Текст книги "Стрелок. Путь на Балканы"

– Угу, – буркнул в ответ Дмитрий, – интересно, наши обормоты костры уже развели или еще чухаются?

– Развели, конечно! – убежденно заявил артельщик. – Вы же им обещались, что ноги повыдергиваете, если не запалят!

– Больно они боятся, – усмехнулся унтер.

– Больно не больно, а опасаются. Начальник-то вы строгий, хотя и справедливый!

– Степан, тебе что нужно?

– Да ничего, господин унтер!

– Не ври! Ты когда на вы переходишь и ластишься, это верный признак, что или выпросить чего-то хочешь, или проштрафился.

– Грех вам такое говорить! Я до вас завсегда с чистым сердцем и душой, а вы, господин унтер, так и норовите обидеть меня. Да что уж там, я человек маленький, меня всякий обидеть может.

– Ага, особенно если жить надоело!

– Ну, вот опять, – понурился Егоров, – да я по сравнению с вами просто агнец божий!

– Вот-вот, – ухмыльнулся Дмитрий, – иже херувим!

– Ну, может, и не херувим, а только зря на меня говорят, что я в артельный общак руку запускаю! Не было такого николи…

– Значит, проштрафился, – вздохнул Будищев. – А кто говорит?

– Так Парамошка, паразит!

– Этот зря болтать не станет!

– Вот злой вы человек, господин унтер! Я же к вам со всей душой, а вы…

– Ладно, поговорю я с ним, объясню, так сказать, что память у меня на цифры хорошая и всю добычу до полушки считаю, так что даже если бы ты и хотел, хрен бы получилось!

– И я же об чем толкую, – обрадовался Егоров, но унтер прервал его:

– К селянам здешним ходил?

– Нет у них ничего, – помрачнел Степан. – Ни зерна, ни баранины, ни сыра.

– А деньги показывал?

– Спрашиваете! И рублевкой тряс, и пиастрами звенел, даже наполеондор в руке подкинул, ничего не помогает! «Нима, братушка, все турка взял». Тьфу!

– Наверное, заметили, что сначала ты торгуешься, а потом ночью бараны пропадают, – усмехнулся Будищев.

– Да мы еще в этих местах вроде не были.

– А ты думаешь, мы одни такие умные? Казачье вон вообще по-другому не умеет.

– Так то казаки. Я иной раз вообще сомневаюсь, а православные ли они!

– Как Богу молиться, так мы все христиане, а как спереть что у ближнего, так и не поймешь, то ли жиды, то ли цыгане.

– Кажись, едет кто? – прислушался артельщик и, высвободив из-под башлыка ухо, выставил его наружу. – Надо поднимать людей, проводим царя-батюшку, так и погреться можно будет!

– Поднимать надо, – согласился Дмитрий, но прислушавшись еще, добавил: – Правда, они с другой стороны едут, но кого бы ни принесла нелегкая – все одно начальство!

Через минуту караульные уже стояли вдоль дороги, так что, когда появились проезжающие, с них можно было рисовать картинку для устава. Первыми проехал разъезд казаков в лохматых папахах и бурках, а за ними следовали несколько карет, по зимнему времени поставленных на полозья. Поравнявшись с постом, поезд остановился, и из первого экипажа выскочил офицер и крикнул:

– Далеко ли до Беллы?

– Никак нет, ваше благородие, верст восемь!

– Это, по-твоему, недалеко? – нахмурился тот, но ругаться не стал и пошел докладывать начальству.

У кареты отворилась дверца, и из нее вышел здоровый бородатый мужик в богатой шубе, из-под которой виднелся шитый золотом воротник.

– Какого полка? – зычно пробасил он.

– Сто тридцать восьмого Болховского, ваше императорское высочество! – четко отрапортовал Будищев и сделал на караул.

– Узнал, – усмехнулся цесаревич. – А ведь я тебя тоже знаю… погоди, сам вспомню… нет, вертится в голове, а не получается!

– Вы меня за дело у Езерджи награждали, ваше императорское высочество!

– А, это ты! – на лице великого князя появилось понимание. – Ну что, не дослужился еще до фельдмаршала?

– Всего ничего осталось, ваше императорское высочество!

