Текст книги "Морские истории"

Часть 11
До сих пор мне снятся по ночам буруны, разбивающиеся о его берега

Я проснулся перед рассветом, среди свиста ветра и шума волн, от очень неприятного и опасного звука. Несколько секунд лежал, прислушиваясь. Яхта качалась, мачта описывала дугу среди звёзд, ветер гудел на разные голоса среди снастей, скрипел, качаясь, гик… всё это было неудобно, шумно, но не страшно. Грохот прибоя раздавался совсем рядом, вот это уже тревожило. Вылетая на кокпит, услышал, как звук повторился: негромко звякнула якорная цепь. На якорной стоянке цепь натянута ветром, волнами и течением, звенеть она может только если что-то толкает её снаружи, или если не держит якорь. Осматриваюсь из кокпита в бледном свете заходящей луны: два катамарана, рядом с которыми мы становились, маячат впереди, а за кормой, уже недалеко, морская зыбь встаёт валами и рушится на невидимые камни. Так и есть, якорь не держит, нас тащит на рифы.

Аврально бужу Егора, объясняю ситуацию. Он кивает головой, выбирается в кокпит на автопилоте, спотыкаясь о канаты и медленно просыпаясь. Я завожу двигатель, включаю якорную лебёдку и готовлюсь дать ход. Якорь перезавели весьма спокойно, цепь вытравили на все пятьдесят метров, только один раз пришлось её распутывать: предыдущие чартерщики не укладывали её как надо, результат – «борода» весом килограмм в тридцать. Даже не пересекли ничьей якорной цепи. Проверив всё, пошли досыпать. Больше на яхте не проснулся никто, так и спали, в свисте ветра, грохоте цепи, бурчании дизеля и прочих звуках.

С утра пораньше выспавшиеся дети потянули нас на прогулку по острову. Вчера у нас было время только на маяк, а чудесная коралловая бухта и дикие скалы северо-запада остались неисследованными. Договариваемся, что гуляем до половины десятого утра: мне очень не нравится всё усиливающийся ветер. И я не хочу застрять здесь еще на одну беспокойную ночь.

Возьмите самый мелкий белый песок, которым наполняют часы. Насыпьте им полумесяц лагуны. Обрамите его снаружи густо зарослями мангров и пальм, протопчите в чаще загадочные тропинки. Теперь украсьте лагуну по краям с юга – белоснежными обломками кораллов, с севера – угловатыми валунами и скалами разноцветно-тёмного базальта, Оставьте в скалах проходы, через которые пробиваются гигантские волны прибоя, и журчат солёные ручьи, поросшие на дне яркими актиниями. Добавьте естественных бассейнов со скальным дном, где вода невозможно прозрачная, горячая снизу, холодная сверху. Это – Кулебрита. Дети карабкались по скалам, находили цветные камушки в лагуне, примеряли на себя огромные раковины и никак не хотели возвращаться. Взрослые их понимали и сочувствовали.

Десять утра. Все вернулись на борт, дизель проверен, клапана закрыты, иллюминаторы и люки задраены, тузик закреплён. Вера поставила тесто для оладьев. Завести двигатель, включить рацию и оборудование. Поднять якорь! Курс на Сент-Томас!

Пока поднимаем якорь, пока выходим из лагуны, рация приносит тревожные вести. «Внимание, внимание! Виргинский пролив, Северный проход Кулебры – ветер 32–35 узлов, в порывах до сорока. К вечеру возможно усиление ветра. Прогулочным яхтам выход в море не рекомендуется. Повторяем…». Обогнули мыс, где сегодня утром лазили по скалам, довернулись – и открылся океан, весь до самого горизонта белый. Успел крикнуть в салон: «Всем держаться!», прибавить газу и еще довернуться – и первая волна с шипением рухнула на палубу.

Следующие четыре часа были непрерывной борьбой с волнами и ветром. Волны то скрывали от нас горизонт, то возносили как на горку, откуда мы в пене и брызгах съезжали вниз, к подножию новой волны. В салоне выскакивали из креплений чашки и блюдца, бедному тузику оторвало оба страховочных конца, Егор с Другом Семьи перезакрепляли его, цепляясь за снасти, а я уже готовился надеть страховочную сбрую и идти на пропадающий в волнах нос крепить якоря по-штормовому. Тучи мчались над нами, время от времени поливая дождём, радио сообщало об усилении ветра, над гаванью Сент-Томаса уходил в облака хобот твистера, водяного смерча. Мы выкачивали из гальюнов сочащуюся воду, перезадраивали текущий иллюминатор, я уворачивался от волн, идущих уже с двух направлений.

