Текст книги "Морские истории"

Глава 4,
в которой звучат трубы, собирается команда и барахло

Народная примета гласит: если тебе звонят в пять утра и говорят: «Кароче!» – это Димон. Голос из трубки жужжал бодрым Карлсоном:

− Кароче, слухай сюда! Я тут, типа, нашёл. Прикинь, тримаран! Десять метров, в натуре, каюты, все дела!

− Ух ты! Поздравляю! На смотрины пригласишь?

− Да всё круче! Я тя на самовывоз хочу припахать. В команду, канкретна!

Моя сонливость в момент куда-то делась.

− Ого, спасибо, Димыч! А когда, и где эта лодочка?

− Лодка ваще заводская. Где-то под Одессой, на заводе стоит. Самовывоз, ну, ты понял. Её надо пригнать. Думаю сначала до Ростова, а потом посмотрим, куда.

− От Одессы до Ростова – это серьёзный перегон. Кто в команде?

− Команда-ух, ты, да я. Шучу, шучу! Ты же в больших лодках не копенгаген? Ну и я, сам знаешь, валенок. Найдём кого-нибудь. У тебя есть кто на примете?

− Боюсь, что нет – я почесал в затылке, разгоняя сон – Вот, разве что, Илью задействовать, может, он знает.

− А я ему уже звонил, вот тока что. Прикинь, он сначала «хочу» сказал, потом проснулся. Так что, все там будем, гы! Бывай!

Димон давно уже положил трубку, а я всё стоял, держал её у самого уха и слушал короткие гудки. И казалось мне, что в эти гудки вплетаются крики чаек, свист ветра в снастях и бесконечный рокот волн.

Дождавшись более позднего утра (видит бог, мне это нелегко далось!) я дозвонился Илье, и у нас началась неспешная подгогтовка к новому для нас делу, с элементами хаоса в виде Димона. То он притаскивал груду каких-то навороченных спасжилетов с лиловыми штампами воинской части («зацени, братан, вещь!»), то появлялся в фуражке-капитанке, отпустив бороду. Одна только его эпопея с картами Чёрного моря, в то время еще строго ДСП, тянула на хороший детектив. Мы с Ильёй по мере сил и времени участвовали в его пиратских рейдах на барахолки Москвы. А на московских барахолках в то интересное время можно было купить, по выражению Саныча, «всё, от папы с мамой до атомной бомбы». Наша роль, большей частью, заключалась в том, чтобы напоминать ярому судовладельцу, что у него будет в собственности не крейсер, и ему совсем не нужен, пусть даже очень хороший, надувной спасательный плот от БПК «Адмирал Чабаненко».

На какой-то стадии подготовки мы вспомнили о том, что на яхте нужен бинокль, компас и секстант. Ночной бинокль был бы еще лучше. Сказано – сделано, и вот уже димонов «Паджеро» несётся в Красногорск, где был в то время хороший заводской магазин по продаже оптики. В магазине нас встретили пустые полки, только кое-где по углам таились пыльные фотоаппараты.

− Не, я чо-то не понял… А где всё?! – насупился Димон.

− А всё раскупили, мальчики! – отвечала радостная продавщица – Вот недавно приехали, и всё купили. Такие вежливые ребята, горцы.

− И чо, и ночные бинокли тоже?

− И ночные бинокли, и прицелы инфракрасные. И даже эту здоровенную дуру конверсионную, два года об неё спотыкались, всё купили. Весь склад вымели. Фотоаппаратик не нужен?

Это был серьёзный удар. Во многочисленных «комках», как мы уже узнавали, ночные бинокли были только под заказ. С горя мы заехали на радиорынок в Митино, где Димон обзавёлся настоящим морским цейссовским биноклем, тяжелым, как зараза. Я у того же продавца на свои кровные приобрёл компас с визиром и линзой – нужную вещь для взятия пеленгов.

В материальном плане мы были уже хоть как-то подготовлены, а вот шкипер на перегон всё не находился. Это было понятно: все хорошие капитаны были заняты и держались за место, те, кто похуже и пошустрей – ушли в торговлю, используя связи в «комках». Оставшихся брать было, по выражению Димона, стрёмно. Одно время нашей затеей интересовался действительно яхтенный капитан с весьма впечатляющим стажем, но потом он нашёл по объявлению каких-то англичан и уехал шкиперить в Южную Африку. Димон выдумывал всё новые пословицы про безрыбье, большей частью нецензурные, и день ото дня мрачнел. Когда мы уже совсем отчаялись, на адрес клуба пришло письмо. Свои услуги предлагал капитан Изумрудов.

