Текст книги "Хмельницкий. Книга первая"

6

Богдан, охваченный тревогой и приятными воспоминаниями, грустя и радуясь одновременно, ехал вместе с казаками чигиринской сотни отца. Они направлялись по наказу старосты, кажется, не то в Бар, не то в Замостье, – Богдану было все равно. Перед его глазами стояло пылающее лицо Ганнуси, обрадовавшейся встрече с ним. На устах юноши и в его сердце еще горел горячий поцелуй, которым она наградила его на улице в присутствии старшего брата.

– Не годится, Зиновий, перед боем терзать себя всякими мыслями. Выбрось все это из головы, – прервал размышления сына командир отряда.

– А кому известно, батя, будет ли бой? Пока что бродим по Подольщине не одну неделю да нагоняем страх на людей.

– Посеяли густо, а что пожнем – увидим.

– Мудро сказано, батя. Что посеяли, кто сеятель?

– Война, говорила мать, прощаясь в Чигирине. Войну посеяли, Зиновий…

Отец любил сына и принимал близко к сердцу все его переживания. Вздохи Богдана и его задумчивость не ускользнули от внимания подстаросты. Он догадывался, что эти вздохи вызваны встречей с пылкой переяславской молодицей, смело выразившей свои чувства. Дочь покойного купца безжалостно ранила парня в самое сердце. А ведь она замужняя, ждет ребенка… И вздохнул, переживая печаль сына, как свое горе.

– Вот, боже праведный, чуть было не забыл. На днях заходил ко мне слуга Острожского. Срочно разыскивал тебя. Хотел передать что-то важное.

– От Стасика Хмелевского?

– Не сказал. А Хмелевские, очевидно, уже выехали из Острога. У него, говорит, есть срочное дело к молодому пану Хмельницкому. Может быть, Зиновий, заглянул: бы к нему? Я в Острог заезжать не буду, чтобы не терять времени. Надо будет еще заскочить в Замостье. А тебе сейчас можно было бы и в Острог заехать. Задерживаться там не следует, а все-таки рассеешься немного. Слугу князя Острожского Назаром зовут. Так, говорит, его все дворовые называют.

– Так я заеду туда, батя. Наверное, Стась оставил о себе какую-нибудь весточку, а может быть, и сам…

Последних слов уже не слышал подстароста, он только махнул рукой вслед сыну, словно благословлял его. Богдан пришпорил коня, поскакав вдоль Горыни туда, где из-за перелеска виднелись кресты высокой замковой колокольни, которую самая младшая невестка старого князя решила перестроить в костельную башню.

Воспоминания об этом вызвали у Богдана чувство горечи. В костел перестраивают святыню, в которой старый Острожский впервые на украинском языке провозгласил святое письмо, приобщив к нему широкие круги украинского народа… Позорят насиженное гнездо украинского просветителя Острожского. И никакой управы на них нет. Из самого Рима устремляются сюда посланцы папы, которые приносят в бывшую святыню распятия, служащие иезуитам для уничтожения не только веры, но и нашего народа…

Прибыв в имение Острожских, надо будет объяснить княжне-иезуитке причину своего приезда. Да и допустят ли его в замок преподобные ксендзы, пытающиеся окатоличить острожских жителей, старательные наследники Лойолы, свившие себе здесь иезуитское логово.

– Каждый воин, приехавший с юга, считается там презренным схизматиком… – на прощание предупредил отец.

Богдан остановился возле старой корчмы, прозванной «Наливайковской» и стоявшей вдали от главного въезда в замок Острожских. Несколько горожан посторонились, пропуская утомленного дорогой воина к корчме.

– Нет ли среди вас княжеских слуг? – обратился к ним Богдан.

Соскочив с коня, он стал разминать отекшие от долгой езды ноги и, казалось, уже забыл о своем вопросе.

Люди удивленно переглянулись между собой. Все они были княжеские.

– По выговору слышно, что казак из местных? – тоже не торопились они отвечать на его вопрос.

– Из местных, люди добрые, из местных. Я львовчанин. Слышали мы, что пани Острожская похвально защищает веру старого князя от римских прелатов…

Люди захохотали.

