников всей душой потянулся к вспыльчивому и обидчивому Альменю и часто никак не мог сдержаться – уж такая натура, – чтобы не проехаться по его адресу безобидной шуткой-прибауткой. А Альменя это злило. Не раз в гневе называл он Иванникова «подколодным змием», «кусачкой собакой»… И все-таки во время бомбежки и артобстрела всегда прижимался к Иванникову. Минировать полосу обороны выползал ночью рядом с Иванниковым, свой табак и водку неизменно отдавал Иванникову. Зато весь свой сахар Иванников отдавал Альменю. Целую пригоршню клейкой вяленой дыни – свою долю при дележе, – которую прислали в дар фронтовикам трудящиеся Туркмении, Иванников отдал Альменю и радовался при виде сияющих черных глаз татарчонка, когда тот с жадностью уплетал приторно-сладкие желтые ремни вяленой дыни и чмокая качал головой:

– Нищава ты не понимаешь, Ивашка. Типирь я понял, пощему язык твой острый как бритва и горький, злой, как крапива… Он никогда не ест сладкий сахар, конфет…

Смешавшись с отступающими разрозненными группами, идущими на восток в надежде соединиться со своими войсками, группа Казаринова уже подходила к мосту через Днепр, когда вдруг слева из-за леса, чуть ли не срезая вершины деревьев, показалась «рама». Она держала курс прямо на группу Казаринова. Знакомые с коварством и наглостью летчиков этих машин, бойцы Казаринова, не дожидаясь команды «Воздух», кинулись врассыпную по кюветам. И успели. Пулеметные очереди развернувшейся и идущей вдоль шоссе «рамы», поднимая комья сырой земли и брызги в лужах, ложились все ближе и ближе.

Увидев двух оборванных, исхудавших красноармейцев, кинувшихся к спасительному кювету, к тому самому месту, где Казаринов и его бойцы бросили ранцы с толом, Григорий мысленно взмолился: «Только бы не к нашим мешкам…» Но, как назло, один из красноармейцев, настигнутый пулеметной очередью и, очевидно, легко раненный, нырнул в то самое место, где лежал ранец Альменя.

А через несколько секунд все услышали мощный взрыв, давящей волной прокатившийся над шоссе.

Казаринов и его бойцы, не раз лежавшие под бомбежкой и артобстрелом, по звуку разрыва догадались, что в левом кювете громовито ахнул не снаряд и не бомба. Не поднялись в воздух комья земли, не просвистели веером осколки…

А когда «рама» скрылась из виду и на шоссе, словно из земли, выросли фигурки людей в шинелях, в фуфайках, в деревенских зипунах, Казаринов подошел к тому месту, где только что прозвучал взрыв. Там, где лежал ранец Альменя, зияла небольшая черная воронка, над которой струились сизовато-гаревые разводы дымка, а метрах в двух от воронки лежал изуродованный труп красноармейца в лохмотьях дымящейся шинели.

Тяжелое зрелище нелепой смерти ознобным холодком пахнуло на душу Казаринова.

– Кто-то за тебя молится, Альмень, – тихо сказал Иванников, взваливая на плечи ранец.

Альмень наклонился над ранцем Казаринова, но Григорий жестом показал ему идти вперед, к мосту.

– И такой красавец скоро должен взлететь на воздух, – с сожалением проговорил Иванников, глядя в сторону моста, до которого оставалось не больше сотни шагов.

– Ничего, Иванников, вместо этого красавца, придет время, построим новый, еще лучше. А вот человек, что лег рядом с ранцем Альменя, уже никогда не встанет. – С этими словами Казаринов легко вскинул на плечи свой ранец.

Почти у самого моста, под откосом, справа от шоссе, вверх колесами валялись две разбитые машины с большими красными крестами на бортах. Рядом с машинами в самых неестественных позах лежали трупы военных в грязных окровавленных бинтах. Рядом с трупом молоденького красноармейца навек уткнулась ничком в землю медсестра. По всему было видно, что пуля настигла ее в ту минуту, когда она делала перевязку раненому.

Казаринов вспомнил Галину. «Что-то ждет ее в этой мясорубке?» То, что Галина в одной армии с Григорием, – это его несколько успокаивало. Каждую неделю он находил случай хоть на несколько минут забежать к ней в госпиталь, перекинуться двумя-тремя словами, и, как правило, неизменно звучал наказ, ставший у обоих своего рода завещанием и мольбой: «Береги себя…»

Легко сказать – береги себя. Где она, та счастливая тропинка войны, на которой не подстерегает смерть?..