Мы перечитывали сухие строчки резюме, отпечатанные на машинке. Мы рассматривали серые тусклые копии трудовой книжки, читали характеристику с печатью Одесского морского пароходства, и понимали – вот оно, наше везенье, наш счастливый билет на перегон. В конце резюме был домашний телефон. Димон позвонил на него сразу же, был у него на телефоне выход на межгород. Сквозь треск и шорох пробился уверенный и радушный голос. Димон объяснил ситуацию, невероятным усилием воли не сбившись на «братковский» стиль. Голос в трубке заверил, что не видит ничего сложного, что, да, он готов предоставить услуги шкипера. Надо только договориться о времени и дать ему осмотреть перегоняемое судно. С нами беседовал человек, знакомый с морем не понаслышке. Илья, вслушивающийся в разговор, медленно поднял вверх большой палец.

Глава 5
Об улетевшем паспорте и способности быть как ветер

С этого момента события поскакали галопом. Утрясание времени, выбивание на работе двух недель отпуска, упаковка бесчисленных необходимых вещей, ураганная последняя закупка – и вот уже Внуковский экспресс мчит нас с Димоном от «Юго-Западной». Он собирался прибыть на пару дней пораньше нас, оформить все бумаги и принять лодочку. Как всегда, нашлось неотложное последнее дело – Димон лихорадочно вписывал мои паспортные данные в список команды, шипя сквозь зубы при каждом толчке автобуса. Потом, зачем-то, нужны были данные из трудовой книжки, о прописке, еще откуда-то, и в результате мы оказались на высадке во Внуково последними. Я помог Димону дотащить до приема багажа два чудовищных клетчатых баула модели «радость челнока», помахал ему на прощанье, а сам отправился домой. Там меня ждали такие же сумки и билет на вечерний поезд до Киева. Уже когда я садился в автобус, ужасная мысль пронзила меня иглой: паспорт! Я впопыхах забыл его выложить, и сейчас он летел в Одессу в димоновой папке! Бежать в аэропорт в надежде, что рейс задержат или отменят? Скорее всего, без столку: он должен быть уже в воздухе. Связываться с Димоном? Бессмысленно, на пересылку паспорта обратно уйдут дни, меня никто ждать не будет. Что же делать?

В таком сокрушённом состоянии я вернулся домой, сел у сумок в прихожей и задумался. Солнечный луч полз по паркету, отмеряя минуты дня; до отправления поезда оставалось меньше двух часов. Где-то за окном, в невидимой дали, шуршало галькой Чёрное море, и на площадке неведомого завода ждал тримаран. Эх, будь, что будет! В крайнем случае, высадят с поезда, доберусь обратно. Я взял в качестве последней надежды серую ксерокопию первой страницы паспорта, и, навьючившись сумками, закрыл за собой дверь.

Киевский вокзал с непривычки ошарашивает. Это вам не провинциальный Савёловский, не строгий Белорусский, и даже не запутанный-перепутанный Курский. Здесь всё другое – и громкоголосая толпа, и немосковская яркость красок, и вкуснющие запахи из сумок и баулов у приезжих. Всё это бурлит и толпится в узеньких переходах, перекликается, сверкает глазами, ест домашнюю кукурузу… Только цыган с медведем не хватает! Едва я так подумал – вот и цыгане, тут как тут, правда, почему-то без медведя.

Пятьдесят метров до платформы я шёл против мощного напора толпы, которая крутила и бросала как щепку и меня, и мои тяжеленные сумки. Дойдя, долго и недоверчиво себя ощупывал, проверяя, весь ли я дошёл. Оказалось, даже без потерь, хотя кто-то и успел надрезать в одной из сумок верхний карман. С высоты вагонной ступеньки на меня понимающе смотрела повидавшая всё проводница. Я дал ей билет, она протянула руку за паспортом… Но тут из перехода на платформу повалили цыгане, с детьми и вещами, явно нацелившись на киевский поезд. Проводница, быстро пропустив меня внутрь, встала в проходе, как царь Леонид в Фермопилах. Недолгая осада завершилась нашей победой. Ромалэ, лезшие в вагон с пронзительными криками «Ай, дети! Там дети наши! Пустите!» – замолкли, когда я вывел за уши на белый свет двоих успевших проскочить внутрь цыганят. «Вот ваши крошки, держите!» Свирепое лицо проводницы озарилось улыбкой. По вагонам волной прошёл железный грохот. Поезд тронулся.