– Пан казак большой шутник, ха-ха-ха!

– Защищает… ее-то не уберегли. А дочь бедняжка…

– Как это не уберегли? От кого? Что с дочерью случилось? Ведь сказывают, что паненка не может жаловаться на родителей за свою красоту. Не веры остерегаться ей следует, а файных ухажеров.

– Разве убережешься от них в таком возрасте…

– Да не об этом речь… Мне нужно повидаться с одним слугой, Назаром прозывается. Не помог ли бы мне кто-нибудь из вас разыскать его?

– Назар, слуга княжны? Он недавно проходил тут. Хлопот у них с молодой…

– Пойди, Хтодя, позови парня. Они тебе доверяют. Скажешь, у казака к нему дело есть… Он у них свой человек, – сдержанным тоном объяснил один из посполитых, когда Хтодя побежал стремглав звать Назара.

А Богдан уже находился в плену новых чувств. Присматриваясь к этим приветливым людям, он старался угадать их думы, настроения. Ведь по их лицам видно, что они чем-то сильно озабочены. И в то же время, так охотно и искренне взялись помочь ему, незнакомому воину!

А в это время из ворот княжеского замка вышли двое. Хтодя едва успевал за молодым господским слугой, здоровым, широкоплечим парнем, без шапки, с белокурыми подстриженными волосами, с такими же шелковистыми усами и бородой. Клетчатый шерстяной пояс опоясывал его гибкий стан. Он окинул быстрым взглядом людей, окруживших прибывшего статного казака.

– Пан казак посылали за мной? Я Назар, слуга почтенной пани Анны-Алоизы, княжны Острожской.

Богдан стремительно шагнул навстречу, даже протянул руку, но, опомнившись, тотчас опустил ее.

– Мне говорили, что молодой человек Назар… – Богдан подбирал слова, чтобы расположить к себе юношу.

– Не из Чигирина ли приехал пан казак? – осторожно спросил слуга.

– Из Чигирина. Богданом Хмельницким называюсь, дружище. Мой отец, чигиринский подстароста, говорил…

– Да, я просил пана подстаросту… Лучше нам отойти в сторону, уважаемый пан казак. Я должен передать вам весточку от одного пана с Подольщины, Максимом зовут его, файный казак… и разбитной…

– Это верно. Максим Кривонос заслуживает похвалы пана Назара, – заметил Богдан.

– Заслуживает, заслуживает, это правда. Так прошу выслушать меня, пан Богдан. Вы, значит, из Чигирина едете?

– Да, да, Богдан, сын Михайла Хмельницкого, из Чигирина. Говори, брат, что передавал атаман?

Слуга из предосторожности огляделся, не подслушивает ли кто, и сказал:

– Турка на Сечи еще до сих пор нет. Сказал, однако: есть, мол, сведения от Буяра какого-то.

– От Баяра, – спокойно поправил его Богдан.

– Так, прошу, от Баяра, что тот неверный жив, находится на турецкой земле, скрывается от султанского суда в лесах… Еще просил передать такое, что мне и вовсе не понять.

– Мой Назрулла в опасности… – тихо произнес Богдан.

– Да, да, так и называл пан Максим того неверного – Назрулла.

– Ну…

– Известно, говорят, стадо, что Мухамед Гирей из Крыма как-то сумел переотправить в Добруджу около десятка девушек-невольниц, приготовленных им для султана в подарок… А пан Максим отправился в Галич, к лисовчикам. Гоняются за ним коронные паны. Только пан польный, Станислав Конецпольский, не позволил своим гусарам преследовать пана Максима, за что тот и просил поблагодарить его.

– Это все? Больше ничего не передавал мне пан Кривонос?

– Все, прошу. Ну, потом рассказал о Черной Раде в Сечи, но это уже – для нас. Будто бы казаки избрали гетманом Якова Бородавку. Потом еще… попрощался и добавил: теперь примкну к полку Лисовского и попробуем с братьями поляками и чехами сначала навести порядок в Чехии, а потом уже и на родную землю вернемся саблей доказывать свою невиновность, потому что только оружием и можно добиться у шляхты правды… Да и поехал на ночь глядя на запад…

– Уехал на запад? Скрывался здесь или поджидал своих друзей-соратников?