Бойкий ответ заставил Александра Александровича благодушно рассмеяться, и он повернулся к свитским, повылезавшим из экипажей, желая разделить с ними веселье.

– Полюбуйтесь, господа, какие орлы в Болховском полку служат!

Прихлебатели из свиты наследника престола вежливо похихикали, хотя на их кислых лицах было написано: «Черт тебя дернул остановиться посреди поля в такой холод!» Но с царским сыном не поспоришь, и если его разобрало любопытство, то хочешь не хочешь приходится терпеть.

– Кто у тебя ротный?

– Их благородие поручик Линдфорс!

– Как Линдфорс? – раздался чей-то голос, и, растолкав свиту, вперед выбрался какой-то флотский офицер. – Где Линдфорс? А… господа, так это и есть Блудов!

– Какой еще Блудов? – вопросительно выгнул бровь цесаревич. – Костя, ты что, перебрал?

Мичман Нилов, от которого действительно попахивало хорошим коньяком, обезоруживающе улыбнулся и бросился пояснять:

– Ну, тот самый Блудов, которого мы уже более полугода пытаемся выцарапать из Болховского полка!

– Погодите, мне что-то рассказывали о жалобе графа Вадима Дмитриевича на некоего самозванца, – припомнил великий князь. – Уж не об этом ли молодце речь. Как тебя зовут?

– Болховского полка унтер-офицер Дмитрий Будищев, ваше императорское высочество!

– Ничего не знаю, – мотнул головой флотский, – это тот самый Блудов, который починил нам гальванику на «Шутке», я его точно запомнил!

– Еще бы не запомнил, – усмехнулся цесаревич, – ты за это дело георгиевским кавалером стал!

Тут выяснение личности Дмитрия прервал доклад начальника конвоя.

– Впереди государь, – выпалил он, легко соскочив с седла и приложив руку к лохматой кавказской папахе.

– Коня! – взревел Александр Александрович, и через мгновение ему подвели поистине богатырского вида першерона.

Цесаревич немедля вставил ногу в стремя и рывком поднялся в седло, заставив покачнуться своего буцефала.

– Потом разберемся, кто ты такой есть, – крикнул он унтеру и, дав коню шенкеля, помчался навстречу царственному отцу.

Конвой и часть свиты, успевшая вскочить в седла, последовали за ним, а остальные бросились отводить кареты в стороны, чтобы не мешать проезду императора. Только довольно улыбающийся Нилов некоторое время стоял рядом с застывшим, как изваяние, унтером и довольно улыбался.

– Шалишь, брат, от флота не спрячешься! Мы хоть из-под земли, хоть со дна моря достанем.

– Так точно, ваше благородие, – мрачным голосом отвечал ему Дмитрий.

– Ну а то, что до унтера дослужился, так это и к лучшему. Хорошие унтера везде нужны! Тебе, кстати, за потопление вражеского парохода фехти… фетхи… тьфу, дьявол, никак не выговорю его названия, крест полагается! Ты рад?

– Безмерно счастлив!

– То-то! Смотри, я после войны получу назначение на броненосец и возьму тебя к себе, мне хорошие специалисты будут во как нужны!

– Что здесь происходит? – встревоженно спросил подбежавший Линдфорс, бывший до этого со вторым взводом. – Костя?! Ты как здесь?

– Вашбродь, – тихонько шепнул ему Будищев, – убрали бы вы своего приятеля от греха. Сейчас тут царь будет, а он околесицу несет да еще так фонит, что мне уже закусить надо!

Однако Нилова было так просто не унять, счастливо улыбаясь, он спешил поведать приятелю историю своего появления:

– Вообрази, великая княгиня Мария Федоровна пожелала узнать, что с катером, принадлежавшим прежде их императорским высочествам. Ну, поскольку дела у нас сейчас нет, цесаревич вызвал меня и потребовал подробностей. А тут шум-гам, поехали встречать государя и меня с собой… да ладно тебе, я и выпил-то всего ничего, просто в этих каретах так холодно!

С большим трудом мичмана удалось убрать с глаз, прежде чем проехал императорский поезд. Очевидно, цесаревич успел поделиться с государем своей находкой, потому что его карета ненадолго остановилась рядом с вытянувшимися часовыми и глаза самодержца мимолетно скользнули по их унтеру.