За пятнадцать лет до этих событий неожиданный ураган разметал яхты, участвующие в гонках «Fastnet Race». Огромные океанские гоночники теряли мачты, переламывались под натиском волн, опрокидывались кверху килем. В то же время нашлись яхточки, которые продолжали гонку сквозь штормовое море, многие и похлипче, и поменьше, чем сокрушенные гиганты. Удача? Меньший риск? Возможно, но еще, в паре случаев уж точно, было и другое. «Я выбрал курс, чтобы ветер был нам попутным. Так его сила ощущалась меньше… Самым трудным было оставаться на волне, не съезжая вниз и не выходя вверх, на гребень. Это чем-то напоминало серфинг. Мы двигались вместе с ветром и волнами».

Через пять лет после этих событий в маленьком додзё в университетском районе Питтсбурга Кагеяма-сэнсэй скажет мне: «Ты борешься, упираясь изо всех сил. Тебе правда так важно остановить мой кулак? Зачем, если он может пройти мимо тебя? Я вот не могу ударить воздух, он уходит с пути».

А я нынешний, я смотрю в окно поезда на уплывающий вокзал. Я еще не читал об урагане Фастнета, еще не заходил в чайный магазинчик в Питтсбурге. Но, уезжая в другую страну без паспорта, потеряв адрес места встречи во взрезанном кармане, я спокоен. Что ж, будем как ветер…

Глава 6
Собственно, дорога, в которой случается всякое

Мне достался билет в «жёсткое купе» – было в то время на некоторых поездах такое, купе без белья и матрацев. На этот случай, и еще на перегон, я вёз с собой старый повидавший жизнь спальник. Клацнув, отошла в сторону дверь.

− Добрий вечiр!

− И вам добрый вечер!

Три места в купе занимали «заробитчане», возвращающиеся домой с какой-то московской шабашки. Два здоровых парня, Андрий и Левко, и старший над ними, длинноусый серьёзный мужик, загорелый в цвет старого кирпича, представившийся как Дядько Васыль. Как опоздавшему, мне досталась задняя верхняя полка, где я и расположился со всем удобством, с трудом разместив своё добро на третьей между тюками попутчиков. Кажется, я понял, для чего они путешествуют в купе: тут элементарно больше места.

Слово за слово, завязался обычный железнодорожный трёп, в традиционном русско-украинском антураже, разве что вместо белобокой курицы были ломти жёлтого духмяного самосольного сала (э-эх, хлопче, да разве это – сало? Ни перца, ни вкуса. Вот у нас в Виннице…). Я выпросил у проводницы не положенный в жёстком купе чай. Когда я появился в купе с гремящими подстаканниками, да еще и с блюдечком тоненьких лимонных долек, мой невидимый вес в обществе заметно вырос, а когда я, решась, объяснил мои трудности с паспортом, вообще взлетел. Парни отчего-то решили, что на катамаране ждёт меня зазноба, о которой я умолчал из рыцарских чувств. Дядько Васыль, подумав, вынес вердикт:

− Нэ журысь, хлопче, мы тебя в ящик над дверью спрячем и сумками заставим. Еще с проводницей договориться, но тут уж ты сам. Сможешь? – и поглядел на меня испытующе.

Договориться с проводницей после совместных Фермопил оказалось не особо трудно. Серая ксерокопия паспорта убедила её, что я не опасный преступник, а обычный человек в трудных обстоятельствах. Вот так и вышло, что возглас «Громадяне, увага! Митниця!» застал меня скорчившимся в три погибели в тесном и невозможно пыльном ящике, забаррикадированном сумками. Попутчики постарались на совесть – я едва видел отблеск фонарика и еле слышал бубненье голосов:

− Так, а шо у вас здесь? Ваша сумка?

− Моя – ответил голос Дядьки Васыля. Холодок пробежал по спине: я услышал звук расстёгиваемой молнии на моей суме.

− Та-а-ак. Это шо такое? – в незнакомом голосе послышались нотки возбуждения.

− Жилет это, рабочий. Светоотражающий. Личные вещи.

− А это шо?

− Где? А, это – страховочные ремни, для работы на высоте.