Слуга многозначительно улыбнулся. Потом на ухо Богдану сказал:

– Скрывался и поджидал… Молодую княжну своей силой очаровывал да уговаривал ее отказаться от веры иезуитов. Порой даже в покоях княжны наедине долго задерживался…

– Максим? Ну, брат, удивил, молодец побратим! И уговорил княжну?

– Об этом… не знаю. Горничные втихомолку посмеиваются. Иезуиты забеспокоились, срочно решили выдать ее замуж. Кажется, за старого гетмана Ходкевича…

– Почему же так поспешно?

– Ниц тего не вем… Старый гетман обещал отцам-иезуитам, что он даже ногой не ступит в покои своей жены.

– Даже так? – полюбопытствовал Богдан, смущаясь и в то же время гордясь своим старым другом.

Вскоре он уже ехал по следам отцовского отряда.

7

Так называемые «молдавские дела» всю жизнь не давали покоя Жолкевскому, мутили душу. Молдавию нужно было оторвать от турок, присоединить к великой Польше, поделить ее на воеводства Потоцких, Вишневецких, Корецких. А турецкие султаны были уверены, что молдавские хозяева все-таки примут ислам, как это собирался сделать бесславной памяти воевода Стефан VIII, и отдадут страну в безраздельное владение дивану.

И Жолкевскому не раз приходилось сажать верных Короне польских воевод на престол Молдавии, всегда неспокойный, словно временно потухший вулкан…

Угрожающие вести из Турции беспокоили старого гетмана, но он отмахивался от них, ругаясь по-солдатски:

– В государстве, пся крев, не в собственном доме: одним наказом челядникам дела не поправишь! Сенаторы с королем стоят на своем, а у султана свои кондиции. А нех там, цоколвек бендзе, то бендзе!..[109]109
  Что будет, то будет!.. (польск.)


[Закрыть]

И он решил заехать в Замостье, чтобы встретиться там со своими друзьями и отметить вторую годовщину своего коронного канцлерства. А заодно и попрощаться перед отъездом в Бар, в войско. Будет война с турками или нет, но он должен возглавить, хотя и слабую на этот раз, армию Речи Посполитой. Это решение – свое и короля – он уже давно обнародовал. Наверное, и Искандер-паша узнает о том, что старый воин Станислав Жолкевский стал во главе вооруженных сил Польши. Великий визирь может заколебаться и не пойти дальше Ясс…

В Замостье, в покоях киевского воеводы Томаша Замойского, и был устроен этот семейный праздник в честь старого кровного друга рода Замойских, коронного канцлера Станислава Жолкевского. Он прибыл в Замостье почти последним из гостей, приглашенных на это торжество. Чудесная летняя погода, избранное шляхетское общество подняли настроение великого гетмана. Ведь кроме таких высоких гостей, как молодой польный гетман Станислав Конецпольский, на торжество приехали и старые друзья, и родственники: Ян Данилович прибыл сюда вместе с Якубом Собеским прямо из-под Смоленска, где расположены войска королевича. Из Белой Церкви – пан Стефан Хмелевский; воевода Струсь из Волыни, Казановский… Многих из них вызвали уже из Бара, куда стягивалось ополчение. Из Олеска приехала любимая дочь канцлера Софья, почему-то не со старшей, слишком богомольной дочерью, а с младшей – двенадцатилетней Доротеей, которую охотно вывозила в свет. Приятным сюрпризом для пана Станислава было и приглашение на это торжество его бывшего доверенного слуги Михайла Хмельницкого с сыном…

Жолкевский долго прогуливался с чигиринским подстаростой по дорожкам роскошного сада покойного Яна, разбитого английскими садовниками. Под ногами приятно похрустывал желтый песок, по случаю такого торжества привезенный с берега моря у Гдыни. К удивлению Хмельницкого, пан Станислав интересовался не столько делами подстароства, сколько его семьей. Счастлив ли его бывший слуга с переяславской казачкой?..

