Текст книги "Морские истории"

Глава 8,
в которой старый капитан безошибочен, а новый в первый свой день допускает три промаха

− Мёртвый штиль. Полное безветрие. Колдунчик не шевелится, паруса лежат на стеньгах. А когда по морю ходит зыбь, паруса при качке хлопают о стеньги, наводя невыносимую тоску.

Я произнёс это про себя, проснувшись в сером свете утра и глядя в плексигласовый фонарь каюты. Затем, откинув фонарь, сел и огляделся из поплавка. Туман – это всё, что я увидел. Тёмный силуэт «Пеликана» качался на подросшей с ночи зыби. На корме виднелась неразличимая туманная фигура. Надев ветровку, поёживаясь от сырости, перебежал на корму. У румпеля, нахохлившись, сидел и злился Димон.

− Так, я не понял, а чо люк не закрыл? В «Титаник» решил сыграть? Метнулся быстра!

− Что случилось, Димыч?

− Да ничо не случилось! Изумрудов, гнида, сбежал!

Я закрыл люк и вернулся. На Димона было жалко смотреть.

− Точно сбежал? Может, на берег за чем-нибудь съехал? Вроде, какая-то деревня там была…

− И хабара взял чиста на сувениры, да? Сходи вниз, посмотришь.

Я сошёл в салон. Еще вчера набитый, как у любой яхты на переходе, сегодня он казался просторнее. Так… нет рации в гнезде… не видно двух спасиков, которым вчера не нашлось места… исчез немецкий бинокль… канистра с бензином для тузика… На штурманском столике на раскрытых картах белел судовой журнал с вырванной страницей. Да, это всерьёз.

Со своего матраца в корме выбрался Илья, оглядел салон, увидел журнал и застыл. Сверху подошёл Димон. Оглядев место происшествия, заговорил человеческим голосом:

− Ну что, бояре? Будем совет держать, что делать.

− Что ты имеешь в виду? – спросил слегка ошарашенный Илья.

− Можно подойти к берегу, зачалиться и попробовать найти это чмо Изумрудова. Можно пойти в ближайший порт и докупиться снарягой. Можно продолжать перегон.

Они оба посмотрели на меня, как младшего по негласному званию и опыту. Ну да, старинные морские традиции, с меня и начинать.

− Сейчас туман – ответил я – а тузика у нас нет. Сколько будем искать эту деревню – непонятно. Изумрудов сбежал ночью и сейчас, наверное, уже продал тузик и едет к себе в Одессу. Я за порт.

Илья и Димон уставились друг на друга. Через несколько секунд безмолвного поединка Илья кивнул, соглашаясь:

− Я не знаю, сколько этот туман продержится. В нём будет трудно найти вход в порт. Я бы сделал так: пошёл безопасным курсом, не очень близко к берегу. Развеется туман – сориентируемся, будем искать порт, нет – пойдём дальше. Отметка нашей стоянки на карте есть, от неё и спланируем.

Димон тряхнул головой:

− Всё правильно. Идём дальше. Получится – заходим. А эту падлу – и тут он ощерился волчьей улыбкой – эту конкретную падлу я еще отловлю. Во, еще – Илюха, то есть, Илья Евгеньич – принимай шкиперство. Ты тут выходишь самый опытный.

Мы снялись с якоря, вручную вытянув двадцать метров заиленной цепи. Завели движок, опять с помощью ритуальных танцев, и пошли по компасу сквозь туман. Несмотря на штиль, всем нашлось дело: Илья наново заполнял журнал и чертил маршрут, Димон взял румпель, я же бдел на носу: в такой туман вперёдсмотрящий обязателен. Часы шли, и «обязателен» понемногу становилось «бесполезен». Солнце так и не пробилось сквозь серую пелену, а туман сгустился настолько, что сделалось по-вечернему темно.