Оказавшись в тени острова Сент-Томас, решили поставить парус и идти вдоль берега искать стоянку. Грот решили поднять не полностью, оставив на втором рифе, иначе в такой ветер не выдержит мачта. Егор с Другом Семьи отрепетированно встали на палубу, потянули вверх грот – и обрывок второго рифа оказался у них в руках! А парус забрал ветер, выгнулся пузырём, потянул яхту влево с креном… больших трудов нам стоило спустить его обратно. Егор исследовал обрывок рифового конца: «Пап, это задолго до нас было. Смотри, обрыв не свежий, уже в пыли, в смазке…». Вот так вот неполный осмотр яхты чуть не привёл к беде.

Мы шли вдоль берега, оставляя по левому борту стоянки: оборудованные и дикие, защищённые и не очень, и ни одна из них нам не подходила. Проходим Внешний рейд у аэродрома: стоящие там яхты болтаются как клёцки в супе. Идём дальше, Водный остров: в защищённой лагуне столпилось, наверное, два десятка яхт. У выхода из лагуны дрейфует под ветром большой катамаран, попутно собирая якорные цепи близстоящих лодок; отдельные реплики шкиперов долетают даже до нас. В городской гавани – сплошной лес мачт, качающихся, как поле под ветром. Ну что ж, идём на свою стоянку в марину!

Еще через два часа мы становились на бочку в гавани, из которой начиналось наше мореплавание. На яхту жалко было смотреть: стёкла иллюминаторов мутные от соли, под тузиком мотаются обрывки страховочных концов, нос палубы в водорослях, кокпит весь завален верёвками: целыми и оторванными. А у меня уже настаёт отходняк, делать ничего не хочется. В кокпит выбирается выспавшаяся Сашка: «Пап, ты отдыхай, мы с мамой всё свернём!» Благодарно киваю, спускаюсь в салон, выключаю рацию… На камбузе в раковине стоит кастрюля, а в ней – лучшее в мире, размешанное качкой с невозможной тщательностью, тесто для оладьев.

Часть 12
Серебро в слитках и оружие всё ещё лежит там, где зарыл его Флинт

Мы сидим под навесом на веранде ирландского паба «Молли Малоне». В динамиках играет традиционная скрипочка, я пью утренний чай (как обычно у них, ирландцев, перестоявший). Да, в отличие от предыдущих наших анабазисов, заботами Веры, чайник и запас чая мы привезли с собой, и я от него а походе не отвык. Остальные взрослые члены экипажа смакуют кофе – растворимый местный горлодёр, в самый раз для суровых мореманов. Детки угощаются необыкновенно вкусным морсом из четырёх сортов фруктов: манго, папайи, гуайявы и еще чего-то. Егор собирается заказать такой же, но с ромом. Сегодня можно: через три часа ему улетать.

Мы сдали лодочку, прибранную и умытую, с чистой палубой и аккуратно свёрнутыми парусами, на руки ошеломлённому капитану Сэму. Он обошёл с нами всю яхту, потрогал иллюминаторы, провёл руками по тузику и, всё еще не веря своим глазам, спросил:

− А вы что, с Кулебры позавчера пришли?

− Ну да – кивнул я.

− Офигеть! – выдохнул он – Я, если честно, ожидал драмы: порванных парусов, потерянного тузика, что там еще?

− Два блюдца и чашка – сказал я, – И еще верёвки вот, перетёрлись, порвались…

− Офигеть! – повторил Сэм – Верёвки у них порвались…

Больше вопросов у него не было. Он посмотрел, как я заправляюсь (Вера на случай пролива держала наготове бутылку моющего средства), спросил, где мы учились парусному делу, загрузился в яхту и, уже заведя мотор, сказал:

− Ну, ты, это, заходи, если что… У нас тут пятидесятифутовик есть, катамаран, опять же…

Вот так и завершились наши карибские приключения. Оставалось только приехать в аэропорт, снова поодиночке, опять пройти таможню, доказав, что мы не верблюды и не замышляем терактов, и вернуться в дождливый апрель северо-востока.