− Ага. Ну, закрывай. – и свет фонарика стал ярче. Я понял, что таможенник, встав на полку, светит прямо в ящик – Так, здесь у нас шо?

− Личные вещи. Больше ничего нет.

− Доставай, посмотрим!

Меня пробил холодный пот.

− Пане лейтенанту, там ничего. Нет. Совсем Ни-че-го.

В голосе Дядьки Васыля послышались прямо-таки джедайские нотки. Луч фонарика дрогнул, ушел, свет погас.

Дождавшись, пока шаги удалятся по коридору я, с трудом разогнувшись, вылез из-за тюков, от души поблагодарил соседей по купе. Потом, когда таможня неспешно, вразвалочку удалилась в соседний вагон, прокрался в туалет и долго плескался там, отчищаясь от пыли и какой-то непонятной трухи, которой был щедро усыпан ящик. Приведя себя в человеческий вид, проскользнул в уже спящее купе и, едва взобравшись на полку, сам рухнул в тёмный колодец сна.

Проснулся я, когда за окном серый цвет уже сменился розовым, а поезд, сбавив ход, постукивал по стыкам в дальних предместьях Киева. Мои попутчики, проснувшиеся и одетые, сидели за столом и вели очень тихую беседу. Говорил Андрий:

− Я, дядько, ездить больше не хочу. Ломаешься там как батрак, полгода, и всякий прыщ с деньгами тобой помыкает. Думал, на дом себе заработаю, на машину… А не выходит на дом. На сарай, разве что.

− Не умеешь еще, вот и зарабатываешь мало. Как научитесь, станете зарабатывать, дальше – больше. У тебя получится, я знаю. А машина – вот зимой съездим в Польшу, вернёшься уже на своей. Там они дешевле, да и я там механика знаю, из честных.

− А я, может, сам хочу. – с каким-то отчаяньем произнёс Андрий – К нам вербовщик приезжал. В наёмники звал, в Боснию. Там жолняру по тысяче долларов в месяц платят. Кормят бесплатно, одежда, сброя… Ну и что взял – твоё.

− Вот радость-то – громыхнуло дальним громом из-за стола – таких же, как ты, грабить. А тысяча долларов – попадёт тебе осколок в живот, вот сюда (за столом кто-то громко икнул), и чем они помогут? Жизнь ты на них купишь?

Внизу замолчали. За окним тянулись промышленные зоны, переплетения стрелок. Навстречу нам с гудением и стуком проносились электрички. Близился город.

А потом был ярчайший рассвет на Центральном вокзале Киева, и весёлая сутолока, и возгласы встречающих. Оставив сумы в камере хранения, я отправился бродить по Киеву и намотал по его улочкам, наверное, километров тридцать. Тропинки, асфальтовые и дикие, вели меня на кручи над Днепром, вниз и снова вверх, среди новых кварталов, среди старых кварталов, между домов совсем уже старинных, чуть не посполитых времён. Шелестел клёнами Андреевский спуск, грели на солнышке старые булыжные кости валы Детинца, вдали звенели колокола Софии. Дальше, дальше – и вот уже Берестов, и Лавра, и ботанический сад… Уже совсем под вечер, на полпути к вокзалу, я приземлился отдохнуть на террасе малюсенького кафе. Там подавали настоящий чай, а не дежурный пакетиковый суррогат, и я смаковал его, отдыхая, а мимо в вечерней дымке плыли в закат невозможной красоты киевлянки.

В Одессе с ночи свирепствовал восьмибальный шторм. Это было первое, что я узнал на вокзале. Вокруг было мрачно: грохот дождя по крыше, тьма за вокзальными окнами и толпа у выхода. На улице было еще неприветливее. Ветер рвал листву, гнал струи дождя, катил по пустынным улицам мусорные баки. Выходить не решался никто. Но вот толпа зашевелилась, и через неё пробрался парень, поглядел вокруг, надвинул на лоб кепарик:

− Эй, кто со мной бегом до трамвая?

И по-спринтерски рванул через ливень.

Я принял вызов, и через полминуты ввалился на трамвайную остановку, мокрый до нитки. В кроссовках гнусно хлюпало и обещало насморк. Подъехавший трамвай приветливо открыл двери: внутри было светло, тепло и сухо. На окне висело самопальное объявление: «Высовывайтесь-высовывайтесь! Один тут уже высунулся». Над выходом красовалось еще одно: «Чтоб вы так доехали, как заплатили!» Да, я в Одессе.