Илья с Димоном в кокпите едва виднелись размытыми силуэтами. Берег или корабль я мог обнаружить только столкнувшись нос к носу. Илье это не нравилось, и поэтому он выудил откуда-то из закромов обрезок железной трубы, привязал к вантам и принялся отбивать туманный сигнал. В принципе, на «Пеликане» изначально была рында, но беглый капитан взял её, вероятно, польстившись на цветной металл. Так что, теперь труба раз в минуту издавала дребезжащий гул, который нёсся сквозь клочья тумана над водой, словно вой Баскервильской собаки над болотами Девоншира. Внезапно я услышал откуда-то спереди ответный сигнал: слабый удар колокола. Сообщив об этом Илье и Димону, я весь обратился в слух. Звук приближался, но источник его по-прежнему оставался невидим. На кокпите затревожились, мы сбавили ход, потом еще, и еще… Наконец сквозь туман проступила странная треугольная тень. «Ну конечно же!» – хлопнул себя по лбу Илья – «Это же буй!» Вот и хорошо, сейчас определимся!

Еще через полминуты на малом ходу мы приблизились к бую. Неимоверно ржавый, обросший бородой водорослей и слоями ракушек, он качался на зыби, время от времени взвякивая. Ни цвета, ни цифр маркировки распознать не было никакой возможности.

− Давайте рассуждать логически! – сказал Илья – мы шли одним и тем же курсом, берега не видели, сильного ветра и течения быть не могло, а, значит, это – буй возле мыса Прибойный или Тарханкут. Нас снесло ближе к берегу, чем я рассчитывал, но это ничего. Зато нам теперь известно, где мы находимся. Скоро менять курс, идём на Евпаторию.

Я собрался было занять место на носу, но заметил, что Илья тревожен. На мой безмолвный вопрос он пожал плечами:

− Странно это всё. Я скорость смотрел, постоянно было шесть узлов. Мыс Тарханкут мы должны были пройти два часа назад. А получается, еще полчаса минимум. То есть, либо лаг у нас врёт, либо теченье сильное. И еще туман этот, не посмотришь…

− Да ладно! Крым большой, не промажем.

Между тем, несмотря на близящийся вечер, ощутимо светлело. Клубы тумана истончались и редели, поднимались вверх. Наконец-то задул ветер и Илья, подождав для верности, распорядился поднять грот. Новенький ярко-белый парус с натугой поднялся на мачту, затрепыхался, расправляя складки, и ровно, с хлопком, натянулся, почувствовав себя в родной стихии. А Димон уже тащил из салона мешок со стакселем.

Мы подняли и стаксель, полюбовались, как бежит «Пеликан» под ветром, зарывая поплавок. Потом Илья выключил дизель. Нас окружила столь знакомая парусному люду тишина. В ней поскрипывает румпель, журчит и плещет вода, тихонько поют под ветром снасти, и что-то внутри тоже поёт и рвётся туда, где сходятся море и небо. Да, туман уже совсем исчез, и стало видно закатное небо, всё в росчерках перистых облаков, а впереди нас на горизонте – полоска земли. Слева от нас, вопреки исправленному курсу на карте, земли не просматривалось вовсе. Илья подумал и решил: «Не страшно, продолжаем тем же курсом, дойдём до берега – разберёмся!» «Пеликан», набрав полные паруса ветра, летел стрелой, на лаге показывалось и девять узлов, и десять, солнце садилось в растущие на горизонте тучи, берег становился всё ближе, расцвечиваясь огнями. Илья забрал немного к югу, чтобы войти в бухту Евпатории, как он предполагал. Берег оказался несколько дальше, чем казалось нам при свете дня, и только в ночной темноте мы приблизились достаточно близко. Мы шли вдоль берега, выискивая ориентиры и маяки.

− Да тут среди огней чёрт ногу сломит! – вполголоса ругался Илья – И, как назло, этот… нехороший человек… бинокль попятил. Народ, ищите мигающее!