– Давно ли ты видел графа Вадима Дмитриевича? – спросил он у сына несколько позже.

– Одно лицо, – хмыкнул в ответ цесаревич, не отличавшийся особой деликатностью.

– Ну, не знаю, росточком этот бастард куда как повыше будет, – задумчиво заметил император, но затем улыбнулся и добавил почти весело: – Надо будет попенять Мезенцеву, а то он мне какую-то дичь доложил!

Линдфорс, проводив кавалькаду глазами, велел караулам сниматься и идти греться у костра. Нилов был удачно засунут в карету и отправлен назад, император встречен и, хотя нельзя сказать, чтобы без происшествий, однако все-таки благополучно. Можно было отдыхать.

– Вашбродь, а вы не знаете, на флоте валенки дают? – неожиданно спросил его идущий рядом Будищев.

– Кажется, нет, – пожал плечами поручик, – а тебе зачем?

– Раз нет, тогда ну его нафиг, этот флот! – хмуро ответил ему Дмитрий и торопливо зашагал к месту стоянки.

Тусклый утренний лучик света, с трудом пробившийся сквозь покрытое инеем оконце, робко осветил госпитальную палату и стоящие в ней ровными рядами кровати. Всякому зашедшему сюда впервые, вероятно, показался бы нестерпимым застарелый запах лекарств, немытых тел, а также ужасный храп, поднимающийся к потолку, однако Алексей давно привык к ним, а потому обращал на них мало внимания. Культя его уже зажила, и физическое здоровье не вызывало опасения, чего, к сожалению, долго нельзя было сказать о нравственном. Потеря ноги поначалу показалась молодому человеку катастрофой, и он всерьез подумывал, не покончить ли со своей столь неудачно начатой жизнью, избавив, таким образом, родных и близких от забот по уходу за ним. По счастью, пока он лежал, возможностей для этого не было никаких, а когда самочувствие Лиховцева улучшилось, молодость взяла свое, и будущее рисовалось уже не столь мрачными красками. Два обстоятельства совершенно переменили отношение вольноопределяющегося к жизни.

Первым из них было благожелательное отношение к нему доктора Гиршовского. Аристарх Яковлевич сам смолоду нуждался, а потому хорошо понимал состояние своего пациента. Будучи человеком добрым от природы и обладая по роду своей деятельности обширными связями, он взялся выхлопотать для Алексея возможность сдачи экзамена на офицерский чин, чтобы тот мог претендовать на пенсию, избавив, таким образом, родственников вчерашнего студента от расходов по его содержанию.

Вторым обстоятельством была одна милая барышня, все время опекавшая его, ободряющая в моменты душевной слабости и при необходимости во всем помогавшая ему, умея, однако, обставить все так, что молодой человек нисколько в ее присутствии не чувствовал ни малейшего неудобства или неловкости. Все звали эту чудесную девушку сестрой Берг, и лишь Алексей знал ее настоящее имя, которое, впрочем, никому бы не открыл даже под пыткой.

Решительно откинув одеяло, Лиховцев сел, свесив здоровую ногу на пол. Последний был ужасно холодным, однако молодой человек стиснул зубы и, не обращая внимания на неудобства, принялся одеваться. Это было не так просто, однако он уже приноровился и довольно быстро надел шаровары, мундир, а затем, намотав портянку, обулся. Схватившись за костыль, он резко встал, но, немного не рассчитав, качнулся и с грохотом уронил второй.

– Какого черта шумим? – раздался недовольный голос одного из спящих.

– Вольнопер опять бузит, – хмуро пояснил ему другой.

– Тьфу ты, пропасть, задрал окаянный!

Несмотря на произведенный шум и ругань соседей, большинство раненых продолжало мирно спать, не обращая ни малейшего внимания на перебранку. Алексей тоже не стал отвечать им, а попытался, опираясь на оставшийся у него костыль, наклониться и достать упавший. За этим занятием его и застала сестра Берг, только что зашедшая в палату. Быстро подбежав, она ловко наклонилась и подала Лиховцеву его потерю.

– Благодарю вас, мадемуазель Гедвига, – виновато сказал он ей и смущенно улыбнулся.