«Неужели всё?» – спросит читатель – «А как же рассветные скалы Французского Рифа, как же бухта Рождества?»

Этот вопрос я себе тоже задал, за день до сдачи лодочки, и рано утром мы действительно туда сплавали. С севера бухта Рождества заперта скалой, между ней и берегами есть лишь два узких пролива. Пираты эту особенность рельефа знали и, бывало, убегали от погони, используя пролив и течения. Преследователи, идя за ними по прямой, садились на мель и частенько сами становились добычей. Мы прошли в бухту как положено морскому человеку, через пролив, под парусами. Владько с Егором были на носу вперёдсмотрящими, и я был спокоен.

Мы решили не спускать тузик и преодолеть сто метров до берега вплавь, все, даже Владька, не боящийся отныне глубины. Море наградило его за смелость видом огромного ската, плывущего в туманной синеве. Много было других встреч с морскими жителями: мы видели осьминога, притворившегося лангустом (высунул из-под камня щупальца как усы, и цвет изменил), наблюдали рыбок-чистильщиков. В обратный путь до яхты нас сопровождала свирепого вида барракуда с зубастой ухмылкой мафиози; сопровождавшие её по бокам рыбы-лоцманы напоминали своим полосатым нарядом и суетливостью шестёрок-адвокатов. Она описывала круги вокруг нашей плавучей компании до самого трапа, после чего ушла под киль. На яхте нас ожидали утренние оладьи и кулебрские манго, оказавшиеся до невозможности кислыми. Обратно шли тоже под парусом, на ошеломительных семи с половиной узлах, о которых бедный крейсер в жизни не мечтал.

Наша история о Кулебрах была бы неполной без сокровищ. Владька напрасно искал их на песчаном пляже и вдоль тропы на гору. Тем не менее, на острове они были и, наверное, есть до сих пор. Ожидая с Детками заселения в гостиницу (наш обратный рейс был на следующее утро), мы бродили вдоль магазинчиков в вестибюле, читая вывески и рекламу. Тут моё внимание привлёк броский плакат у витрины ювелирной лавочки. «РЕДЧАЙШИЙ ДРАГОЦЕННЫЙ КАМЕНЬ!» – утверждал плакат – «ТОЛЬКО ЗДЕСЬ!» Конечно же, камень был полудрагоценный, сродни уральскому лазуриту, но и правда найденный лишь среди местных вулканических пород. Отшлифованные камушки радовали глаз на диво чистыми морскими цветами. Я смотрел на них, смотрел – и вдруг вспомнил: жила точно такого же цвета проходила вдоль излома скалы почти над самым обрывом, в тех местах, где мы лазали! Что ж, если судьба вдруг закинет меня в те места (и желательно под парусом), я прихвачу молоток, зубило и отправлюсь в самом деле за сокровищами.

Послесловие

Приглашенные дрожали от испуга, а он заставлял их слушать его рассказы

Прошло больше месяца с окончания нашей поездки. С меня сошел уже красный карибский загар, Детки порастеряли и пораздарили кораллы, ракушки и прочие сувениры. Фотографии распечатаны и вклеены в альбом. Собака наша, оставленная у друзей на неделю, давно нас простила. Жизнь вошла в свою колею, ведь правда же? Но в неспешном течении жизни, как в песке кусочек янтаря, нет-нет, да и мелькнёт уголок того приключения.

Сашка теперь время от времени балует нас кулинарией. Пока дальше салата не уходит, но всё-таки.

Владька, избавившись от страха глубины, заметно посерьёзнел, а еще научился ждать.

Егор научился просыпаться без раскачки, сразу собранным. Начало было положено той ночью на якоре.

То тут, то там роли «малое дитя» – «взрослый дядя» трещат по швам, заменяясь другими. Иначе не выйдет: тот, кому доверился на ночной вахте, не будет носить детские штанишки, если сам того не хочет. И отношения выстраиваются другие, равные. Страшно? Отпускать дитятку одного, ответственного, в большой опасный мир? Отвечу честно: «Ещё как!» Но начало уже было положено, когда Сашка держала штурвал, когда Егор ставил парус, когда Владька бдел на носу. Для того мы и делаем что-то с детьми, все эти образования, воспитания и развития, чтобы они в одно прекрасное утро сами поставили парус и поплыли куда-то, уже за своими сокровищами. И то, как они его поставят, куда и зачем поплывут, сейчас ещё зависит от нас.

