Текст книги "Хмельницкий. Книга первая"

2

Неожиданный шум, донесшийся со стороны холма, будто разбудил Мухамеда Гирея от тревожного сна. Откинувшись назад в седле, он напряг свое зрение, стараясь разглядеть в вечерних сумерках, что происходит в долине. Может быть, там скачет разведка, возвращения которой он ждет с таким нетерпением?

– Разведка вернулась? Немедленно ко мне! – крикнул он джурам, которые дремали, сидя в седлах. И, повернувшись, стал всматриваться в противоположный берег реки, хотя там не мог увидеть ничего, кроме черного силуэта безграничного леса, окутанного вечерней мглой.

– Чауши от Высокого Порога святейшего его милости султана, – издали скороговоркой доложил всадник, галопом выскочив на холм.

Мухамед Гирей всегда недолюбливал чаушей султана, постоянно наблюдавших за ним – отпрыском непокорного ханского рода. Во время этого похода он оторвался было от чаушей и совсем не ждал их появления в такой тревожный момент. Ведь он не визирь турецких войск, а свободный вожак, потомок Чингисхана. Зачем нужны на молдавской земле эти султанские чауши? Прибыли они случайно или уже кто-нибудь успел сообщить султану о позорном поражении Мухамеда Гирея? Кто бы это мог, кто посмел это сделать?

Мухамед Гирей натянул поводья, и усталый конь, послушно повернувшись, тронулся с места. Позор поражения не затуманил разума молодого хана, понимавшего, что он всего лишь наказанный и помилованный султаном бунтовщик. А чауш обладает здесь полнотой власти, предоставленной ему султаном, милость которого безгранична. Пусть вразумит меня аллах всемогущий: как вести себя с этими чаушами? Повернуть коня в степь, перейти к казакам, обмануть их бдительность и убежать за Волгу?

Но Мухамед Гирей не повернул коня и, как кролик в пасть удава, двинулся навстречу приехавшим. Два чауша в роскошном одеянии, украшенном золотом, на лошадях с дорогой сбруей рысью поднимались на холм. Пышность их нарядов скрадывалась в вечерних сумерках, но ее ясно представлял себе человек, так сильно жаждавший быть в числе приближенных султана. Послов сопровождал отряд воинственных янычар, которые на своих свежих конях легко выскочили на взгорье.

Мухамед Гирей, подчинившись воле Высокого Порога, соскочил с лошади и пешком пошел им навстречу. Вытащив из ножен изогнутую саблю – ее, так же как и сивого коня, подарила султанша перед походом, – он почтительно приложил горячую от жары сталь ко лбу. Идти в таком неудобном положении было трудно, но зато этим проявлялось уважение к султану в лице его послов. Мухамед Гирей хотя не привык подчиняться чьей-либо власти, но покоряться силе султана был вынужден.

«Скорее бы уже стемнело!..» – нервничая, прошептал он, идя навстречу чаушам.

Оба чауша тоже остановились, заметив достойное похвалы проявление уважения к ним со стороны мятежного сына хана. Мухамед Гирей, остановившись в нескольких шагах от них, низко поклонился, приложив руку с саблей к сердцу.

– Слава всевышнему аллаху и его правой руке на земле, святейшему среди мусульман, солнцу очей наших, Высокому Порогу в преддверии будущего правоверных, великому султану боевой салем! – не раздумывая, не подыскивая выражений, сплетал Мухамед Гирей словесный венок покорности и уважения к султану. Потом он выпрямился, взмахнул саблей перед Искандер-беем, опередившим своего товарища Али-бея, чауша жены султана.

По обычаю, как равные с равным, обнялись чауши с сыном хана и, как принято было в таких случаях, наговорили ему много лестных слов. Однако Мухамед Гирей почувствовал леденящий холодок в словах Искандер-бея, подчеркнутую сдержанность посла султанши.

Как хозяин степного стана, он пригласил гостей в свой шатер, стоявший в лощине. Никому из них не хотелось начинать серьезный разговор на холме, тем более в ночное время. Медленно спускались они в лощину, изредка перебрасываясь словами, расспрашивая друг друга о здоровье родственников и знакомых. Вошли в шатер, освещенный четырьмя сальными плошками, разливавшими неровный свет. Следуя примеру хозяина, чауши совершили омовение рук, словно воздавали хвалу Магомету, перед началом такой важной беседы.