– Не за что, Алеша, – просто ответила ему девушка и внимательно посмотрела в глаза. – Вы обещали мне не делать так больше.

– Простите великодушно, но мне так или иначе придется научиться этой премудрости.

– Вы рано встали сегодня.

– Мне не спится, к тому же хотелось немного прогуляться и подышать свежим воздухом, пока беседку не оккупировали курильщики.

– Да уж их табак совершенно несносен, – согласилась с его доводами сестра милосердия и тут же предложила: – Давайте я вас провожу.

– Мне право неловко, у вас и так столько забот.

– Это ничего, пока не начался обход, у меня есть несколько свободного времени.

– Что же, почту за честь. К сожалению, не могу предложить вам руку…

– Оставьте свою галантность для невесты, Алексей Петрович, лучше расскажите мне что-нибудь.

– Увы, мадемуазель, у меня нет никаких новостей, которыми я мог бы развлечь вас. Почта работает так скверно, что у меня нет никаких известий ни из полка, ни из дому, ни откуда-либо еще. Впрочем, вы ведь и сами это знаете.

– Ну, что вы такое говорите! Вы были студентом, учились в университете, повидали большие города. Неужели вам нечего рассказать темной провинциалке, не видавшей в своей жизни ничего, кроме пары местечек?

– Ах, милая мадемуазель Гедвига, я так много и усердно учился, что все самое интересное из того, чем славится студенческая жизнь, прошло мимо меня. Хотя вы и сами это знаете, ведь я уже успел рассказать вам своё довоенное бытие во всех подробностях.

Так беседуя, они подошли к выходу и поневоле должны были остановиться. Алексею надо было застегнуть шинель, а сестре милосердия захватить шаль и пелерину, чтобы не замерзнуть. Впрочем, много времени это не заняло, и скоро они вышли на улицу. Несмотря на морозец, воздух был свеж и приятен, а снежок так славно хрустел под ногами, что хотелось шагать и шагать по нему, хотя для Лиховцева это было и непросто. Наконец они дошли до беседки, если так можно было назвать дрянной навес, сделанный над парой кривых скамеек. Уставший вольноопределяющийся, смахнув снег с одной из них, осторожно присел и с благодарностью посмотрел на девушку.

– Спасибо вам, – неожиданно вырвалось у него.

– За что? – удивилась она.

– За то, что вы есть. За то, что уделяете мне так много внимания, которого я совсем не заслуживаю.

– Боже, какие глупости вы говорите!

– Вовсе нет! Мне иногда кажется, что если бы не вы, я бы так и не оправился от этой ужасной раны, и один Господь знает, что мог с собой сделать!

– Не смейте так говорить! – строго заявила ему девушка. – У вас есть матушка, сестра, невеста, наконец! Вам есть из-за чего жить.

– Хорошо-хорошо, не буду.

– Вот и прекрасно. Кстати, сейчас довольно холодно, так что полагаю, нам пора вернуться в госпиталь.

– Вы думаете?

– Я совершенно уверена, – не терпящим возражения голосом заявила сестра милосердия. – Так что немедленно идемте, и будьте уверены, что я не тронусь с места, пока не пойдете вы!

– Ну, хорошо, – сдался молодой человек, и они вместе двинулись по хрустящему снегу.

Когда Лиховцев вернулся в палату, он застал пренеприятную картину. Один из его соседей, крайне развязный солдат, раненный в руку, вытащил из вещей вольнопера фотографическую карточку Софьи и беззастенчиво ее разглядывал, делая при этом похабные замечания.

– Гляньте, братва, какая гладкая барышня! Хочь бы раз с такою покувыркаться…

– Рожей не вышел, – криво усмехнулся один из слушателей.

– Для такого дела рожа не больно надобна, тут главное в корне! А он у меня всяко покрепче, чем у этого плюгавого студентишка. Барышни из образованных такое страсть как любят, уж я-то знаю!

– Убери, вольнопер идет! – буркнул ему кто-то из приятелей, и солдат, сунув карточку назад, присел на стоящую рядом кровать.

– Как вы смеете брать мои вещи! – холодея от бешенства, выкрикнул ему в лицо Алексей.

– Какие вещи, барчук? – деланно удивился тот. – Рази я когда что чужое брал? Зря ты на меня наговариваешь, грех это!