«По рыбам, по звёздам», или хроники одного несбывшегося перегона

Иногда так бывает…

Разбирая старые вещи и документы, находишь вдруг неказистый запечатанный конверт. Из любопытства открываешь его, читаешь письмо, которое когда-то давно не удосужился распечатать – и понимаешь, что, не сделав это тогда, ты упустил что-то важное, что-то, что могло изменить твою жизнь, к добру ли, к худу ли…

Иногда так бывает…

На рассвете, в заурядной гостинице заурядного города, выходя из утренней полудрёмы, вдруг с неожиданным озарением понимаешь, что события последних лет жизни тебе приснились, что груза ошибок и потерь на самом деле нет, что можно всё начать с начала – и, осторожно и радостно, ждёшь с замиранием сердца, пока вернётся настоящая память о прошедшем.

Иногда так бывает…

Встречаешь на просторах Сети давних знакомых, с кем работал, пел и пил когда-то. Этот угрюмый толстяк в дорогом костюме когда-то, весёлый и голодный, звал к себе в артель. Артель, ни разу не сменив названия, сменила душу, превратилась в синдикат, символ олигархического настоящего.

И тогда, оборачиваясь в прошлое, видишь в жизни не линию, а множество узлов и ветвлений некоего дерева, и хочется попробовать, а что, если бы… Пройтись по развилкам, отыскать потерянных друзей, помочь тем, кто в помощи нуждался, выйти за горизонт… Увы, такие путешествия возможны разве что мысленно. Одно из них вы сейчас читаете. В рассказе все события, вплоть до самых мелких, происходили в действительности, все действующие лица имеют своих прототипов. В нём есть только один вымышленный персонаж. Это – автор.

 
Звёзды – невод,
Рыбы – мы,
Боги – призраки у тьмы.
 

Глава 1
О жизни в эпоху перемен, звёздах и яблоках

Эта история началась в сентябре 1993-го, когда я вновь оказался без работы. Надо сказать, что я не очень удивился: время вокруг стояло интересное, ничего нельзя было знать заранее и мало кто планировал будущее больше чем на месяц вперёд. Уже несколько раз, просыпаясь поутру, мы узнавали, что живём в совсем новой стране, а, приходя в магазин, могли обнаружить выросший за ночь лишний нолик на ценниках. С занятиями творилась та же чехарда: третий год подряд в конце лета очередное место работы приказывало долго жить. Сначала это был институт, которому под корень срезали финансирование, и только в паре лабораторий теплилась жизнь на скудном пайке зарубежных грантов. Моей лаборатории среди счастливчиков не оказалось. Потом это было совместное предприятие, как шутили его сотрудники, «по упаковке и вывозу мозгов», но формально изображающее инженерную деятельность. По истощению мозгов СП закрылось, вывалив шлак на улицу. И вот теперь МГУ-ный технопарк гостеприимно распахнул для нас свои двери – наружу. В очередной раз я оказался предоставлен самому себе посреди осенней Москвы.

Москва, как во все времена, от основания до наших дней, куда-то бежала, суетилась, ругалась и спешила. Очередями в магазинах, лотошниками у метро, пёстрыми объявлениями, заклеившими бахромой все столбы. А над городом пламенела осень с запахом прелых листьев и дымом костров. В парке МГУ мичуринские гибриды окрасились в безумные осенние цвета: алые, ярко-синие, лиловые. Столбы дыма из труб поднимались в штилевом воздухе высоко вверх и казались в свете заката гигантскими колоннами, на которых держится небо. Ясными безлунными ночами я сидел на крошечном балконе моей однушки в Тропарёво, смотрел, как с неба срываются, падая, звёзды и ел разноцветные вычурные яблоки, собранные всё в том же парке МГУ. Однажды вечером, когда яблоки приелись, я постучался к соседу и с его телефона позвонил другу по институту. Через десять минут разговора меня приняли шабашником в яхт-клуб МГУ на окончание парусного сезона. Остававшихся денег как раз хватило на рабочую хэбэшку второго срока и билет на электричку до платформы Хлебниково.