– Я-то хотел было женить пана Михайла на великопольской шляхтянке, если бы он не поторопился тогда… Будем откровенны, пан Михайло, ведь теперь мы уже в годах. Вы так напугали родителей своим, пускай и невинным, ухаживанием за нашей цуречкой Софьей… что должен, должен был поторопиться с вашей женитьбой в Переяславе, – еще более чем обычно прихрамывая на раненую ногу, сказал гетман.

– Благодарю за ласку, вашмость…

– Станислав, прошу, – перебил он Хмельницкого, разрешая ему обращаться запросто.

– Пан Станислав, все счастье наше в сыне… А, прошу пана, что касается цуречки вашмости пана, страх хотя и был преждевременный, будем откровенны. Это дела давно минувших дней…

– Да, да, давно минувших дней. Знаю, все знаю. Пани Софья Данилович рассказала отцу о достойном шляхетском поведении пана Михайла в корсунском доме… Напрасно пан так смущается. Ведь это давно минувшие дела. А сына вашего, как бог свят, люблю всей душой! Ладным молодым человеком вырос он, воспитанный панами иезуитами. Хочу определить его подпоручиком в полк королевских гусар, в польское войско. Пан Конецпольский уже знает об этом…

– Но ведь война с турками, вашмость, – напомнил Хмельницкий.

– Уверен, что до военных столкновений с турками дело не дойдет, это всего лишь торг. Искандер-паша умный человек и является моим личным корреспондентом, переписывается со мной. Думаю, что этот торг не приведет к войне, Езус и Мария этого не допустят, хе-хе-хе…

Старый канцлер и его бывший доверенный слуга еще долго вели приятную беседу, вспоминая далекое прошлое, волнующее обоих, покуда их не нашла пани Софья в сопровождении хозяйки дома и Богдана, который шел, ведя за руку рослую тоненькую Доротею.

…В большом зале, начиная торжественный обед, первый тост провозгласил Якуб Собеский, рядом с которым справа сидела пани Софья, а слева – ее дочь. Старый гетман нарочно сел рядом с Софьей, чтобы его не опередил Хмельницкий, которого он посадил рядом с собой справа, показывая, как нужен ему на старости лет такой преданный, доверенный слуга. Видя расположение канцлера к своему бывшему слуге, и пани Замойская, желая угодить старику, села между мужем и молодым, полным сил и энергии Зиновием-Богданом Хмельницким.

– Виват великому барду и носителю славы отечества нашего, пану Станиславу, возглавляющему вооруженные силы и шляхту Речи Посполитой! Мы росли его учениками, искренне преданными его друзьями, разделяя с ним радости побед и горечь поражений! Виват!..

– Виват, виват!.. – поддержали гости, сидевшие за длинным столом.

Зазвенели хрустальные бокалы с десятилетним венгерским токаем. Гости пили стоя, взирая пристально на седого гетмана, по морщинистым щекам которого скатывались старческие слезы радости.

«Старость уже властно наложила свою печать на гетмана!» – подумал Хмельницкий, наблюдая за Жолкевским.

Второй тост произнес польный гетман. Он, заикаясь, пожелал вооруженным силам Короны полной победы, которая…

– …так н-нужна для мирной жизни великой шляхетской державы!

После третьего тоста, произнесенного князем Самойлом Корецким, который предложил уничтожить украинское казачество, за столом разгорелись жаркие споры. Корецкий считал, что все беды Польши происходят исключительно оттого, что казаки не только сами не подчиняются шляхетским законам, но еще и служат дурным примером для хлопов и разных польских лайдаков. Он вспомнил и о Лисовском, который, возглавив полки прекрасной конницы, состоявшей сплошь из лайдаков польских, по примеру казаков поступил сейчас на службу к чехам, защищая их от Бетлена Габора, султанского вассала.