Мухамед Гирей обратил внимание на то, что Искандер-бей внимательно осматривает убогую обстановку его шатра: потертые ковры, смятые подушки, старый медный чайник, таз для мытья рук. В шатре не было богатой добычи, которая свидетельствовала бы об удачном походе султанского визиря, и это для опытного чауша было свидетельством поражения крымских войск на казацкой земле. Впрочем, о Том же говорил и облик хозяина шатра. Обычно оживленный, с наглыми искорками в глазах, развязный и самонадеянный, Мухамед Гирей сидел сейчас словно с креста снятый: бледный, осунувшийся, будто даже постаревший, с дряблым лицом, сухой, как азовский лещ. Глаза поблекли, черные веки покрылись пылью, губы потрескались. Даже усы гордого Мухамеда Гирея были растрепаны, не свисали черными серпами на редкую, давно не бритую бороду. Малахай был надвинут на уши, бобровый мех его свалялся от пыли и дождей.

Да, не сладко пришлось воину!.. Один только внешний вид был для Искандер-бея подтверждением правдивости страшных вестей о поражении зазнавшегося авантюриста.

Беседа началась сразу: Искандер-бей почувствовал, что ему представляется возможность удовлетворить свое оскорбленное самолюбие, так глубоко уязвленное благосклонностью, которую оказывала молодая влиятельная султанша этому блудному сыну угасающей славной династии крымских ханов.

– Надежда мусульманского мира султан Ахмет Первый обеспокоен и встревожен длительным отсутствием вестей от гордости славного крымского рода Мухамеда Гирея о его походе на псов-гяуров с целью присоединения прадедовских земель Орды, лежащих за Сарыкамышем. Что случилось, аллагуакбар?[63]63
  молитвенное восклицание (турецк.)


[Закрыть] Среди войск – ропот, в шатре визиря – убогость, а среди гвардейцев – гордости султана – ходят какие-то слухи о неудачном поединке мужественного богатыря Мухамеда Гирея… – начал льстивый и хитрый Искандер-бей.

– Велю вырвать языки этим болтунам… Нам действительно не удалось дойти… до Киева. Эти днепровские собаки, возглавляемые самим шайтаном, только услышав, что идет Орда, убежали с острова! А оказывается, все это было хитростью, обманом, ялан…[64]64
  ложью (турецк.)


[Закрыть] Нас завлекали в глубь Украины, и казаки беспрерывно и неожиданно нападали на нас из лесов и днепровских оврагов.

– Всех ли врагов назвал краса воинственного Крыма Мухамед Гирей? – вмешался в разговор чауш молодой султанши Али-бей.

Мухамед Гирей даже вздрогнул от неожиданности, уловив в этом вопросе поддержку.

– Казацкие ватаги бежали от такого большого крымского войска, усиленного султанской гвардией! Поэтому нет ничего удивительного в том, что сам гетман Жолкевский торопился им на помощь со своими наемными жолнерами, вооруженными пороховыми ружьями. Жолкевский напал с севера, поддержав своими жолнерами казаков, которые получили возможность перейти в наступление. Хитрые поляки скрывают свое предательское участие в войне с войсками султана. Это старая их привычка нарушать свои же торжественные миролюбивые трактаты[65]65
  Здесь – договоры, обязательства.


[Закрыть].

Намек Али-бея был для Мухамеда Гирея неожиданным лучом света, прорезавшим густой мрак. За эту спасительную мысль молодой хан тотчас ухватился:

– А, аллагуакбар! Конечно, польские жолнеры, Жолкевский. Разве я не сказал об этом? – с благодарностью, не теряя, однако же, достоинства, посмотрел Мухамед Гирей на Али-бея. – Ведь это коварное предательство, совершенное Короной. Верный слуга, глаза и уши святейшего султана, чауш Искандер-бей слышал одни только вопли перепуганных трусов. Гяур Жолкевский совсем неожиданно напал на нас со своими жолнерами, когда мы уже собирались окончательно расправиться с днепровскими гяурами-казаками. Пять тысяч отборных невольников, ясырь, который мы вели для нашей надежды, падишаха, отбил у нас Жолкевский и вернул Сагайдачному. Перебил моих самых лучших воинов!..