– Прекратите балаган! Я видел, как вы брали фотокарточку!

– А что такого? – нимало не смутился наглец. – Если и взял, так и положил на место. Ну, полюбопытствовал да обчеству показал! Какой в этом грех?

– Слышь – убогий! – раздался за спиной Лиховцева чей то простуженный голос. – Если ты еще раз свои грабли к чужим вещам протянешь, я тебе и вторую клешню сломаю. Уловил?

Все, включая Алексея, с удивлением обернулись к обладателю этого голоса, неведомо как прошедшему незамеченным в палату, и увидели высокого унтер-офицера в ладной шинели и башлыке. На ногах его вместо сапог были болгарские опанки, благодаря которым он, очевидно, и прошел так тихо. Договорив, он размотал башлык и показал лицо.

– Дмитрий! – удивленно воскликнул вольнопер. – Ты как здесь оказался?

– Да вот, проведать зашел, – улыбнулся ему Будищев. – А то, говорят, ты тут совсем зачах.

Приятели тут же обнялись и похлопали друг друга по плечам, причем Лиховцев опять едва не уронил костыль.

– Боже, как я рад тебя видеть! – приговаривал он, счастливо улыбаясь. – А я уже черт знает что успел подумать, из-за того что не мог получать от вас вестей! Ну, рассказывай, что нового, все ли благополучно?

Освободившись из объятий товарища, Будищев присел на кровать, так при этом посмотрев на нарушителя спокойствия, что тот предпочел тут же ретироваться.

– Ну что тебе поведать о делах наших скорбных? – пожал плечами унтер. – Я вообще мало кого видел. Федька жив, здоров, тебе просил кланяться, если увижу. Мишка Малышев тоже. Северьян в фельдфебели метит, а Сева с Николашей «благородиями» стали, теперь такие важные, на хромой козе не подъедешь!

– Гаршина и Штерна произвели в офицеры?

– Ну так!

– Отличная новость! А они не черкнули мне хотя бы пару строк?

– Леха! Ты как скажешь что-нибудь… ну кто знал, что я тебя увижу? Нет, ну кроме Федьки, конечно! Этот паразит как раз был уверен, что я попаду в ваши места, и подробно объяснил, как тебя найти.

– Невероятно!

– Так у него же нюх как у собаки!

– Что же, нет так нет, – сокрушенно вздохнул Алексей. – Я вообще не о себе беспокоюсь, а об… одном человеке.

– Ну-ну. Я так и понял.

– Тебе, верно, Федор рассказал?

– Угу, он вообще, говорливый стервец, особенно когда его не просят.

– Но ты так и не рассказал, какими судьбами попал сюда?

– Ой, Леха, если честно, я сам не очень понимаю, как это случилось. Скажу лишь, что я встрял в какую-то левую историю, как хрен в рукомойник, и теперь даже не знаю, чем все и кончится!

– Невероятно…

– Это точно. Слушай, у меня туго со временем и надо бежать, но я постараюсь тебя еще как-нибудь навестить. Лады?

– Конечно, но может, ты задержишься еще хоть на минуту, думаю, твой рассказ может быть интересен не только мне.

– Может, другой раз?

– Это не займет много времени.

– Ну, ладно, уболтал! Пойдем, проведаем эту вашу сестру Берг, хотя новости у меня, прямо скажем…

Услышав, что в госпитале появился солдат из Болховского полка, девушка немедля прибежала к ним и с надеждой взглянула в лицо Будищева. Лицо ее покрылось румянцем, глаза засверкали, так что, когда Дмитрий увидел ее, слова застряли у него в горле.

– Вы видели Николая? – с надеждой в голосе спросила она.

– Да, – глухо отозвался тот мгновенно пересохшим голосом.

– Как он?

– Да ничего вроде, жив-здоров, не кашляет, – глупо забормотал он, с ужасом понимая, что несет чушь и не знает, как это исправить.

– Он ничего не просил мне передать?

– Да что вы, Геся, никто не знал, что я окажусь тут. К тому же он так занят в последнее время… производство в офицеры и все такое…

– Вы знаете мое имя?

– Я видел вас в Бердичеве.

– Вот как, видели один раз и запомнили?