Трамвай шёл медленно, осторожно переходя вброд залитые перекрёстки, искря и покачиваясь от ветра. У автовокзала выпустил единственного пассажира – меня, и укатил на кольцо. Вот он, автовокзал, вот расписание автобусов, вот касса. Не хватает одного. Из порезанной еще в Мосве сумки незадачливый воришка утащил свёрнутую бумагу с телефоном и адресом места. Единственное, что я помнил – это маршрут (за Южным портом в сторону Николаева) и название места – Седьмая площадка. Что ж, говорят, язык до Киева доведёт. Посмотрим, как насчёт площадки.

Через пятнадцать минут распросов вокруг меня была толпа не толпа, но человек десять точно. Все громко вспоминали различные заводы, каких на побережье нашлось удивительно много, водили пальцами по карте, время от времени уличая друг друга в невежестве и небрежении географией родного края. Кто-то посоветовал спросить у водителей автобусов, на что я смог только сардонически улыбнуться. По моему московскому опыту, за пределами маршрута для них были сплошные белые пятна и земли псоглавцев. «А ты не хмыкай, ты спроси!» – парировали мне – «Тут кое-кто по тридцать лет водит». И случилось чудо. Первый же водитель, коренастый пышноусый дед, не только знал точно это место, но и начертил мне кроку прохода от остановки. «Иначе не доберёшься, заблудишься».

Купив билет и переодевшись в единственную сухую сменку, коей были футболка, треники и шлёпанцы, решил скоротать время, бродя по окрестностям и купить съестного в дорогу. Дождь уже перестал, только ветер шумел листвой и погромыхивал жестью на крышах. После визита на близкую Молдаванку желудок и рюкзачок стал заметно тяжелее, а кошелёк, соответственно, легче. Я готов был уже вернуться на автовокзал, как вдруг мне на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.

− Проверка паспортного режима, «Беркут». Ваши документы?

− Я обернулся. Справа и слева редкой цепочкой стояли очень неприветливые люди в камуфляже и с оружием. Ловить было нечего. Убегать не хотелось. У меня была лишь секунда сориентироваться и выкрутиться. Интуиция с неслышным воем вышла на форсаж. Через секунду на беркутовца глядел уже совсем другой человек.

− А щё такое, или уже нельзя вийти из дому без паспорта?

− Вы шо, живёте поблизости?

− Таки да, на Люсиновской, сорок два.

− Это на углу, где химчистка?

− Извините мене, но химчистка в тридцать третьем, напротив. Если хочете, пойдёмте, я усё покажу.

Меня не стали задерживать, только проследили, как молодой человек из хорошей, но, вэй, чуточку бедной, семьи идёт уже домой к мамочке. Осталось свернуть в нужный двор, и переулками – к автостанции. М-да, никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу…

Всё остальное по сравнению с бурным началом дня казалось уже незначительным. Полтора часа на автобусе, километры пешком через бесчисленные промзоны Южного порта, закрытые ворота Седьмой площадки, недоверчивый сторож – всё это было только мелкими преградами на пути к цели. У меня были силы их преодолеть, и даже площадочный цербер при упоминании Дмитрий-Юрьевича (истинное имя Димона, дающее власть над живыми), ворча, удалился. В закатном свете передо мной высился стоящий на киле тримаран, и был он прекрасен. Я взобрался на кокпит, втащил багаж и разложил спальник на нагретой солнцем палубе. До завтра, до нашего выхода в море, оставалось совсем чуть-чуть.

Глава 7,
в которой тримаран получает имя, выходит в море, а в сюжете на краткий миг мелькает капитан Изумрудов

Просыпаться можно по-разному. От трезвона будильника и крика: «Рота, ПА-АДЪЁМ!». От плача ребёнка и его же хихиканья, тут как повезёт. От крика петуха в ночи и тявканья шакалов за эфемерной стенкой палатки. Но мало что может сравниться с пробуждением в свете раннего утра под бирюзовым куполом неба. Ветер доносит до тебя запах моря и степи, с лёгким привкусом дыма из порта. Над тобой гомонят чайки, вдали плещут волны.

В салон проникнуть не удалось: проход был тщательно закрыт. Фундаментальный замок начисто отрубал всякую надежду. Оставалось ждать. В ожидании я прошёл по лодочке, проверил снасти. Затем, распаковав сумки, начал подвинчивать слегка разболтанные леерные стойки.