– И до Стамбула дошли слухи, что отважный Мухамед Гирей потерпел поражение от казаков Сагайдачного, – напомнил о себе Искандер-бей.

– Вполне возможно. Однако мудрый слуга султана Искандер-бей напрасно верит злонамеренным слухам. Ведь давно известно, и об этом уведомляли Высокий Порог, что казаки на Днепре, точно нарыв на северных границах султанских владений, постоянно будут беспокоить надежду всесильной Турции, святейшего султана, который двенадцатью тысячами пророков от Адама до Магомета поклялся не причинять зла подданным Речи Посполитой…

– Крым давно имеет своими соседями казаков, отважное отражение султанского чела Мухамед Гирей. А кроме святой клятвы падишаха, Турция подписала с поляками еще и трактат о мире и дружбе. Султан может и не поверить слухам о нападении Жолкевского, – снова возразил Искандер-бей, глянув искоса на Али-бея.

– Польской шляхте верить нельзя! – вскочил с подушки теперь уже уверенный в своей правоте и силе Мухамед Гирей. Нервно подергивая усы, он доказывал спокойному чаушу: – Все королевские трактаты и письменные заверения, обещания ликвидировать казачество на Днепре – это лишь коварный маневр католиков… Наш святой долг сказать об этом повелителю великой Турции, могучей отчизны, прославленной Баязедовыми победами! Египет, Балканы, весь мусульманский юг покорился Порогу семи священных писаний… А какое-то собачье племя казаков будет угрожать нашему покою и преграждать путь великому могучему султану к овладению русскими просторами, еще не покоренными исламом!.. Полякам вместе с их казаками на Днепре нужно повторить Косово поле…[66]66
  Страшное поражение, нанесенное сербам турецкими полчищами на Косовом поле в 1389 году.


[Закрыть]

Мухамед Гирей чем далее, тем с большей ненавистью говорил о польской Короне, вдруг поверив в то, что и впрямь он потерпел поражение не от войск Сагайдачного, а от жолнеров гетмана Жолкевского. То, что именно Сагайдачный, а не Жолкевский руководил сражением под Белой Церковью, что казаки, а не жолнеры разгромили его войско под Каневом и Паволочью, теперь словно степным ветром выветрилось из головы Мухамеда Гирея. Неожиданно для себя самого он увенчал громкой победной славой поседевшего гетмана Жолкевского, его жолнеров, о бунте которых Мухамед Гирей узнал еще в Стамбуле. Именно возмущение жолнеров и рассчитывали использовать наследник хана и его вдохновители, готовя свой авантюристический поход. А о том, что украинские казаки могли оказать им сопротивление, они даже не подумали.

– Что же мы скажем святейшему среди правоверных?.. – начиная верить своему собеседнику, спросил Искандер-бей.

Мухамед Гирей прекрасно понимал душевное состояние чауша, нелюбимого султаншей. Именно наследник хана встал на пути Искандер-бея в его стремлении занять важный пост при дворе. Если бы не султанша с окружавшими ее родовитыми вельможами, если бы не ее фаворит Ахмет-бей, не пришлось бы Мухамеду Гирею возглавить турецкие войска в нескольких, пусть даже и нетрудных, но принесших богатую добычу походах на Балканы. Не разрешил бы миролюбивый султан и этого похода на казаков, стараясь укрепить мир с польской Короной, так старательно подготовляемый Искандер-беем. О, Мухамед Гирей прекрасно понимает, о чем думает сейчас Искандер-бей, и поэтому решительно говорит ему:

– Вы должны посоветовать дивану объявить истребительную войну полякам, а не играть с ними в жмурки!..

– Правильно советует Мухамед Гирей, – поддержал Али-бей наследника хана, почувствовав, что тому сейчас очень нужна помощь. – Это заигрывание с Короной привело нас к поражению в борьбе с венграми. Потоцкие и Вишневецкие как хотят, так и хозяйничают во дворце молдавского пашалика[67]67
  Пашалик – воеводство (турецк.)