Вчера вечером Григорий сопровождал в госпиталь раненого красноармейца, подорвавшегося на своей же противопехотной мине. Встреча с женой была мимолетной. Галина лишь успела сообщить ему, что госпиталь срочно готовится к эвакуации на восток, что всех тяжелораненых без задержки в Москве повезут куда-то в глубокий тыл.

«Не дай бог, если где-нибудь в дороге, вот так же, как эта медсестра…» – обожгла Григория мысль, когда они, миновав валявшиеся под откосом исковерканные санитарные машины, вышли на мост.

В штабе полка Григория предупредили, что мост охраняется с обеих сторон. Знал он также, что мост контролируется одной из московских дивизий народного ополчения, которая входила в состав Резервного фронта. Поэтому, как наказал командир полка, ссылка на генерала Лукина возможна лишь в самом крайнем случае – если будут какие-то непредвиденные помехи в выполнении приказа о подготовке моста к взрыву.

Первым делом, как мыслил себе Григорий, нужно засветло оглядеть мост, чтобы ночью, пользуясь темнотой, произвести все необходимые подготовительные работы: инженерно грамотно заложить под фермы моста мощные заряды, подвести к ним детонирующие шнуры, вырыть два окопа, откуда можно будет вести постоянное наблюдение за движением по мосту отступающих разрозненных частей. А главное – следить за сигналами цветных ракет, по знаку которых нужно поджигать бикфордовы шнуры.

Солнце садилось. Длинные тени от медленно идущих на восток смертельно усталых людей темными колышущимися столбами маячили впереди.

Искоса поглядывая на быки и фермы моста, Казаринов прикидывал, в каких местах им сегодня ночью придется закладывать толовые заряды, где на берегу удобнее всего расположиться с подрывной машинкой, если они раздобудут батарейки питания, и где можно надежнее укрыться, если мост придется взрывать огневым способом.

Миновав мост, Казаринов остановил группу.

– А теперь, братцы кролики, давайте прикинем, где нам придется сегодня ночью ползать на животе по фермам моста. – Григорий легко сбежал по крутому откосу к реке и махнул рукой бойцам, которые, следуя за своим командиром, тоже спустились. У самого обреза воды стояли железобетонные устои, на которых лежали фермы крайнего левобережного пролета моста.

– Стой! Куда прешь?! – громко окрикнул Казаринова часовой, из-под плащ-палатки которого торчал ствол автомата.

– Что, своих не узнаешь? – переходя на шутливый тон, произнес Казаринов, направляясь к мосту.

– Стой!.. Стрелять буду!.. – грозно крикнул часовой и вскинул перед собой автомат.

Казаринов остановился и дал знак своим бойцам не следовать за ним. Откуда-то из-под моста навстречу Григорию неторопливо, вразвалку шел высокий, лет тридцати мужчина в командирской фуражке и командирской плащ-накидке.

– Ты что, лейтенант, ослеп? Прешь прямо на часового!.. Или, драпая, забыл устав караульной службы? – Заметив взгляд Казаринова, скользивший по фермам моста, он спросил уже с явным раздражением: – Чего глаза-то о фермы моста ломаешь? Уж не ты ли, случайно, его строил?

– Не знаю, кто строил этот мост, а рвать его придется мне.

Если бы Казаринов знал, что он имеет дело с командиром подрывной команды резерва Главного Командования, то, пожалуй, он ответил бы гораздо спокойнее и вежливее. Однако грубость командира, сквозившая в его словах, в резком тоне, во взгляде, задела Казаринова. На языке его уже вертелся желчный ответ.

– Лейтенант, предупреждаю подобру-поздорову: скорее уводи отсюда своих архаровцев… Иначе пожалеете. Дуйте свой дорогой, пока охрана моста не нарвала вам уши.

Это вывело Казаринова из себя.

– Я не вижу под плащ-накидкой знаков различия, но, судя по вашему хамству, они не могут быть командирскими, – язвительно бросил Казаринов.

– Ах, ты даже так можешь, стригунок?! – присвистнул человек в плащ-накидке и, как бы невзначай, небрежным жестом сбросил ее с левого плеча.