Легко сказать, ищите, а что делать, когда среди тысяч мерцающих окон, фар машин и уличных фонарей надо найти огонь маяка? О, вот он! – разве можно просмотреть этот яркий белый огонь, оставляющий дорожку на воде! Теперь взять бы на него пеленг, только увы, мой компас пропал. Но можно сосчитать периодичность и длину вспышек и сравнить с картой. Я так и сделал.

− Илья, слушай, это – не Евпатория!

− То есть, как, не Евпатория?

− А так. Два проблеска, две и пять секунд. Такого маяка на карте нет! Разве что они сигнал сменили…

− Специально, чтобы запутать нас… Фигня какая-то…

Илья ушел в салон и минут пять отсутствовал. Потом вернулся с круглыми глазами:

− Народ, это – Форос. Мы Севастополь прошли!

− Вот и хорошо! – обрадовался Димон – Быстрый он у нас, Пеликаша! Разворачивай, кэп!

− И то верно. Давайте, майнайте стаксель, а я движок заведу.

Только мы успели спустить стаксель, как огни берега померкли и на нас обрушился шквал.

Глава 9,
где в борьбе со стихией приходят последовательно ужас, катарсис, отчаянье и прозрение

На что похож внезапный шквал в ночном море? На пробуждение из кошмара, только наоборот. Еще секунду назад ты шёл под парусом вдоль красиво освещённой береговой линии, ветер доносил с берега музыку и смех, и вдруг всё исчезает в чернильной тьме, в которой что-то воет, визжит и рычит, и палуба становится дыбом, и вода летит со всех сторон сразу.

Стихия застала меня с Димоном на палубе. Димон, бросив стаксель, вцепился в мачту, прильнул к ней, скользя по палубе. Меня хватило на отчаянный прыжок, после чего я пихнул мокрый ком стакселя в салон, скатился сам и выбрался, неся спасики и страховку, в кокпит против льющейся по ступенькам воды. Быстрее, быстрее! – взяв спасики в зубы, задраил люк, прицепил страховку и огляделся. В кокпите, раскорячившись и держась непонятно за что, Илья правил тримаран по ветру. Аккуратненько подобраться к нему, закрепить страховку, а вот со спасиком не выйдет, Илья вцепился в румпель и, вперившись в какую-то невидимую точку, ведёт вставший на поплавок тримаран филигранным курсом между разрывом паруса и опрокидыванием. Только и хватило сил, чтобы кивнуть мне, не отрывая глаз от курса. Теперь Димон: вон он, едва видимый возле мачты. До него три метра по заливаемому волнами пластику. Ползу по встающей на дыбы палубе осторожно, с наветра, таща страховочный поводок. Вот и мачта, вот и Димон. Сидит, обхватив мачту, глаза абсолютно серые, безумные. Он, похоже, решил, что мы потерпели крушение.

− Димыч! Ди-мыч! Это я. Всё нормально. Тебя сейчас страховочным концом обвяжу, пойдём в кокпит.

Легко сказать, пойдём… У Димона руки не разжимаются, закоченели на мачте. Вижу, он что-то шепчет, но ничего не слышно сквозь воющий ветер. Приникаю ухом к его лицу, слышу:

− В к-карм-мане. В-вынь. Д-д-дай мне.

Охлопываю его карманы, в штанах справа что-то есть. С трудом вытаскиваю плоскую флягу, отвинчиваю пробку. Так и есть, коньяк. Подношу, и Димон впивается в горлышко. Через полминуты смотрит на меня уже осмысленным взглядом, отлипает от мачты и мы вместе, как пара пьяниц ползём в кокпит. Вовремя: Илья держится из последних сил. Кричит мне в ухо:

− Держи румпель! Просто держи, прямо!