[Закрыть] нашего государства! Во всей Европе сейчас говорят о том, что османы боятся поляков, что османов можно бить!.. Святые слова изрекают благородные уста правоверного: немедленно бросить надежные войска против Короны Речи Посполитой…

– Может быть, мужественный наследник отважного ханского рода Мухамед Гирей осмелится подать такой совет? Мы ведь только чауши его светлости султана и должны рассказать ему о нынешнем положении дел, – чем дальше, тем мягче, но все еще упорно настаивал на своем Искандер-бей.

Вдруг до ушей сидевших в шатре донесся шум. Они умолкли, повернувшись к входу. Слепой на один глаз татарин, стоявший на страже, стремительно просунул голову в отверстие и, не испросив разрешения, прошипел:

– Гордость гвардии высокого султана, храбрейший воин Турции Ахмет-бей убит возле Днестра!.. Вернулся разведчик Селим…

– Селима ко мне!.. – с трудом выдавил Мухамед Гирей, чувствуя, как из его рук ускользает Крымское ханство.

Селим поджидал возле шатра. Ни переодеться, ни привести себя в порядок после такой рискованной разведки он не имел времени. За эти несколько дней он похудел, как после тяжелой болезни. Большой, с горбинкой нос, похожий на клюв хищника, как будто изогнулся еще сильнее. Заросшее лицо, взлохмаченные усы, глубоко запавшие, черные, словно налитые кровью глаза говорили каждому, что этот раб недаром ест хлеб с султанского стола.

Его втолкнули в шатер. От этого толчка грек зашатался и, мягко упав на колени, пополз по ковру. Прикладывая правую руку то к сердцу, то к челу, Селим чуть ли не до земли склонил свою голову в почтительном поклоне.

– Великий батырь, гордость мужественного Крыма! Разреши… – низким охрипшим басом обратился Селим к Мухамеду Гирею.

– Разрешаю, говори об Ахмет-бее… – перебил его хозяин шатра, опершись локтем на саблю.

Ему нравилось, что этот верный раб, омусульманенный грек, и в таком положении не растерялся, не утратил достоинства воина, искусно придерживая левой рукой кривую турецкую саблю.

– Гордость гвардии его милости султана Ахмет-бей… лежал убитым на дороге за Могилев-Подольском… За двести пиастров его прах перенесли к кургану в лесу и предали земле, ло иллах илалла… – тяжело вздохнув, закончил Селим свое печальное сообщение.

– Ла иллах ил аллаг… – будто поправляя грека, повторил Искандер-бей вступительную сунну из Корана, молясь за упокой души погибшего. Как и все присутствующие, он провел ладонями по лицу.

Только теперь Селим поднялся на ноги и выпрямился так, что захрустели кости его стройного, занемевшего в поклоне тела. Он стоял, ожидая вопросов или приказаний…

– Как и где ты наскочил на след? Кто из неверных собак посмел поднять руку на правоверного? Рассказывай все, что видел, о чем узнал… За хорошую службу получишь награду, назначаю тебя старшим разведчиком, – торопливо произнес Мухамед Гирей, словно боялся, что Искандер-бей поведет допрос в ином направлении.

Селим еще выше поднял голову, будто целился своим горбатым носом в будущего властелина Крыма. А тот стоял, расправив грудь, ожидая ответа подчиненного.

– Под Паволочью, где произошел бой Ахмет-бея с казаками…

– Ты видел во время боя казаков, а не жолнеров гетмана Жолкевского? – грозно перебил Мухамед Гирей разведчика, шагнув к нему со свирепым видом.

Что сие значит – знал каждый аскер[68]68
  солдат (турецк.)


[Закрыть] их войска. Ничего хорошего не жди от рассвирепевшего Мухамеда Гирея.