Только теперь Григорий увидел, что перед ним капитан инженерных войск.

– Ваши документы?!

– Кто вы такой, чтобы проверять мои документы?

– Я старший командир по охране моста! – резко ответил капитан. – В моей власти задерживать всех подозрительных лиц, которые околачиваются у моста!

– Никто не мешает вам охранять мост, который я буду взрывать завтра утром. У меня на это есть предписание высшего командования!

– Где это предписание? Предъявите!

– Только не вам! Вы ведь всего-навсего караул.

Капитан повернулся в сторону темных кустиков, клочками разбросанных по левому берегу, поднял руку и помахал ею над головой. Не прошло и минуты, как из-за ближних кустов, словно вырастая из-под земли, выскочили четыре здоровенных красноармейца с винтовками и стремглав кинулись к капитану.

– Обезоружить! – раздраженно приказал капитан четырем подбежавшим красноармейцам, которые, не теряя ни секунды, кинулись на Казаринова.

Оставшись без пистолета, Григорий пожалел, что был так резок с капитаном, наделенным, как оказалось, полномочиями весьма значительными. «Да, с этими тиграми шутки плохи… Разорвут, если по ошибке сочтут за диверсантов», – подумал Казаринов и решил спокойно объясниться с капитаном.

– Зачем пороть горячку, капитан? Можно объясниться и без нервных эксцессов. – Казаринов достал из планшета письменное предписание о подготовке моста к взрыву и протянул его капитану. – Почитайте.

– Предъявите этот мандат там, куда вас отведут мои бойцы. – Повернувшись к красноармейцам, капитан приказал: – Срочно доставить лейтенанта в штаб дивизии!

– А этих… с мешками? – спросил долговязый красноармеец с эмблемой инженерных войск в петлицах, пальцем показывая на бойцов Казаринова.

– Что у вас в ранцах? – не глядя на Казаринова, спросил капитан.

– Тол, бикфордов шнур, кабель и подрывная машинка.

– Ранцы отобрать, всех взять под охрану! – распорядился капитан. – До выяснения, что за артисты к нам пожаловали.

– Зачем же оскорблять, капитан? – с укоризной проговорил Казаринов. – Как и вы, мы выполняем приказание командования.

– С жалобой на меня можете обращаться к вышестоящему командиру. Вас отведут к нему два моих бойца.

– Даже под охраной? Как арестованного?

– Пока как подозрительную личность. – Резко махнув рукой двум красноармейцам, стоявшим ближе к нему, капитан распорядился: – Селезнев и Конкин, отведите лейтенанта в штаб дивизии! К полковнику Реутову. Скажите, что задержаны при попытке подвести под опоры и фермы моста заряды со взрывчаткой. – Капитан повернулся к Казаринову: – Я правильно формулирую рапорт?

– Совершенно верно, товарищ капитан. Только прошу вас с моими бойцами обращаться по-человечески.

До штаба дивизии добирались больше часа. Раза три Казаринов и сопровождавшие его красноармейцы спотыкались о телефонные провода. Один из конвоиров, чернявый, поскользнувшись на мокрой глине бруствера, скатился в глубокий окоп, откуда его пришлось вытаскивать. Не доходя до опушки леса, за которой располагался штаб дивизии, другой конвоир попросил у Казаринова закурить.

– Если, конечно, не последняя. У нас уже второй день перебой.

Казаринов высыпал в огрубелые ладони красноармейцев остатки махорки и закурил сам.

– Давайте, товарищ лейтенант, постоим, перекурим, а то уже скоро штаб. Там у них насчет этого строго, – сказал чернявый красноармеец, которого капитан назвал Селезневым.

Все трое прикуривали от одной спички, зажженной под длинной полой шинели рыженького молчаливого красноармейца. Курили жадно, по-воровски, оглядываясь по сторонам, загородив огонек самокрутки ладонью так, чтобы он не был виден ни с боков, ни сверху.

– Вы, товарищ лейтенант, не обижайтесь на капитана. Золотой души человек, – сказал Селезнев.

– А что же он набросился на меня?

– Это он с горя. Уж очень жалко ему этот мост. Ведь наш капитан по специальности – инженер-мостовик. До войны строил мосты и тоннели, а тут, как нарочно, получилось так, что к этому мосту капитан имел какое-то отношение. Не то диплом в институте по нему защищал, не то диссертацию. Под горячую руку вы ему попались, товарищ лейтенант.