Глава 2
О яхт-клубе и предчувствии гражданской войны

У каждого человека есть заветное место, где он может снять, словно жмущие ботинки, дежурную улыбку или угрюмость, задвинуть в угол десяток лишних лет и пару забот, вылезти из тесной шкуры повседневности. Эти места у всех разные: письменный стол или верстак, бурлящий фестиваль реконструкторов или тишина утренней рыбалки, а то и покой собственных закрытых глаз – но они есть. Человека тянет в своё место с необычайной силой, там он может приоткрыть какую-то часть себя и на миг стать настоящим. Замученный жизнью айтишник, попав на КСП, вспомнит, что и он тоже бард; он будет хлестать шило, в двухсотый раз хохотать над анекдотом про скрученные колки и вести вторым голосом что-нибудь задушевное. А через неделю он будет увлечённо пускать с сыном бумажные самолётики, и нечто знакомое будет в его глазах: они вдвоём создают новое заветное место.

Для меня таким убежищем, среди прочих, был парусный клуб на Пироговском водохранилище. Я бывал там уже второй сезон, сперва проникнув тайком, по знакомству, потом – по законному праву (была у сотрудников технопарка такая льгота). Походил в разных качествах на всех тамошних плавсредствах, даже восстановил один катамаранчик и пробовал на нём гоняться, за недостатком опыта воткнул на порыве в волну и совершил кульбит через мачту, здорово напугав матроса. Был известен в узких яхтсменских кругах как «Тот, кто летал через Мачту», «Тот, кто сидел на Столбе» – имена, сделавшие бы честь какому-нибудь ирокезу. Поэтому, увидев меня в невеликой бригаде шабашников, старые мои знакомые скорее обрадовались: будет, кому проследить, чтобы корпуса яхт не приколачивали к зимним стеллажам (были тут в прошлом году умельцы). К метаморфозе из инженера в подёнщики отнеслись философски: время сейчас лихое, бывает всяко; наоборот бывает тоже, но реже.

Как всегда в сентябре, рабочих рук не хватало – студенты погружались в учёбу, и мало кто находил время на выходных съездить не покататься, а «саночки повозить». Наша бригада-ух была нарасхват: спешно подновлялись лодочные сараи, из которых ушлые дачники повыдёргивали доски на «фазенды», чинились рассохшиеся за лето слипы, перекрывались толем крыши. Одну за другой вытаскивали яхты, яхт-клубовцы снимали мачты, подвесные моторы и вообще всё, что можно было снять. Заливали смазку и антифриз, смазывали всё подвижное, обёртывали целлофаном неподвижное, и напоследок укрывали лодочки тентами, готовя к зиме. Вечером в клубной сторожке я заваривал смоляной густоты «лабораторный» чай из жёлтой пачки со слоном, нарезал тонкими ломтиками дорогой фрукт лимон. Чай пили молча, обычные мужские разговоры не клеились. Было отчего.

В клубном здании круглые сутки бубнил телевизор. На наших глазах творилась Новейшая история России, без цензуры и прикрас. В Белом доме парламент и президент громогласно отрешили друг друга от власти, у каждой из противоборствующих групп откуда не возьмись объявились вооружённые отряды, и можно было только гадать, когда в дело пойдут танки. То, что они пойдут, сомнений уже не было. В близком Шереметьеве взлетали и садились военные борта, у моста через Клязьму встали бронетранспортёры ОМОНа с расчехлёнными стволами. Клуб совсем опустел, после учёбы с политикой ни у кого не оставалось времени на яхты.

Между тем, незаметно среди трудов и волнений приблизился финал нашей шабашки. Среди ясной тишины бабьего лета мы наводили на домики и сараи последний лоск и блеск, а меня одолевали невесёлые думы о том, что опять надо искать работу, соглашаться на что угодно и где угодно, потому что Москва военная не верит вообще ничему. Парусный народ из оставшихся заметил мою хандру. Илья, тот самый институтский знакомый, посоветовал не киснуть раньше времени и сказал, что потенциальных работодателей заманит прямо на место. Так и случилось по слову его, когда в воскресенье перед самым нашим отъездом в яхт-клубе появились Димон и Саныч.