– Ни тех, ни других я уже не увидел на месте боя, наша мудрость и повелитель… Я только расспрашивал у людей, прикинувшись мирным путником. А местные… мужики, а может, и казаки… Они недовольны своеволием жолнеров, да-да. Вероятнее всего, что именно Жолкевский наскочил близ Паволочи на отряд светлейшего нашего батыря…

– Ахмет-бея…

– Разумеется: на отряд гвардейцев Ахмет-бея. Наш арслан[69]69
  лев (турецк.)


[Закрыть], гордость султанской гвардии, прорвался из окружения врага и с остатками храбрых синопцев вышел к Днестру. Они, наверное, возвращались сюда, когда по пути встретили обоз львовских купцов. Очевидцы из числа неверных видели на дороге и в лесу следы побоища, но кто на кого напал – божились, что не знают. Видел несколько десятков трупов правоверных, а в лесу трупы гяуров…

– Ахмет-бей?..

– Неверные рассказывали, что в тот лес бежали купцы. Синопцы, естественно, не разрешили им бежать… Женщину, юркого мальчишку и нескольких мужчин, взятых в ясырь, синопцы уже заарканили, как вдруг словно с неба или из ада налетел вооруженный отряд… Среди них был известный мне Горленко из Чигиринского староства и какой-то Силантий, гяур из русских…

– Из Чигиринского староства? Так это же и есть королевские вооруженные силы Речи Посполитой!.. Ну вот вам и доказательство, светлый разум и глаза Высокого Порога уважаемый Искандер-бей! – Мухамед Гирей вдруг почувствовал себя победителем. Он выдернул саблю из ножен и взмахнул ею так, что казалось, искры посыпались. – Вооруженные отряды Чигиринского староства преследовали отважного Ахмет-бея вплоть до турецкой границы! Король подписывает соглашения с султаном, а его гетманы ловят по дорогам и убивают правоверных, удовлетворяя звериную жажду мщения гяуров…

Обескураженный чауш повернулся к Селиму и спросил:

– Это правда, что известный тебе Горленко служит в коронных войсках Чигиринского староства? Ты можешь доказать, что этот королевский воин Речи Посполитой уничтожал правоверных на турецкой границе?..

– Пусть на это будет воля нашего вождя, ясного солнышка Крыма, нашего мужественного повелителя… Неверный, говорю же вам, побожился на кресте, глядя на солнце, что буланый конь Ахмет-бея, родной брат султанского араба, был привязан к мажаре, на которой ехали раненые чигиринцы. А я хорошо знаю обычаи… этого края – конь убитого врага становится собственностью победителя. Наверное, тот раненый гяур, убийца правоверного батыря, и был владельцем трофея… жолнер или реестровый казак, – возможно, шляхтич, который командовал чигиринцами. Не будет же сам Жолкевский водить небольшие отряды.

– Кровь за кровь! – провозгласил после минуты напряженного молчания окончательно овладевший собой Мухамед Гирей.

Посмотрел на вытянувшегося Селима и снова поднял саблю, словно шел в бой. Селим в тот же миг вытащил и свой палаш.

– Кровь за кровь! – как эхо, один за другим произнесли присутствующие.

Мухамед Гирей подошел к Селиму, вытянув клинок в сторону Днестра, приказал:

– На рассвете выедешь в казацкой одежде в Белую Церковь и в Чигирин. Будешь находиться среди казаков и жолнеров до тех пор, покуда не разведаешь, кто убийца правоверного, кому достался буланый конь. Ври им, как можешь, клянись, чем хочешь, что ты снова возвращаешься к казакам, если понадобится, даже примешь веру гяуров… Но непременно узнай, кто он, где живет… и мне лично сообщи об этом. Надо до единого уничтожить род этого убийцы! Как смел поднять од руку на моего названого брата?.. Кровь за кровь!..

Часть седьмая
«Дай мне совет, мама…»

1

 
…Порадь мэни, маты, дэ щастя шукаты?
Най витры попутни вэдуть у той край.
Чы маю женытысь, чы йты воюваты?..
Порадь мэни, маты, розраду ми дай!..
 