– Не по наущению ли Бетлена Габора турецкий султан, обозленный казацкими нападениями с моря, направил на нашу землю Искандер-пашу с огромнейшей армией, угрожая нашей отчизне! Только уничтожив казацкое кубло, отозвав отряд Лисовского, Речь Посполитая задобрила бы могущественную турецкую державу!.. – воскликнул Корецкий.

Гости зашумели – кто одобрял, а кто и осуждал такие крайние меры, предложенные князем. А Богдан вдруг вскочил с места, и только спокойный голос хозяйки дома заставил его вспомнить о вежливости гостя, о шляхетском окружении. Он сдержался и сел. Но порыв Богдана заметил пан Хмелевский, сидевший напротив него, рядом с Корецким. То ли он хотел успокоить молодого друга своего сына, чувствовавшего себя чужим среди высокопоставленной знати, то ли почувствовал, что здесь у него есть единомышленники, – Хмелевский поднялся после тоста князя, не пригубив бокала, выражая этим свое несогласие с Корецким и его сторонниками. Какое-то время он пережидал шум, постепенно затихавший под пристальным взглядом канцлера Жолкевского.

– Неуместная, прошу панство, а вернее – преступная мысль врагов всепольского объединения народа, к сожалению, прозвучала и на этой торжественной встрече с нашим прославленным победами мужем, паном Станиславом! Говорю только СТАНИСЛАВОМ с больших букв, ибо так его величает вся польская общественность…

– В чем же, прошу пана, преступность моей мысли? – спросил недовольный Корецкий.

– Ваша милость пан князь, наверное, не совсем ясно представляет себе нынешнее положение Речи Посполитой, в каком она оказалась из-за недальновидной политики уважаемейших в стране панов шляхтичей. Шведская династия все еще угрожает войной на северо-западе, в Ливонии. На севере до сих пор продолжается война с Москвой, а сейчас еще назревает столкновение с турками, которые развязали себе руки, заключив мирный договор с персами, и с огромной, сильнейшей армадой подошли к границам нашей отчизны. Разве не ясно, какая угроза нависла над нашей страной, прошу панов? – Хмелевский умолк.

И за столом воцарилась мертвая тишина. Все знали, что главного-то еще не сказал смелый региментар, прибывший поздравить канцлера.

– Сейчас… о преступных мыслях, прошу панство…

– Просим, просим!.. – раздались отдельные женские голоса.

– Хочу сказать о страстном желании некоторых недальновидных высокопоставленных панов уничтожить украинское казачество. Только неумный или нерачительный хозяин подрубает опору, на которой стоит сам и которая поддерживает мир в стране! Уничтожить казаков, уничтожить самых храбрых воинов в Европе, это непатриотично, прошу панство, бесхозяйственно, да и… невозможно. Непатриотично потому, что тем самым мы собственными руками уничтожили бы наиболее страшного для наших кровных врагов – турок – неприятеля, уничтожили бы христиан, чего так добиваются неверные. Нерачительно потому, что на границе вместо казаков у нас будут соседями турки и татары. А лучше ли это для нашей страны? Да и невозможно их уничтожить, потому что они представляют собой значительную вооруженную силу! Еще король Стефан Баторий пытался уничтожить казаков, но вынужден был повременить, отложить осуществление своего намерения. А казаков тогда было значительно меньше, чем теперь. Вот и прошу самим судить, направлены ли против отчизны мысли, здесь прозвучавшие, или нет? Ведь после сегодняшнего торжества наш дорогой гость, любимец наших войск, отбывает в Бар не на увеселительную прогулку!..

8

Широко распространяемые слухи о том, что ополчение Речи Посполитой возглавит самый опытный воин Европы – Станислав Жолкевский, не повлияли на Искандер-пашу. Казалось, это даже подтолкнуло его, и армада турок, ногайцев, буджаков, мультян и крымчаков двинулась из-под Ясс навстречу полякам.

Жолкевский мог бы остановиться где-нибудь на Днестре, сохраняя осмотрительность в защите молдавского господаря Грациано. Ведь Польской Короне угрожала катастрофа. Об этом настойчиво предупреждал региментар украинской пограничной полосы Стефан Хмелевский.