Глава 3
О поиске работы в военной Москве и преимуществах катамаранов

Они шли по асфальтовой дорожке между поставленных на подпорки яхт и куч палой листвы, клубный пиджак Димона пламенел как осенний клён, а в глазах его, когда он притворно-скучающе осматривал наши судёнышки, время от времени взблескивал азарт. Саныч был одет подчёркнуто скромно: свитер грубой вязки, джинсы. Только стетсоновская шляпа его несколько выбивалась из образа. Они подошли, увидев Илью, обменялись с ним рукопожатиями, затем уже вместе направились ко мне. Я, внутренне ухмыляясь, протянул им ладонь, измазанную в тавоте (готовил к зиме подъёмник). Саныч без колебаний пожал мою руку у предплечья, в то время, как напарник его взирал на опасность, грозящую его пиджаку, с беспокойством. Как он вообще ухитряется крутить свой бизнес в юрском парке России девяностых, с такой милой непосредственностью?

Тем не менее, знакомство состоялось. Наскоро досмазав подъёмник, я вытер руки и присоединился к беседе. Тема была интересной: Димон хотел обзавестись яхтой, причём непременно парусной, демонстрируя собеседникам клинический случай моремании в острой стадии. История болезни была типичной. Поехав летом по каким-то бизнес-делам в Грецию, среди беготни, мата и тёрок, он неожиданно обнаружил, что у него есть два свободных часа перед важной встречей и, вместо того, чтобы поехать, как водится, в кабак, решил пройтись по набережной. После чего, забыв про всё, наблюдал, как швартуются и ставят паруса многочисленные яхты, чуть не опоздал на встречу и с тех пор не может найти покоя. Ему всё время видится море. Собеседники понимающе кивали: что тут объяснять, сами такие!

Беседуя, подошли к стоящей на асфальтовом пятачке яхте класса «Дракон» – самой, пожалуй, красивой в клубе. Даже на суше, без мачты, она, казалось, куда-то стремительно летела, на лакированых боках играли отблески невидимых волн.

− Что вы думаете, за сколько такую можно выторговать у клуба? – спросил Саныч.

− А смысл? – удивился Илья, – Она же необитаемая, гоночная, ходить на ней далеко не выйдет, а гоняться в клубе лучше и веселее. Тогда, может, заказать Микрик в Финляндии?

− Вот с этим мы к вам и пришли. Давайте, мы вам расскажем, чего хотим, а вы нам поможете подобрать достойный вариант.

В те доинтернетовские времена информация собиралась долго. Знания почёрпывались из толстых журналов и еще более толстых справочников, хождения по выставкам и собственного опыта. Мы в клубе были достаточно беспристрастны и незашорены, говорили по делу и не пускали пыль в глаза. Димон и Саныч пришли по нужному адресу. Да и по лодкам можно было еще полазить, прикинуть, что к чему.

Мы так и сделали: ходили по яхтам, я примерял на себя роль Вергилия (это легко, особенно когда отворяешь тёмный кокпит уже закрытого к зиме полутонника), Димон лазил следом, постепенно сквозь его восторг всё больше и больше проглядывало разочарование, которое он и выразил в свойственной ему манере по окончании нашего тура:

− Чё-то, как-то, не это… То не так, другое… блин…

Я сокрушённо кивнул. Димонова правота была неоспорима. Ну вот, скажите, как уместить в одном корпусе комфорт, обитаемость, малую осадку и скорость? Стоп-стоп-стоп! А с чего мы, собственно, решили, что корпус должен быть один? Мы посмотрели друг на друга и почти синхронно произнесли:

− Катамаран!

Катамараны у нас были только гоночные, показывать было нечего. Но можно было теперь расширить поиски, благо журналы теперь были в достатке со всех сторон света. Да и в Фидо, самопальной предтече Интернета, бытовали уже эхо-конференции на эту тему, то есть можно было спросить прицельно и получить, при некотором везении, ответ. По крайней мере, теперь было ясно, что искать. Так вот мы шли по дорожке, успешный коммерсант и сезонный рабочий, говорили о настройках паруса, пока чуть не столкнулись с Ильёй и Санычем. Оба они выглядели одинаково подавленными.

− Мы из клуба – сухо отчитался Саныч – Смотрели телевизор, слушали радио. В Москве началось.