– Так вы что – только охрану моста этого несете или… – спросил Казаринов, который до конца еще не уяснил себе, какие функции выполняет группа капитана.

– Если б только охраняли… – вздохнув, ответил Селезнев. – Мы только и делаем, что мосты взрываем. Уже взорвали пять таких и два еще поболе, чем этот. Мы никому не подчиняемся, окромя штаба фронта. А вы этого не поняли и пошли в амбицию. А капитан у нас – порох.

– И давно здесь стоите? – Теперь Казаринову была понятна нервозность капитана.

– Почитай, больше месяца… Думали, что уж этот-то мы рвать не будем. А оно вишь как получается. Вы не заметили, что капитан наш весь седой? А когда закладывали тол под первый мост, он был, как и я, чернявый. И взгляд был не такой колючий. Ночами почти не спит. Все курит и курит… Ну ладно, пошли… Я бычок пока заплюю. Еще разочка четыре курну, когда вас сдадим. – Селезнев аккуратно загасил самокрутку и положил бычок за отворот пилотки, которая, как успел заметить Казаринов, когда было еще светло, в нескольких местах желтела подпалинами. – Не обижайтесь, товарищ лейтенант. Разрешили бы нам угостить вас молоденькой кониной – мы бы вас от пуза накормили.

– Где раздобыли-то? – спросил Казаринов, идя следом за Селезневым.

– О, этого добра у дороги – хоть отбавляй.

– Раненых лошадей подбираете или строевых режете? – чтобы не молчать, спросил Казаринов.

– Само собой, раненых. Ездовых не губим. И все срезает распроклятущая «рама». А стрелять по ней не разрешают.

Миновали трех часовых, пока Казаринова довели до штабного блиндажа полковника Реутова.

Слушая сбивчивый рапорт Селезнева, Реутов так сморщился, словно его простреливало в пояснице. Рядом с начальником штаба сидел подполковник Воскобойников – начальник связи дивизии.

Приказав красноармейцам-конвоирам минут десять «подышать свежим воздухом», Реутов подошел к Казаринову.

– Ваше предписание! – резко проговорил полковник, подозрительно оглядывая Григория. Потом кивнул в сторону связного, сидевшего рядом с телефонистом у печурки, и приказал: – Немедленно позови лейтенанта Сальникова!

Григорий положил на стол письменный приказ о подготовке к взрыву моста через Днепр.

– Почему написан от руки?

– Там, где писался этот приказ, нет не только пишущих машинок, но даже чернил, а потому писали химическим карандашом. – Казаринов протянул Реутову удостоверение. Тот долго рассматривал его, несколько раз бросив при этом пристальный взгляд на лейтенанта.

– Кто вас послал с этим заданием? – спросил Реутов.

– Непосредственно мой командир полка. Но сам приказ о подготовке моста к взрыву исходит от командарма генерала Лукина. Так мне было приказано доложить при необходимости.

– От командарма девятнадцать? – На листе бумаги, лежавшем перед ним, Реутов крупно вывел: «К-арм 19 Лукин».

– От командарма девятнадцать, – твердо ответил Григорий, решив, что упоминание командного положения генерала Лукина придаст его словам больше весомости.

– Какое же отношение имеет к нам генерал Лукин, командарм Западного фронта, когда наша дивизия входит в состав Резервного фронта? Это во-первых. Во-вторых: да будет вам известно, лейтенант, мост через Днепр находится в полосе обороны нашей дивизии.

– Я получил приказ, товарищ полковник, и выполняю его так, как предписывает мне воинский долг! – твердо ответил Казаринов. – Если получилась несогласованность на уровне выше, чем взвод – а я командую саперным взводом, – то в этом не моя вина. И прошу вас написать письменно то, о чем вы только что сказали мне устно.

– Зачем?

– Должен же я как-то объяснить командиру полка невозможность выполнения приказа командарма девятнадцать.

– Вы, случайно, не в курсе дела, лейтенант, сколько еще полков и подразделений вашей армии находится по ту сторону Днепра? – спросил Реутов и кивнул вошедшему в блиндаж лейтенанту Сальникову, приглашая его сесть.