И оставляет меня держать рвущиеся куда-то под бушующим ветром три тонны «Пеликана». Румпель бьётся под руками, будто и впрямь живое существо. Сверху набегают порывы, раздувают до самых вант вытравленный грот, отчего тримаран ускоряет и без того жутко-стремительный бег. Мы пронзаем разошедшиеся волны, вскакиваем на гребни, и надо держать ухо востро, чтобы, скатываясь с волны, не уйти под ветер, чтобы не накрениться сверх меры… Постепенно начинает получаться, и уже не хаос ощущаешь вокруг, а суровую, безжалостную, но ясную стихию. Вот сейчас дунет – а мы довернёмся к ветру. Вот волна: полого взбежать на гребень, и так же полого – вниз. Ох ты ж! На спуске внезапно дунул ветер, и понёс «Пеликана» вместе с волной, как лёгонькую доску серфингиста, легко и мягко, под самым гребнем. Что-то случилось вокруг… или, может, внутри? Как будто попал в некий фокус, в баланс, в глаз бури. Нет больше борьбы со стихией, а есть невероятно долгое скольжение по волне, похожее на полёт, есть ветер, на такой скорости ровный и не жестокий. Тонкое равновесие, грань, отделяющая ужас от восторга. За этой гранью – соскальзывание с гребня носом в волну, мгновенный кувырок и треск лопающегося корпуса. За ней – потеря скорости, и парус, растерзанный налетевшим ветром, и сломанная мачта. Но я, и «Пеликан», и Димон с Ильёй – по эту сторону. Там, где восторг.

Ветер порвал в лоскуты тучи. Между ними выплыла полная луна и осветила бурное море и натянутые снасти «Пеликана». Димон, оставшийся в кокпите (а я и не заметил!) повернул ко мне восхищённое лицо.

− А-хре-неть! – сказал он – Братве расскажу – не поверят.

Тримаран продолжал нестись сквозь ночь на гребне волны, лаг давно уже заклинило на пятнадцати узлах. Огни берега пропали за горизонтом, только луч маяка изредка пробивался между гребней.

С трудом протиснувшись в люк, из салона вылез переодетый Илья, уже в спасике и страховке. Огляделся вокруг и обратился к нам:

− Идём прежним курсом, пока ветер не стихнет! Грот смайнать не выйдет. Движок не заводится.

Кажется, мы попали… В неверном свете лампочки дизель блестел металлом и шаровой краской. Он выглядел как новенький, только почему-то не хотел заводиться. Масло, тосол, напряжение на свечах – всё было в норме. Из топливного шланга исправно текла соляра.

После третьей попытки завестись Илья прекратил издевательство над усопшим, и в салоне воцарился траур. Молчание прервал Димон, весьма нетактичным образом. Он отодвинул в сторону Илью, хряпнул на пайолы увесистый ящик с инструментами, витиевато выругался и расстелил возле движка чехол от стакселя.

− Димыч, эй, Димыч! А что ты делать собираешься? – робко спросил Илья.

− Позагорать тут решил, гы! – Димон подмигнул ошарашенному Илье – Двигло смотреть, вот чо! Не боись, хуже не будет, ибо некуда!

− А ты – ты можешь?

− Да чо там мочь? Мой движок, хочу – разберу, хочу, велосипед соберу.

− Интересно… – богатая событиями ночь начала сказываться. Илью тормознуло.

− Раз стоишь, фонарик возьми, посветишь.

Ветер, уже не штормовой, но пока еще сильный, продолжал мчать нас в ночь. Я согрелся в спасике, и даже решил привестись ближе к ветру, чтобы не улететь уже совсем в Турцию. Мало-помалу у меня начало получаться, и «Пеликан», хоть и кренясь, нёсся уже в галфвинд почти строго на восток. В салоне мерцала лампочка и сквозь шум ветра доносились спокойные нотки разговора. Время от времени оттуда взблескивал случайный фонарь, я жмурился, чтобы сохранить ночное зрение, и продолжал вести тримаран по компасу и ветру. Луна поднялась, прошла зенит, всё больше хотелось спать. Когда небо по курсу начало светлеть, внизу подо мной что-то фыркнуло, зарокотало, и в морской ветер вплелась дымная струя. Наружу, обтирая руки ветошью, вразвалочку поднялся Димон. Огляделся, сплюнул за борт:

− Откапиталили они дизель… Шоб их самих так в морге капиталили! Всего ремонта – одна покраска.