– Осмотрительность, прошу, вашмость вельможный пан гетман, сейчас уже не то слово. Об осмотрительности теперь поздно говорить. Для наших войск Днестр является не только границей отчизны, но и естественным рубежом, на котором даже с таким немногочисленным войском, как наше, руководимым вашмостью, можно было бы задержать продвижение Искандер-паши в глубь страны.

– Я должен сдержать слово, данное господарю Грациано, уважаемый пан региментар. Да к тому же и двадцать пять тысяч его войск пригодятся нам, чтобы туркам не казалось слишком слабым войско, возглавляемое Жолкевским… – как-то высокомерно ответил старый гетман.

Хмелевскому показалось, что этим ответом канцлер хотел скорее убедить себя, рассеять собственные сомнения, нежели возразить региментару, которого издавна уважал.

Войска катастрофически сближались. Семнадцатого сентября на заре гетман Жолкевский снова пожалел о том, что нет у него под рукой Петра Сагайдачного с его храбрыми казаками, которых можно было бы направить на левый фланг армии Искандер-паши и тем сдержать стремительное продвижение противника. Глубокое раскаяние терзало его сердце, но гордость не позволяла признаться в своем просчете.

Под вечер того же дня польный гетман Конецпольский прискакал к канцлеру, сидевшему уже не в карете, а на коне, в окружении боевого военачальника наемных рейтар Денгофа и прославленного воина Струся, который возглавил охочекомонное войско, составившееся из отрядов, что прибыли из всех староста. Появление Конецпольского обрадовало старика, теперь уже с тревогой подумавшего о встрече с турецкими войсками.

– Так кстати приехал, уважаемый пан гетман! – воскликнул Жолкевский, поворачивая тяжелого коня навстречу Конецпольскому.

– Получил н-наказ вашмости срочно прибыть сюда, – ответил Конецпольский, несколько утомленный быстрой ездой.

– Как там пан Грациано с его войском? – спрашивал гетман, торопясь решить самую сложную задачу предстоящего боя.

– Грациано я не в-видел с позавчерашнего дня, п-прошу, вашмость. А его п-полковник, находящийся при мне для связи, не склонен к ре-ешительной схватке…

– Пан Станислав сейчас тоже не склонен к этому, прошу пана… – оборвал Жолкевский. – Полки молдавского господаря нужно этой ночью рассредоточить, распределить равными частями между панами Фаренбахом, Потоцким и самим господарем Молдавии.

– Они могут но по-ослушаться, вашмость…

– Наказывать непослушных! – снова перебил Жолкевский.

– Стоит ли сейчас наказывать, вашмость? – взволнованно спросил Балабан, возглавлявший отряды западных польских староста.

– А как думает пан Стефан? – обратился Жолкевский к Хмелевскому, который подошел в эту минуту и с беспокойством посмотрел на Конецпольского, когда тот напомнил о возможном противодействии молдавских войск.

– На войне как на войне, уважаемые панове, боем должен управлять один человек, и к тому же самый опытный… – после некоторого раздумья произнес Хмелевский. – Выражать протест или нежелание могут не жолнеры молдавского войска, а их старшие, прошу… Но есть ли у нас сейчас время формировать молдавские полки под другим командованием… Дозорные доносят, что войска Искандер-паши продвигаются с такой быстротой, что к утру передовые полки ногайских татар будут на Цецорской равнине. Может быть, стоит подумать об отступлении наших войск к Днестру…

– Что? Пан региментар помешан на украинской стратегии? – резко возразил Жолкевский. Но тут же и осекся. – Пан Стефан прав, когда говорит, что нужно иметь крепкую позицию на Днестре. Ему и поручим позаботиться об этом.

– Но ведь регимент находится на самой передовой линии левого фланга, вашмость, – ответил Хмелевский.

– Пан Самойло Корецкий займет ваши позиции… Об отступлении войск Речи Посполитой, мои славные рыцари, не может быть и речи! Пан Конецпольский будет действовать на правом нашем фланге, вместе с панами Казановским, Грациано и Потоцким. Эта диспозиция остается на ближайшие сутки, уважаемые паны. А сейчас – к войскам.