– Повторяю, товарищ полковник: я всего-навсего командир саперного взвода.

– А ваши впечатления? С вашего, лейтенантского, уровня? – Доверительным тоном Реутов старался вызвать Казаринова на откровенность.

– По ту сторону Днепра идут беспрерывные, тяжелые бои. Есть батальоны, в которых осталось по тридцать – двадцать человек.

Реутов соединился по телефону с генералом Веригиным и доложил ему, что командарм девятнадцать снарядил группу саперов для подготовки моста к взрыву.

– Какого черта его готовить, когда мост уж подготовлен к этому скорбному мгновению! Один поворот рукоятки подрывной машинки – и от него ничего не останется! – гремел в трубке голос генерала.

Казаринов, стоявший рядом с телефоном, отчетливо слышал слова командира дивизии.

– Вот в том-то и дело! – бросил в трубку Реутов. – А они, видите ли, пожаловали даже не с пустыми руками. Три с половиной пуда взрывчатки приволокли.

Казаринов стоял затаив дыхание: боялся не расслышать ответ генерала.

– Объясните лейтенанту, что вопрос о взрыве моста будет решать не Лукин, а штаб фронта! – неслось из трубки.

– Я ему только что объяснил. Он просит от меня письменного подтверждения нашего ответа.

– Никаких подтверждений!.. У нас штаб воинского соединения, а не нотариальная контора! Утром я свяжусь с генералом Лукиным, и мы решим – кто, когда и по чьей команде будет взрывать мост.

– А что делать с лейтенантом? С ним еще три красноармейца.

– Направьте всех в распоряжение капитана Дольникова! Он был у меня сегодня. В его команде осталось меньше половины бойцов, – звучал в трубке голос генерала Веригина.

– Так нельзя, товарищ генерал. Все четверо числятся в другой армии другого фронта, – пытался объяснить невозможность такого решения Реутов.

– В нашей ситуации – все можно. С Лукиным о переводе я договорюсь. Тем более они получили задание выполнить то, во имя чего к нам прислали спецкоманду из РГК. К тому же усилим охрану моста. Немедленно отправьте их к Дольникову и зайдите ко мне!..

Реутов хотел что-то еще сказать, но на другом конце провода уже дали отбой.

– Слышал? – Реутов бросил на Казаринова колкий взгляд.

– Все слышал, – ответил Казаринов. – У меня просьба, товарищ полковник.

– Живее! Меня ждет генерал.

– О решении вашего генерала нужно как-то сообщить в штаб моей армии. Может быть, я пошлю туда одного из моих бойцов?

– Вы же своими ушами слышали, что вопрос о включении вашей группы в подрывную спецкоманду генерал сегодня же согласует с Лукиным.

– И второй вопрос.

– Ну что еще?

– С капитаном Дольниковым у меня час назад произошел неприятный разговор. Он разоружил меня и моих солдат…

– И правильно сделал! – не дал договорить Казаринову Реутов. – Еще что?

– Пусть Дольников относится ко мне и к моим бойцам, как положено командиру относиться к подчиненным.

– Я позвоню ему от генерала и все скажу. – Кивнув связному, подбивающему сапог, Реутов приказал: – Скажи орлам капитана Дольникова, чтобы проводили лейтенанта и трех его бойцов в распоряжение капитана. И пусть с утра поставят всех четверых на довольствие!

Чего-чего, а такого оборота дела Григорий никак не ожидал. Всю дорогу к мосту Селезнев и Конкин успокаивали Казаринова: пусть он не тушуется, капитан хоть и строг, но отходчив, это он поначалу такой лютый, а в душе голубь… Такому решению в штабе дивизии особенно рад был Селезнев, которому Казаринов чем-то сразу пришелся по душе.

– Ничего, товарищ лейтенант, с нами не пропадете. Два часа назад Еланьков такую лодыжку от мигу-гу бросил в котел, что мы придем в самый зачин. Порубаем за будь-здоров!

При упоминании о еде Казаринов остро почувствовал голод. Все, что в качестве неприкосновенного запаса они взяли с собой в дорогу, лежало в ранце у Альменя. Последний раз Казаринов и его бойцы ели рано утром: каждый получил сухарь и полкотелка баланды, в которой плавал крохотный кусочек обезжиренной колбасы.