− Ты что, его починил?

− Починить не починил, но от говна очистил. Ага, Илюха тоже завис.

Он заржал.

− Пять лет в МАИ – это вам не хухры-мухры! – посмотрел на обалделого меня и ухмыльнулся – А ты чо думал, я – дитя Больших бульваров?

С работающим дизелем мы смогли зарифить, наконец, грот, привестись максимально круто к ветру и продолжить путь на северо-восток. Где-то там, за розовеющим горизонтом, нас ждало Азовское море.

Глава 10,
в которой герои повторяют путь и некоторые деяния аргонавтов

 
…Ветер тогда прекратился, и море безветренной гладью
Пред Одиссеем простерлось. Высоко взнесенный волною,
Зорко вперед заглянул он и землю вдали вдруг увидел…
 

…Двенадцатого октября, через месяц и шесть дней после отплытия с острова Гомера, наблюдателем на мачте была замечена земля. Вот он, Новый Свет, Божией милостью дарованный нам!..

Для нас, между тем, часы шли за часами. Уже давно рассвело, уже взошло солнце. Море просматривалось до самого горизонта. Ветер дул ровно, мы снова поставили стаксель, и «Пеликан» делал хороших десять узлов… но, насколько видел глаз, земли видно не было. Дело в том, что весь первый час вчерашнего шторма никто из нас не смотрел ни на часы, ни на компас. Даже потом мы с Ильёй запомнили лишь примерный курс. Мои якобы непромокаемые часы были залиты и навечно встали на полвторого. Мы находились где-то в Чёрном море между Турцией, Крымом и Кавказом, и это всё, что было нам известно. А над нами простиралось ясное послештормовое небо. Оно дразнило нас заходящей Вегой, блестело Венерой, полной Луной и Солнцем – а у нас не было ни секстанта, ни астрономических таблиц, ни умения всё это применять. Поневоле начнёшь сочувствовать аргонавтам, угодившим до нас в такую же переделку и примерно в этих же местах.

Не имея опыта дальних переходов, никто из нас не озаботился проверить компас на девиацию, так что он мог легко врать градусов на двадцать. Если бы можно было повернуть на север, дойти до земли и потом, сориентироваться… Но как раз с севера дул крепкий ветер и шла волна, и против них скорость была совсем черепашьей. Поэтому Илья решил, что лучше плохо бежать, чем хорошо ползти, и мы мчались в крутой бейдевинд на северо-восток. Оставалось надеяться, что нас не очень снесло.

Начали сказываться последствия ночной борьбы со стихиями. Димон потерял голос, у него получалось только сипеть и булькать. Илья не мог вращать головой, и оглядывался теперь всем телом, как человекоподобный робот. У меня болело всё. Тем не менее Илья погнал меня, как наиболее сохранного, на обход судёнышка. Я вернулся с неутешительной вестью: в шторм треснул люк на левом поплавке, туда мало-помалу затекает вода. Получалось, что единственным для нас оставался левый галс, пока не упрёмся в землю или не стихнет ветер.

Часы шли за часами. Всё так же шуршала под днищем вода, ровно дул ветер, молотил тихонечко на холостых оборотах дизель. Солнце совершало свой вечный путь по небу. Мы уже освоились передвигаться по-крабьи, держась за леера и поручни, уже не отворачивались, когда ветер швырял в лицо брызги и пену. Толково и без спешки работали парусами. «Еще пара дней перегона» – думал я – «и никто не назовёт нас салагами». Только кто бы нам дал эти два дня…

Илью лихорадило, болела голова. Он уже не мог стоять на румпеле и ушёл вниз, в салон. Я потрогал ему лоб: жар, и градусник не нужен. Обследование выявило жуткий, донельзя запущенный, тонзиллофарингит. Я скормил ему из аптечки лошадиную дозу антибиотиков, обязал полоскать горло и ушёл на румпель сменять Димона. Уже через минуту из кокпита потянуло горелым спиртом и хриплый «димонический» бас произнёс: «Ну, кто тут самый тяжелобольной в мире человек?»