– У меня фотографическая память…

– Как это?

– Это мое проклятие. Стоит мне что-либо увидеть, я запоминаю это в мельчайших подробностях. На вас было голубое платье с кружевным воротником, светлые перчатки и соломенная шляпка.

– Да, верно. А вот я вас совсем не помню!

– Нас там таких много было.

– Но ведь вы вернетесь еще в свой полк?

– Наверное.

– Скажите ему… скажите, что я жду его.

– Конечно.

– Я буду вам очень признательна.

Выйдя из госпиталя, Дмитрий быстро пошагал прочь, будто желая уйти как можно дальше от этого места. Неласковое зимнее солнце светило ему в спину, отчего перед ним на дороге так же размашисто шагала его тень.

– Трус! – вдруг выпалил он, обращаясь к своему силуэту на снегу. – Тряпка! Не мог сказать девчонке, что ее «суженый» благополучно женился и ей надо… а фиг его знает, что ей теперь надо! Ох, Коля-Коля, и почему ты ее встретил? Хотя, наверное, потому что она искала своего пропавшего брата… Что же так погано-то на душе?

Несчастная Крымская кампания, когда наша армия оказалась совершенно не готовой к боевым действиям и чрезвычайно плохо вооружена, оказала тем не менее благотворное действие в том смысле, что заставила военное руководство пойти на крайне необходимые перемены.

В связи с этим, как только появлялись какие-либо новации в оружейном деле, с ними старались как можно быстрее ознакомиться и, при необходимости, принять на вооружение Русской армии. Не обходилось и без накладок, достаточно вспомнить «несчастную оружейную драму»[89]89
  В конце 1850-х – начале 1860-х годов прогресс в оружейном деле шел так быстро, что стремясь за ним угнаться, в российском военном ведомстве приняли на вооружение одну за другой шесть видов винтовок под различные патроны. Впоследствии сам военный министр Милютин назвал это «Несчастной оружейной драмой».


[Закрыть], но все же в большинстве случаев командование находилось на высоте своего положения и действовало быстро и эффективно.

Именно так и были приняты на вооружение картечницы Гатлинга, а также их переделки Горловым и Барановским. Впрочем, первые восторги быстро утихли, как пользоваться новым оружием, никто не знал, а потому их быстро отправили в крепости, в качестве противоштурмовых пушек. Когда же началась война, лишь несколько батарей попали в действующую армию.

Удачное применение скорострельных орудий в Рущукском отряде вызвало известный ажиотаж среди сторонников и противников нового вида вооружения, так что командовавший в нем цесаревич Александр Александрович счел за благо созвать комиссию, с тем, дабы изучить полученный опыт, а также решить, как его использовать наилучшим образом. В середине декабря она была создана и приступила к работе.

После изучения донесений, составленных генералами Дризеном, Арнольди и Тиньковым, а также полковником Буссе и капитаном Мешетичем, члены комиссии не пришли ни к какому выводу, а потому решили провести натурные испытания.

Было довольно холодно, и господа генералы, кутаясь в шубы, без всякого удовольствия смотрели на стоящие перед ними картечницы и их посиневшие расчеты. Однако же дело было необходимо закончить, и их превосходительства приказали приступать. Забираться далеко от деревни не хотелось, а потому полигон устроили прямо за околицей. Благо, что в такую погоду люди предпочитались сидеть дома, так что от стрельбы вряд ли кто мог пострадать.

Мишени были сделаны из разного хлама, палок, досок и кусков драной холстины, да еще, не иначе как шутки ради, были вылеплены несколько снежных баб, веселящих своим видом солдат и офицеров.

Получив команду, изрядно продрогшие артиллеристы дали несколько залпов. Испытания оказались вполне наглядными. Пораженные пулями фигуры разлетались на куски, а те, кого свинец миновал, стояли невредимыми. В общем, ничего нового члены комиссии не узнали и хотели уже было возвращаться в жарко натопленные для них помещения, как вдруг единственный их статский товарищ, недавно прибывший из Петербурга, инженер Барановский, подошел к одной из митральез и стал пристально ее разглядывать.