− Илюха, смари, кто приехал! А ты: «Не приедет, побоится!». С тебя Хеннеси, лошпет!

Вопль Димона не спутаешь ни с чем. Я спрыгнул с борта навстречу ему, и Илье, и еще какому-то бородатому красноносому дядьке, чем-то похожему на растрёпанного Санта-Клауса.

− Вот, Викторпалыч, познакомьтесь, тот самый матрос. Прибыл в запломбированном вагоне из Германии. Виктор Палыч Изумрудов, наш капитан.

− Очень приятно! – цепкие глаза Изумрудова обежали меня с головы до ног, затем сощурились в улыбке – Наслышан, наслышан. Что ж, рад прибытию и, раз команда в сборе, можно спускать судно на воду.

Пока ждали подъёмник, Димон отвёл меня в сторону. Он до сих пор не мог отойти от встречи:

− Ну, братан, ты молоток! А то Изумрудов уже плешь проел – и он притворно застонал, издеваясь: – Ой, как же так, а вдруг приедет, а никого нет; ой, давайте я со своей командой пойду… Типа, добрый.

− А что, у него и команда есть?

− Ага. Прикинь, я приехал, покупка, бумаги, туда-сюда – а он, хопа! – нагнал каких-то муфлонов, типа: вот, перегонная команда. Ну, я с ним перетёр канкретна, он всё понял, тока вот ноет.

− Зачем это ему, как ты думаешь? Он что, нам не доверяет?

− Ну и это тоже, но это как бы пофиг. Еще бабок хочет срубить по-лёгкому. За одного его башлять, или с гоблинами – есть разница.

Тут подполз наконец кран, и тягач, и на следующие два часа у нас появилось занятие. Мы страховали тримаран во время спуска на воду, швартовали его к стенке, сновали бурундуками между берегом и кокпитом, набивая лодочку всем необходимым в плаваньи, раскатывали шланги и наполняли танк водой, а потом заправлялись солярой из тяжеленных армейских канистр («В порту заправка – дикий геморрой!» – тоном знатока заметил Илья, уже знакомый с местными обычаями). Напоследок Димон с таинственным видом выстроил нас на пирсе. В руках у него появилась четвертушка шампанского.

− Щас, народ, тут это, надо. Чтобы чисто грамотно всё.

Он посерьёзнел и подтянулся.

− Служи нам верой и правдой, а мы тебя будем беречь и чинить, если что. Крещу тебя именем «Пеликан»! – и с размаху запустил в якорь. Хлопнуло, брызнуло на корпус пеной, осколки блеснули в тёмной воде канала. Слева от меня шумно сглотнул Изумрудов.

− Ничо, кэп, я для нас тоже приберёг всякого. Илюха, молчи! Я знаю, сухой закон и вооще. Так это на конец путешествия. Ну что, вы на борт, а я за важным!

Капитан Изумрудов бодрым колобком перекатился с пирса на тримаран, а вслед за ним – мы с Ильёй, готовиться к отчаливанию. Дизель завёлся не сразу: почихал, выбросил густое сизое облако и только после этого забормотал на низких оборотах. «Странно» – почесал бороду капитан – «вроде же, только что откапиталенный… Присматривайте за ним, ребятки!». Тут к бурчанью двигателя добавился еще одни звук, гораздо тоньше. Это с кормы на утлой моторочке, собранной, казалось, из фанеры, подъехал Димон.

Кроме него в лодочке уместилась пара пластиковых канистр с водой и набитое льдом ведро, из которого торчали букетом разноцветные горлышки. «Ну вот, тузик есть, ведро есть, теперь можно и в плаванье!»

Ведро занимает особое место в арсенале яхтсмена. Обычное, пластиковое, оно является столь же непременным атрибутом настоящей яхты, как руль и паруса. Практическая ценность его неоспорима. Им зачёрпывают забортной воды для утреннего омовения (от банального умывания до коварного облития соседа по кокпиту). В него опускают бьющихся рыб свежего улова. Плеснув из него на горячую палубу, делают ее прохладной и дышащей морем. Набив льдом, превращают в дополнительный холодильник для разнообразных морских напитков. Ведро можно поднять на мачте как заменитель сигнала «чёрный шар»; сбросив в воду на прочном лине, красиво оттормозиться у причала; в шторм использовать, как плавучий якорь; и даже, если оно после этого всё еще держит воду, использовать, чтобы надраить палубу.