Они еще о чём-то говорили, но я уже не слушал. Я вглядывался в тёмную полоску на горизонте. Еще несколько минут назад это было просто облако. Теперь я различал крутые склоны, долины, спускающиеся к морю… Земля!

Двумя часами позже весь наш невеликий экипаж, включая выползшего из кокпита Илью, осматривал горную цепь. Она занимала почти весь восточный горизонт, мы шли на самую её оконечность. Дальше от берега горы становились выше, круче, а справа по борту уходили вообще под облака. «Братки» – просипел Димон – «Братушки, это ж Кавказ! Нас мотануло канкретна!». К тому времени ветер отошёл, подослаб, и мы могли спокойно двигаться на север вдоль обрывистого берега. «Нутром чую» – прошептал Илья – «Там, где эта цепь кончается, есть бухта». Тут он замолчал, вглядываясь куда-то вдаль, глаза его прояснились. «Народ, идём тем же курсом. Прямо по ходу – трамвайчик». И действительно, в паре миль от нас чикилял прогулочный теплоходик, из тех, что катают возле порта туристов. Они принципиально не отходят дальше радиуса начала морской болезни. Как чайки для моряков Колумба, для нас он означал скорый конец пути. Вслед за ним мы обогнули мыс, и перед нами в лучах вечернего солнца открылся приморский курортный город с белыми домиками и кривыми улочками, сбегающими к набережной. Вот мол, на молу – маяк. Вот пристань, на пристани старики и мальчишки удят рыбу. Мы смайнали паруса, подошли ближе и я, единственный, сохранивший голос, крикнул им:

− Добрый вечер! Как ваше место называется?

− Малая Бухта – донёсся ответ.

− К чёрту подробности! – проревел Димон внезапно прорезавшимся хриплым басом – Город какой?

− Анапа – хором ответили с пристани.

Илья повернулся к нам с Димоном. Бледный, красноглазый, с синяками под глазами, он был велик и горд.

− Дошли! – прошептал он, и уполз в кокпит переодеваться к швартовке.

Ветер уже совсем стих и не мешал нам швартоваться к дощатому пирсу на столбах. С другой стороны пирса сушились рыбачьи сети и чья-то одежда, лежали вёсла. Всё указывал на то, что народ тут стоит спокойный и доброжелательный. Впрочем, это не мешало аборигенам подойти к нам сразу после швартовки. Они подошли с третьим сакраментальным русским вопросом: «А какого?», и без ответа уходить не собирались. Почувствовав себя в родной стихии, Димон, отодвинув нас, перебрался на пирс, и уже через пять минут, потрясённые димоновым напором и новообретённым басом, местные отступили. А еще через пять, привлечённый шумом и толкотнёй, пришёл Олег Егорыч, долговязый и жилистый дядька неопределённого возраста, «старший над всем этим гамузом», как он отрекомендовался. Он посидел с нами в кокпите, обговорил с Димоном плату за швартовку и посоветовал мастера, к которому можно обратиться для починки дизеля. Осмотрев в вечернем свете треснувший люк, сказал, что с утра посмотрит, обмеряет и, если металлическая рамка уцелела, может взяться за ремонт и сам.

Как всегда на юге, быстро упала ночь. На столбах пирса зажглись неяркие лампочки. Я заварил чай для нас и для гостя. На кормовой койке спал, намучившись, Илья (кажется, антибиотики и полосканья начали действовать). Я и сам с трудом держал глаза открытыми: целый день и целая ночь под парусом сморят кого угодно… Вокруг было тихо, сухо и безопасно. Спать… Спать…