– А покормит ли капитан? Ведь на довольствие нас поставят только с завтрашнего утра, – сказал Казаринов, прикидывая, как ему вести себя во время ужина саперной команды: отказаться из гордости или, забыв недавнюю стычку с капитаном, отдать дань уважения пословице: «Бьют – беги, дают – бери».

После некоторых раздумий Казаринов сам себя укорял: «А как бы ты, лейтенант, поступил, если бы к тебе, кому командование доверило одновременно охрану моста и предстоящий взрыв его, вдруг подошли четыре подозрительных типа с толом в мешках и стали прикидывать – куда лучше заложить взрывчатку, чтобы поднять мост на воздух?.. Да иной на месте капитана мог бы мне и моим солдатам набить морды… И жаловаться никуда не пойдешь. А случись это ночью – могли бы запросто срезать автоматной очередью…»

Землянка, в которой располагалась подрывная команда, находилась метрах в двухстах от моста и автострады. Из кустов к ней вела глубокая траншея, над которой была развешана маскировочная сеть с набросанной на нее пожухлой травой и ветками. Это Казаринов разглядел, когда в сопровождении Селезнева и Конкина шел по извилистой траншее. Сквозь просветы между ветками и пучками травы он видел пятна ночного неба, на котором кое-где тускло мерцали звезды.

– А маскировочка-то у вас неплохая, – сказал Казаринов, руками нащупывая на поворотах траншеи колья, вбитые для предотвращения осыпей стенок окопа.

– Для себя делали, – отозвался Селезнев. – Проклятущая «рама» сколько не бороздила над левым берегом в над мостом – ни разу не заметила наших окопов и нашего блиндажа. А у нас в нем все: и казарма, и штаб, и КП, и НП.

– Каким способом подготовили мост для взрыва: электрическим или огневым? – спросил Казаринов.

– А об этом вы спросите у нашего капитана, он все знает… – уклончиво ответил Селезнев. – Да и вам, товарищ лейтенант, спрашивать у нас об этом пока ни к чему. Придет время – все сами узнаете.

Идущий следом за Казариновым рыженький Конкин дурашливо хохотнул, словно чему-то обрадовавшись.

– Что ржешь, Саня? Ай смешинка в рот попала? – благодушно спросил Селезнев.

– Дак ведь чудно!.. Лейтенант думал: раз дал закурить – значит, мы ему все так и выложим. Держи карман шире. Не на тех нарвался!..

Резкий запах вареной конины ударил в ноздри. И снова Казаринов ощутил острый приступ голода.

– Чуете, лейтенант? – спросил Селезнев, шмыгая носом.

– Чую.

– Люблю повеселиться, особенно – пожрать! – ни к селу ни к городу ляпнул Конкин и, считая, что сказал нечто остроумное и очень подходящее к разговору, зычно загоготал.

Вход в землянку подрывников был завешен двумя плащ-палатками и суконным одеялом, отчего тепло в землянке держалось надежно. Две крупнокалиберные «люстры» освещали землянку, посреди которой алела малиновыми боками чугунная печка, накаленная так, что с улицы Казаринову показалось, что он зашел в предбанник.

При появлении своего командира Альмень радостно вскочил с нар и хотел что-то сказать Казаринову, но его сзади резко одернул Иванников. В руках Альмень держал большой кусок горячего мяса. Розовый подбородок и щеки его маслянисто лоснились, глаза блестели.

У подрывников был ужин. Примостившись кто где: кто на нарах, кто на ящике из-под патронов, кто на канистре из-под бензина, каждый жадно вгрызался зубами в горячий кусок конины. Капитан Дольников сидел несколько обособленно на ящике из-под снарядов и, неторопливо отрезая острым морским кортиком небольшие кусочки мяса, кидал их в рот и, как показалось Казаринову, рассказывал своим бойцам что-то смешное.

Казаринов успел заметить, что Иванников и Вакуленко, у которых с утра во рту не было маковой росинки, ели конину без аппетита.

Шагнув к Дольникову, Казаринов доложил по форме:

– Товарищ капитан, по приказанию командира дивизии прибыл в ваше распоряжение!