Двумя днями позже мы ехали в Москву. Димонов «Паджерик» ровно шуршал по асфальту, мурлыкал дизелем и гудел на скорости багажником. Вёл машину Саныч: у Димона не получалось одновременно следить за дорогой, крутить руль, оборачиваться к нам и размахивать руками, поэтому на въезде на Дмитровку он передал руль напарнику. Дорога была не то, чтобы пустынной, но поток транспорта заметно поредел, и чем дальше мы въезжали в Москву, тем это было заметнее. На вечно запруженной Большой Грузинской не было почти ни души, солнечные лучи простреливали улицу насквозь, ветер катал вороха газет, листовок и плакатов. Саныч остановил машину у подъезда Ильи, я передал его сумку с вещами. Мы поехали дальше, по безлюдным переулкам, по мосту через Москву-реку, справа мелькнул и скрылся почерневший от пожара Белый дом. Во дворе казённого дома сталинской постройки Саныч притормозил.

− Этаж помнишь? Давай, там тебя встретят. Отзвонишься потом, как и что. Ни пуха!

Я с бьющимся сердцем послал их к чёрту и устремился по лестнице вверх.

− Вот, здесь находится наше производство и сидят программисты. Я вижу, сегодня нет особых авралов, так что нам можно войти. Не помешаем?

Голос моего будущего работодателя лучился радушием, да и сам он, круглый и лысоватый, с носом-картошкой, похожий на артиста Леонова, очень располагал к себе. Тем не менее, я пару раз ловил на себе его взгляды. Радушием в них даже не сквозило. Он, казалось мне, в долю секунды отсканировал и совсем новый, необмятый мой джинсовый костюм, купленный с зарплаты перед самым отъездом, и мозоли с царапинами на руках, и давно не стриженные волосы. Да, столичный лоск за два часа не навести! Что ж, будем показывать интеллект, знания и готовность работать.

− Что здесь у нас, Артур? А, понятно, наши партнёры принесли прототип компьютерной игры. Собираются привлекать наши ресурсы, чтобы доделать. Кстати, если проект пойдёт – будем набирать команду программистов.

На экране виднелся кокпит боевого самолёта, изображённый с величайшей тщательностью. За стеклом фонаря летел размазанный от скорости пейзаж, впереди по курсу дрожал едва видимый двухкилевой силуэт.

− Управление джойстиком с дублированием на клавиатуре – объяснял, видимо, представитель партнёров, худой и лохматый, с фанатичным блеском в глазах – Вот, тангаж… крен… педали – только с клавиатуры. РУД… это – тяга. Форсаж.

Он бросил истребитель в крутой вираж и сверху клюнул в пике, промчавшись так близко от второго самолёта, что почти задел крыло с жёлто – синим кругом.

− Сейчас я включу режим карты. Тут у нас введён Таманский полуостров и Керчь…

Мы снова оказались за стеклянной дверью. Я всё еще был под впечатлением увиденного, и вопрос моего потенциального работодателя застал меня врасплох:

− Ну что, пойдёшь работать на этот проект?

Я обернулся и увидел его взгляд, даже тень взгляда, после которого глаза приняли прежнее добродушное выражение. Я еще подумал, понимая, что сказанные слова невозможно взять обратно, и ответил:

− Только если будет другая карта. И воюющие стороны.

− Интересно, почему? Мне доказывали, что в сюжете-то как раз и есть самая изюминка.

− Вот поэтому и не хочу, чтобы дети в это играли. Играть в такую войну – значит, привыкать к её возможности.

Он уже не прятал взгляд и не притворялся жизнелюбивым увальнем.

− Мне кажется, выбирать работу можно только если есть выбор.

− Да. Значит, буду искать дальше.

− Значит, бедный, но гордый?

− Тут не гордость…

Всё-таки, не выдержал я характер, слишком много было надежд связано с этим визитом. К горлу подкатил комок, глаза предательски защипало. Но только я сделал шаг к лестнице, меня окликнули.

− Зайдём к системщикам, им как раз такой нужен. Знающий и честный. Предупреждаю, зарплата хуже, чем у программистов.

Так я начал работать в системном отделе одного из московских НПО, умудрившихся выкрутиться в мутном вихре девяностых и даже не скатиться в торговлю чулками и кассетами. За валом работы почти не оставалось времени, поэтому димоновым заказом я занимался урывками. Составлял каталог, сравнивал надёжность моделей и, может быть, пришёл бы к достойным вариантам где-нибудь к лету девяносто четвёртого, но на меня у судьбы, в лице Димона, были иные планы.