Не выходила из головы у Богдана песня, которую по дороге пел Максим. Он, собственно, и не пел ее, а мурлыкал, словно вдумываясь в ее смысл, не заботясь о мелодии. Раненый Богдан, лежа на возу, прислушивался: а что же дальше будет – посоветовала ли мать, подули ли попутные ветры? Кривонос так и не доводил песню до конца. Обрывал на высокой ноте: «розра-аду ми да-ай!..» – и умолкал, пока снова у него не появлялось желание петь. Хотелось спросить у него, чем же кончается песня.

Мажара раскачивалась на неровной дороге, поскрипывали колеса, клонило ко сну, но и во сне песнь Кривоноса мерещилась впечатлительному Богдану-Зиновию. Он порой и сам в одиночестве пел, играл на лютне, прислушивался к пению Мелашки, аккомпанировал ей. А эта песня Кривоноса трогала своим мудрым содержанием, укрепляла в поисках жизненных дорог… Посоветуй, посоветуй, матушка…

Но Максим был неразговорчив, у такого не многое узнаешь. Насупив брови, он всю дорогу ехал, углубившись в свои мысли. Его пение тоже было выражением напряженной душевной жизни. Уже по тому, как пришлись по душе Максиму слова этой песни, Богдан мог судить о настроении своего старшего побратима. Ему все стало ясным: и скупость Кривоноса на слова, и проклятья врагу, имени которого он не называл, и даже следы оспы на лице – все это складывалось воедино.

Впервые Максим стал браниться, когда Мусий Горленко рассказал о жестокости шляхты, о смерти невинного Галайды на колу в Звенигородке. Вторично Максим выругался, когда Иван Ганджа вспомнил о том, как он бескорыстно оказал услугу Потоцкому, за что его потом шляхта чуть не лишила жизни.

Богдан уже понял, в ком видит своего смертельного врага Максим, и огорчился. Разве можно жить на свете, когда душа переполнена ядом, когда сердце горит ненавистью? Богдан не думал о неисчислимых страданиях людей, о горе, которое за свой долгий век причинил украинскому народу прославленный седой гетман Станислав Жолкевский. Юноша не мог простить ему убийства Наливайко, но уважал в нем Храброго и талантливого воина и человека, покровительствовавшего семье Хмельницких. А Жолкевский после короля является первым шляхтичем Речи Посполитой!

Хмелевский, да и Андрей Мокрский – тоже шляхтичи. Могут же и среди шляхтичей быть люди с добрым сердцем, заслуживающие уважения! Вон отец уже сколько лет хлопочет о восстановлении шляхетства Хмельницких с гербом «Абданк», затерявшимся в сложных, счастливых и несчастливых судьбах их рода. Может быть, уже восстановил?..

Знает ли и что думает об этом Максим? Спросить бы у Мусия, ведь он старший в их отряде. Ганджа и Базилий тоже остались в отряде. Отмену приговора они рассматривали как попытку магистрата заманить их во Львов. А им не хотелось снова попасть в руки магистратского правосудия.

Путь их длился недолго.

В Киеве, благодаря неустанным заботам Максима, раненого Богдана приняли в госпиталь при школе Богоявленского братства, что на Подоле, и поместили в одну из самых светлых, уютных палат. Ректор школы братства, настоятель Воскресенской церкви Нов Борецкий, оказался знакомым Богдана по Львову. Учительствуя в школе львовских братчиков, он встречался с любознательным юношей во время бесед у преподобного Кирилла Лукариса. Борецкий сразу узнал Богдана и тепло принял его. Монахи братства разными бальзамами лечили раны Богдана. Мелашка целыми днями просиживала в палате, подавая ему еду, развлекая больного.

Максим три дня подряд навещал Богдана, беспокоясь о его здоровье. Он позаботился также и о Богуне и Мартынке, поместил их в кельях Печерской лавры, подальше от всевидящего ока королевских держиморд. Перед отъездом из Киева он забежал попрощаться с Богданом, обещая ему вскоре возвратиться с новостями. Он собирался выехать вместе с переяславцами, направляясь на Низ и к Сагайдачному в Терехтемиров.

– Дела, брат Богданко! Живем не горюем: в родной стране озираемся да на саблю опираемся… Поправляйся, а я вскоре наведаюсь к тебе, – поцеловал он в лоб лежавшего в кровати Богдана и ушел.