Надо сказать, что этот инженер был еще совсем молодой человек и имел в глазах заслуженных генералов и штаб-офицеров весьма мало веса, однако же поговаривали, будто он и его брат находятся в фаворе у великого князя Константина, а потому игнорировать его было нельзя.

– Что вас так заинтересовало, Владимир Степанович? – любезным голосом осведомился председатель комиссии.

– На этой картечнице отсутствуют механизмы наводки, – озабоченно заметил инженер. – Возможно, не вполне удачные результаты связаны именно с этим. Как вообще случилось, что их сняли?

– В качестве эксперимента, – пояснил капитан Мешетич.

– А этот, даже не знаю, как назвать, приклад, что ли?

– Весьма странный эксперимент, – поддержал инженера председатель комиссии, генерал Вановский. – Совершенно очевидно, что без механизма наводки прицельную стрельбу обеспечить не удастся! Вы что же, все так переделали?

– Никак нет, ваше превосходительство, – только два орудия из взвода подпоручика Самойловича!

– Странно, судя по донесениям, именно у них наилучшие результаты. Но как это возможно?

– Разрешите обратиться, ваше превосходительство? – неожиданно вмешался в разговор довольно рослый унтер, служивший наводчиком у модернизированной митральезы.

– Ты кто такой? – выпучил глаза генерал.

– Сто тридцать восьмого Болховского полка старший унтер-офицер Будищев!

Фамилия эта была генералу знакома, поэтому он хоть и нелюбезно, но все же снизошел до ответа.

– Ну, обратись, коли нужду имеешь.

– Механизмы эти, ваше превосходительство, нужны бывают только при стрельбе на дальние дистанции, а в обычном бою от них вреда больше, чем пользы.

– Как это?

– Да так! В настоящем бою нужно как можно быстрее переносить огонь с одной цели на другую, а с этими винтами одна морока. А мишени остались целыми оттого, что картечницы поставлены неправильно. Стояли бы по флангам, ни одна бы не уцелела.

– Черт знает что! – скрипнул зубами один из присутствующих офицеров. – Нижние чины совсем уже распустились!

– Глупости ты говоришь, братец! – решительно заявил генерал. – Без прицельных механизмов точная наводка невозможна, а потому стрельба приведет лишь к бесцельному расходу огнеприпасов!

Члены комиссии согласно закивали, выражая полное согласие со своим председателем, однако реакция унтера оказалась еще более удивительной. Недолго думая, он развернул свое орудие в сторону ближайшего сарая и начал вращать рукоять. Раздавшийся грохот заставил всех присутствующих закрыть уши, а Будищев, по всей вероятности сошедший с ума, все крутил и крутил, одновременно меняя направление блока стволов. Когда же шум прекратился, изумленные господа уставились на стену сарая, украшенную большой буквой «А» и двумя черточками поменьше.

– Вот сукин сын, – крутнул головой Мешетич. – Императорский вензель изобразил!

– С механизмами наводки так не получится, – коротко пояснил свои действия унтер-офицер и, вытянувшись по стойке смирно, принялся есть глазами начальство.

Крыть это было нечем, да и изрядно продрогшие господа генералы и офицеры не имели желания вести дискуссию с нижним чином, так что все быстро отправились восвояси, и только Барановский задержался возле удивительного унтера.

– А я-то понять не мог, зачем блок стволов так высоко подняли, – почти весело заявил он странному унтеру.

– Иначе патронные ящики и колеса углы обстрела ограничивают, – пожал плечами Будищев.

– Это ты сам придумал?

– Вроде того.

– А еще мысли какие есть?

– Эх, господин хороший, у меня этих мыслей – вагон и маленькая тележка!

– Вот даже как! И какие, если не секрет, вот что бы ты предложил еще улучшить на этой картечнице?

– Ее улучшать – только портить! Лучше сразу разобрать и сделать, но уже руками и головой перед тем подумать.

– То есть те, кто ее создавали, по-твоему, головой не думали?

– Ох, барин, вопросы вы задаете не по окладу… ну вот смотрите, зачем эта рукоять?

– Чтобы осуществлять перезарядку, – удивленно ответил Барановский, не понявший вопроса.

– Это как раз понятно, только зачем рукоятью? Тут от стрельбы такая отдача, если ее в работу запрячь, то можно черта в бараний рог скрутить.

– Как это?