– Знаю. – Капитан сдержанно, как-то по-свойски улыбнулся, достал из полевой сумки пистолет и три обоймы с патронами и протянул их Казаринову. – Только что звонил полковник Реутов. Сказал, что в нашем полку прибыло. Давай раздевайся, лейтенант, пока не остыла ляжка орловского рысака. Заправляйся как следует. С завтрашнего дня все четверо переходите на довольствие в нашу команду. – Капитан повернулся в сторону здоровенного вислоплечего красноармейца, который изо всех сил лупил о топор костью, пытаясь выбить из нее мозг. – Кудияров!.. Где доля лейтенанта?

– Там, в котле… – Кудияров показал на черный двухведерный чугунный котел, подвешенный в углу землянки на жерди.

Казаринов снял шинель, расстегнул ворот гимнастерки и огляделся. В большой, жарко натопленной землянке, где свободно мог бы разместиться взвод в полном составе, Григорий вместе с капитаном насчитал двенадцать человек.

– Шикарно вы устроились, капитан, ничего не скажешь, – окидывая взглядом ярко освещенную землянку, проговорил Казаринов. – Для двенадцати человек этот зал – прямо-таки роскошь. С таким комфортом мы еще не воевали.

– Ты прав, лейтенант, – сумрачно проговорил Дольников, как-то сразу изменившись в лице. – Строили эту землянку сорок человек. В первые дни для всех сорока хватало места. А вот сейчас, видишь: осталось со мной раз-два и обчелся. Но ничего!.. – Капитан вскинул седую голову, улыбнулся ясной и открытой улыбкой и отыскал взглядом Иванникова, Альменя и Вакуленко. – Пока тебя таскали по штабам, я тут, грешным делом, провел интервью с твоими хлопцами. Мне они пришлись по душе. Раз у черта на рогах не дрогнули, то в нашей команде с нашими огневиками и вовсе не пропадут. Как думаешь, лейтенант?

– Я думаю так же, как и мои солдаты.

После сытного ужина капитан приказал своему ординарцу постелить Казаринову на нарах с краю, ближе к печке. А когда Григорий, разуваясь, спросил, какие обязанности возложит на него командир спецкоманды, капитан после некоторого раздумья ответил:

– Обязанность у всех у нас одна – бить врага. О конкретных делах поговорим завтра. Утро вечера мудренее. А честно говоря, ваше пополнение для нас – просто спасение. Спокойной ночи, лейтенант.

– Спокойной ночи.

Казаринов пытался заснуть и не мог. Ворочался, вздыхал. Перед глазами проплывали лица людей, с которыми свел его прожитый день. И среди всех этих лиц крупным планом вставало суровое лицо капитана Дольникова. Вдруг ни с того ни с сего на ум Григорию пришла восточная пословица, которую он однажды слышал от деда и которая почему-то прочно врезалась в его память… «Два сильных человека, прежде чем подружить, всегда обязательно поссорятся…» И тут же внутренне устыдился: «Не тем козырем пошел, Казаринов. Капитан Дольников – человек сильный, с характером, это видно сразу. А ты?.. Ты, лейтенант, чего лезешь холостым патроном в боевую обойму сильных?..»

Как вчера, как неделю назад и как месяц назад, перед самым сном, когда неуловимо трепетно дрожит зыбкая полоса между явью и забытьем, на память Казаринову пришла последняя встреча с Галиной. Он ее спросил:

– Ты его чувствуешь?

Она ответила;

– Все ощутимее и ощутимее…

– Главному врачу об этом сказала?

– Нет. Скажу, когда уже нельзя будет больше стоять за операционным столом.

– Почему ты не бережешь себя и его? Ведь если с тобой что случится – я не переживу этого.

– Я тоже… Если с тобой что случится. А пока мы в одной армии, пока мы рядом и видим друг друга, ни со мной, ни с тобой ничего не случится. Я знаю одну спасительную молитву. Ты в это веришь?

– Во что?

– В мою молитву, в любовь мою?..

– Я верю в тебя и в нашу любовь. Но предупреждаю: если ты завтра же не скажешь начальнику госпиталя, что у тебя под сердцем ребенок и что по законам природы и медицины ты должна подумать о своем здоровье и готовиться к материнству, я сам пойду к главному врачу и расскажу обо всем!

– Я боюсь за тебя.

– А я боюсь за тебя…

Зыбистая пелена забытья заволакивала лицо Галины, заглушала ее мягкий, грудной голос… Люди, лица, бои, сменяясь, громоздились в непрерывную цепь самых неожиданных сновидений.