Гораздо важнее неизмеримая психологическая ценность ведра. Всякий, кто видит на борту сей предмет яхтенного обихода, подсознательно делает вывод, что обладатель его – человек надёжный и обстоятельный. Такому можно доверить ключ от маринского душа без риска, что туда набегут все яхтсмены в округе, или, например одолжить ключ на 12, а то и какой-нибудь другой предмет, который путешественник мог совершенно случайно потерять. Вот, что подумает собеседник: «Любой, кто прошёл дневные и ночные переходы, шторма и авралы, швартовки в битком набитых маринах и разборки с портовыми властями, и при этом сохранил своё ведро – вполне заслуживает доверия».

Мы неспешно, по-деловому, отчалили, на малом ходу пошли из канала, раздвигая форштевнями смолянисто-густую с радужным отливом воду. Оповестили о выходе по радио (да, у нас была с собой рация системы «Пирс», предмет особой димоновой гордости), дождались разрешения от диспетчера. Потом аккуратно, мимо бокастых ржавых угольщиков, мимо громады сухогруза, растопырившего грузовые стрелы, по самой кромке фарватера выбрались из акватории порта. Нас обволокло янтарно-жёлтое сияние солнца и масляный блеск штилевого моря. Влажная дымка скрыла от нас горизонт, только чёрные верхушки кранов еще маячили над полосой тумана. Скоро пропали и они, и «Пеликан» оказался один между солнцем и морем. Ни облачка на небе, ни дыма на горизонте – только небо, море и мы, как будто весь остальной мир вдруг исчез. Капитан доверил Димону румпель, а сам только поглядывал на небо, на компас и по сторонам. Мы с Ильёй обживали каюты. Нас разместили в боковых поплавках, в каждом из которых гением неведомого дизайнера было оборудовано по спальному месту. В такую, весьма тесную, каюту залезать и вылезать надо было через большущий пластиковый люк с крышкой выпуклой, словно фонарь истребителя. Лежать там было интересно: волны плескали со всех сторон, и света было достаточно, чтобы читать. Впрочем, лежать не пришлось: мы были припаханы капитаном на работы по яхте. Просто удивительно, сколько на таком, в общем-то, небольшом судёнышке уголков, мест и деталей, требующих внимания! Проверить помпу, разобрать её, собрать и снова проверить. Облить снаружи иллюминаторы, убедиться, что они не протекают. Вычистить поддон под двигателем. И так далее, и так далее. Димон, сменившийся с вахты, облачился в драные шорты и тоже включился в работу, и уже через полчаса, чумазый и пыльный, не отличался от нас с Ильёй, напоминая слегка упитанного брата-близнеца.

Моя очередь стоять на руле подошла уже ближе к вечеру. Я выбрался на кокпит и с удовольствием подставил лицо влажному, тёплому, но всё равно освежающему ветру. «Пеликан», всё так же под двигателем, шёл вдоль широкой песчаной косы. С другой стороны, полускрытый дымкой, угадывался силуэт идущего параллельно нам грузового судна. Солнце, тусклое и мохнатое, клонилось к закату. Небо, уже не синее, а жёлтое, озаряло мир вокруг загадочным потусторонним светом. По-прежнему царил штиль, но по морю шла пологая зыбь.

− Ровнее держи, а то, видишь, румпель бьёт – наставлял меня Изумрудов.

Приложив к карте линейку (на кокпите был для этого небольшой столик), провёл линию по заметным одному ему ориентирам, удовлетворённо крякнул:

− Ну вот, Тендровскую косу мы прошли. Скоро Железный порт, а там и на якорь можно встать.

На кокпит выбрался красный в серых полосах Димон:

− А чо на якорь, я не понял? Ночью можно же идти?

− А кто пойдёт? Вы, я вижу, подустали. Время есть, погода пока хорошая, можно первую ночь провести на якоре. А то, знаете, ночью проходить Евпаторию, Севастополь…

Мы не то, чтобы подустали, мы с непривычки валились с ног. Поэтому предложение капитана, особо не чинясь, приняли единогласно. Отдали якорь, перевязали тузик, чтобы не запутать конец в винте или пере руля. С удовольствием и моржовым фырканьем искупались в приятной прохладной воде. Поужинав, расползлись по каютам. Я заснул в полёте, еще не коснувшись матраца. Где-то в середине ночи сквозь плеск волн мне почудился близкий звук мотора, и больше до самого утра ничего не беспокоило.