– Ну не знаю, кто из нас инженер, вы или я? Можно пружину поставить на затвор, чтобы он от выстрела в одну сторону, а пружиной назад. Можно газы пороховые отвести, чтобы они в поршень упирались да затвор дергали. Хотя так не получится, уж больно золы много после выстрела. Думать, короче, надо. Главное, чтобы стрелять один человек мог, а для этого вес уменьшить!

– Это верно, – согласился инженер, – я на своей картечнице всего шесть стволов оставил.

– Зашибись! А один нельзя было?

– Тогда стрелять долго нельзя – перегреется!

– А вот чтобы этого не случилось, на нем можно оребрение сделать, как на радиаторе. Ну, или в кожух с водой поместить…

– Хм, любопытные у тебя, братец, мысли в голове бродят! Скажи, ты после службы чем заняться думаешь? Если что, приходи к нам на Обуховский завод, там такие светлые головы нужны!

– Эх, ваше благородие господин инженер, станьте сперва в очередь.

– И что, много куда зовут?

– Да просто на части рвут!

– И куда же?

– Ой, то на флот, то сразу в графы. Короче, умные направо, красивые налево, а мне хоть разорвись!

Через несколько минут донельзя изумленный инженер расспрашивал о странном унтере у капитана Мешетича, с которым был прежде шапочно знаком.

– Ах, да, вы же только прибыли и не знаете последних сплетен, – усмехнулся капитан. – Этот до крайности развязный для его положения молодой человек – незаконнорожденный сын графа Вадима Дмитриевича Блудова. Тот, правда, всячески открещивается от плода своего греха, но сие, как вы сами понимаете, после огласки мало кого волнует. Будучи простым солдатом, сумев проявить храбрость и изрядную находчивость, попался на глаза репортерам, но что еще более важно – цесаревичу! Молодца заметили, и теперь он местная знаменитость, нечто вроде ученого медведя, умеющего танцевать барыню.

– И какова вероятность, что граф признает своего байстрюка?

– Трудно сказать. Вадим Дмитриевич, насколько я знаю, решительно настроен против, а приказать ему, сами понимаете, никто не может.

– А что за история с флотом?

– Вы и об этом слышали? Ну, тут все просто, он, как выяснилось, еще и весьма недурно разбирается в гальванике и даже что-то им починил однажды. Спохватись они чуть ранее, Будищева просто перевели бы в морское ведомство, но теперь он старший унтер-офицер и георгиевский кавалер, да еще и история с происхождением…

– А сам-то он что хочет?

– Господи, да кто же его будет спрашивать! Хотя кое-кому такая блажь пришла, но ответ был столь удивителен, что я иногда даже сомневаюсь, не анекдот ли это.

– И что же он ответил?

– Он сказал, цитирую: «В гробу я видел обе эти перспективы», чем изрядно фраппировал окружающих!

– Не может быть! – засмеялся Барановский, но затем, отойдя в сторону, задумался. «Гальванер, изобретатель, просто человек с неординарным мышлением, нет, такого самородка упускать нельзя!»

Дмитрий с тоской смотрел на мичмана Нилова и ругал себя последними словами. Сколько раз говорил он себе: «Язык твой – враг твой», но все еще регулярно попадал в неловкие ситуации, ляпнув что-нибудь не подумав. Вот и теперь… впрочем, обо всем по порядку.

Нилов, как видно не оставивший мысли перетащить Будищева на флот, отсутствовал недели две, а затем снова появился в ставке цесаревича. История с предполагаемым бастардом рода Блудовых набирала все большую огласку и дошла наконец и до великого князя Константина Николаевича. Генерал-адмирал слыл человеком либеральных взглядов и оттого пользовался немалым авторитетом в кругах, кои принято называть прогрессивными. Решив, что этот случай весьма удобен для поддержания своего реноме, он приказал немедля наградить героя давно полагающимся ему знаком отличия военного ордена. К тому же, неведомо как узнав об истории с нехваткой золотого креста, не стал скупиться и распорядился прислать Георгия первой степени. Цесаревич, мягко говоря, недолюбливавший августейшего дядю, услышав об этом, счел себя уязвленным и пообещал сжить военных чиновников со свету, если они не исправят немедля своей ошибки.